Концептуальное своеобразие чувашской художественной прозы о великой отечественной войне
|
Скачать 2.16 Mb.
|
1.2. Критика и литературоведение Урала и Поволжья о социально-исторической и философской памятливости средней и крупной прозы о войне. Постепенно и неуклонно нарастающий интерес писателей к осознанию высокой сознательности человека на войне или же его безответственности вызывает к жизни необходимость более эпического, панорамного освещения реальной действительности. Так из поэтики рассказов и очерков вырастает эпическая пластика повестей и романов. Столкновение мирных и военных лет, очерки очевидца подлинных событий помогали найти среди людей таких героев, которые не сознавали, что в них есть великий героизм. Все это им помогло глубоко понять особенности критического времени. «Готовые» герои реализовали свои имеющиеся запасы патриотизма в ходе осмысления военных событий. В этом смысле нельзя не согласиться с мнением Г.И. Федорова, который в своих трудах отмечает, что чувашская литература и вообще тянется к показу готовых героев и готовых ситуаций (145. 6-12). Мнение Г.И. Федорова не противоречит сказанному выше, оно помогает более глубоко осознать природу готового характера, который по-особому проявляется в условиях столкновения мирного и военного времен, конкретного человека с историей и ее кризисами. Разбирая повесть Л. Агакова «Синичка», В.Я. Канюков отмечает, что черное у него черно, белое-бело. В пылу идеализации «положительных» героев писатель прибегает к приему контрастной характеристики различных сторон «готового» характера, Наташи Синичкиной. Узнав, что доктор Софья Владимировна лечит и пленных немцев, Наташа заявляет, что их, немцев, не стоит жалеть. Но она же позже спасает в ходе бомбежки Берлина мальчика-немца ценою своего ранения (80. 163). Суждения В. Канюкова важны не только для понимания концепции личности и жанра в военной прозе, они важны и для осознания своеобразия приключенческого стиля, особенностей детской литературы. Канюков неспроста отмечает, что повесть написана о детях и для детей, а это - одна из основных черт поисков Л. Агакова. Критик отмечает также, что патриоты отважны не потому, что они изначально отважны. Секрет их отваги и геройства кроется в осознанном чувстве человечности и гуманизма, ответственности его перед Родиной и народом. Это уже другая сторона «готовности» характеров, того, почему возможный герой становится героем действительным. Такую черту отображенной действительности войны В.Я. Канюков оценивает как большое достижение чувашской прозы не только о войне, но и прозы о детях, приключений. Конечно, тут следует говорить и о том, что данная традиция чувашской литературы с приходом военного время обогащается новыми сторонами. Как было отмечено ранее, чувашская проза военных лет, обратившись к раскрытию готовых ситуаций и готовых героев, смогла со временем выявить главные свойства взаимоотношений человека и общества. Это послужило причиной ускоренных перемен в прозе. Следовательно, война оказалась жесткой проверкой личной и общественной психологии человека. На первое место в произведениях о войне выходит герой с готовым характером; он, как видно из исследований В.Я. Канюкова, Ю.М. Артемьева, И.И. Иванова, Г.И. Федорова, определяет главное содержание военной и не только военной прозы. Вот почему высказывания разных (цитированных ранее) ученых о взаимоотношениях мирного спокойствия и тревожных лет войны важно оценить как условие, подготавливающее новаторские открытия прозаических поисков. Именно эти взаимоотношения и помогли изображать и углублять готовые уже характеры людей. Военные события сильно обострили критические ситуации, поэтому готовым характером как раз становился ничем незаметный человек. Он никакой не романтик, не легендарная личность, а обыкновенный человек, но в нем скрыты большие силы уже готового персонажа. Острые и резкие ситуации открывают в такой личности совершенно неожиданные мужественные запасы души. В этом отношении можно обратиться к опыту анализа Г.И. Федоровым повести А. Артемьева «Зеленое золото». В. Актаев, по его мнению, человек очень горяч еще самого начала. Такие черты в нем выработаны довоенными условиями, воспитанием в очень порядочной и честной семье. Поместив Актаева в трудные условия, как считает Г.И. Федоров, писатель проверил его на крепость души. «Вот почему, - пишет критик, - в прозе Уяра, Артемьева, Мартынова и появляются образы», подвергающиеся нравственной проверке (146. 184). Эта методика может быть использована также при оценке повести М. Карима «Помилование», романа В. Алендея «Три сына, три невесты» и других произведений. Она способна показать, как и при каких условиях обыкновенный человек находит в себе золотые запасы героизма и мужества, нравственной чистоты и порядочности. Такие условия проверки личности могла дать только литература о войне, выросшая на впечатлениях конкретного человека, на его обыкновенных интересах и мечтах. Конечно, приемы эти не завершают свое художественное проявление только в повестях военного времени. Большая их сила проявит себя в 1960 -2000-е годы. Это романы башкирского писателя Х. Гиляжева «Солдаты без погон», чувашей Л. Таллерова «Шеремет», В. Алендея «Пчелка золотая» и «Три сына, три невесты», Д. Кибека «Герои без вести не пропадают» и т. д. Эпическое напряжение жизни, родившее эпопеи о войне, в литературах Урала и Поволжья наблюдается слабо, это больше всего видно в русской литературе. Но это не значит, что чувашская, башкирская литературы не создавали большие, объемные произведения. Конечно, углубление художественных процессов мы видим и в том, как писатели через несколько лет (а то и через десяток годов) вспомнят о войне, преодолевая субъективность воспоминаний, привязанность их к отдельным событиям и фактам, к судьбе и миропониманию отдельного человека. Это можно объяснить тем, что в первые годы войны сюжет произведений строился на личностных воспоминаниях, они, как отмечают критики и литературоведы, очень часто выливались в монолог, в рассказ одного (порой нескольких) героя. Субъективность впечатлений очевидца, конечно, усиливала впечатление от документальности рассказываемого, от психологичности переживаний героя. Но это мешало развитию крупных жанров, многогранной повести и многопланового романа, поэтому произведения и писались в виде рассказов, рассказов-очерков, повестей. Осознавая недостаточность этого явления, ученые отметили принципиальную новизну появления рассказа «Судьба человека» М.А. Шолохова. Они это явление расценили как более крупное, чем просто достижение Шолохова. В понимании такой роли М. Шолохова, по их мнению, сыграли большую роль 1957-1969 годы. «У Шолохова сложнейшие драматические судьбы людей переплетаются здесь с событиями большого исторического масштаба, а переломную роль в сюжете играют не частные мотивы, но значительные социально-исторические события, открывающие связь отдельной человеческой личности с героико-трагическим содержанием эпохи» (36. 8). Если в первые годы войны, в первые послевоенные годы преобладал субъективный показ жизни, если в эти годы чаще встречался малый жанр, то в последующие годы субъективности стало меньше. Именно из-за тяги литературы к средним и крупным жанрам. Это, конечно, и помогло ускоренно двигаться к жанрам, романа и объемной повести. По свидетельству Г.Я. Хлебникова, уже и малый жанр приобретает признаки повести. Таковым известный профессор считает «Два солдата» А. Артемьева, близкий к «Судьбе человека» М. Шолохова. Здесь писатель «смело исследует трагическое состояние души героя, выявляя при этом настоящую правду войны, истинную цену героики» (151. 97). Однако со временем специалисты почти что единодушно пришли к убеждению о том, что воспоминания частного лица должны быть органично связаны с проблемой исторической памяти. В силу этого осознание таких явлений во взаимосвязи только с 1957-1959 годами совсем недостаточно, потому что проблема исторической памяти - это проблема очень широкая и глубокая. Здесь видим уже другое напряжение и конфликта, и сюжета, здесь проявляется другое содержание прозаического жанра. И это, конечно, весьма и весьма важно и нужно. Интересны, к примеру, размышления чувашского ученого В.Я. Канюкова, которые органично совпадают со сказанным выше. Недостаточно, отмечает он, того, чтобы показать внешние проявления героизма. Ведь в самом деле, в очерках К. Турхана, В. Долгова и других было заметно именно внешнее проявление отваги, данное через биографию персонажа. Ныне, пишет Канюков, необходимо обратиться ко вскрытию истоков патриотизма. Следует отметить, что это как нельзя лучше гармонирует с утверждением о том, что отважный человек смел не потому, что он отважен, корни этого в его духовности. Вот почему известный критик настаивает на том, что проза о войне должна исследовать роль войны в истории страны, изучать ее воздействие на морально-психологическое состояние общества (80. 163). Действительно, «Судьба человека» М. Шолохова – это, казалось, тоже только воспоминание одного героя (Соколова). Оно по этой причине тоже могло быть субъективным. Поэтому одним из признаков обновления жанра прозы является также проблема исторической памяти. Она, эта память, заставляет писателей даже в судьбе, в воспоминаниях одного героя находить объективные черты. И «Судьба человека» М. Шолохова, и ряд других произведений, отошедших и не отошедших от субъективизма, наталкивают критиков на осознание роли героя в процессе создания жанра и сюжета произведения. Понимание этого требует от исследователей внимательно исследовать вопрос о том, как герой влияет на особенности становления не только концепции личности, но и на развитие жанров. Упоминание о важности роли персонажа, которую он играет в создании жанра, находим в трудах профессора Ю.М. Артемьева, высказанное им в ходе изучения романа А. Емельянова «Серебристый ветер». Мысль, очень продуктивная, наталкивает на внимательное изучение роли героя-персонажа, в литературе о 1941 – 1945 годах, ибо повествование о фронтовых событиях и о событиях, проходивших в тылу непосредственно и тесно связано с конкретным человеком, его мифопониманием. Во время войны, в сравнении с другими эпохами, это становилось еще понятней, потому что фронт, поле битвы, горячие сражения – это само по себе уже кризис. Изучая самые различные типы психологии людей, чувашские писатели пришли к большим достижениям. Вот, например, повесть А. Артемьева «Зеленое золото». Полемичность ее внутренней структуры диктуется поведением Актаева, человека прямого, честного, неспособного прийти ко лжи, поэтому он в корне противоположен предателю Аюхину. Конфликт развивается очень остро, через столкновение двух бывших солдат. Чем светлее и активнее Актаев, тем в повести темнее и грубее Аюхин. Композиция повести поэтому держится не только на показе фронтовых событий, но и переходит к деревенским событиям. Не случайно Актаев оправдывает себя активным и ратным трудом в деревне так же, как достойно переносит фронтовые тяготы. Нельзя не отметить, что вся повесть держится на художественном поведении Актаева. Аюхин показан для того, чтобы ярче высветить его драматическую судьбу, Нина изображена, чтобы показать сильную и светлую любовь между нею и Актаевым. Такие же цели выполняет в повести председатель колхоза, в сравнении с его мягким характером, характер Актаева выглядит намного крепче, собранней, мужественней. То же самое можно сказать и о композиции повести. Аюхин противостоит Актаеву своим предательской сущностью. Отец, не перенесший, якобы позора (в село дошла весть о том, что сын стал предателем), еще ярче оттеняет высокую порядочность героя; отец и сын здесь – параллельные образы. Особенности композиционной организации жанра ярче видны, конечно, во всей советской литературе. Об этом убедительно говорят произведения В. Некрасова («В окопах Сталинграда»), Ю. Бондарева («Горячий снег»), К. Симонова («Живые и мертвые»), «Война» И. Стаднюка, «Имя твое» П. Проскурина и т.д. В них писателям удается показать жизнь панорамно и разносторонне, охватить самые разнообразные черты характеров героев. Вместе с тем, нельзя не отметить, что в «Горячем снеге» жанровую структуру романа определяет во многом противостояние лейтенантов Кузнецова и Дроздовского. Важно далее, опираясь на положения, высказанные в трудах профессора Ю.М. Артемьева о существенности категории нравственности для прозы (в связи с анализом произведений В. Алендея) (Артемьев, 1963), обратить внимание на то, что герой, влияющий на становление жанра, всегда имеет в себе тот или иной нравственный заряд и тем оказывает очень активное воздействие на поэтику жанра. Следовательно, жанр прозы о войне во многом зависит от нравственной позиции изображаемого человека. Необходимость панорамно-исторической памяти, считает А.А. Дырдин, исследовавший русскую военную прозу, связана с процессами, происходившими в 60 - 70-е гг., а то и в 80-е годы. Все это вызвано обострением чувства «связи времен» (58. 179). То, что когда-то (и в 1970-е годы) называлось памятью и ответственностью, ныне становится осью сюжетов и жанра. Связь же времен и в структуре жанра, и в сюжете давно связана с художественной судьбой главных героев, с их нравственным кодексом. В подобных произведениях видны поиски новых решений таких военных проблем, как жизнь и смерть, любовь и ненависть, отвага и трусость, жестокость и милосердие, святость и цинизм (66. 268). В литературе, таким образом, на первое место выходит непрерывность движения памяти солдата, тыловика, сознание личности в ходе этого скрепляет времена, раздвигает границы временных эпох. Важно понять, что непрерывность памяти, её исторический характер, наверное, как раз и есть то условие, в котором события войны и тыла начинают показываться не как частные эпизоды и ситуации, а как широкие и панорамные события. По этой причине прозаический конфликт начинает проявляться как длительное и объемное явление. Продуктивную объемность жанра романа, многомерность отображения жизни профессор Ю.М. Артемьев усматривает в романе В. Садая «Седели вместе с отцами». Точка зрения исследователя интересна тем, что он здесь обращает внимание на эпическую широту, обусловленную поэтикой географических расстояний, сменой нескольких поколений, сшибкой фронта и тыла, окопной правды и штабной работы и т. д. (20. 35). Такая квалификация художественных процессов позволяет обнаружить типологическое своеобразие многих явлений литературы Урала и Поволжья. География расстояний зримо присутствует в повестях А. Артемьева, М. Карима и других прозаиков. Не случайно на это обращает внимание и М. Ломунова, разбирая повесть башкирского прозаика М. Карима «Помилование». Здесь писатель, обращаясь к давно прошедшему событию, к факту безвинного расстрела молодого солдата, обнажает недостатки культовских привычек, приведших во время войны к огромным бедам, к необоснованным человеческим потерям (Ломунова, 1988). Память главного героя, лейтенанта Байназарова, является здесь судом над искореженной историей, свидетельством того, насколько трагическими были взаимоотношения между отдельным человеком и историей общества. Повесть Мустая Карима тоже написана в основном как воспоминание одного героя. Но это не помешало башкирскому прозаику создать широкую панораму событий военного времени. Сюжет произведения, пусть и связан с тем, что и как вспоминает персонаж, как раз и приводит к пониманию исторической преемственности памяти. Даже частный случай, расстрел молодого солдата, Любомира Зуха, здесь показан как явление истории, как событие, в котором проявила себя целая историческая эпоха, как движение истории XX века. Одинаковое с этим эпизодом явление находим в романе Л. Таллерова «Шеремет», в повести-романе В. Быкова (белорусского прозаика) «Знак беды». Здесь взаимодействие 20 - 30-х годов и времени войны – это не просто воспоминание и углубление в прошлое, это непосредственное движение истории. Судьба Петрока и Степаниды (мужа и жены) обусловлена трагизмом ХХ века. «Пока живы память и воображение художника, ничто не завершено и не подвести последней черты… Открывшаяся нам жизнь Степаниды и Петрока в сорок первом под немцем и прежняя, в 20 - 30 годов, опровергает затерянность и ничтожность их судеб, отрицает бессмысленность их стертого с лица земли бытия» (59. 191). Приведенные примеры свидетельствуют о том, что проблема исторической памяти, проблема морально-психологического климата в обществе, связанные со сравнением мирного времени с военным, полнее проявляют себя в эпически широких повестях и романах. Концепция личности в таких полотнах напрямую связана с концепцией панорамной действительности истории и военных лет. Отражение военной действительности в «Знаке беды» И. Дедковым говорит о том, что оба героя напрямую связаны с движением истории, с её различными, трагическими поворотами. Именно на это и указывает критик, изучающий причины и формы художественных изменений в прозе. Рассуждения А. Дырдина, И. Дедкова, Г.Я. Хлебникова и В.Я. Канюкова позволяют понять, что объективная реальность военной жизни во многом возникает в произведениях по причине тесной взаимосвязи отдельного человека с историей. Непрерывность памяти, таким образом, при данном разборе тесно соединяется с формами участия человека в исторической судьбе народа. Важно отметить, что анализ повестей М. Карима, А.М. Ломуновой, Г.А. Белой, и И.А. Дедковым приводит к таким выводам: писатели понимают необходимость столкновения не просто мирной жизни с военной, а необходимость столкновения кризисных эпох: периода создания колхозов и войны, гражданской и отечественной войн. При этом нельзя не обратиться к другой форме изображения войны. Рассказ очевидца на ранних этапах войны, конечно, тесно был увязан с тем, что автор произведения стоит очень близко к тому, о чем в повести или рассказе говорится, то есть в прозе чувствовалось «авторская участливость». Мысли, высказанные названными выше исследователями, приводят и к другим положительным выводам. Неожиданность и внезапность наступившей войны постепенно стали обращать писателей к проблеме исторической памяти, помогли не только значительно расширить и углубить показ военных событий, анализ принципов гуманизма человека; это привело к тому, что человек стал пониматься литературой как историческая личность. Нельзя не согласится с учеными и в том, что такое углубленное понимание войны стало возможным только в 60-80-е годы. Это, как показывает анализ, и позволило, например, Л. Агакову, создававшему вначале только документальные очерки, рассказы и новеллы, написать роман «Надежда» (1970), в котором он показал судьбы многих людей. Личные впечатления здесь тесно связаны с историческим пониманием роли отдельного человека (145. 200-204; 155. 236-238). Эта участливость в 60-80 годы в военной прозе, ставшей в русской литературе крупным художественным явлением, принимает совершенно другой, новый характер. Выдающийся русский критик И.А. Дедков внимательно и вдумчиво изучающий творчество белорусского писателя В. Быкова, прибегает к высказываниям Н М. Карамзина («Творец всегда изображается в творчестве и часто – против воли своей») (60. 193) и Л.Н. Толстого («сочинение, в особенности чисто литературное» имеет в своей основе то, что «главный интерес составляет характер автора, выражающийся в сочинении») (Там же. 192). Участливое отношение автора к личности военного времени и самому показу войны не отказывает писателям в праве создавать объективную картину изображаемого. В романе Л. Таллерова «Шеремет» это, например, становится причиной яркой публицистичности повествования, причиной негодования по поводу поведения гебистов- особистов, членов заградительных отрядов и т. д. Следовательно, то, что говорится И. Дедковым об участливости автора к тому, что он показывает, является еще одной стороной обновления военной прозы, изменения характера человека, изображенного в военных событиях. Конечно, авторская участливость как явление художественности тоже не предполагает отказ от преемственности исторической памяти, она только обогащает ее новыми чертами. Если согласиться с тем, что И. Дедков говорит о Петроке и Степаниде, необходимо считать, что историческая память, ее преемственность делают человека активным лицом истории. Именно эта активность и требует от писателя выражать свою участливость. Из этого как раз и вырастает концепция социально активной личности и социально наполненной, активной действительности. Трудно оценивать названную участливость как явление, которое всегда становится удачным приемом анализа военной действительности и концепции личности. Прав, например, В.Я. Канюков, который произведения Д. Кибека «Воскресший человек», «Герои без вести не пропадают» считает не совсем удачными (79. 165). Действительно, первое из названных произведений, например, насыщено произвольно-огульными поворотами сюжета, автор здесь «не прислушивается» к внутреннему дыханию героя. Близко к этому стоит позиция Г.Я. Хлебникова, который считает, что определенная удача В. Алендею сопутствует потому, что он умеет анализировать внутренний мир солдата: «душевные переживания неопытного солдата», «страх солдата в минуты его слабости», «предощущения первого боя» и т. д. (152. 97). Следует отметить, что это дает повод к пониманию концептуального своеобразия чувашской художественной прозы о Великой Отечественной войне 1941-2005 годов. Она проявляется, как уже говорилось ранее, в том, как обыкновенный человек, будучи готовым характером, проявляет свои скрытые черты, как он в ходе этого постепенно обогащается исторической памятью, становится творцом истории. Это и неудивительно, ибо такая проза «реальную возможность» превышает и превращает «в реальную действительность». Надо, конечно, помнить и о том, что такая реальная действительность показывается через то, как в критических условиях, переживая их, человек углубляет и расширяет черты своего характера. По сути, критика усматривает в этом особые условия формирования концепции и действительности. Изучение опыта Великой Отечественной войны в критике и литературоведении постепенно стало, таким образом, находить новые, перспективные стороны. Движение к этому началось, как было видно, с понимания отличий мирного времени от времени кризисного. Кризис же был той действительностью, в которой человек постепенно видоизменялся. Анализ крупных и средних произведений, в силу большой и тесной взаимосвязи человека с историей вплотную подводит ученых к проблеме типологии личности. С этим связано то, что крупный и средний жанр в немалой степени заинтересован в создании того или иного типа героя. Кризис, как известно, высвобождает в человеке самые глубокие черты характера. Таким образом, существенно важен в этом процессе и сам облик этого кризиса. Частное в нем (в образе и облике этого кризиса) уступало общему, народному, спокойное развитие характера героя и действительности мирного времени сменялось его быстрым движением к многовековым гражданским истинам в кризисных ситуациях. Такое понимание склонило писателей сначала к очеркистике, которая анализировала частное поведение частного человека. И лишь потом началось взаимное, параллельное движение человека и истории в единство. Именно это и воспринимали как основное качество войны М. Ломунова, Г. Хлебников, Ю. Артемьев, А. Васинкин и др. Это было закономерно, субъективное понимание первых дней войны тесно связывалось с изучением внутреннего мира солдат и офицеров, с углублением в нравственный мир героев. Очерковое освещение событий не пропало даром. Даже после «полутора десятилетий (60-е и первая половина 70-х годов) преобладания в литературе «панорамных» произведений о минувших боях, после трехтомного романа «Живые и мертвые» К. Симонова, пятитомной «Блокады» А. Чаковского, трехтомной «Войны» И. Стаднюка внимание писателей разных поколений – старшего, среднего и молодого – вновь сосредоточено на рядовом человеке, вынесшем на своих плечах основную тяжесть войны» (114. 218). Следовательно, концепция военной действительности в прозе, как видно из сказанного, органично связана с концепцией человека-гражданина. В таком же направлении проходило изучение военной прозы в чувашском литературоведении, в марийской критике, в мордовских исследованиях и т. д. И чувашские, и мордовские, и марийские исследователи единодушны в том, что на ранних этапах литераторы этих народов были сосредоточены на очеркистике, разрабатывающей общие для многих народов сюжеты. Но эти коллизии часто обогащались содержанием легенд (марийская проза; К. Васин), соединением сцен, происходящих в тылу и на фронте (мордовская проза; А. Брыжинский) и т. д. Важно не упустить и следующие стороны развития прозы. Общность сюжетов в разных литературах объяснялась не только открыто публицистическим освещением жизни (А. Брыжинский, С. Сафуанов), но и типологическими свойствами развития прозы. Так чувашские литературоведы Г. Хлебников и Ю.М. Артемьев указывали на то, что по своим сюжетным свойствам произведения В. Садая «Мария везде» и И. Лисаева «Танец Улюн» (Артемьев Ю., 1980) близки. Следовательно, проблема схожести сюжета намного глубже, чем простое совпадение, освоенное в ходе взаимоучебы или же наивно-субъективного восприятия жизни. Анализ чувашских исследований в этой области наталкивает на мысль о глубинных процессах формирования художественности прозы о войне. Такая общность касается и очерков, и рассказов, и повестей, и романов. Как типизируются герои в прозе о войне, каковы принципы их типизации? Эти вопросы в литературоведении народов Урала и Поволжья еще не получили должного освещения. Единственно, чью работу можно назвать в этом отношении, это статья марийского критика А.А. Васинкина о «глубинах человеческого характера» («Концепция личности в современной прозе о войне») (45. 70-86). Это статья посвящена формированию концепции личности. Есть в литературоведении разных народов и другие работы, но они принципами типизации героев в контексте концепции личности занимаются лишь попутно. Васинкин выделяет как основное звено при оценке концепции типической личности такие стороны, как ответственность человека перед историей, способность его действовать в экстремальных условиях. Это соединение общелитературной типичности с типичностью писательской, познание человека в условиях конкретно-исторического времени и т.д. (Там же. 198). Данная точка зрения, однако, требует все же и уточнений. Исследование Васинкина, несмотря на то, что содержит много полезных сведений, уходит в сторону изучения жанров военной прозы народов Урала и Поволжья. Между тем необходимо остановиться и на таких сторонах вопроса, как пути создания типических характеров, на приеме сравнения жизни героев войны с их мирной жизнью. Следует проанализировать и то, откуда вырастают корни типических личностей и т.д., им обусловлены неповторимые свойства писательского мастерства того или иного прозаика. Следовательно, вопрос о типических личностях, определяющих концептуальное своеобразие прозы о войне, об их художественной концепции не совсем прост, здесь надо учитывать опыт и отдельных писателей, и опыт отдельной литературы, а также опыт всей советской литературы. Иное мнение высказывает о типических героях времени войны башкирский критик С.Г. Сафуанов. Создавая типы персонажей, по его мнению, писатели, прежде всего, обращались к конкретным героям войны, к фольклорным мотивам сказок о богатырях, героям былин (121. 172-173). Однако и его работа не посвящена конкретному вопросу, проблеме типизации героев-патриотов. Эти вопросы башкирский ученый решает в ходе изучения проблем межнациональных связей башкирской литературы. Более продуктивные сведения об этом, можно, конечно, получить, разбирая статьи и книги М.Я. Сироткина, Г.Я. Хлебникова, В.Я. Канюкова, Ип. Иванова, Ю.М. Артемьева, в которых ученые обращают внимание на нравственно-этические черты героев прозы. Так, анализируя роман С. Аслана «Мощь», Ип. Иванов делает акцент на образе Магара, главного героя книги. Он отмечает, что герой сходит с тропы, ведущей к скупости и скаредности, становится подлинным гражданином. Особенно выразительны в этом смысле эпизоды, связанные с переживаниями о сыновьях, которые находятся на фронте. В этих трудных условиях Магар становится председателем колхоза, помогает эвакуированным, находит общий язык с селянами. Работу свою он выполняет очень ответственно и добросовестно, поэтому его уважает народ. Фактически, это, конечно, путь, следуя по которому, герой становится личностью (73. 317-319). Магар вследствие этого является типом-героем, который органично скрепляет в единое целое 4 книги «Великого пути» С. Аслана. Факт этот очень интересен. Цельность характера Магара все-таки скрывалась, как это сказано было выше словами Канюкова, в его гражданственности, в способности понимать историческую обстановку. Мысль Ип. Иванова подводит нас к пониманию того, что человек способен в трудных условиях, становясь личностью, отказаться от прежних привычек (от скаредности и скупости). Исследователь подчеркивает, что причины изменений характера героя, его исторически панорамную природу надо искать в его нравственности, которая в критических ситуациях проявляется более полно. Магар – это герой, проявляющий всю нравственную силу в напряженных размышлениях. Если нравственность в понимании И. Иванова – это основа изменений героя, то для профессора Ю.М. Артемьева она является причиной жанровых изменений прозы о войне. Это заметно углубляет понимание того, как гражданские черты патриотизма и самоотверженности влияют на процесс ускоренных изменений литературы о военной реальности. Особенно четко эта мысль ученого звучит в ходе исследования произведений В. Алендея. Интересна позиция профессора Г.Я. Хлебникова, который настойчиво подчеркивает, что для чувашского прозаика А. Артемьева главным признаком его творчества является поэтическое понимание жизни. Именно это определяет лирико-романтический характер его повестей и романов. Как следствие, показывая своих героев через глубокий лиризм чувств, писатель постоянно старается уловить, заметить в их характере такие черты, которые есть почти у всех настоящих патриотов и настоящих героев войны. Соответственно его Атнаров (из «Большой медведицы»), Астров (из новеллы «Не гнись, орешник»), Громов (из рассказа «Незабываемые дни») имеют похожие черты. Все они мужественны и отважны, они горячо любят родину и люто ненавидят врагов, все они герои-идеалы (152. 7). Лиризм и романтические понимания жизни героя и военного времени в понимании Артемьева тесно связаны с драматизмом реальных событий. Понимание этого приводит Г.Я. Хлебникова к тому, что одной из причин создания концепции военной действительности он считает идеализированные черты нравственности героя. На чертах характера типической личности останавливается и Г.И. Федоров, разбирая образ Угахви в повести Ю. Скворцова «Березка Угах». В ней он видит исключительную целеустремленность героини, национальные свойства ее характера, крепкую выдержку и моральную стойкость человека. Писатель показывает свою героиню в труде, на лоне природы, в общении с друзьями, в размышлениях о поруганной Земле (142. 5-22). Все это служит основой повести, имеющей романную широту. Угахви – эта личность, которая, если взять за основу положения, высказанные А. Дырдиным и И. Дедковым, обладает сильной и преемственной исторической памятью о нравственно-философских традициях родного чувашского народа. Чувашские критики и литературоведы, таким образом, находят в обновлении концептуального своеобразия прозы о войне самые различные черты. Это обусловливает различные стороны концепции типической личности, разнообразные приемы типизации героев, такие как нравственные размышления человека (И. Иванов), нравственность персонажа, влияющая на особенности жанра (Ю. Артемьев), лирико – романтическая идеализация (Г. Хлебников), память о национальных традициях (Г. Федоров) и т. д. Изучение военной прозы происходило в основе своей системно и целенаправленно. Только в русском литературоведении, ибо в так называемой советской литературе в период с 1941 по 1990-е годы живой и яркий феномен, или, как называют, материк военной прозы – сформировался только в русской литературе. В чувашской критике определенные усилия в этом направлении предпринимал доцент Н.С. Дедушкин (книга его издана в 1962году), однако его исследование пестрит устаревшими уже ныне выводами и заключениями. К тому же это больше критико-библиографический обзор, чем собственно монографическая работа. В связи с этим позитивные положения о своеобразии прозы «военщиков» в основном можно найти в трудах видных критиков и литературоведов В.Я. Канюкова, Г.Я. Хлебникова, Ю.М. Артемьева и др., не смотря на то, что они специально и не занимались данной проблемой. Их положения вкупе с предложениями таких ученых, как Е.Н. Горбунова, А.И. Дырдин, И.А. Дедков и других сводятся к следующим выводам: 1. Война, заставшая людей неожиданно, обнажила в них те геройства или трусость, которые в бытность ими до конца не осознавались. 2. Постепенно отходя от первичных представлений очевидца страшных событий, герой военной прозы «обратился» к формированию в себе концепции социально активной личности, что обеспечило качественное обновление всей художественной литературы. 3. Критика прозы о войне методично подходила к выявлению основ гражданского мужества или же трусости и предательства, ибо человек, оказавшийся на войне, в немецком плену или тылу – это человек со сложившимся характером, готовый литературный тип. 4. В первые годы войны литература стала создавать одинаковые жанры и сюжеты, но это не недостаток прозы о войне; критика во всех таких одинаковых сюжетах и жанровых формах должна уметь видеть не только типологически сходное, но и авторско-индивидуальное. 5. К концу 70-х годов критика отметила появление крупных, панорамных романов, которые явились следствием накопления черт крупных форм в недрах малых жанров. Такие выводы все же недостаточны для целостного изучения прозы о войне, поэтому диссертант продолжил свои поиски и в другом направлении. В частности, по его мнению, исключительно плодотворным является прием сталкивания мирной жизни с военным временем. |
Похожие:
 |
Александр Твардовский (1910-1971) «Я убит подо Ржевом…», «Я знаю,... «Я убит подо Ржевом…», «Я знаю, никакой моей вины…» Поэтизация подвига в Великой Отечественной войне простых солдат, павших «на безымянных... |
|
14. 00 Научно практическая конференция, посвященная 70-й годовщине... Научно – практическая конференция, посвященная 70-й годовщине освобождения города Феодосии и Крыма от фашистких захватчиков в Великой... |
|
Стилевая специфика прозы Великой Отечественной войны Основные понятия: роман, эпопея, очерк, повесть; героический модус, мифопоэтика, мифологема, символ;; сквозные мотивы |
|
Реферат По истории России на тему: Сталинградская битва По этому мы сочли необходимым вспомнить события тех лет в этом реферате, а именно, вспомнить битву, ставшую переломной в Великой... |
 |
Положение о муниципальном этапе конкурса чтецов На конкурс предлагаются к исполнению тексты произведений, посвящённых Великой Отечественной войне, в том числе |
|
Сценарий праздника ко Дню Победы. Песня день победы Литературно-музыкальная композиция, приуроченная к 68-летней годовщине Победы в Великой Отечественной войне |
|
Мероприятия, посвященные Дню Воинской Славы России – Дню Победы Советского... |
|
Читательская конференция Мкоу «Нижнемахаргинская сош им. Сулейманова Х. Г.» была проведена читательская конференция для учащихся 4-9 классов, посвященная... |
|
Положение о конкурсе сочинений, посвященном победе России в Отечественной войне 1812 года Отечественной войне 1812 года, воспитания у учащихся понимания войны как сложного общественного явления, охватившего все стороны... |
|
План мероприятий, посвященных празднованию 69-ой годовщины Победы... Участие в проведении митинга: «Вахта памяти», возложение венка, почетный караул, праздничное шествие, концерт |