Концептуальное своеобразие чувашской художественной прозы о великой отечественной войне




Скачать 2.16 Mb.
Название Концептуальное своеобразие чувашской художественной прозы о великой отечественной войне
страница 3/8
Дата публикации 28.09.2014
Размер 2.16 Mb.
Тип Автореферат
literature-edu.ru > Военное дело > Автореферат
1   2   3   4   5   6   7   8
ГЛАВА II. НОВЫЕ ЧЕРТЫ КОНЦЕПЦИИ ЛИЧНОСТИ

В ЧУВАШСКОЙ ПРОЗЕ О ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ

2.1. Типология героев чувашской прозы о войне

и принципы их типизации
Герой требует особых средств типизации своего характера и среды, в которой он находится. При анализе его образа следует отметить, что многие авторы романов, рассказов, повестей начинают писать произведения с показа все той же мирной, довоенной жизни.

Вряд ли такое направление жанра можно отнести только к недостаткам прозы о войне. Это являлось хорошим условием показа психологических переживаний героя-освободителя, героя-патриота, успешным способом типизации героев. Герои эти не всегда однозначны, в их психологии есть и хорошее, и плохое. Вот, например, повесть Э. Казакевича «Звезда». Травкин лейтенант, только что «опаленной войной», его «характер сформировался в условиях мирной довоенной жизни», а в новых условиях он «приобретает твердость характера». Рядом с ним «силач» – Ашканов, рабочий-металлист Марченко, «жуликоватый, «любящий прихвастнуть» Мамочкин. Но и в нем больше хорошего (84. 63). Всегда это герои, воспитанные довоенной порой, писатель рисует их точными и емкими деталями. Довоенная жизнь, таким образом, является типологически важной ситуацией показа персонажей.

Сопоставление двух состояний жизни, как показывает анализ, имеет свою жанровую природу: очерк-портрет создается по своей художественно-документальной логике. Экспозиция подготавливает читателя к восприятию нравственного подвига персонажа, она ищет в довоенном прошлом человеке те скрытые пружины, которые приводят человека к нравственно чистому поступку. Таким образом, в ходе этого создается определенный нравственный хронотоп жизни героя. Исторический и географический экскурсы увязывают действующее лицо произведения с местным национальным колоритом, с ходом общественных событий. И лишь затем появляется анализ и показ геройства с его определенным жизненным пространством, которое теперь, в кризисных условиях, должно выявить свои исходные точки.

Такой композиционный прием хорошо улавливает особенности нарастающего развития сюжета. Жизнь в очерках не статична, она дается в активном движении. Документализм изображаемых событий, подлинность факта и его осмысление героем не мешают логике авторского домысливания событий, это помогает выявить особенности авторского участия не только в судьбе героя, но и в том, как и какими приемами он оценивает отображенную жизнь. Даже такой слабый, казалось, сюжетный механизм является в очерке-портрете условием художественного домысливания документальных эпизодов.

Таким образом, противопоставление мирного и военного времени является очень плодотворным образным приемом изучения психологии героя, создания его публицистического и психологического типа. Оно, это противопоставление склоняет писателей к поиску типологически одинаковых ситуаций, схожих критических условий, в которых человек оказывается или победителем, или трусом и предателем. Положительным является то, что характер человека в таких условиях обязательно выявляет самые скрытные стороны своей психологии.

Вот что пишет об особенностях прозы башкирский литературовед С.Г. Сафуанов. Осмысление войны, по его мнению, «привело к звучанию одинаковых мотивов, зачастую даже к выбору сходно-типологических образов. В этот период, характерный для многих литератур, можно наблюдать следующую эволюцию: от непосредственного, эмоционального, несколько даже абстрактного выражения ненависти к фашизму и призывов к борьбе с ним – к появлению реалистических, конкретных образов и ситуаций в небольших рассказах». И еще - «Эта типология связана с закономерностями путей развития каждой из литератур и стоящими перед ними задачами: вполне естественно, что один из напряженейших моментов жизни может привести к появлению определенных образов и активизации идентичных художественных средств» (121. 161-162).

Обратившись к высказыванию авторов Истории карельской литературы, сравнив его с высказыванием Сафуанова, получаем следующий вывод: обращение к довоенной жизни имело место не только в очерках и очерковых рассказах, и не только на начальном этапе развития военной прозы, прием этот становился главным и в 60-80-е годы.

Об этом свидетельствует роман «Три сына, три невесты» В. Алендея и повести А. Артемьева, многих других советских писателей, а также в творческих поисках В. Садая и В. Алендея. Можно добавить и другие примеры уже указанных в первой главе В. Эктел (чувашский прозаик) и марийская писательница З. Каткова, например, исследовали психологические переживания человека с негативным прошлым. Словом, проблема типологически одинаковых ситуаций и героев очень многогранна. Воскрешение погибшего героя-солдата (правда, только всего лишь по воле авторов) видим в повестях чувашских прозаиков Д. Кибека «Воскресший из мертвых» и М. Сениэля «Бандероль» (1970-егоды).

Герой, показанный через столкновение мирной жизни с жизнью военной, обычно изображался конкретно, через резкие и сильные противопоставления спокойного прошлого и кризисного настоящего. В этом отношении с Сафуановым можно, наверное, и не согласиться. Ненависть к фашизму, стремление его победить не были абстрактными явлениями. Контрастно противопоставленные черты двух периодов жизни возникали из того, что герой глубоко психологически переживал столкновение двух эпох, страдания, принесенные личным жизненным опытом. Следует отметить, что столкновение мирной и напряженно-кризисной форм жизни – это столкновение и двух хронотопов.

Война резко столкнула миллионы людей с самыми неожиданными поворотами жизни и судьбы. Люди, неожиданно оказавшиеся в тылу немцев, в партизанском отряде, в плену, в лагере, старались рассказывать о своих личных впечатлениях. Эти впечатления, как правило, во всех литературах были сильны выражением эмоционального напряжения. Это заметно усилило интерес документальной прозы к психологии человека, сравнению мирных дней с днями войны помогало процессу психологической типизации героев войны и тыла.

Вероятно, более точным являетсявысказывание И. Н. Крамова в его монографии «В зеркале рассказа»: рассказы данных лет войны дают «довольно ясное представление о характере прозы, появившейся в непосредственной близости от описанных в ней событий, в землянке или блиндаже». Писатель находится «во власти неостывших впечатлений», он «близок к документальной зарисовке», «факт превосходит вымысел», основа его – «достоверность» (83. 87), а это уже совсем не абстрактная плакатность. Поэтому мнение о том, что часто схожесть ситуаций была проявлением слабости литературы, конечно, неверно, наоборот, все было очень конкретно и показательно.

Это был практически хронотоп, который только приобретал, набирал черты своего полного и яркого проявления в близости к кризисам, потрясениям. Его настоящий, сформированный, более спокойный облик проявится уже потом, в 60-80-е годы.

Между тем можно придти к выводу, что глубокое психологическое изображение человека может увести писателя от создания социальных типов, поэтому большие внутренние переживания показывают человека неповторимого, непохожего на других. Однако писатели отмечали общие признаки: неожиданность войны, сильные личные впечатления и потрясения, неожиданное разрушение мечты и планов людей и т.д. Все это и помогло увидеть типологические свойства героев. Сравнение довоенного спокойствия жизни и напряжения военных лет стало одним из ярких и сильных приемов типизации личности, приемов создания концепции личности этого времени.

Сильное и яркое столкновение двух эпох помогает освободить очерк от голой публицистики и плакатности. Очерк активно приобретает черты рассказа, появляются рассказы-очерки. Такое движение жанра, конечно, непосредственно и очень тесно связано с особой типологией героев и средствами его типизации. Активно двигаясь в сторону рассказа, очерк открывал новые стороны концептуализации «человека войны». В связи с этим замечание карельских критиков о том, что мирная жизнь очень часто является экспозицией, подготовкой показа героя военных лет, справедливо.

Находя в спокойной жизни прошлого человека корни его характера, приведя его к военной кризисности ситуаций, писатели искали в человеке стороны характера, которые хорошо могли проявиться и обостриться в трудных условиях, что стало следствием изучения человека на границе различных эпох истории, в трагических и драматических ситуациях.

Герой в таких условиях оказался включенным в убыстренное движение жизни, он один на один встретился со смертью, во весь рост встал, конечно, понятие «ответственности человека перед историей» (А. Васинкин), народом и самим собой. Причем эта убыстренность протекала, как всегда в условиях нарастания степени драматизма и трагизма отображаемых событий и ситуаций.

Так в прозе выявляются корни появления героя-патриота, читатели начинают понимать, как формируется мужественный или же предательский характер героя. Это позволяет нарисовать убедительные и яркие образы персонажей. Вот Праски из романа «Три сына, три невесты» (1970) В.С. Алендея. Это – старая женщина, пережившая страшное горе – гибель трех своих сыновей на войне.

Знакомство с ней писатель начинает также с показа сельской жизни– старухе надо убрать сено, но старому человеку трудно управляться одной, ей помогает одна из бывших невест одного из сыновей. Она могла бы быть для старой женщины сношенькой, но война унесла жизнь ее парня. Этот эпизод (уборка сена) вызывает другой: Праски кажется, что к ней явился старший сын, как будто бы воскресший из мертвых. Так шаг за шагом чередуются картины деревенской жизни, которые готовят читателя к глубокому пониманию страдания матери ребят.

В ходе развития сюжета Праски предстает перед читателями как нравственно чистая, мужественная женщина, через всю жизнь, несшая боль утраты. Раны души она переносит без жалоб, без суеты, потому что корни ее мужественного патриотизма были скрыты в нелегком крестьянском труде, в мыслях о продолжении жизни во имя потерянных сыновей. Тяготы и беды жизни она несет достойно.

Вместе с тем Праски понимает, что сыновья ее были вовлечены в игру, в которой действуют два типологически важных «лица» – человек и смерть. В связи с этим очень оправданным является показ сцен с жаркими боями, в которых участвовали братья – Кирилл, Павел, Коля. Военные сцены наполнены чувством верности Родине, любви к родному народу и своей Земле. Сражения на территории Эстонии и Украины говорят о многонациональном единстве солдат-освободителей. Поэтому в таких эпизодах сюжет получает острый и драматический характер, эмоциональную насыщенность.

Братья (каждый по отдельности, на другом участке войны) в ходе сражений не только становятся более мужественными, они пересматривают свою жизнь заново, обнаруживают в себе такие черты, о которых раньше и не думали: нечеловеческую выносливость, фронтовую находчивость, способность совершать подвиги и т.д.

Иначе типизирует своих героев народный писатель Чувашии А. Артемьев. Его Валентин Актаев (повесть «Зеленое золото») тоже мужественно переносит тяготы военного времени. По мнению профессора Г.И. Федорова, свою повесть прозаик начинает с яркой романтически-публицистической полемики. В деревне вдруг получают известие о том, что Актаев сдался немцам в плен. Между тем селяне семью Актаевых знают как исключительно честную и порядочную. Поэтому, как считает Г. И. Федоров, мысль о том, что Валентин может сдаться в плен, была просто абсурдна, то есть писатель хочет как бы поспорить с этой молвой (145. 304). Опыт довоенной жизни приучил Актаева к исключительной честности и порядочности, поэтому их семью в деревне и ценят.

Такой подход к проблеме героя не является случайным. И Алендей, и Артемьев по-особому выражают свою творческую самостоятельность. Это качество, говоря словами А.А. Дырдина, изучающего творчество В.Г. Распутина, закреплено авторским «участием» в нравственных столкновениях героев художественного произведения» (58. 178). Ключевые слова для Алендея – это земля, поля, труд; для Артемьева – душа, ее чистота, родная культура, мужество и терпение и т.д. Именно такие стороны писатели и выводят на передний план. Трагизм романа «Три сына, три невесты» вырастает из столкновения сельского трудового быта и быта военного – через них герои испытывают себя, в этом хорошо видно то, насколько автор близок к своим героям.

Интересно проявление поступков и артемьевского героя, Актаева. Перенесший гнусное предательство со стороны своего односельчанина, труса Аюхина, тяжесть немецкого плена, Актаев еще больше углубляет принципы познания людей через внимательное, нравственное к ним отношение. Тема нравственно чистой жизни в повести тесно связывается с особенностями не только кризисной эпохи, но и свойствами морального склада народа, с пониманием его судьбы, единства своей драматической и трудной судьбы, с судьбой миллионов людей.

И тяжесть пребывания в плену, и проверка его характера в советской тюрьме после бегства из концлагеря в Актаеве воплощают путь многих и многих миллионов солдат и отражают судьбу народа. Только понимание этого помогло Актаеву не только выжить, но и продолжить свою жизнь в ударном труде, в единстве с людьми.

Обращение к довоенному времени, следовательно, не является случайным фактом, оно связано, было отмечено ранее, с нравственным восприятием проблемы памяти. Вот что пишет по этому поводу А.А. Дырдин: «в потоке ищущей, динамичной мысли писателя выделяется идея-тезис взаимосвязи человека и времени, реализованная в образе Памяти» (Там же. 179). Причем память о мирных днях очень часто тесно связывается с памятью о днях военных, а это является средством типизации героев через трагическое обретение нравственности памяти о мирной и военной жизни. Трагизм и драматизм ситуаций очень сильно активизируют процесс нравственного очищения персонажей.

В романе В. Алендея старуха Праски вспоминает и мирные дни, и как бы военные дни своих сыновей. «Авторское участие» в этой памяти касается и ее, и ее сыновей. В этом смысле надо сказать, что через память писатель видит душу человека, через воспоминание он находит приемы его типизации.

То же самое видим и в «Большой Медведице» А. Артемьева: Георгий Атнаров, встретив на вокзале свою возлюбленную, начинает вспоминать историю детства свою и своего друга, память проводит его и по трудным дорогам войны. Так, герой начинает осмысливать нравственную ответственность перед Родиной, перед погибшим другом и его дочерью. Воспоминание поэтому принимает глубоко философский, исторический смысл.

Являясь мостом между прошлым и будущим, память служит средством типизации лейтенанта Байназарова в повести М. Карима «Помилование». В ней говорится о том, что по недоразумению старшие по возрасту и званию герои, взрослые люди погубили жизнь практически подростка.

Воспоминания Янтимера Байназарова (Карим), Праски – это не только сюжетная завязка их произведений. Любовная история Любомира Зуха и Марии-Терезы, например, в ходе повествования выходит за рамки воспоминаний. Она становится признаком непрерывной памяти лейтенанта о трагических поворотах истории, ее ответственности и безотвественности перед конкретным человеком. Любомир, отправившийся на встречу с любимой на бронетранспортере тайно от командиров, показан как человек, в котором военное время не успело выработать чувство ответственности перед кризисными ситуациями. Это был молодой человек, не сумевший терпеливо побеждать неожиданные трудности, заставшие его врасплох.

То же происходит, казалось бы, и в романе В. Алендея. Воспоминания Праски по мере движения сюжета уступают место боевым сражениям братьев, о которых старуха-мать не имеет представления. Но Праски, как вспоминающий герой, прошла закалку в трудовых буднях. Память поэтому в этом романе больше проявляется через поведение повествователя. Два эти произведения, таким образом, противопоставлены по своим типическим ситуациям – в одном из них действует неопытный боец, в другом – старый человек с большим жизненным опытом. Но есть между ними и общие черты – повествователем в «Помиловании» предстает лейтенант, сохранивший боль сердца на протяжении всей своей жизни. Все это говорит о том, что память, как и сопоставление прошлого и настоящего, является ярким и выразительным приемом типической характеристики героев.

Писатели очень часто отчетливо показывают, как уже упоминалось, какие-то критические события и эпизоды. Через них в герое проявляются типические черты, которые делают его схожими со многими героями во всей советской литературе. Такие черты в проанализированных повестях и романах – это внимание к кризисным ситуациям (плен, концлагерь – «Большая Медведица»; расстрел безвинного человека – «Помилование»), они перебрасывают типического героя военных лет в другую плоскость, в плоскость кризисов и трагедий. Происходит усиление чувств, которые человек прежде не сознавал в себе и которые помогла обнаружить война. Так человек проверяет крепость своего характера и силу своего духа, выявляет огромные резервы своей души. Поэтому писатели и неравнодушны к своим героям и очень участливы к их судьбам. В следствие этого здесь хорошо проявляется близкое и заинтересованное «авторское участие» писателя в развертывании сюжета.

Георгий Атнаров («Большая медведица») близок к своему другу, Косте, с которым вместе прошел трудными дорогами войны. Байназаров («Помилование») во многом не согласен с капитаном Казариным, приговорившим парня к расстрелу, они контрастны по отношению друг к другу.

Сравнивая повести Карима «Помилование» и Артемьева «Большая Медведица», словами Л.В. Ивановой можно сказать, что они по своему содержанию удивительно романтичны и трагичны одновременно. Их читаешь, «как романтическую легенду о суровом времени» (74. 195).

Писатели с высоким пафосом рисуют «чувства молодых, внезапно поколебленные разлукой» (Там же). Прошлого уже не вернешь: нет в живых Кости Кольцова, нет в живых Любомира. Л.В. Иванова поэтому недоумевает: «Как-то в тени оставляет Карим безразличие к судьбе Любомира высшего командования, так и не разобравшегося в его поступке. А ведь это было тоже чертой времени, особенностью поступков некоторых людей, наделенных властью» (Там же).

Упрек Ивановой можно понять таким образом: Карим не нашел способов внимательного анализа поступков капитана Казарина, не выяснил природу его душевной черствости, оставил прошлое героя без серьезного анализа и показа. С этим возможно согласиться, потому что Казарин мог бы проявиться как человек, противостоящий сыновьям Праски, Георгию Атнарову и Валентину Актаеву. Остался в тени человек, который во многом и создавал критические ситуации XX века.

Данное положение дел объясняется тем, что подобное явление в художественной литературе обсуждалось редко. Проза, поэзия, драма развивались однобоко в сторону восхваления героев и обличения предателей. Тема репрессий оставалась наглухо закрытой. Также это может быть связано с тем, что проблема взаимоотношений любви и войны мало еще изучалась как обнаженный нерв. И если даже изучалась, то изучалась несколько односторонне, не усматривалось во всем этом единство трагического и героического.

Тем не менее необходимо отметить, что Карим, Алендей, Артемьев в названных сочинениях обнаружили новые способы типизации героев прозы о войне через соединение в одном приеме, в одной типической среде романтического и трагического восприятия любви молодых людей. Все писатели в нарисованных ситуациях видят трудно оберегаемый оптимизм, который герои несут через жизнь, ощущая огромную боль сердца.

И повествователь Алендея, и лейтенант Байназаров, и Георгий Атнаров в этом случае выступают как аналитики, которые прошедшие годы разбирают с точки зрения новой эпохи. Они поэтому прошедшие события создают как будто бы заново.

Во всех названных произведениях есть своя история любви. Даже в условиях, когда все уже перестали верить в чистоту помыслов Актаева, его возлюбленная, Нина, ждет своего парня, собирая в душе по крупицам светлую надежду. Свои истории любви есть и у каждого из братьев в романе В. Алендея, и здесь невесты свято хранят память о своих возлюбленных. То есть любовь является также тем условием, которая закаляет характер человека; герой набирается сил, чтобы сохранить чистоту человеческих взаимоотношений.

Несколько по-другому тему любви раскрывает чувашский писатель Степан Аслан.

Он описывает то, как ведут себя бывшие или настоящие влюбленные после войны, после возвращения с фронта. В чувашской прозе, пожалуй, он острее поставил проблему не любви, а измены, недомолвок между молодыми людьми (рассказы «Рана души», «Агафья», повести «Течет река», зарисовки «Атака», «Враг» и т.д.).

Конечно, приемы сопоставления прошлого и настоящего, воспоминаний и памяти, любви и трагедии сталкивания людей с различной психологией помогают прозаикам показать самые различные типы персонажей. Праски из романа В. Алендея – это самая обыкновенная женщина, в ней нет романтических стремлений. Нет таких стремлений и у ее сыновей, но тяжелый быт фронтовых условий делает их героями. Актаев А. Артемьева – это, по признанию критика Г.И. Федорова, - готовый герой-максималист, человек очень твердый и выносливый. С этим надо согласиться, война стала для него условием романтической проверки черт характера. В этом отношении он отличен от героев Алендея.

Что же мы видим в других персонажах? Готовым типом романтика является и Георгий Атнаров, поэтому вокруг него рисуется типическая романтическая среда. Но образ Актаева как человека решительного и смелого, требует наличия среды, противостоящей ему, а именно предательство и низменность стремлений Аюхина. Здесь уже герой-идеал раскрывается в контрастном столкновении с героем-подлецом, через антитезу, контраст.

Каков же Янтимер Байназаров? В противоположность Любомиру Зуху, он не романтик, он больше всего человек, привыкший анализировать прошлые события и на основе этого делать большие нравственные выводы. Он противопоставлен Казарину, но противопоставлен иначе, чем Актаев Аюхину. Янтимер живет памятью, которая повышает его ответственность. Казарин, пусть и понимает запоздало, что в своем невежественном упорстве он стал убийцей, вряд ли может прийти к такому же пониманию памяти, не смотря на то, что писатель и показывает его запоздалое раскаяние.

Карим только начинал изображать таких героев, нащупывал приемы, которые показывают его (Казарина) типичность. Артемьев же и вовсе не говорит о тех людях, которые безвинно закрыли Актаева в тюрьму после бегства из немецкого плена. И, наверное, к нему тоже можно применить то обвинение, которое высказала Иванова по отношению к Кариму. В связи с этим в данном случае о создании типической среды для таких героев следует говорить с осторожностью.

Намного полней эта среда появилась в 80-90-е годы в романах чувашских писателей З.С. Нестеровой («И мужчины плачут») в 2003 и 2005-х годах у Л. Таллерова («Шеремет»).

З. Нестерова в своем произведении так же, как и другие авторы, начинает повествование с воспоминаний о прошлом. Но эти воспоминания еще с первых строк начинаются с холода: третьеклассник Василий Митаев идет по неуютной зимней дороге домой из школы. Дома он узнает новость: начинается строительство колхозов, у крестьян будут отбирать их добро.

Так, с первых строк романа начинает чувствоваться общественный холод истории. Далее он не спадает, а лишь увеличивается - Василий попадает на фронт, оказывается в плену, его угоняют в Германию, затем пропускают через чистку гэбисты и т.д.

Жестокие сцены, показывающие гэбистов, нарисованы в «Шеремете» (2003) Л. Таллерова. Здесь нелюбовь советской власти к людям своей страны показана через отношение власти ко всему роду Шереметевых. Дед, бывший красный командир, попадает в немилость и прячется от власти, кое-как проживая свою жизнь. Сын также оказывается в опале, «знакомится» с представителями затрадотрядов и лишь случайно спасается. Внук, ставший коммерсантом, гибнет от руки тех, кто ему завидует, то есть власть советов практически выключает Шереметевых из жизни.

Среда, показывающая Шереметевых, и сфера, окружающая гэбистов, в романе обрисована очень хлестко и сильно. Читатель видит, что воспоминания и память отныне должны работать не на миг, как прежде. И в этом отношении шаги, сделанные А. Артемьевым и М. Каримом, нельзя не оценить как положительные. Они положили начало традициям показа типических черт особистов. В чувашской литературе о войне в этом отношении особенно больших достижений достиг народный писатель Л. Талеров.

Список самых различных героев мог бы, конечно, продолжить и В. Распутин своей повестью «Живи и помни». Писатель, как верно пишет С. Семенова, «нашел необычный в нашей литературе мало разработанный поворот сюжета и характеров, представил историю дезертира и его жены <�…>. Все, как могли, выстаивали, надрывались, гибли, а один – собственной волей решил уйти от судьбы, избежать трудной, опасной, но единственно спасительной работы» (123. 80).

Дезертир – это, конечно, не тот герой, который бы понравился сторонникам «культовой практики» (В. Озеров), ведь Распутин анализирует его жизнь очень внимательно и обстоятельно. Однако, как отмечает известный русский литературовед С. Семенова, задачей писателя, «и, может быть, наиболее психологически новаторской, стал тип Андрея Гуськова, тщательно исследованный излом его души» (Там же. 81).

Гуськов – это тип, противоположный, например, герою марийки З. Катковой. Если марийская писательница создала образ уголовника, ставшего на правильный путь, то Распутин обратился к человеку, который как бы с правильного пути встал на отрицательный, предательский. Однако надо заметить, что, еще уходя на фронт, Андрей ощущал огромную злость в душе, горечь в сердце. Одиночество и обида, недоверие к друзьям – солдатам и привело его на этот путь. Обиженно он смотрел на деревню, на Ангару, на судьбу, которая может его привести к неизбежной гибели.

Таким образом, В. Распутин изучил безнравственные корни таких стукачей и предателей, как Аюхин (из «Зеленого золота» А. Артемьева), обратился к тому, какой отрицательный опыт накопила мирная жизнь в таких людях. Если Артемьев рисует Аюхина как стукача состоявшегося, уже готовым типом, то Распутин начинает искать те условия, в которых Гуськов значительно углубил практику своей безнравственности. Главное в этом – чувство обиды на весь белый свет, который не хочет признавать права Андрея на жизнь. Герой думает только о себе, о спасении для себя.

Нужно отметить также, что различными героями, таким образом, руководят разные чувства. Для Праски (Алендей), Атнарова (Артемьев) – это память, для Байназарова (Карим) – это суд памяти над Казариным, для З. Катковой – это возможности реализации преступным как будто бы человеком своих светлых сторон своего характера и т. д. Для таких героев, как Гуськов и Аюхин, – это еще и страх перед трудностями войны, страх перед ответственностью за себя, перед глубоким одиночеством.

А. Артемьев показывает одиночество Аюхина даже в тех условиях, когда герои уже вернулись с фронта, в условиях сельской трудовой жизни. Распутин вскрывает родовые корни одиночества Гуськова, его страха перед жизнью и людьми. «Над матерью Андрея, привезшей с собой в Атамановку из-под Братска особый, цокающий, шипящий говор, подсмеивались всю жизнь, она злилась и не умела скрыть свою злость, а потому сторонилась людей, старалась остаться одна; такая же склонность к одиночеству, к отчуждению от людей и у ее сына» (123. 87).

Одиночество это не случайно. Если М. Шолохов в «Судьбе человека» говорит, что страдания Андрея Соколова близки к страданиям народа, и показывает народный характер героя, то Распутин особо подчеркивает дикое одиночество Андрея Гуськова. Не случайно поэтому и А. Артемьев обращает внимание на то, что Актаев всегда находится в гуще народа, а Аюхин же мечется, не находя себе места и вскоре вообще уходит из села.

Желая избавиться от страха, Аюхин предает Актаева даже тогда, когда Актаев уже прошел проверку тюрьмой. Но это, наверное, так и должно быть – такую же проверку проходит после пребывания в Германии и Василий Митаев из «Мужчины тоже плачут» З. Нестеровой. Стукачи и особисты не оставляют его в покое, поэтому он уже по собственному желанию вынужден отправиться на Колыму, в это место насильственных ссылок.

Актаев противоположен клеветнику Аюхину, вот почему повесть заканчивается тем, что он возвращает свое доброе имя. Так, с помощью приема антитезы (противопоставления) прозаик убедительно и динамично развивает сюжет, показывает своих героев через контраст. Это уже другой тип героя: герой-романтик, герой-легенда, герой-идеал. Он совсем отличен от героини В. Алендея. Подобным образом типизирует своих героев Римму Сурскую и Андрея Кованого и Л. Агаков в романе «Надежда». Он, как и Артемьев, считает, что корни патриотизма героев в довоенной жизни героев. Не обращаясь к мирной жизни, писатели рассматривают своих героев в сложных, критических условиях, через кризисные ситуации по-своему проверяют их моральную стойкость.

Иначе характеризует своих героев, например, башкирский писатель М. Карим в повести «Помилование», где с пафосом описывает любовь Любомира Зуха и испанской девушки Марии-Терезы. Большая любовь заставляет парня поехать к невесте на бронетранспортере, за что он и подвергается расстрелу. Это законы военного времени, но в соединении с ними любовь двух молодых людей воспринимается как светлая легенда. Война не может затмить светлое чувство парня. Но главный виновник расстрела, особист капитан Казарин, нарисован уже другими красками, психологически весьма напряженно.

Человек слишком поздно понимает цену допущенной ошибки. Но это понимание не есть полное осознание Казариным преступности своего поведения. Вряд ли Казарин будет себя мучить и казнить, как Байназаров, потому что он привык к пониманию своей роли, как приносящий пользу. То есть человек просто не понимает, что занимается бесполезным делом, тратит силы на выискивание подозрительных фактов, на вынюхивание отрицательных случаев и т. д.

Такая работа наложила на него отпечаток, ему уже, видимо, не дано от этого освободиться и стать нормальным человеком. Конечно, это совсем не романтик, это не обыкновенный человек, который неожиданно становится героем, а человек, подозрительность которого война усугубляет еще больше. Иные пути найдены для показа лейтенанта Янтимера Байназарова, который был очевидцем случившегося. В его поступках, говоря словами А.А. Дырдина, психологический след «ощущения роковой минуты доминирует и в моментах, начинающих воспоминание, устанавливая «болевой порог», зону памяти и выхода за ее границу означал бы разрушение устоявшихся представлений о своем «я» (58. 181).

В его обрисовке писатель обращается к фольклорным сюжетам, к притче об украденной ложке и т.д. Глубина народного характера Байназарова, таким образом, вытекает из национального фольклора. Через прием антитезы Карим противопоставляет разные характеры: служаку –особиста, не сумевшего понять душу молодого солдата, романтику Любомиру, не успевшего в жизни ничего увидеть, Байназарова, с болью в сердце рассказывающего о гибели молодого человека. В повести, таким образом, показаны герои с самыми различными переживаниями и душевным опытом.

Война выявила типы бездушных исполнителей приказов и людей с живой незапятнанной душой, безудержных романтиков и т.д. То есть писатель показал многоликость человеческой природы вообще. Так создаются различные концепции героя в прозе о войне. Эти концепции собирают и объединяют в себе все главные элементы произведения. Как показал анализ, человек не обязательно должен быть легендарной личностью, поступки его не всегда могут быть героическими. Жанры военной прозы позволяют изучать человека в самых сложных ситуациях, и в обыденных, и в экстремальных эпизодах.

Показательно, что это были рассказы и зарисовки, обращавшие внимание на документальную основу сюжета, которая помогала выявить людей с разным нравственным багажом. Это очень хорошо видно в произведениях чувашского писателя Л. Агакова, марийцев В. Иванова, В. Юксерна. У З. Катковой, например, иногда выводятся на главное место такие герои, которые осуждались советскими законами. Так или иначе, писатели хорошо подмечают, что война, ставшая для людей советской страны неожиданным событием, заставляла их напряженно размышлять о случившемся. Вот что, например, пишет В.М. Озеров о герое «Живых и мертвых» К. Симонова Синцове: «Первый день войны застал семью Синцовых врасплох, как и миллионы других семей». Возвращаясь из отпуска в свою редакцию, Синцов попал в жестокий переплет: армия отступает, всюду возникают «котлы» (105. 365).

Подобная же ситуация встречается и в двухтомном романе чувашского писателя А. Алги, в котором перед неожиданностью войны оказалась семья Гурьяновых. Эта неожиданность не только выявляет те или иные стороны характера людей, она мобилизует психику человека, собирает или же разрушает его волю, приводит его к единству с миллионами граждан, или же уводит в чащи одиночества. Война, таким образом, стала условием выявления в среде людей героев с самыми различными наклонностями, помогла понять и выделить положительное и отрицательное в душе отдельного человека.

Действительно, в сравнении с 20 – 30-ми годами, в которых человек был или отрицателен, или только положителен, военные трудности вскрыли в человеке черты, которые были сохранены его прошлым. Появился новый принцип подхода к персонажу, его нравственная биография стала пониматься как причина проявления или трусости, или мужества. В 20-30-е годы конфликт строился на столкновениях только внешнего порядка, социально-идеологических причинах жизни. Нравственно-психологические корни характера героев редко становились предметом анализа. Широкое применение приема нравственной биографии персонажей практически началось в прозе о войне.

Перечисленные выше приемы типизации героев, в том числе коренная связь прошлого и настоящего (а то и будущего), данные через образ памяти (без ответственной памяти нет жизни вообще); сравнение и сопоставление разных героев (война не только выявила различные типы и углубила их, но и столкнула их в критических ситуациях, т.е. еще лучше показала, кто есть кто); интерес к таким типам, который прежде не показывался (предатели; преступники, становящиеся на праведный путь; особисты и т. д.) – все это приближает прозу военных лет не только к документальности, но и автобиографизму, к приему анализа судьбы людей через их моральную биографию и т. д.

Явный автобиографизм присутствует в «Помиловании» М. Карима, Янтимер Байназаров – это во многом сам Карим, поэтому феномен «авторского участия» в сюжете очень понятен. Такой же феномен, напоминающий романтико-публицистическую деятельность, есть в «Зеленом золоте» А. Артемьева. Неспроста писатель очень страстно, очень горячо начинает развенчивать ложное обвинение Актаева в предательстве.

Во всем этом и у Карима, и у Артемьева главное место занимают личные впечатления героев или же авторов. Что же такое, например, «Большая Медведица»? Это, естественно, впечатления Г. Атнарова, которые он получил в ходе долгих лет войны, это воспоминания о том пути войны, который им пройден. Это также путь героя от несмышленого мальчишки до нравственных высот. Это его биография.

Сильны приемы впечатлений и биографических моментов в прозе Л. Агакова. В своем признании «О моей жизни и деятельности» Л. Агаков, например, говорит о том, что во время войны он регулярно вел записи увиденного и услышанного. Используя этот материал, он написал роман «Надежда». Повесть «Партизан Мурат» также была основана на записях, сделанных в ходе беседы с героями, прорвавшими немецкое окружение (7. 412-413). Это приближает произведения к психологической документальности изображения, как бы к обработке журнально-публицистических записей.

В этом отношении Л. Агаков не единственный писатель такого плана. Точно в таком же направлении работал и В. Алендей. Он признавался, что любит писать только о том, что пережил сам (цитируется по 57. 92). По замечанию, русского писателя В. Субботина, отвечая на вопрос, много ли он привез трофеев с войны, писатель ответил, что его трофеи – это ящик с фронтовыми записями (цитируется В зеркале рассказа по 83. 98).

Война, таким образом, дала писателям новое понимание жизни, новый подход к материалу. Важными считались не выдумки, не вымысел, а документальный факт, который все же требовал эмоционально-психологической доработки. Это было новым пониманием героя, которого надо было показывать через психологически достоверные сцены.

На основе подлинных событий, например, написан очерк Л. Агакова «Голубая двойка» про знаменитого летчика Федота Орлова. Подвигу Зои Космодемьянской посвящена поэма П. Хузангая «Таня». Поэму «Зоя» написал башкирский поэт Г. Рамазанов, Г. Мухамад создал поэму «Таня» и т. д. Представителей самых различных наций вдохновляли подвиги Н. Гастелло, В. Талалихина, А. Матросова и др.

Многонациональны были силы не только писателей, многонациональны были и сами герои произведений. Такая многонациональность бросается в глаза в произведениях башкирского прозаика-романтика А. Бикчентаева. В его рассказах «Арбат», «Дустым, рахмат», «Семья» и других в ярких деталях показывается нерушимое единство людей самых разных национальностей перед грозной опасностью (121. 173).

В связи с этим необходимо упомянуть рассказ-новеллу А. Артемьева «Не гнись, орешник», который тоже впитал, можно подумать, личные впечатления прозаика. Ведь писатель и сам воевал в окрестностях Порт-Артура. В новелле речь идет о том, как чувашский парень обрел крепость духа и стал замечательным связистом в окружении казаха Курмангалиева, украинца Гончарука, русского Ворончихина. Следовательно, многонациональная среда тоже является ярким примером типизации героических личностей.

Вместе с тем, показывая отважных героев-романтиков, писатели часто прибегают к образу искусства. В «Не гнись, орешник» А. Артемьев, например, метафорически развертывает образ чувашской народной песни «Не гнись, орешник» - песню эту поют и чувашский парень, и его друзья, и мощный хор солдат. Сама же фраза «не гнись, орешник» превращается в рефрен, с которым друзья обращаются к связисту Астрову и желают ему не сгибаться перед трудностями фронтовой жизни.

В произведениях татарского писателя М. Амира (рассказ «Курай») музыкальный инструмент превращается тоже в символ духовности и цельности натуры воина-башкира Юмагуна Маликова (Там же. 191). Отчетливо прослеживается мысль о том, что отвага и мужество, любовь к родине и высокое чувство культуры, любовь к искусству часто свидетельствуют о большом духовном богатстве воинов-освободителей.

Не случайно и Л. Агаков много раз обращается к образу музыки и песни в своих новеллах («А песня все звучала», «Кукушка»). В его романе «Надежда» образ национальной культуры воплощается во фронтовой биографии писателя-журналиста Ивана Актая. Герой концентрирует и собирает вокруг себя всех чувашских солдат, медсестер и санитарок, сражающихся на одном участке войны. Так через его тип передается идея сплочения представителей чувашской нации вокруг борьбу за победу над врагом. Примеры эти говорят о том, что и в малой, и в крупной прозе образ народного творчества, литературы, культуры и искусства стали признаком типизации романтически идеализированных героев. Через этот прием писатели показывают возвышенность натуры человека, его светлые помыслы. Отрицательные же герои, противостоящие герою-идеалу всегда далеки от искусства и культуры.

Такой поворот событий ведет к тому, что даже подобные коллизии, как автобиографизм, большая доля личных впечатлений показывают, какой материал можно использовать в романах, крупных повестях, затрагивающих самых разных героев: лирико-романтических, детективных, приключенческих, психологических и т.д.

Марийский исследователь А. Васинкин приводит пример личного высказывания писательницы З. Катковой в сборнике «От себя не уйдешь». Она осознала, что важно проследить жизнь людей со стороны «… их способности или неспособности выстоять в сложных порой жизненных испытаниях» (45. 8), поэтому, отмечает Васинкин, обвинение Катковой в том, что она как будто обливает грязью тех, кто героически сражался, необоснованно. Для нее нужно изображение судьбы людей с запятнанной биографией, она прослеживает их возрождение в трудных для всей страны обстоятельствах (Там же. 82), причем понятие выжить писательница понимает как способность сохранить и углубить нравственную чистоту души.

Для ряда литературоведов в бытность было правилом видеть человека только с одной стороны – или плохим или хорошим. Каткова и Талеров, наоборот, и как будто бы плохом в человеке видят живую душу и светлый характер.

Все это зависело, как рассматривалось выше, от того, что опыт довоенной жизни у героев, схожих с Казариным, Аюхиным и Гуськовым, был в основном «отрицательный». Они и в мирной жизни были явными приспособленцами, плывущими по течению жизни. По этой причине опыт мирной жизни для писателей тоже имеет различное значение. Сопоставление прошлого и настоящего, таким образом, происходит в различных художественных позициях.

Примеры, взятые из прозы З. Катковой, А. Артемьева, Карима показывают, что типы «отрицательных» персонажей были разнообразны. Аюхин – это человек совершенно опустившийся, подлинный предатель, приспособленец и стукач. Таков в своей основе дезертир А. Гуськов. Не совсем похож на него Казарин, который, совершив преступление, начинает, пусть и поздно, испытывать себя судом своей совести. Однако этот суд неглубок, и видимо, поэтому на нем писатель мало останавливается. Похожая проблема, как у Казарина, появляется в литературе намного позже. «Так, белорусский писатель В. Быков тоже верен одной теме: человек перед судом своей совести, на трагическом изломе своей судьбы. Он пишет о нравственном выборе, который предстоит сделать его героям в минуту смертельной опасности, об их столкновениях с трусами, негодяями, сторонниками «культовых» методов» (105. 360).

Это – живое свидетельство того, что и суд совести – явление неоднородное. Есть люди, которые перед ним собирают всю свою волю, все свои силы, поэтому они становятся настоящими гражданами страны (Степанида из «Знака беды»). Есть персонажи, которые этот суд не выдерживают и перед трудностями легко отступают (Петрок из «Знака беды»). Опыт Казарина свидетельствует, что в самую решительную минуту он не смог собрать свою волю, поддался ложному чувству служебного долга, которое привело к тому, что жизнь человека он ни во что не поставил.

Интересно, что легенда-новелла о Зухе Каримом осмыслена почти как явление романтического искусства. Светлая натура парня вся пронизана духом народной прозы о великой, но трудной любви. Легенда эта присутствует в памяти Байназарова как предание о вечной силе незапятнанного чувства, как великое назидание.

Доверие к человеку, борьба с подозрительными явлениями заставляет воинов-солдат, конечно, поступать в сложных ситуациях различным образом. Вот, например, герои романа Кибека «Герои без вести не пропадают» Тимахви Миронов и майор Баранов в кризисной ситуации совершенно теряют нормальный человеческий облик. Тимахви становится развратником, клеветником, искателем теплого места, болтуном, задирой и т. д. Майор Баранов также развратничает, сбегает с фронта в тыл, становится предателем. В романе эти образы необходимы для противопоставления их полковнику Турханову и генералу Барсукову.

Во многих названных примерах мы можем легко обнаружить прием антитезы. Чем ярче и сильней Байназаров, тем слабей и невыразительней Казарин. Чем идеализированней девушка-певица (Л. Агаков, «Песня девушки»), тем карикатурней немецкий комендант. Д. Кибек, будучи романтиком, тоже прибегает к приему такой антитезы. Этим приемом писатель ярко показывает столкновение светлых и темных сторон жизни, которые в кризисных ситуациях особенно обостряются.

Сюжет романа создается приключенчески, но в нем есть идеализированное восхваление положительных героев, поэтому одни герои показаны преувеличенно плохими, другие – преувеличенно идеализированными. Это уже другой закон типизации. Турханов находит способы борьбы с фашистами и в концентрационном лагере, фашистам нигде не удается его сломать. На фоне этого, конечно, образы Баранова, Тимахви, Айкашева очень сильно проигрывают. Айкашев в партизанском отряде норовит занять большой пост, но становится тоже предателем. Не- спроста, как отмечает чувашский критик В. Абрамов, Кибек для показа отрицательных героев пользуется емкими портретными деталями: у фашиста Вагнера нос горбинкой, глаза хищные; узнав, что их побеждают, он весь белеет лицом, фигура его кажется согнутым вопросительным знаком (2. 65).

Кибек, как показывают примеры, прибегает к тем же приемам и средствам, что и Л. Агаков в ряде его произведений. Правда, Агаков рисует приувеличенную авантюрность поведения и поступков героя (комендант из «Песни девушки», Генрих Шварц из «Золотой цепочки»), Кибек же утрирует черты портрета и поступки персонажей. Все это в романе писателя служит созданию цельного образа предателей, развратников, трусов.

Дмитрий Кибек пишет приключенческо-детективный роман, поэтому он старается показать характеры героев через быстрое движение сюжета, здесь нет пейзажных зарисовок. Как отметил В. Абрамов, здесь больше видим стремление писателя к показу вечерних, ночных сцен, А. Алга же, которого Абрамов сравнивает с Кибеком, больше любит дневные, утренние картины (Там же. 67). Это, по сути, зависит от того, что Кибек строит сюжет, связанный с поиском, с тайной, Алга же любит раскрывать характеры, используя пейзажные сцены.

Вполне понятно, герои Алги (лейтенант Гурьянов, Валентина) – это люди светлые душой, чистые морально, они выросли в деревне, на природе. Турханов же должен скрывать свою настоящую суть, работать тайно. Вот почему, наверное, Абрамов пришел к выводу, что для Кибека важны не картины природы, а топонимы: Берлин, Житомир, Польша, Галиция, хутор Сепантовский и т. д. (Там же. 67). Важно конечно и то, что Турханов больше связан с историей, с событиями охватившими весь мир, поэтому писатель при помощи этих героев и строит контрастный сюжет.

Таким образом, основными приемами показа героев становятся следующие средства: яркий контраст и антитеза, резкое противопоставление темных и светлых сторон жизни, поиск в самых обыкновенных людях героических черт, отваги и мужества, светлых и ярких чувств, изучение истории души падшего человека.

Вместе с тем важен опыт и таких писателей, как З. Нестерова, Л. Таллерова, З. Катковой, сумевших в человеке, от которого отказалась власть, увидеть светлые и положительные чувства. Вследствие этого список героев военной прозы заметно пополнился. Понятно, что разнообразнее стала гамма средств типизации.

Достоверность и документальность показа поступков этих героев помогли читателю разобраться в том, что человек не является чем-то односторонним и однобоким существом. Поэтому открытия прозы о войне надо видеть и в том, что она отказалась от приема поверхностного изображения персонажей. Большую помощь в этом оказала не абстрактность показанных сцен и поступков героя, а сама живая жизнь героев.

Этот прием особенно ярко проявилсяпосле сухих и ложноромантических героев в прозе 20-30 гг. Поэтому герой военной прозы (как будет это показано во 2-м параграфе настоящей главы) оказал большое влияние на особенности жанров прозы, и не только малых (рассказы, очерки, рассказы-очерки, новеллы) и средних (повести, очерки-повести, повести-новеллы), но и крупных (романов однотомных и многотомных). Все это, конечно, зависит и от того, что в литературе 40-х годов была создана концепция личности героев, показ и изображение самых различных героев и персонажей. Зависит это и от того, что с приходом войны литература задумалась очень глубоко об отрицательных явлениях, культовских привычках советского времени. Это проявилось не только в показе героев-гэбистов и людей, преследуемых ими, но и во всей поэтике изображения героя.

Сказанное не обозначает, что, типизируя героев, надо обязательно прибегать только к контрастным сюжетным ситуациям. Марийский критик Н.И. Кульбаева показывает, что В. Иванов в повести «Две жизни» использует и другие формы показа персонажей. В повести, отмечает критик, показан «диалог двух героинь», отражено два «пласта повествования», «рассказ каждой героини-повествовательницы имеет свою структуру, конфликт» (86. 77).

Одна из героинь – Мария Васильевна Сидоркина, которая дала клятву погибшей подруге, Ульяне Дубровиной, найти ее потерявшуюся на войне дочь. В рассказе другой героини вырастают яркие образы бойцов, появляется опаленная войной молодость. Рассказ Дубровиной – о своем горе, о потере дочери Томы. В двух этих рассказах появляются девушки в военных шинелях – Маша Сидоркина, Надя Солнцева, более молодые – Тамара Сухова и т. д. Характеры раскрываются в параллельно развивающихся линиях (Там же. 76-78). Здесь уже на первый план выступает показ психологии героинь, их переживаний.

Совсем другого характера типизацию видим в рассказах Л. Агакова «Кукушка» (1948), «А песня все звучала» (1943). Романтические настроения рассказчика здесь соединяются с перволичным повествованием очевидца, с элементами сказок и легенд, Агаков обращается к средствам народного творчества. В новелле по законам романтики контрастно противопоставлены девушка, бичующая фашистов в песнях, и немецкий комендант. Девушка немцами повешена, но песня еще звучит. Словом, вступает в свои права видение мира через сказочный сюжет.

Поведение коменданта карикатурно: он играет на аккордеоне мещанские вальсы. В сюжете рассказа одно из ведущих мест занимает образ песен, музыки. Но музыка тут двояка: мещанские мелодии аккордеона противостоят мужественным и патриотическим песням девушки, партизан, солдат. Таким образом, контраст проникает даже в образы искусства. Произведение написано как рассказ одного из солдат, который здесь можно оценивать как документ. Образы немцев в военной прозе очень часто рисуются фельетонными, сатирическими средствами. Это и Генрих Шварц из повести А. Агакова «Золотая цепочка». Для ребят Саньки и Ванюшки - он становится символом фашизма. Образ Шварца карикатурно нарастает с каждым эпизодом, ритмически появляясь в ходе сюжета, он приобретает зловещий облик карателя. Нетрудно догадаться, что сатирическая среда, которая его характеризует, тоже становится преувеличенной, гиперболической.

«Некоторым писателям казалось, - пишут авторы книги «Советская многонациональная литература», - что именно для большей достоверности и типичности надо не столько создавать, «творить» характеры, сколько находить в гуще самой войны таких людей, в которых были бы сосредоточены лучшие черты, «народность характера»» (29. 92). Вот почему новеллы многих писателей часто пишутся как монологи героев о фронтовых событиях, о смелых патриотах и т. д. Положительные образы в них выступают как герои легенд, как народные характеры.

Война стала условием, проверяющим крепость характера человека. Агаков, Артемьев, Алендей, Карим, Каткова, Бикчентаев пишут произведения, которые являются монологами рассказчика; в них речь идет о личных впечатлениях героя, он, этот герой, открыт и искренен. Но эта искренность часто является свидетельством участия романтического автора в определении типа героя. В рассказе-монологе такого персонажа хорошо открываются психологические переживания человека. Поэтому это уже не выдуманный идеологический герой 20-30-х годов, это живой человек, который все же очень сильно привязан к тому, что и как автор видит в способах его идеализации.

Проанализированные произведения А. Артемьева («Не гнись, орешник», «Большая медведица»), Л. Агакова («Песня девушки» и др.), повесть-дневник Алги («На чужбине») свидетельствуют о том, что романтические произведения о войне типизируют героев через прием перволичного рассказа о случившемся. Такая форма повествования, в силу исповедальности речи, начинает постепенно разграничивать очерк и рассказ.

Следует отметить, что и форма третьеличного повествования очень часто сводится к тому, что повествователь «говорит» примерно так, как высказывался бы герой, то есть в таких условиях герой типизирует себя сам, перволичный рассказ – это способ самораскрытия персонажа в пределах внутреннего монолога.

Конечно, положительные герои, как уже говорилось, это такие простые люди, которые верят в себя, которые нашли в себя огромный запас героизма, стойкости, нравственной чистоты. Поэтому они в показе писателей превращались в как бы легендарных романтических героев. Однако поиск человеком самого себя, путей самопонимания, нравственного выбора, ответственности перед собой и народом – это все же очень убедительный и яркий процесс. Так, обращаясь к военным событиям, военному времени, литература обрела нового героя, она узнала черты новой художественной действительности.

«Героям Великой Отечественной войны», - говорится в процитированной ранее работе Баканидзе, – нередко придавались черты народных героев-богатырей. Это было неслучайно: в фольклорных эпических произведениях богатыри олицетворяли мощь народа, были его защитниками и выразителями его интересов. Мироощущение того времени созвучно самим способам создания героического характера по законам фольклорной поэтики: богатырские подвиги, боевые эпизоды, гиперболизация. Идеализация вырастала из сознательного стремления рассказать о людях, в которых дух народного героизма воплощается наиболее ярко. Очерк татарского писателя Аделя Кутуя, появившийся в 1943 году, например, так и назывался – «Силу бы мне богатырскую…»» (Там же. 88).

В этой же работе указано еще на одного татарского прозаика, на Ф. Карима. «Через сердце и сознание героя-разведчика» «пропущены» картины, истязаемой захватчиками Советской земли» (повесть «Записки разведчика», 1942). Что это доказывает? Наверное, то, что фольклорные средства активно способствовали обрисовке новых героев-патриотов.

Вот, например, рассказ марийского прозаика Кима Васина «Курган» (1942). В «Кургане, - отмечает А.М. Александров, автор книги о К. Васине, - органически сочетаются начала, идущие от героического эпоса и от самой действительности». Здесь и революционная героическая романтика, и гражданская война, и война 1941-1945 гг. Все это объясняется желанием разгромить врага (10. 29).

«Характерно, - пишет марийский исследователь, - что к романтической форме, приему символики, аллегории, Ким Васин обращается чаще всего в тех случаях, когда необходимо создать картину массового действия, героического поступка» (Там же. С. 28). Так, писатель рисует образ родной земли, ее великих традиций, ее людей. Здесь объединяются и люди, и древние традиции, а все это служит великой победе.

Это также является причиной идеализации героя, изучения его поступков в тесной связи с народными традициями, средствами национального фольклора, сказочных мотивов: «Локтионов очнулся. Видит: на броневых башнях приближающихся танков, алая, как густая кровь павших героев, зовя вперед к победе, горят красные звезды. За танками спешит пехота. Казаки в развевающихся по ветру мохнатых бурках, подняв горящие под утренним солнцем острые клинки, вихрем мчатся по следам отступающего врага».

Это, конечно, не агаковский комендант («Песня девушки»), хотя и он тоже обрисован народно-сатирическими красками. Это совершенно другой, истинно легендарный образ. В литературе проявляется вера в идеал солдат-патриотов, насквозь пронизанных духом народности.

Обращение к фольклорным образам, путям и способам создания героев средствами легенд и преданий часто приводило к тому, что персонаж становился выше, чем просто конкретный очевидец. Сам автор монолога, образ героя-рассказчика становился как бы сказителем, творцом легенд, сказок, преданий. Создавалось впечатление, что рассматриваемые ситуации, персонажи вырастают из глубины веков.

Все это хорошо показывает, насколько важно было учитывать труд души конкретного человека, передавать монологическое осмысление им правды факта, документа, свои личные впечатления очевидца и т. д.

Проза, явившаяся художественным изучением военной действительности, говоря словами известного литературоведа А.Г. Бочарова, стала «не просто темой, а целым материком», где на специфическом жизненном материале находят свое решение едва ли не все идейные и эстетические проблемы современной советской литературы (38. 6). Причем этот материк глубоко проникал в толщи народного сознания.

Континент этот пропитан народным единством в борьбе за Родину, верностью святым идеалам. Для него характерны, при том, что это чуть ли не легенда, иногда острая публицистичность (очерки и очерки-рассказы А. Агакова, М. Ильбека и др.), иногда проникновенный лиризм чувств и драматические переживания (романы «Седели вместе с отцами» В. Садая, «Три сына, три невесты» В. Алендая и др.).

Материк этот скрепляет и соединяет в себе образ одного центрального героя или центральных героев (Гурьяновы в «Серпе и мече» А. Алги, Эвелина в его повести «На чужбине», Р. Сурская и Кованый в «Надежде» Л. Агакова и т. д.). Порой это герой-рассказчик, иногда герой-очевидец и т. д.

Так проявляют себя лучшие качества прозы этих лет, в рассказах очевидца выражается непосредственность чувства, отсутствие ложного пафоса, лиризм интонации, психологизм переживаний героя, доверительность рассказа, и, конечно, фольклорно - романтический пафос показа жизни.

В связи с этим целый ряд новелл Л. Агакова, А. Артемьева, З. Катковой, К. Васина, В. Алендея можно оценивать, как определенный цикл рассказов. Так, произведения «Жизнь товарища», «Душа солдата», «Старик», «Песня девушки», «Кукушка» Агакова «Незабываемое», «Дорога открыта – Таганов», «За мир» А. Артемьева художественно объединены тем, что в них есть рассказчик от первого лица. Документальный материал, реальный факт заставили писателей предоставить слово особому рассказчику с неповторимым мироощущением. Это был человек, который в своих впечатлениях, рассказах охватывал панораму эпохи, видел вековые истоки патриотизма, что способствовало появлению ярких индивидуальных характеров, поступки которых оценивает автор монолога.

Это отчетливо прослеживается, и в чувашской, и в татарской, и в башкирской прозе, поэтому автора такого монолога рассказчика, можно, наверное, считать собирательным образом народной прозы, воплотившим главные черты воинов-освободителей, тружеников тыла. Благодаря ему героическое начало в прозе стало приобретать черты глубокого психологизма, внутреннего напряжения. Слово рассказчика начало принимать свойства психологической типизации героев, их лирико-романтической характеристики и оценки.

Все это говорит о глубоком постижении писателями реальных обстоятельств, исторической действительности, о том, что они оправданно ставят и решают морально-этические проблемы. Во всем этом видна также непрерывность времен, ибо герои, бывшие энтузиастами мирной жизни, показали отвагу и на войне.

Особо следует подчеркнуть, что превращение обыкновенных, простых людей в героев легенд, романтических произведений – это явление важное. Оно говорит о том, как люди мобилизуют свои моральные качества в различных трудных ситуациях. Вот почему эта мобилизация становится в военной прозе одним из главных принципов изображения героя, одним из способов его типизации. Это было открытием и художественным, и моральным, открытием историческим, происходило в ходе самораскрытия человека, в ходе его самопонимания через прием внутреннего монолога, через обращение к многовековым традициям фольклора.

Возвращаясь к способам типизации в романах Александра Алги, Дмитрия Кибека, Василия Алендея, в повести Мустая Карима, нужно сказать, что эти средства появились позже, в 60-90-е годы. Система приемов поиска характера через слово рассказчика стала вырабатываться, конечно, в первые годы войны, когда факты, случаи, эпизоды, документы не позволяли писать большие романы. Пока еще шла большая работа по поиску подлинно народных, героических типов персонажей. Лирико-романтические герои еще не совсем увязывались с задачами реалистических, аналитических романов.

Приведенные выше слова А.Г. Бочарова о том, что война стала не темой, а целым континентом, надо, наверное, понимать и в смысле поступательного развития военной прозы. Слово рассказчика, появившись еще в первые годы войны, помогло обнаружить героические образы, а эти образы показали путь, который приведет к созданию названного, эпического, широкого континента. Неудивительно потому, что как раз после романтических новелл Л. Агаков стал писать роман «Надежда», в котором показал удачно написанные образы Риммы Сурской, Андрея Кованого, Ивана Актая и т. д. Здесь уже меньше элементов легенд, сказок, фольклорных средств. Герои показаны в тяжелых условиях трудного быта, ежедневной, кропотливой работы по уходу за ранеными.

Бессонные ночи под бомбежкой, у операционного стола, необходимость выносить раненых с поля боя под обстрелом – все это требует тщательно выписанного быта. Война и человек на войне понимаются и воспринимаются в 60-80-е годы по-другому. Тему военного подвига уже трудно отделить от темы труда. Только в тесной связи двух этих сторон можно понять нравственное состояние души человека. Писатели начинают глубже разбираться в том, что происходит на полях сражений, в тылу. Они ищут корни победы в историческом смысле произошедшего, они по-другому понимают ценность человека, связь его с обществом, с историей.

«Необходимо отметить главное, - считают литературоведы, изучающие проблемы развития художественных традиций многонациональной литературы, - что вытекает из всей литературы того периода: в изображении человека на войне проявилась одна из важнейших тенденций, предшествовавших развитому психологическому рисунку в прозе послевоенных лет, - «перевод» героического в исконно присущую человеку систему поведения – в «привычную жизнь», создание образа воина, как «существа человеческого», и, тем не менее, героического» (29. 89). В литературе шел процесс постепенного перевода романтического человека в бытовую плоскость, в реальность происходящих событий. Однако прием обращения к личным впечатлениям героев все же оставался. Вот почему герои романа «Надежда» Агакова, «Меч и серп» Алги, «Три сына, три невесты» Алендея, повести «Помилование» М. Карима и другие - это реальные лица, реальные характеры, которые живут дыханием ежедневного подвига. Абстрактная романтика, традиционная патетика начинают сдавать свои позиции.

Действительно, В. Алендей на примере деревенской и фронтовой жизни трех братьев (Кирука, Павла и Кули) изучает то, как герои вживаются в войну. Сознание братьев формируется шаг за шагом, в ходе труднейших испытаний, раскрывается в напряженном духовном состоянии. Сам факт осмысления их пути, несмотря на бытовой характер показываемой жизни, не снимает все же впечатление от их геройства.

Исключительно важно понимание того, что сказано Баканидзе. Если в новеллах А. Агакова герои показаны, как легендарные, если А. Артемьев создавал портреты исключительных людей, то в романах «Надежда» Агакова, «Седели вместе с отцами» В. Садая, в повести «Четыре дня» М. Ильбека, «Дубрава не сбрасывает листья» Савельева-Саса и других война появляется перед нами не только как сказочный случай, как сплошное геройство, но и как неутомимый, неподъемный, повседневный труд и быт.

Это, наверное, необходимо связать с тем, что появляется фактор романного изучения военных лет. Роман же позволяет охватить жизнь широко, показать героев с различной психологией. Таковыми романами можно расценивать произведения Д. Кибека («Герои без вести не пропадают»), роман В. Алендея «Три сына, три невесты», «Живые и мертвые» К. Симонова, повести белоруса В. Быкова, башкирских писателей А. Хакимова, М. Карима и многих других.

Как указывалось выше, попутно герой военной прозы оказывает большое внимание на развитие особенности самых различных жанров прозы. Рассмотрение этого поможет заметно лучше понять, что происходит в советской и, в частности, в чувашской прозе. Этому своеобразию прозы будет посвящен второй параграф настоящей главы.


1   2   3   4   5   6   7   8

Похожие:

Концептуальное своеобразие чувашской художественной прозы о великой отечественной войне icon Александр Твардовский (1910-1971) «Я убит подо Ржевом…», «Я знаю,...
«Я убит подо Ржевом…», «Я знаю, никакой моей вины…» Поэтизация подвига в Великой Отечественной войне простых солдат, павших «на безымянных...
Концептуальное своеобразие чувашской художественной прозы о великой отечественной войне icon 14. 00 Научно практическая конференция, посвященная 70-й годовщине...
Научно – практическая конференция, посвященная 70-й годовщине освобождения города Феодосии и Крыма от фашистких захватчиков в Великой...
Концептуальное своеобразие чувашской художественной прозы о великой отечественной войне icon Стилевая специфика прозы Великой Отечественной войны
Основные понятия: роман, эпопея, очерк, повесть; героический модус, мифопоэтика, мифологема, символ;; сквозные мотивы
Концептуальное своеобразие чувашской художественной прозы о великой отечественной войне icon Реферат По истории России на тему: Сталинградская битва
По этому мы сочли необходимым вспомнить события тех лет в этом реферате, а именно, вспомнить битву, ставшую переломной в Великой...
Концептуальное своеобразие чувашской художественной прозы о великой отечественной войне icon Положение о муниципальном этапе конкурса чтецов
На конкурс предлагаются к исполнению тексты произведений, посвящённых Великой Отечественной войне, в том числе
Концептуальное своеобразие чувашской художественной прозы о великой отечественной войне icon Сценарий праздника ко Дню Победы. Песня день победы
Литературно-музыкальная композиция, приуроченная к 68-летней годовщине Победы в Великой Отечественной войне
Концептуальное своеобразие чувашской художественной прозы о великой отечественной войне icon Мероприятия, посвященные Дню Воинской Славы России – Дню Победы Советского...

Концептуальное своеобразие чувашской художественной прозы о великой отечественной войне icon Читательская конференция
Мкоу «Нижнемахаргинская сош им. Сулейманова Х. Г.» была проведена читательская конференция для учащихся 4-9 классов, посвященная...
Концептуальное своеобразие чувашской художественной прозы о великой отечественной войне icon Положение о конкурсе сочинений, посвященном победе России в Отечественной войне 1812 года
Отечественной войне 1812 года, воспитания у учащихся понимания войны как сложного общественного явления, охватившего все стороны...
Концептуальное своеобразие чувашской художественной прозы о великой отечественной войне icon План мероприятий, посвященных празднованию 69-ой годовщины Победы...
Участие в проведении митинга: «Вахта памяти», возложение венка, почетный караул, праздничное шествие, концерт
Литература


При копировании материала укажите ссылку © 2015
контакты
literature-edu.ru
Поиск на сайте

Главная страница  Литература  Доклады  Рефераты  Курсовая работа  Лекции