От составителя «Каков человек, такова его и речь»
|
Скачать 8.27 Mb.
|
МАРК ФАБИЙ КВИНТИЛИАН ПРАВИЛА ОРАТОРСКОГО ИСКУССТВА (Книга десятая) (92—96 гг.) I. Вышеупомянутые правила, необходимые, правда, для знакомства с теорией предмета, не могут еще сделать истинным оратором, если нет в своем роде прочного навыка (...) В таких случаях, насколько мне известно, часто спрашивают, приобретается ли он путем стилистических упражнений или путем чтения и произнесения речей. Если бы мы могли быть удовлетворены одним из видов этих упражнений, мы должны были бы остановиться на нем более подробно; но все они связаны между собою так тесно, составляют такое целое, что, оставив без внимания одно, напрасно станем работать над остальными. Красноречие никогда не будет иметь не энергии, ни мощи, если мы не станем черпать силы в стилистических упражнениях, как погибнут и наши труды, точно корабль без штурмана, раз у нас не найдется образца для чтения. Затем человек, хотя бы и знающий, что говорить, и умеющий облечь свою мысль в надлежащую форму, но лишенный способности говорить на всякий случай, не готовый к этому, станет играть роль сторожа мертвого капитала. Тем не менее самое необходимое не всегда играет выдающуюся роль в деле воспитания будущего оратора. Бесспорно, профессия оратора основана главным образом на красноречии; он должен упражняться преимущественно в нем,— отсюда, очевидно, получило свое начало ораторское искусство,— второе место занимает подражание образцам и третье — усиленное упражнение 30 в письме. Дойти до высшей ступени можно только снизу; но, если дело подвигается вперед, главное прежде начинает терять всякое значение. Я, однако, говорю здесь не о системе воспитания будущего оратора,— об этом я говорил довольно подробно или, по крайней мере, насколько был в силах — я хочу дать правила, с помощью каких упражнений следует готовить к самому состязанию атлета, уже проделавшего все номера, показанные его учителем. Моя цель — дать тому, кто выучился находить подходящие выражения и группировать их, указания, каким образом в состоянии он всего лучше, всего легче применить к делу то, что усвоил. Тогда может ли быть еще сомнение, что ему необходимо запастись своего рода туго набитым кошельком и пользоваться им в случае надобности? — Я имею в виду богатый выбор выражений и слов. Но и эти выражения должны быть отдельными для каждого предмета и общими лишь для немногих, слова — отдельными для всякого предмета. Если бы для каждой вещи было свое слово, хлопот было бы, конечно, меньше,— все они тотчас приходили бы на ум при одном взгляде на предмет; между тем одни из них удачнее, эффектнее, сильнее или звучат лучше других. Поэтому всех их следует не только знать, но и иметь под рукой или даже, если можно выразиться, перед глазами, чтобы, руководясь своим вкусом, будущий оратор легко выбирал лучшие из них. Я, по крайней мере, знаю лиц, которые имеют привычку учить наизусть синонимы, чтобы легче выбирать из массы их какой-нибудь и, употребив один, брать, во избежание повторения, другой синоним, если повторение необходимо сделать через короткий промежуток. Прием, во-первых, детский и скучный, во-вторых, мало полезный,— набирать лишь кучу слов, с целью взять без разбора первое попавшееся. Напротив, нам следует пользоваться богатым выбором слов умело, так как мы должны иметь перед глазами не рыночную болтовню, а настоящее красноречие, последнего же мы достигаем путем чтения или слушания лучших образцов. Тогда мы научимся не только называть, но и называть всего удачнее каждый из предметов. В речи могут употребляться почти все слова, за исключением немногих, неприличных. Если ямбографов и писателей древней комедии часто хвалили и за них, нам, преследуя свои задачи, все-таки необходимо быть осторожными. Все слова, за исключением тех, о которых я говорил выше, вполне хороши везде,— иногда приходится прибегать и к словам простонародным и вульгарным; кажущиеся грубыми, в тщательно отделанных частях, оказываются удачными, если они уместны. Знать и понимать не только их значение, но грамматические их формы и количественные размеры, чтобы употреблять затем исключительно на своем месте, мы можем только путем усидчивого чтения и слушания, так как всякое слово мы, прежде всего, слышим. Вот почему грудные дети, выкормленные по приказанию 31некоторых царей, в уединении, немыми кормилицами, издавали, рассказывают, какие-то звуки, но говорить не могли. (...) В некоторых случаях, однако, больше пользы в слушании, в других — в чтении. Оратор действует на нас своим собственным воодушевлением, возбуждает не только описанием, абрисом предмета, но и самым предметом. Все в нем живет и движется; мы слушаем что-то новое, как бы зарождающееся, и слушаем с удовольствием, соединенным с беспокойством. Мы боимся не только за исход процесса, но и лично за оратора. Затем голос, изящная, красивая жестикуляция в тех местах, где она необходима, далее декламация,— едва ли не самое важное в речи, вообще, все действует одинаково поучительно. Читая, мы судим вернее, слушая же, часто отдаемся на волю собственной симпатии или одобрительных криков других. Стыдно расходиться с ними во взглядах; своего рода молчаливая скромность не позволяет нам верить больше себе, а между тем большинству нравится иногда дурное, в свою очередь, клика хвалит даже то, что не нравится никому. Бывает, обратно, что невежественная публика отказывает в заслуженном одобрении даже прекрасной речи. Чтение — свободно в суждениях; оно не летит так быстро, как речь, напротив, можно часто повторять отдельную фразу, если ты ее не понимаешь или хочешь запомнить. Советую повторять прочитанное, вдумываясь в каждое слово. Пищу нам следует есть пережеванною, почти в виде кашицы, чтобы ее легко переваривал желудок; так и прочитанное надо запоминать не в сыром, если можно выразиться, виде, а в разжеванном, путем многократных повторений, как бы размягченном, с целью взять потом себе за образец. Долгое время мы должны читать исключительно лучших авторов, таких, которые всего менее способны обмануть оказываемое им доверие, читать внимательно и даже с такою тщательностью, как если бы ты сам писал книгу, разбирать все сочинение не только по частям, а после прочтения книги следует приняться за нее снова, в особенности за речи, красоты которых нередко скрывают преднамеренно. Оратор часто приготовляется, притворяется, ставит ловушки и говорит в первой части речи то, что должно произвести свое действие лишь в конце. Вот почему, пока мы не знаем, для чего это сказано, оно кажется нам неуместным; поэтому, узнав все, нам следует прочесть речь еще раз. Приступая к чтению, необходимо, однако, быть свободным от предубеждения, что каждое слово великого писателя носит на себе печать совершенства,— и они подчас теряют почву под ногами, и они выбиваются из сил, и они отдаются капризам своего таланта, не всегда энергичны, иногда устают. Цицерону кажется, что спит подчас Демосфен, а Горацию — даже сам Гомер. Правда, они гении, но они же и люди. Случается также, что те, кто считают законом для оратора все, что находят в великих писателях,— подражают их ошибкам — что легче — и высшую степень сходства 32 с великими людьми считают в том, что разделяют их недостатки. Но судить о великих людях следует скромно и осторожно, чтобы — как это бывает с очень многими — не отнестись строго к тому, чего не понимаешь, и, если нельзя не ошибиться в том или ином отношении, желаю, чтобы читателю скорей понравилось в их произведениях все, нежели не понравилось многое (...) По словам Теофраста, чтение поэтов весьма полезно для будущего оратора. Многие разделяют этот взгляд, и вполне основательно. У поэтов можно заимствовать полет мысли, возвышенный тон, всякого рода сильные аффекты, удачную обрисовку характеров. Приятное чувство, доставляемое чтением их, может действовать освежающим образом, в особенности на тех, кого утомляет ежедневная практика, как юриста по профессии. На этом основании Цицерон считает чтение подобного рода — отдыхом. Тем не менее, необходимо помнить, что оратор не должен слепо подражать поэтам; например, в свободном выборе слов или вольности конструкции. Поэзией можно только любоваться издали. Кроме того, что единственная ее цель — наслаждение, причем цели этой она старается достичь не только невероятными, но и прямо чудовищными вымыслами, извинением ей служит еще одно обстоятельство: заключенная в тесные рамки определенного стихотворного размера, она не всегда в состоянии употреблять соответствующие выражения. Ей приходится сходить с прямой дороги и пробираться, чтобы дойти до известного выражения, стороной; она должна не только менять отдельные слова, но и удлинять, сокращать, переставлять или делить; нам, между тем, следует стоять вооруженными в строю, рассуждать о предметах в высшей степени серьезных и стремиться к победе. Я не хотел бы, чтобы наше оружие было покрыто грязью и ржавчиной, нет, оно должно иметь блеск и наводить им страх, как, например, железо, блеск которого пугает одновременно ум и зрение, но не блеск золота или серебра, не имеющий с войной ничего общего и скорей опасный, нежели полезный его собственнику. Оратор может находить своего рода богатую и приятную пищу и в чтении истории; только читая ее, следует помнить, что оратору должно остерегаться подражать большинству того, что служит к чести историка. Между историей и поэзией существует очень тесная связь,— первая из них своего рода неотделанное стихотворение; она пишется для рассказа, не для доказательств; все произведение имеет целью не современников — рассказывает не о деятельности юриста,— она должна служить памятником в потомстве, приобретая имя автору, вследствие чего путем архаизмов и более свободным употреблением фигур он старается отнять. У своего рассказа скучный характер. (...) Из чтения историков можно сделать и другое употребление и даже самое важное,— что, однако, не имеет отношения к Данному месту — оратору безусловно необходимо быть знакомым с событиями и примерами, чтобы брать эти примеры не исключи- 2 Зак. 5012 Л. К. Граудина 33тельно от тяжущихся сторон, но заимствовать преимущественно из древней истории, с которой следует быть хорошо знакомым. Они производят тем большее впечатление, что только они и свободны от упрека в симпатиях или антипатиях. Но если нам приходится заимствовать многое путем чтения философов, виной тому сами ораторы. По крайней мере, они поступились в пользу первых своими благороднейшими задачами. Вопросами о сущности справедливого, честного, полезного и противоположных им понятий и, главным образом, религиозными вопросами занимаются и с увлечением спорят при этом — философы. В особенности могут оказать пользу будущему оратору своею диалектикой и своей системой вопросов — сократики. Но здесь одинаково необходимо поступать осмотрительно. Мы, правда, рассуждаем об одном и том же, тем не менее должно знать, что есть разница между речью на суде и разговором философского характера, форумом и аудиторией, как между теорией и процессом. (...) VII. Уменье говорить экспромтом — лучший результат учения и своего рода самая богатая награда за долгие труды. Кто окажется не в состоянии приобрести его, должен, по крайней мере, по моему убеждению, отказаться от мысли о профессии юриста и своей единственной способности владеть пером найти лучше другое применение: человек честный едва ли может со спокойной совестью обещать свои услуги помочь общему делу, если не в силах оказать ее в самую критическую минуту; он был бы похожим на порт, куда корабль может войти — только при тихой погоде. Есть, между тем, масса случаев, когда оратору необходимо говорить экспромтом — или перед магистратами, или пред наскоро составленным трибуналом. Если это случится,— не говоря уже с кем-либо из невинных граждан, а даже с чьим-либо приятелем или родственником,— что ж, он должен стоять немым и, в то время как они ждут его спасительного слова и могут немедленно погибнуть, если им не помочь,— требовать отсрочки, возможности уединиться или тишины, пока мы приготовим свою «спасительную» речь, запишем и приведем в порядок свои легкие и грудь?.. Но какая теория может позволить какому-нибудь оратору когда-либо оставлять без внимания случайности? Что выйдет, если придется отвечать противнику? — Часто то, что мы ожидали и против чего сделали письменные возражения, не оправдывает возлагаемых на него надежд; все дело разом меняется, и, как шкипер меняет курс, смотря по направлению ветра, так адвокат меняет свой план в процессе, смотря по переменам в ходе этого процесса. Далее, что толку в усидчивых стилистических упражнениях, прилежном чтении и долгом курсе учения, если продолжают оставаться те же затруднения, как и вначале? Без сомнения, тот должен считать свои прежние труды пропавшими даром, кому приходится трудиться постоянно над одним и тем же. Я, впрочем, хлопочу не о том, чтобы будущий оратор отдавал предпочтение импровизациям, но о том, чтобы мог произносить их; это же достигается всего лучше следующим образом. Во-первых, необходимо иметь представление о плане речи,— нельзя добежать до призового столба, не зная предварительно, в каком направлении и каким путем следует бежать к нему. Так мало и знать основательно части судебной речи или уметь правильно ставить главные вопросы,— хотя это весьма важно — нужно знать также, при всяком случае, что поставить на первом месте, что на втором и т. д. Связь здесь так естественна, что нельзя ничего переставить или выбросить, не внося дисгармонии. Но желающий построить свою речь методически, прежде всего, пусть возьмет своего рода руководителем самый порядок вещей, поэтому люди, даже мало практиковавшиеся, очень легко умеют сохранить нить в своем рассказе. Далее, они должны знать, где что искать, не глазеть по сторонам, не сбиваться с толку не идущими к делу сентенциями и вносить беспорядок в речь — чуждыми элементами, прыгая, если можно выразиться, то туда, то сюда и ни на минуту не останавливаясь на месте. Следует, кроме того, держаться меры и цели, чего не может быть без деления. Сделав, по мере возможности, все предложенное, мы придем к убеждению, что покончили со своею задачей. Все это дело теории, дальнейшее — практики: приобретение запаса лучших выражений сообразно предписанным заранее правилам, образование слога, путем продолжительных и добросовестных стилистических упражнений, причем даже то, что случайно сходит с пера, должно носить характер написанного, и, наконец, долгие устные беседы при долгих письменных работах,— легкость дают преимущественно привычка и практика. Если их прервать хоть на короткое время, не только ослабевает прославленная эластичность, но становится неповоротливым и самый язык,— его сводит: хотя здесь необходима своего рода природная живость ума, чтобы в тот момент, когда мы говорим ближайшее, мы могли строить дальнейшее предположение и чтобы к только что сказанному всегда примыкала заранее составленная фраза, все же едва ли природа или теоретические правила в состоянии дать столь разнообразное применение мозговой работе, чтобы ее одновременно доставало для инвенции, диспозиции, выражения, правильной последовательности слов и мыслей — как в отношении того, что говорят или что намерены сказать сейчас, так и в отношении того, что следует иметь в виду потом — и внимательного отношения к своему голосу, декламации и жестикуляции. Необходимо быть внимательным далеко заранее, иметь мысли у себя перед глазами и потраченное до сих пор на произнесение речи пополнять, заимствуя из недосказанного еще, чтобы, пока мы идем к цели, мы, если можно выразиться, шли вперед не меньше глазами, нежели ногами, раз не желаем стоять на месте, ковылять и произносить свои короткие, отрывистые предложения на манер заикающихся. (...) 2* Мне кажется, человек, говорящий неправильно, неизящно и необстоятельно, не говорит, а звонит. Никогда не стану я восторгаться и стройной импровизацией, раз вижу, что этого не занимать стать даже у сварливых баб. Другое дело, если у импровизатора воодушевление гармонирует с вдохновением,— тогда бывает часто, что и тщательно отделанная речь не в состоянии сравниться по благоприятному впечатлению с экспромтом. Ораторы старой школы, например Цицерон, объясняли такие случаи помощью, оказываемой в этот момент божеством. Но причина здесь очевидна: сильно действующие аффекты и яркие образы предметов несутся густою толпой, между тем при медленном процессе писания все это иногда остывает и, благодаря упущенному удобному моменту, не возвращается обратно. Если же к этому присоединятся не идущие к делу софистические приемы постановки, в речи, на всяком шагу, об энергии и силе не может быть и разговора,— если даже выбор каждого выражения и вполне удачен, речь все-таки следует назвать не литой, а склеенной по кусочкам. Необходимо поэтому удерживать в своей памяти те именно образы предметов, о которых я говорил ранее и которые мы назвали avjaoiai, иметь перед глазами все вообще, о чем мы намерены говорить,— персонажи, вопросные пункты и чувства надежды и страха, с целью подогревать свои страсти: красноречивыми делает сердце в соединении с умом. Вот почему даже у людей необразованных не оказывается недостатка в словах, если , только они находятся под влиянием какого-либо аффекта. Затем следует обращать внимание не на одну какую-нибудь вещь, но разом на несколько, тесно связанных между собою. Так, если мы смотрим иногда на дорогу в прямом направлении, мы глядим одновременно и на все, что находится по обеим ее сторонам, и видим не только крайние предметы, но и все, до линии горизонта. Заставляет говорить также самолюбие. Может показаться удивительным, что в то время, как для стилистических упражнений мы ищем уединения и избегаем всякого общества, импровизатор приходит в возбуждение, благодаря многочисленной аудитории, как солдат — военному сигналу: необходимость говорить заставляет, принуждает облекать в форму и самые трудные для передачи мысли, а желание нравиться увеличивает воодушевление, приводящее к счастливым результатам. Все настолько сводится к жажде награды, что даже красноречие, имея главную прелесть в самом себе, однако ж в очень большой степени заинтересовано минутными выражениями похвалы и общественного мнения. Только никто не должен рассчитывать на свой талант настолько, чтобы надеяться говорить экспромтом с первого же раза,— как мы уже советовали в главе «об обдумывании темы», в деле импровизации следует идти к совершенству постепенно, начиная с малого, а это можно приобрести и упрочить исключительно путем практики. Здесь, однако, нужно |
Похожие:
 |
Предисловие от составителя Первый (1961-63гг.) – опубликование не самих текстов первооткрывателя феномена фасцинации Юрия Кнорозова, а двух кратких пересказов... |
|
Эверетт Шостром. Человек-манипулятор. Внутреннее путешествие от манипуляции к актуализации А-34423 и вскоре попал в Самиздат. Собственно говоря, "подстрочным переводом" его можно было назвать лишь условно. Ни предметом,... |
|
Интервью с самим собой (85). Подготовка оригинал-макета: Н. Пульцин,... Духовное окружение, в которое попадает человек, гораздо важнее и оказывает на него гораздо большее влияние, чем факты и конкретные... |
 |
Сочинение на гиа 2013 года по тесту 21 Напишите сочинение-рассуждение,... Лучший способ узнать человека – послушать, как он говорит, потому что речь отражает его внутреннее состояние, чувства, культуру поведения.... |
|
В давние времена жил мудрый человек. Однажды он узнал, что художник... В самом деле. Человек только что смеялся – и вдруг загрустил. О чем-то серьезно размышлял – и уже насвистывает беспечно. Сердился,... |
|
Подготовка к егэ, гиа по темам «Сказуемое и его основные виды», «Тире... Вного предложения, который обозначает действие или признак предмета речи. Самым общим вопросом к сказуемому является вопрос: что... |
|
Важное примечание Единственная причина, по которой человек прекращает изучение предмета, не понимает о чем идет речь или просто не в состоянии учиться... |
|
Ты человек, любя природу, хоть иногда ее жалей, в увеселительных походах не растопчи ее полей Кроме того, экологическое образование детей – огромный потенциал их всестороннего развития. Планета Земля – наш общий дом, каждый... |
|
Типовая программа дополнительного образования детей и молодежи (социально-педагогический... Сущность процесса социализации заключается в том, что человек постепенно усваивает социальный опыт и использует его для адаптации... |
|
Биография А. Ч. Бхактиведанты Свами Прабхупады (1896-1977), выдающегося... «Прабхупада: Человек. Святой. Его жизнь. Его наследие»: The Bhaktivedanta Book Trust; 2010 |