Гендерный аспект
|
Скачать 3.12 Mb.
|
Ценности и мнения как индикаторы социального самочувствия населения и динамики развития общества Хотя для более полной характеристики современного этапа развития Беларуси мы выделили как минимум пять этапов, нет надобности подробно характеризовать первый этап – «зрелый социализм», на котором господствовали социалистические ценности. Значительная часть населения еще хорошо помнит этот этап, включая его ценности, потому что среднее и старшее поколения имеют личный опыт существования на этом этапе. Эти ценности подробно описаны в научной литературе того времени [34; 87]. Иэ важность для нашего исследования состоит в том, что ценности социализма представляют отправную точку в выявлении динамики развития постсоветских ценностей. Заметим, что этап социализма, легко ограниченный временными рамками чисто хронологически, содержательно не заканчивается с развалом СССР. Ценности социализма, ассоциирующиеся с советским обществом, в чем-то пережили это общество и не исчезли вместе с властными структурами советского строя. Кроме того, сколь бы ни было сегодня само собой разумеющимся вкладывать в понятие социализма негативный смысл и трактовать его как нечто отсталое, несвободное, авторитарное, такой путь анализа попросту позволяет списывать на социализм недостатки современной эпохи, выдавая их за пережитки прошлого. Более продуктивным будет признание сложности и многомерности эпохи социализма и присущих ей ценностей, рассмотрение их как необходимого продукта своей эпохи, дешифровка культурных материалов, которые остались от этой эпохи, попытка реконструкции смыслов ее ценностей в их историческом контексте без апологетики или высокомерного осуждения как заведомо ложных. Пользуясь материалами социологических исследований, мы должны избежать соблазна навязать собственную интерпретацию и собственное «современное» видение мира социализма; наша задача состоит в том, чтобы понять этот мир аутетнично, без акцентирования своего нынешнего превосходства над прошлым. Чтобы действительно понять ценности той или иной, даже близкой к нам эпохи, необходимо развести как минимум разные ценностные пласты и уровни, существовавшие в общественном сознании. Во-первых, речь идет об официальном уровне ценностей и ценностных ориентаций, в которых отпечатались наиболее официозные идеалы эпохи – мифологемы, в которые не всегда верили, но которые всегда провозглашали с высоких трибун. Они как бы воспринимались на веру, без рациональных доказательств их истинности. Простые люди – «люди массы» – вынуждены были (сознательно, а чаще бессознательно) принимать эти официальные идеалы во внимание, тогда как идеологическая система постоянно воспроизводила их в виде соответствующих пропагандистских лозунгов, социальных мифов, ритуалов и т.д. Второй уровень складывался из ценностей повседневной жизни, из житейских представлений о том, что составляет человеческое счастье, каковы компоненты достойной жизни простого человека. Эти два уровня не существовали отдельно: они пересекались, накладывались друг на друга, хотя каждый уровень имел свою специфику. Реальное массовое сознание совмещало в себе оба уровня и сочетало две противоречивые, но сосуществующие системы отсчета: нормативно-общезначимую, полностью подчиненную господствующим идеологическим представлениям и нормам, и индивидуально-прагматическую, которым на практике подчинялась деятельность конкретных людей. [78, 30] Под типичными ценностями социализма первого уровня мы понимаем следующие целевые и функциональные ценности: признание приоритета общественного над личным, подчинение личных интересов интересам общества в сознании и поведении, признание труда первой жизненной потребностью и осознанной необходимостью, политизация сознания масс, господство марксистской политической идеологии, вытеснившей прежнюю, религиозную идеологию на периферию общественного сознания [47; 77]. Гражданская мораль определялась принципами морального кодекса строителя коммунизма. При этом широкую поддержку имели и традиционные ценности второго уровня, и прежде всего, «прочной советской семьи» – своеобразной смеси из патриархального разделения семейных ролей с догматами марксистской идеологии относительно полного гендерного равенства [115]. Таким образом, из набора типов повседневной жизнедеятельности, в которых проявляются личностные ценности, выявленные в качестве базовых эмпирическим путем в международных исследованиях ценностей в 80-е гг. и используемые нами в исследованиях 1990 и 2000 гг. [142; 166] – семья, работа, друзья, досуг, религия и политика – в число признанных ценностей социализма включались работа, семья и политика. Все они интерпретировались как целевые. Остальные ценности – досуг, религия, друзья – находились вне круга ключевых базовых ценностей, хотя ценность дружеского межличностного общения и функциональная ценность досуга не отрицалась, в отличие от ценности религии. На наш взгляд, социалистическая ценность коллективизма, не включенная в исследования ценностей в «чистом виде», ближе по своему идеологическому значению к признанию приоритета коллектива и общества над индивидом, нежели к признанию самоценности дружеского общения, замеренного эмпирически в исследованиях 1990 и 2000 гг. Поэтому в последующем анализе мы будем рассматривать триаду ценностей «друзья, досуг, религия» как тот новый элемент, появившийся на постсоветском пространстве, который требует своего теоретического осмысления и дальнейшего исследования. Остановимся кратко на иерархии ценностей социализма. Если не принимать во внимание такую идеологизированную и абстрактную ценность, как Родина и ее безопасность («раньше думай о Родине, а потом о себе» – идеологическое клише того времени), то можно говорить о ценностях, «работавших» не только на уровне общества, но и сознания отдельного человека. С этой точки зрения, в советском обществе формально приоритет отдавался добросовестному беззаветному труду каждого на общее благо. Такой труд официально оценивался выше традиционных семейных ценностей (семья – также общепризнанная ценность при социализме: государство строго стояло на страже семьи, но труд оценивался выше), поскольку он получал существенную идеологическую нагрузку – служил важным индикатором формирования социалистического сознания личности, преданной общему делу и ставящей общественное благо выше личного [34, 187]. Сфера политики признавалась общезначимой: каждому человеку было необходимо проявлять активный политический интерес, постоянно получать новую политическую информацию, разделять идеи социалистической демократии, свободы, равенства, иными словами, быть политически образованным гражданином [77]. Хотя допускалось, что ценность политики для простого гражданина меньше, чем ценность работы и семьи, но тем не менее она, бесспорно, считалась неотъемлемой частью ценностного ядра и имела несравнимо большую значимость, чем периферийная ценность досуга, не говоря уже о религии как пережитке прошлых времен. Политизация затрагивала все другие ценности: даже друзья и супруги должны были быть политическими единомышленниками. К сожалению, ни одно эмпирическое исследование эпохи «зрелого социализма» не фиксирует реально существовавших ценностей повседневной жизни советского общества, поскольку в эпоху тоталитаризма социологические исследования были достаточно ангажированными и – пусть непреднамеренно – искажали реальную картину жизни, идеологически лакировали действительность. Зачастую эти исследования фиксировали двойную мораль и противоречия в ценностных ориентациях населения, но их общие выводы никогда не выходили за рамки, установленные марксистской теорией и идеологией. Полученные эмпирические результаты исследований 1990 и 2000 гг., соответственно фиксирующие состояние мнений второго (предкризисного) и пятого этапа (разрешения конфликта), дают совершенно иную картину: иерархия ценностей изменяется, но сами базовые ценности социализма не исчезают. Меняется смысл и функциональная значимость этих ценностей. Как справедливо указывал Питер Бергер, социальная действительность всегда многосмысловая, и открытие каждого нового смыслового слоя меняет восприятие целого [137, 29]. В связи с этим интерпретация различия смыслов ценностей на разных этапах общества может привести к переосмыслению всего современного развития общества. Так, вполне естественным представляется деполитизация массового сознания, которая уже наметилась в 1990 г. и полностью проявилась в 2000 г., что отразилось в резком снижении интереса к политике и общему падению ее рейтинга. Оказалось, что бывшие советские граждане отнюдь не такие политизированные, как представлялось несколько десятилетий до этого, и что для большинства из них политика представляет только инструментальный интерес. Ценность семьи получила бесспорное приоритетное признание, ибо именно семья и родственные связи помогают отдельным людям выжить в переломные кризисные этапы, найти социальную опору и поддержку внутри малой группы. Поэтому незначительное на первый взгляд перемещение семьи со второго на первое место, по сути дела, фиксирует качественный сдвиг в социальных и культурных отношениях, произошедший в обществе. Работа по-прежнему высоко ценится, но ее ценность постепенно снижается, кроме того, смысловая интерпретация этой оценки меняется у большинства людей: из разряда терминальных она переходит в инструментальные. Работа становится теперь средством для выживания человека, а не целью служения обществу или развития личности. Постепенно происходит и своеобразный «религиозный ренессанс»: вернувшись почти из небытия, религиозные ценности быстро получают довольно широкое признание, поскольку выполняют важные стабилизирующие функции, замещают освободившееся место среди ключевых ценностей, и по сути дела, помогают людям сохранить социальную устойчивость. Таким образом, меняется смысл повседневной жизни людей, отрефлексированный в изменении смысла базовых ценностей. Что касается выдвинутых нами гипотез, то, как мы покажем ниже, первая гипотеза об отсутствии бесспорного приоритета ценностей рынка и демократии либо прежних ценностей социализма подтвердилась. В настоящее время ценности демократии и рынка не являются господствующими, хотя и получили более широкое распространение, чем раньше. Однако весьма существенную роль играют ценности, культивировавшиеся при социализме, прежде всего – патерналистская роль государства в решении социальных проблем населения. Нынешнее состояние ценностей фиксирует переходный момент в процессе продолжающейся длительной трансформации нашего общества. Наряду с сохранением некоторых ценностей социализма, наблюдается возвышение традиционных ценностей, ориентированных на сохранение давно сложившихся норм и целей жизни, позволяющие избежать «экзистенциального вакуума» (Франкл), к которым относятся семья и религия. Если попытаться осмыслить этот социокультурный процесс, используя теорию метиссажа [133], то тогда следует признать нынешнее состояние в аксиологических предпочтениях населения постсоветских стран как граничное, как кросскультурный диалог между традиционным и современным типом цивилизации. В результате происходящего метиссажа ценностей разных культур общество становится полем смешения идей, взглядов, стилей жизни, относящихся к разным типам цивилизаций, что, в принципе, позволяет смягчить болезненность процесса трансформации. Поскольку каждая страна имеет социально-историческую и культурную специфику, постольку метиссаж ценностей в ней уникален и неповторим, несмотря на наличие сходства в самом механизме осуществления метиссажа. Подтвердилась и вторая гипотеза о гендерных различиях в структуре ценностей: так, отмеченный выше рост религиозных ориентаций характерен только для женщин; они больше мужчин ориентированы на традиционные моральные нормы и стандарты; мужчины чаще поддерживают современные политические ценности свободы и демократии, чем женщины, выше ценят досуг. Что касается третьей гипотезы относительно некоторого «сдвига» в сторону современных, или постматериальных ценностей, то он имеет место, однако пока еще не представляется столь значительным, как в странах Западной Европы. Иначе говоря, белорусский вариант культурного метиссажа не позволяет говорить о превалировании в белорусском обществе цивилизационных ценностей современного типа. Поэтому данный ценностный сдвиг не меняет характера нашего общества: оно все еще остается ориентированным больше на труд, чем на досуг, индустриальным, а не постиндустриальным, а материальные ценности превалируют над ценностями постматериальными. Возможно, только в последующих поколениях белорусов будут доминировать те новые ценности, которые теоретически соответствуют произошедшим социально-политическим и экономическим сдвигам в постсоветских странах. Что же касается современных постматерильных ценностей, доминирующих в ряде западных стран уже сегодня, то, исходя из на нынешних темпов нашего экономического развития, трудно предположить, что постиндустриальные, постматериальные ценности станут доминирующими даже в жизни следующего поколени белорусов. 1. 2. Новые «вызовы современности» в культурно-ценностной сфере Современная эпоха как «общество риска» Наличие тех или иных «вызовов», генерированных процессами глобализации мира в конце ХХ – начале ХХI в., по существу, не является чем-то действительно новым для общества. Новым можно признать то, что для граждан постсоветских стран «вызовы», связанные с глобализацией мирового пространства, соединились с «вызовами», продуцированными развалом СССР, что сделало обстановку вдвойне сложной и мучительно травмирующей для населения. Все это непосредственно получило отражение и в ценностном сознании постсоветского общества. Однако задолго до того, как мировая общественность стала широко обсуждать новые вызовы и угрозы, порождаемые эпохой глобализма, социологи последней трети ХХ в. определяли современное им общество как «общество риска» [135; 147; 148]. Согласно многим теориям, получившим известность в мировой социологии в конце ХХ в., эпоха позднего модерна и постмодерна в корне порывает с предшествующей эпохой: она безвозвратно разрушает былую стабильность, будь то в экономике или политической сфере, в результате чего ни одна страна, ни одно поколение, ни один человек больше не застрахован от неожиданностей и неопределенностей, таящихся в новейшей технологии, в состоянии экологии, сфере труда, современных международных отношениях. В этом, собственно говоря, и заключается исходная позиция для правильного понимания новых «вызовов», возникающих перед человеком и человечеством в начале ХХI в., и их существенного воздействия на ценностные ориентации населения разных стран, включая нашу республику. Современный человек неизбежно обречен на постоянное столкновение с различными индивидуальными рисками на протяжении своей жизни, точно так же как любое современное государство должно отвечать на новые глобальные вызовы на международном уровне. По мнению немецкого социолога Ульриха Бека [135, 9], мы живем в «обществе риска», находящемся в стадии перехода от первой фазы эпохи модерна ко второй его фазе, или, другими словами, в эпоху трансформации индустриального общества в постиндустриальное, когда традиционные теоретические схемы объяснения социетальных изменений не срабатывают. Общество нуждается в новом научном языке для понимания того, что произошло, и почему природа социума насколько изменилась, что риск стал неизбежной частью нашей жизни. У. Бек призывал к принятию новой парадигмы развития общества как парадигмы риска, для того чтобы не впасть в иллюзии относительно радикальных преобразований общества как на региональном, так и глобальном уровнях. Известный британский социолог Э. Гидденс назвал современное общество «поздним модерном» и в качестве его основных характеристик упомянул такие, как неопределенность, непостоянство, нестабильность. Чтобы выжить в таких условиях, по мнению Гидденса, каждый человек должен быть более лабильным, а социльная политика государства – более гибкой, динамичной [148]. Гидденс одним из первых подчеркнул, что развитие современного общества может привести к непредсказуемым последствиям. Разумеется, не все ученые согласны с утверждением о том, что человечество не сможет достоверно и в полном масштабе предвидеть и тем более предотвращать новые «риски» хотя бы в будущем [163]. Однако начало XXI века – события 11 сентября 2001 года в Америке, кровавый всплеск международного терроризма, последовавшие за этим американские военные акции в Афганистане и Ираке – лишь подтвердило правоту предвидения Гидденса. Теперь угрозы и вызовы современной эпохи предельно обострились и стали явными для большинства населения мира, вселяя панику и ужас в сознание многих людей во всем мире. Упомянем еще один аспект проблемы, связанной со становлением и развитием современного «общества риска», который особенно важен для понимания изменений в культурно-ценностной сфере. Речь идет о новой ситуации на постсоветском пространстве. Долгие годы в XX в. военное противостояние двух систем считалось фактором, создающим военную угрозу всему миру. Поэтому крах социализма был встречен мировой общественностью с надеждой на создание более безопасной обстановки в мире. Однако, уровень глобального риска не снизился и после развала системы социализма и складывания новой расстановки сил на мировой арене. Вместо военной угрозы коммунизма появилось много новых угроз, и прежде всего социально-политического и социально-культурного плана. Переход от социализма к капитализму не мог произойти безболезненно для миллионов людей в бывших социалистических странах. Падение жизненного уровня, массовая безработица, потеря прежней социальной идентичности, необходимость выживать в новых геополитических условиях – все это существенно повлияло на психику людей, оказавшихся в центре происходящих событий. Польский социолог Петр Штомпка назвал весь постсоциалистический мир (включая его ценностную компоненту) глубоко травмированным, потрясенным произошедшими социальными катаклизмами. Штомпка предложил новую теоретическую схему для объяснения происходящих изменений – парадигму травмы [128, 6]. С точки зрения Штомпки, чтобы понять происходящее в постсоциалистическом мире во всей его сложности, надо соединить парадигму травмы с концепцией глобализма, ибо транзитивные процессы и глобальная интеграция причудливо сочетаются, создавая уникальную картину посткоммунистического развития в Восточной и Центральной Европе. С этим мнением солидарен и болгарский ученый Николай Генов, настаивающий на универсальном характере «общества риска» и тех глобальных изменений, которые так или иначе воздействуют на процессы, происходящие в постсоциалистических странах [147, 409]. Пожалуй, именно в связи с развалом социализма и целями трансформаци, вставшими перед бывшими социалистическими странами, и возникли среди населения этих стран новые страхи, связанные с потерей привычных жизненных ориентиров, глубоким духовным и политическим кризисом, вылившимся в формирование «катастрофического сознания» [43]. Главный новый «вызов эпохи», брошенный бывшим социалистическим странам – как интегрироваться в западную цивилизацию на равных, подтянуть уровень жизни к западным образцам – остался, по сути дела, без ответа, ибо никакого приемлемого для всех образца перехода для стран этого региона Запад не предложил. Каждая страна должна отвечать на этот «вызов» по-своему, что неминуемо ведет к росту неравенства между странами, создает «пионеров» и «аутсайдеров». Один из главных латентных «вызовов» постсоветским странам – это скатывание в мир бедности и безысходности, тот мир, который расширяет свои границы. По данным доклада ООН «Глобализация с человеческим лицом», разрыв доходов между богатейшими и беднейшими странами мира постоянно увеличивается. Так, 19 % мирового населения пользуются плодами 71 % глобальной торговли товарами и услугами. Из 82 % мирового экспорта доля пяти беднейших стран составляет 1 %. Из 74 % телефонных сетей эти страны имеют 1,4 % [149, 341-347] Ухудщение уровня жизни при интегрировании в глобальную экономику постсоветских стран – вполне реальная перспектива: сегодня по уровню развития человеческого потенциала большинство советских республик (за исключением Прибалтики) находятся в группе среднеразвитых, тогда как в прежнюю эпоху СССР пытался конкурировать с наиболее развитыми странами. Беларуси удалось в 2003 г. перейти по этому показателю в группу развитых стран, но удастся ли ей сохранить этот уровень в будущем? В целом, угроза отсталости и массовой бедности, снижения качества и ценности жизни (неизбежные спутники неравномерного глобального развития), стали непосредственной угрозой населению Беларуси, как и многих других стран мира, что так или иначе сказалось и на ценностном сознании. |
Похожие:
 |
Ведущий политического ток-шоу в современном российском телеэфире. Гендерный аспект В своей работе мы бы хотели рассказать о результатах гендерного анализа политических ток-шоу «Воскресный вечер с Владимиром Соловьевым»... |
 |
Поло-возрастной аспект брачных отношений в Коми крае в XIX веке Аннотация статьи «Поло-возрастной аспект брачных отношений в Коми крае в XIX в.» Вишняковой Д. В. Ключевые слова: демография, брачный... |
|
Управление развитием рынка оптических услуг: социальный аспект удк... Келарев В. В. Управление развитием рынка оптических услуг: социальный аспект. Монография. Ростов на Дону, 2006 |
|
Мобу «Лицей №5» г. Оренбурга Гендерный подход в социальной адаптации... Еремеева, С. Н. Жданова, Иванова О. И., В. Е. Каган, И. С. Кон, В. А. Крутецкий, Т. А. Репина, Т. П. Хризман, Л. В. Штылева, Л. В.... |
|
Современный технологический аспект профессиональной подготовки студентов-филологов |
|
Элективный курс «Культурный аспект российской истории» Становление общекультурной идентичности старшеклассников средствами продуктивного обучения |
|
Учебное пособие для вузов аспект пресс москва 1999 Социально-психологические и ситуативные факторы. Толерантность в межэтнических отношениях 45 |
|
В. М. Широнин Проблемы институционального развития: когнитивный аспект Б. Мартенс. Когнитивные механизмы экономического развития и институциональных изменений |
|
Антинаркотическая политика в современной России: образовательный аспект ... |
|
Т. Д. Марцинковская Стефаненко Татьяна Гавриловна Этнопсихология: Учебник для вузов / Т. Г. Стефаненко. — 4-е изд., испр и доп. — М.: Аспект Пресс, 2009.— 368 с |