Гендерный аспект
|
Скачать 3.12 Mb.
|
Специфика вызовов в культурно-ценностной сфере В чем проявляется специфика преломления нынешних глобальных вызовов в социально-культурной и ценностной сфере? Во-первых, социально-культурные вызовы обществу не столь очевидны, как, например, угрозы в области международных отношений - угрозы военных конфликтов, потери независимости и т.д. Если о террористических актах 11 сентября 2001 г. мировая пресса продолжает говорить уже который год, то о ряде угроз в культурной сфере хорошо знают только профессионалы, несмотря на то, что социально-культурные угрозы могут касаться населения всего мира или многих развитых и развивающихся стран. Так, уже в первые дни после атак на здания Мирового торгового центра в Нью-Йорке и Пентагон в Вашингтоне, когда в американских СМИ раздавались призывы немедленно усилить средства безопасности населения всеми возможными методами, американские интеллектуалы поставили вопрос по-другому: а не случится ли так, что под предлогом борьбы с терроризмом и усиления безопасности американские граждане или хотя бы часть из них потеряют свое неотъемлемое право на свободу слова и передвижения? Не исчезнет ли приватность частной жизни вообще? Не произойдет ли отход Америки от либеральных ценностей? В скором времени обнаружилось, что эти опасения не были напрасны, ибо задолго до военных действий в Афганистане из массовой американской печати исчезли все критические статьи, так или иначе касающиеся данной темы и ставящие под сомнение действия властей по усилению безопасности. После захвата заложников в театральном центре на Дубровке в Москве осенью 2002 г. Российская Дума приняла поправки к Закону о СМИ, которые содержали специальные ограничения для журналистов, касающиеся того, какую информацию не следует предавать гласности, считая эту информацию секретной. Вопрос не в том, что секреты, касающиеся безопасности населения, должны строго охраняться государством - это тривиальная истина. Вопрос в том, как такие законы выполняются на практике, и не приведет ли чрезмерное усердие чиновников в этом направлении к существенному ограничению гласности, так и не усилив безопасность государства и общества. Второй вопрос, который возникает при этом – насколько может пострадать от подобных ограничений общественная мораль и гражданское общество в целом – также остается открытым. Во-вторых, не все политические и государственные лидеры считают вызовы в социально-культурной сфере равнозначными вызовам в области международных отношений. С одной стороны, в таком подходе есть резон, поскольку при непосредственной угрозе жизни, которую представляет международный терроризм и военные конфликты, все другие виды угроз действительно представляются второстепенными. С другой стороны, современные социально-культурные вызовы существуют постоянно, как в условиях конфликтов и террористических актов, так и в их отсутствие, так что с этой точки зрения они, в отличие от военных, являются долговременными. При нарастании вызовов и угроз в социально-культурной сфере может измениться само качество современной жизни. Именно поэтому нельзя ни в коем случае преуменьшать значимости этого рода вызовов, особенно при рассмотрении динамики ценностного сознания населения нашей страны, так или иначе подвергшейся прямому воздействию подобных социокультурных вызовов. В-третьих, на вызовы в социально-культурной сфере на сегодняшний день нет возможности дать однозначный позитивный ответ. Эта особенность делает подобные вызовы еще более значимыми и требует по крайней мере их широкого обсуждения общественностью, доведения информации об этих вызовах и угрозах до всего населения. Ибо в условиях информационного голода теоретически возможно допустить, что однажды утром население страны, считающейся демократической, проснется уже в другой стране – формально все останется без изменений, но правовая основа жизнедеятельности граждан и их мораль станут совсем другими, не соответствующими правовым нормам демократии. Широкое информирование населения о возможных социокультурных вызовах и угрозах тем более необходимо, поскольку, по мнению У. Бека, сама природа современного общества риска «требует активного участия граждан на разных уровнях в социальной, политической и экономической сферах жизнедеятельности» [135, 8]. Общество риска не может управляться одним правительством, оно предполагает развертывание постоянного диалога между правительством, экспертами и представителями общественности при принятии любых важных решений. Только в этом случае общество может избежать установления полного контроля над гражданами и их «прозрачности» для властей. Вызовы глобализации в социально-культурной сфере Как и любой процесс, глобализация – явление многоплановое, которое может принести как негативные, так и позитивные последствия, прямо или косвенно влияющие на социально-культурную сферу и тем самым создать или усугубить те или иные угрозы человеку и человечеству. Опираясь на работы Мануэля Кастельса, известного специалиста в области глобализации, кратко перечислим наиболее важные из подобных вызовов, несомых процессом глобализации. Эти вызовы особенно актуальны для постсоветских стран, большинство которых из-за низкого экономического уровня развития теперь формально входит в подгруппу развивающихся стран. Прежде всего, Кастельс указывает на новые социально-экологические антиглобалистские движения, возникшие в ответ на возросшие экологические угрозы при усилении неравномерности экономического развития стран так называемых первого, второго, третьего и четвертого миров [139, 131]. Быстрый рост социальных движений в современном мире, по Кастельсу, явился прежде всего ответом социально ущемленных народов и социальных групп на громадный разрыв между «информационным капитализмом» (странами первого мира, эксплуатирующими мировые ресурсы) и остальным миром, ответом, который свидетельствует о росте противоречий в мире и необходимости более справедливого, с точки зрения народов развивающихся стран, распределения экономических прибылей и неизбежных расходов на улучшение экологической среды обитания. Эти движения стали не только доказательством экогологического неблагополучия в мире, но и показателем накопившейся озлобленности миллионов обездоленных людей, которых возмущает роскошь и расточительство жизни «золотого миллиарда» на фоне вопиющей бедности и отчужденности от благ цивилизации остального населения земного шара. «Технологический апартеид» [140, 92], возникший как следствие глобализации, представляет огромную опасность для будущего развития стран, не обладающих достаточными ресурсами и не привлекающими иностранные инвестиции, необходимые для успешного экономического развития. В результате этого более 95 % пользователей Интернета на рубеже нового тысячелетия проживало в странах первого мира, что практически сделало эти страны недосягаемыми для всех других в социально-экономическом плане. Важной социально-политической угрозой является и неизбежная, по мнению многих авторов, потеря национальными государствами их полной самостоятельности [139, 262; 164, 33]. В эпоху глобализации настоящими «хозяевами» жизни и субъектами принятия важных межнациональных решений чаще всего становятся транснациональные корпорации, тогда как на долю национальных правительств выпадают роли статистов – музыкантов, разыгрывающих мелодии по чужим нотам. Старая концепция национального государства с его четкими пространственными границами «размывается»: правительства стран, втянутых в глобальный рынок, все меньше реально распоряжаются своими ресурсами и принимают самостоятельные политические и экономические решения. В свою очередь, простые граждане также постепенно «перестраиваются»: они меняют идентификацию с национальной на корпоративную, наднациональную и т.д. Этот процесс подрывает не только национальное государство и его независимость, но и сводит на нет содержание таких важных понятий, как патриотизм, гражданство, национальная гордость. Конечно, государства всячески противостоят этой тенденции, но по мере развития экономической интеграции и свободы перемещения рабочей силы и капиталов, по мере возрастания значимости сети наднациональных политических и экономических объединений, государства слабеют, и на «первые роли» выходят другие институты – новые носители богатства, власти и информации [139, 342]. Кризис национальных государств, в свою очередь, инициирует рост националистических, этнических, религиозных движений, которые до 2001 г. не ассоциировались с глобальной угрозой международного терроризма, но после сентября 2001 г. стали восприниматься многими западными политиками прежде всего именно как новая угроза стабильности существования современной цивилизации, как это в свое время предстказывал и С. Хантингтон [114, 7]. Еще один социокультурный вызов – это возможность распада традиционной семьи [139, 138]. В условиях свободной практики сексуальных ориентаций во всем мире множится число гомосексуалистов и лесбиянок, которые открыто пропагандируют свои взгляды, а в некоторых странах имеют возможность официально регистрировать свои отношения. Создаются новые типы семьи, которые еще больше подрывают стабильность традиционного брака и семьи. По мнению ряда авторов, новые сексуальные отношения напрямую способствуют резкому сокращению рождаемости в развитых странах мира и грозят полным уничтожением патриархальной семьи. Конструируемая сексуальность, смена сексуальности по желанию индивида демонстрируют полный разрыв с прежней системой семейно-брачных отношений в современном обществе, что, по мнению многих, может привести к совершенно новым типам межличностных отношений, к разрушению веками складывающейся культуры отношений между полами. Действительно, если посмотреть на семейно-брачную статистику в развитых странах, то бросается в глаза постоянный рост числа мужчин и женщин, никогда не вступавших в брак, а также рост числа женщин, растящих детей в неполных семьях, как и в целом рост лиц обоего пола, живущих в одиночестве или не вступающих в повторные браки после развода [139, 145, 148]. Последние переписи населения в развитых странах показывают [139, 222-223], что традиционные нуклеарные семьи – брачные пары с детьми – составляют лишь четверть всех домохозяйств, среди которых около 5 % не являются семейными, а представляют просто группы людей, по тем или иным причинам живущих вместе, а 15-25 % – домохозяйства одиноких. Таким образом, казавшиеся вечными и незыблемыми ценности брака и семьи исчезают, что делает кризис семьи и кризис сексуальной идентичности серьезной проблемой современного общества. Огромную глобальную угрозу и социокультурный вызов являет собой организованная преступность, растущая во всем мире. Криминальный капитал не только владеет значительной долей мирового рынка оружия, наркотиков, проституток и мигрантов; для «отмывания» своих капиталов представители криминального мира используют банки в третьих странах, новые технологические возможности для международных финансовых трансферов, а затем для вкладывания «отмытых» денег в легальные сектора экономики. Наиболее опасным следствием криминализации экономики и роста коррумпированности является не только появление целой социальной группы «криминальных авторитетов», но и новые культурные и субкультурные нормы, которые эта группа внедрила в общество. Как пишет Кастельс, преуспевающие криминальные авторитеты, разбогатевшие «воры в законе» стали новыми кумирами молодого поколения и «образцами» для подражания практически во всем мире, поскольку молодежь не видит иных, честных путей достижения успеха и благополучия в современном обществе [140, 204]. Пожалуй, эта культурная угроза особенно актуальна и для постсоветских стран, в которых «дикий капитализм» почти не оставил возможностей для продвижения молодежи по карьерной лестнице, независимо от достигнутого уровня образования и способностей, а постсоветские СМИ сделали убийц, проституток и воров обаятельными героями фильмов, телепередач, газетных статей. Наконец, уже давно возникла и угроза либеральной демократии в ее западной форме существования: трансформация национальных государств, потеря интереса населения западных стран к участию в избирательном процессе, низкий уровень доверия институтам власти в большинстве развитых стран Запада свидетельствуют о назревшем кризисе демократии [139, 343-344]. В 1990-х гг., как показывает Кастельс, практически во всех ведущих демократиях мира действия правительства не получали одобрения даже половины своих граждан. Все больше граждан чувствуют себя политически отчужденными и социально незащищенными, все меньше доверяют центральным институтам власти и политическим партиям, таким образом превращая сферу политики в арену борьбы между отдельными людьми за персональную власть: избиратели охотнее голосуют за конкретного человека, так называемую «сильную личность», вызывающую их доверие – таких, как президент Фернандо Кардозо в Бразилии, генерал Колин Пауэлл в США, генерал Лебедь в России, – нежели за определенную партию или политическую платформу. Кастельс связывает этот процесс с фрагментацией государства, непредсказуемостью современной политической системы, а также с персонализацией политического лидерства, а другие авторы – с невозможностью механического переноса западных моделей демократии в другие регионы [138]. В странах Восточной и Центральной Европы, лишь недавно вставших на путь культивирования демократии по западному образцу, наблюдается еще большее отчуждение населения от власти. Во-первых, общепринятый на Западе теоретический стандарт «либеральной демократии», включающий «господство закона» (разделение властей и подотчетность органов исполнительной и законодательной власти), свободные и справедливые выборы, политический плюрализм (наличие многих политических партий, их равный доступ к СМИ в предвыборной борьбе), политические и гражданские свободы отдельных граждан и ассоциаций, практически не достигнут в полной мере ни в одной постсоциалистической стране. В связи с этим даже некоторые западные авторы говорят о том, что так называемая «третья волна» глобальной демократизации, которая началась еще в 1974 г., закончилась провалом [138; 151]. Российские авторы называют нынешний курс «управляемой демократией» [85, 20], которой еще далеко до западных норм. Во-вторых, на Западе и не относят большинство бывших советских республик к «настоящим» демократиям, а если и называют их демократическими, то, скорее, для обозначения того общего направления изменений, по которому движутся постсоветские страны. По классификации стран, проводимой организацией Фридом Хаус (Freedom House), известной во всем мире разработкой и постоянными замерами степени свободы стран по двум шкалам – политических и гражданских свобод, только Прибалтийские республики отнесены ими условно к категории свободных стран с высоким уровнем развития политических прав и гражданских свобод. Остальные 12 стран названы либо «частично свободными» (например, Россия и Украина), либо «несвободными» (к таковым в последние годы относят и Беларусь, наряду с Узбекистаном, Туркменией и др.). [см.: 86]. В-третьих, по сути дела, как показывает Кастельс, сами по себе формальные институты демократии – свободные выборы, соблюдение гражданских прав и свобод – еще не делают страну подлинно демократичной. Необходимо наличие еще многих дополнительных условий для развития демократии – определенного уровня политической культуры граждан, степени их доверия политическим институтам и партиям, демократических традиций, достаточно развитого гражданского общества и т.д. Поскольку разочарование граждан в модели западной демократии в постсоветских странах связано с замедленной и болезненной посткоммунистической трансформацией общества, не приведшей к существенному улучшению жизни большинства населения, постольку вполне может создаться впечатление, что рушится сама идея демократии, а не только тот или иной ее образец. Не случайно в постсоветских странах еще сильнее проявляются тенденции к возврату во власть политиков недемократического типа – так называемых лидеров «сильной руки». Как явствует из табл. 1, составленной по результатам общеевропейского исследования ценностей в 1999-2000 гг., население постсоветских стран значительно выше оценивает политический режим с сильным лидером во главе, не считающимся с парламентом и процедурой выборов, чем граждане стран Западной Европы [150, 206] . Если в среднем по Европе 9 % респондентов считают, что иметь сильного недемократического лидера – это очень хорошо, то среди бывших советских республик эта цифра в два раза выше – 18,6 %. Такие оценки свидетельствуют о видимом разочаровании значительной части граждан постсоветских стран в существующей власти, которое на практике может привести к широкой поддержке новых авторитарных лидеров, обещающих народу улучшение жизненного уровня, быстрое разрешение политических противоречий, даже за счет ликвидации демократических принципов политической жизни. Таблица 1 |
Похожие:
 |
Ведущий политического ток-шоу в современном российском телеэфире. Гендерный аспект В своей работе мы бы хотели рассказать о результатах гендерного анализа политических ток-шоу «Воскресный вечер с Владимиром Соловьевым»... |
 |
Поло-возрастной аспект брачных отношений в Коми крае в XIX веке Аннотация статьи «Поло-возрастной аспект брачных отношений в Коми крае в XIX в.» Вишняковой Д. В. Ключевые слова: демография, брачный... |
|
Управление развитием рынка оптических услуг: социальный аспект удк... Келарев В. В. Управление развитием рынка оптических услуг: социальный аспект. Монография. Ростов на Дону, 2006 |
|
Мобу «Лицей №5» г. Оренбурга Гендерный подход в социальной адаптации... Еремеева, С. Н. Жданова, Иванова О. И., В. Е. Каган, И. С. Кон, В. А. Крутецкий, Т. А. Репина, Т. П. Хризман, Л. В. Штылева, Л. В.... |
|
Современный технологический аспект профессиональной подготовки студентов-филологов |
|
Элективный курс «Культурный аспект российской истории» Становление общекультурной идентичности старшеклассников средствами продуктивного обучения |
|
Учебное пособие для вузов аспект пресс москва 1999 Социально-психологические и ситуативные факторы. Толерантность в межэтнических отношениях 45 |
|
В. М. Широнин Проблемы институционального развития: когнитивный аспект Б. Мартенс. Когнитивные механизмы экономического развития и институциональных изменений |
|
Антинаркотическая политика в современной России: образовательный аспект ... |
|
Т. Д. Марцинковская Стефаненко Татьяна Гавриловна Этнопсихология: Учебник для вузов / Т. Г. Стефаненко. — 4-е изд., испр и доп. — М.: Аспект Пресс, 2009.— 368 с |