Е. Д. Елизаров социальная коммуникация: недокументированные аспекты

Скачать 4.92 Mb.

Название	Е. Д. Елизаров социальная коммуникация: недокументированные аспекты
страница	12/42
Дата публикации	22.06.2014
Размер	4.92 Mb.
Тип	Реферат

literature-edu.ru > Доклады > Реферат

1 ... 8 9 10 11 12 13 14 15 ... 42

2.5. Организация достижения базовых ценностей

2.5.1. Способность к единой реакции на знак

И все же главный (точнее единственный) субъект коммуникации — это общество в целом. Поэтому при всей очевидности того, что прививается каждому члену общества в ходе его социализации, следует понимать, что процесс воспитания должен опираться на какие-то невидимые, но обязанные существовать основания.

Взгляд на социальную коммуникацию, прежде всего, как на сношение социума с самим же собою, то есть как на процесс,

— целью,

— движущей силой

— и результатом

которого является только он сам, позволяет разглядеть в ней то, что чаще всего ускользает от традиционного взгляда на вещи.

Известно, что любая общность может действовать как единое тело. Клич: «Сарынь на кичку!», «Бей жидов (русских, мусульман, инородцев…), спасай Россию (Кавказ, Францию, Германию…)!» способен сорвать с места целые толпы. Но далеко не каждая людская масса действует одинаково эффективно: стихийно организовавшуюся толпу, которая грабит магазин, нельзя сравнить ни с марширующим на плацу батальоном, ни с теми же погромщиками, устраивающими «хрустальные ночи» для всех, от кого надо спасать свою землю.

Развивая метафору, можно заснять на условную кинопленку жизнь целых народов, а затем с большой скоростью прокрутить то, что в действительности занимает целую череду веков, на столь же условном экране. Мы увидим, что и в этом случае поведение одних проявится как хаотическое броуновское движение скопления независимых молекул, других — как спаянное жесткой дисциплиной войсковое соединение. Способность к самоорганизации, сплочению — вот что отличит их.

Не только военно-техническое превосходство Запада предопределило его господство в мире — огромную роль сыграла именно эта способность. Не исключено, что правильней было бы сказать по-другому: не столько первое, сколько вторая.

Ясно, что она не рождается сама по себе, ее формирование невозможно объяснить и давлением государственной власти. Впрочем, и центральная власть никогда не ограничивалась деятельностью первых лиц государства и специфического аппарата назначаемых ими чиновников. Да, в ее функции всегда входило высшее политическое руководство, верховное военное командование и судебные полномочия, простирающиеся вплоть до права на жизнь и смерть подданных. Но в то же время она соединяла в себе и обязанности верховного жреца, обнаруживая этим фактом то фундаментальное обстоятельство, что государственная власть никогда не сводилась к распоряжению «телом» социума. Природа власти над человеком — это прежде всего господство духа, доминат порождаемой им (и только им) ценности. Отсюда собирательный ее субъект не сводится к тому, кто может согнать под одни знамена бесчисленные толпища: без подчинения их сознания единой мифологеме все они быстро рассыпаются в пыль, подчиняясь же ей — обращаются в монолит. Поэтому нет ничего удивительного в том, что уже на самой заре государственности осознается божественное происхождение всех властных прерогатив; только чья-то высшая воля способна даровать право на державные решения. Не случайно уже первые цари Вечного города выполняли функции верховного жреца, <�…> первые же цезари возвращают себе прерогативы понтифика, символизируя тем самым, что за высшим лицом государства оказывается не только воля Сената и народа Рима. Закономерно и то, что имперская власть начинает искать благосклонности вергилиев.

Способность к сплочению, самомобилизации социума формируется без исключения всеми его институтами, в том числе и институтами принуждения. И, конечно же, — развивающейся системой социальной коммуникации. Центральное же место в ней занимают вовсе не силовые структуры, но творцы гуманитарной культуры: служители веры, философы^{, писатели, поэты}. Отчасти мы в этом уже могли убедиться. При этом задачей гуманитариев-функционеров как главных агентов коммуникационного процесса служило не только рождение новых единых для всех ценностей, но и формирование единого восприятия и единой же нормы ответа на их императивы.

Обратимся к памятным событиям, которые, как своеобразные вехи, разметили мировую историю.

Идея похода на Восток впервые была высказана в V в. до н. э. Горгием из Леонтин на Сицилии (ок. 480— ок. 380 до н. э.), одним из виднейших греческих софистов, политическим деятелем, дипломатом. Затем эта мысль была подхвачена Лисием (459—380 до н. э.), богатым метеком, с 412 г. жившим в Афинах, которого древняя традиция включала в число десяти крупнейших ораторов Греции. Окончательное свое оформление она нашла в трудах ученика Горгия, Исократа (436-338 до н. э.), афинского оратора, сторонника объединения Греции под главенством Македонии для совместного завоевательного похода против персов. Звучала она не только в речах политических ораторов, но и в литературных памятниках того времени: в 411 г. до н. э. Аристофан устами своей Лисистраты говорил:
… Общий враг

У всех вас есть заклятый — перс…^⁶⁴
Здесь необходимо заметить, что и для олимпийской речи, и для греческого театра аудиторией становилась практически вся Эллада. Высказанная идея немедленно тиражировалась всеми средствами массовой информации того времени (не будем с пренебрежением относиться к ним, если еще в дописьменную эпоху каждый грек мог пересказать содержание всего гомеровского эпоса).

Так только ли македонской фалангой (кстати, значительно уступавшей численности своих противников) была покорена Персия или все же сказалось сплочение греков, степень мобилизации их совокупного морального ресурса? Ведь если б не этот фактор, горстка завоевателей попросту растворилась бы в безбрежье Востока. История же знает о его эллинизации, т.е. широком распространении греческого языка и греческой же культуры на территориях, вошедших в состав государств диадохов, которые образовались после смерти Александра Македонского на завоеванных территориях…

В 1095 году Папа Урбан II призвал к крестовому походу. «Становитесь на стезю святого гроба, исторгните землю эту у нечестивого народа, покорите ее себе; <�…> царственный град, расположенный посредине земли, ныне находится в полоне у своих врагов и уничтожается народами, не ведающими господа. Он стремится [к освобождению] и жаждет освобождения, [он] не прекращает молить о том, чтобы вы пришли ему на выручку. Подмогу эту он требует в особенности от вас, ибо, как мы уже сказали, пред прочими сущими народами вы удостоены богом замечательной силой оружия. Вступайте же на эту стезю во искупление своих грехов, будучи преисполнены уверенностью в незапятнанной славе царствия небесного». Когда папа в своей искусной речи сказал это и многое в этом роде, всех, кто там был, соединило общее чувство, так что возопили: «Так хочет бог! Так хочет бог!»^⁶⁵ Собравшиеся пали на колени и в религиозном экстазе, со слезами на глазах поклялись освободить Гроб Господень от мусульман, очистить Святую землю. В завершение проповеди Папа снял свою пурпурную сутану, пожертвовав ее на благое дело. А новоявленные паломники тотчас стали нашивать на свои плащи и накидки красные кресты.

Не будем и здесь преувеличивать значение обещанных наград (а, кроме прочего, говорилось и о них: «земля же та <�…> течет млеком и медом. Иерусалим — это пуп земли, край, плодоноснейший по сравнению с другими, земля эта словно второй рай»^⁶⁶) — совсем не возможность обогащения (хотя, конечно, и она тоже) сыграла решающую роль. Общий порыв рождался другим — способностью народов к единой реакции на ключевые знаки, императивы эпохи.

Именно эта способность к единению и умножала силы войсковых соединений.

Примеры этому можно найти и в отечественной истории. В 1812 году «Дубина народной войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие»^⁶⁷. Что возбудило общий гнев? Ведь для простого крестьянина французский господин был ничем не хуже русского помещика. (К слову, в правящих кругах существовали серьезные опасения того, что Наполеон упразднит крепостную зависимость и крестьяне перекинутся на его сторону.) В 1941 году та же страна, испытавшая перехлесты коллективизации, ужас массового голода, бессилие перед государственным террором, несмотря на свои счеты к власти, в своей массе поднялась на борьбу с германским нашествием. Ответ и здесь кроется все той же способности социума к единой реакции.

Точно так же страх перед нею вынуждал идеологов большевизма в течение целого столетия открещиваться от всякой связи вождей пролетарской революции с властями вражеских государств во время Русско-японской и I Мировой войн. Впрочем, апологетическая мысль отрицает ее и сегодня. К слову, этот фактор действовал и действует не только в России: организационная и финансовая зависимость от иностранных служб компрометирует оппозицию любой страны, поэтому неудивительно, что такая связь (если она существует) становится стратегическим партийным секретом повсюду.

В принципе, способностью к единой реакции на знак обладает каждый народ. Но далеко не в каждом она развита в одинаковой степени. Сказываются разные культурные традиции, исторический опыт, географическое положение, многое... Примером же высшего единства всегда служили народы Западной Европы. На протяжении многих столетий мы видим в их истории одно и то же: казалось бы, лишенный всякой конкретности, пустой и бессодержательный, клич на борьбу со «Злом», в защиту «Добра», в едином порыве поднимает миллионные массы, и ударные их отряды сметают перед собой все.

Сегодня мы видим все то же (чаще подсознательное) единство совокупной реакции социума на те же (в сущности, бессодержательные, но — вот парадокс) так много говорящие ни во что не посвященным массам знаки. В борьбе со все тем же «Злом», в защите все того же «Добра» уничтожалась государственность Югославии, оккупировался Ирак, велась война в Афганистане, поднималась информационная истерия по поводу «российской агрессии» против беззащитной Грузии («война 08.08.08»)… При этом поражала не эмоционально-нравственная оценка содержания тиражировавшихся в те дни знаков (ничего необычного в них не было — так, обыкновенное информационное сопровождение боевых действий на фронтах отнюдь не закончившейся «холодной войны»), но та степень сплоченности, которая вдруг объединила их распространителей. Ведь при всей сомнительности идеологических обоснований военной экспансии Запада разоблачительных выступлений в его средствах массовой информации практически не было. Не было и массовых протестов среди коммуникантов, т.е. тех, кому все это адресовалось. В самосознании великих народов Европы всякий раз торжествовала официальная версия событий. Пусть потом и наступало отрезвление, но в тот момент, когда вставала необходимость единой реакции, единство достигалось. Другими словами, здесь наблюдался эффект практически мгновенной мобилизации морального ресурса целых народов.

Между тем ясно, что в обществе, где средства массовой информации делают бизнес на любом сенсационном разоблачении власти, никакой цензурой или давлением силовых институтов объяснить наблюдавшийся эффект невозможно.

Таким образом, уже в этом феномене можно найти подтверждение сказанному ранее:

— не центральная власть и не «господствующие классы», но сам социум является единственным источником знакового посыла;

— именно он же, а не множества индивидов и социальных групп, предстает и единственным «приемником»;

— в свою очередь, способность единым образом понимать и отвечать на знаки является главной задачей социальной коммуникации.

Словом, ответ на многие вопросы мировой истории кроется в природе последней.

2.5.2. Система формирования способности к единой реакции

Традиция истолкования системы социальной коммуникации, как правило, сводит встающие здесь проблемы к вопросам воспитания и образования.

Разумеется, игнорировать их значимость недопустимо. Достижение единства понимания и ответа, без чего невозможна реализация базовых ценностей социума, требует особой работы, связанной с воспитанием молодежи. И для того чтобы понять ее значимость, приведем два примера.

Первый известен из истории античности. Спарта, терпя поражение за поражением во Второй Мессенской войне (685—668 до н. э.), по совету оракула, обратилась к Афинам с просьбой прислать полководца (великолепные воины, спартанцы долгое время страдали от отсутствия хороших стратегов). Афиняне в насмешку направили им хромого школьного учителя. Но произошло чудо: далекий от всего того, что составляет достоинства военачальника, учитель оказался талантливым поэтом и сумел воспламенить сердца спартанцев своими песнями, вдохнул в них несокрушимую отвагу и тем способствовал их торжеству над врагами. Что в этом предании от истины, что от извечного соперничества великих греческих городов, не нам судить. Но как бы то ни было, не одни спартанцы, но и сами афиняне находили его стихи (они уже приводились здесь) как нельзя более лучшими для воспитания юношества.

Все это говорит о том, что роль воспитателя оказывается не менее (а может быть, и гораздо более) значимой, нежели роль законодателя и военачальника.

Второй относится к Франко-прусской войне, которую, по историческому преданию, выиграл прусский школьный учитель^⁶⁸. Центральным сражением этой войны стала битва близ богемского города Садова (Кёниггрец) между прусской армией под командованием Мольтке и австрийской — во главе с Бенедеком. Прусские войска одержали победу, и это решило исход всей войны, в результате которой был положен конец австрийскому влиянию в Германии.

Приведенные примеры как бы проводят пунктир от античного города к победе, которая сделала возможным появление германского государства (и, далее, от его вызовов всему миру — к нашим дням). Этот же незримый пунктир позволяет понять, что и в разделивших упомянутые события столетиях функция организации единства понимания базовых ценностей социума и монолитного ответа на ключевые его императивы являлась главенствующей в интегральном коммуникационном процессе. Начинается же все — с воспитания новых поколений.

Уже античное государство начинает формировать систему комплексной подготовки своих граждан к жизни в социуме, которая продолжает существовать и сегодня. Ее подразделениями были палестры (аналог современного начального образования) и гимнасии (среднее). Античность же породила и формы высшего — академии для особо одаренных юношей.

На первый взгляд, в палестрах и гимнасиях над всем главенствовала военная подготовка, обучение тому, что может пригодиться в бою, и, как правило, внимание исследователей античности по сию пору останавливается прежде всего на ней. Однако представляется, что в контексте социо-коммуникационных потоков главным было другое — гораздо более фундаментальное измерение общественного бытия.

Мы видели, что социальная коммуникация не сводится к формам взаимопревращений «слова» в «дело» и «дела» в «слово». Как необходимый структурный элемент она включает в себя и все превращения вещей, которые становятся своеобразным продолжением человеческого тела, и усвоение стандартных форм их производства и управления ими. Между тем оружие — это только незначительная часть вещного окружения, в свою очередь, владение им — только часть подлежащих усвоению поведенческих алгоритмов. Поэтому собственно боевая подготовка представляет собой лишь «верхушку айсберга», подводная масса которого включает в себя огромное многообразие неких базовых форм деятельности, обеспечивающих полноту свободы в окружившем человека мире артефактов. Только освоение ключевых принципов поведения во всем безбрежье последнего способно облегчить, а то и вообще сделать возможной, ту или иную форму специализации индивидов. При этом жирно подчеркнем: в рамках каждой этнической культуры речь идет не просто об овладении искусством управлять вещами, но о привитии единых норм управления унифицированным инструментарием. (Забегая вперед, скажем, что под нормой понимается не только единый алгоритм действий, но и единое время, скорость их выполнения.)

Таким образом, даже сосредотачиваясь на чисто милитаристской ориентации образовательного процесса, нельзя упускать из виду более фундаментальные измерения социальной коммуникации. Нам еще предстоит увидеть, что, единые культурные ценности вневещественного ряда, играют важную роль в самоидентификации и саморазвитии социума. Но наряду с ними немаловажное значение имеет и привитие единых форм управления вещным миром. Отличия базовых алгоритмов поведения человека в нем образуют один из краеугольных камней самого глубокого основания всех культурных отличий (не исключая язык, религию и др.).

Словом, глубоко под поверхностью коммуникации, которая образуется вербальным общением, вырисовывается контур до- и вне-вербальные структур информационного обмена. Однако и просто унифицированные формы поведения в унифицированном же вещном окружении («вещь—дело», «дело—вещь») играют свою — не всегда бросающуюся в глаза, но часто решающую, иногда трагическую — роль. Так, поражение наших армий летом 1941 г. во многом было вызвано недостатком технической культуры у советских призывников. К примеру, огромные массы танков, которые могли бы решить в нашу пользу исход пограничного сражения, были брошены на дорогах по причине иногда незначительных поломок. (Уже зимой экипажи будут обучены справляться с ними своими силами, но к этому времени возникнет острый дефицит самих танков…) Разумеется, это касалось не только бронемашин, но и других видов техники. В то же время германскую молодежь, выросшую в ее окружении, подобные проблемы не ставили в тупик. Так сегодняшнее поколение, выросшее на компьютерных играх, не испытывает перед электроникой того трепета, который она вызывает у их родителей.

Таким образом, даже милитаристская ориентация социализации юношества в конечном счете опирается на те умения и навыки, которые формируются общением со всем вещным миром, порождаемых социумом. Чем шире их общий спектр, тем легче проходит освоение той специфической его части, что требуется в военном деле.

Впрочем, к вещам, вещному окружению нам еще придется вернуться, поскольку взаимодействие с любым артефактом не ограничивается одним управлением. Существует и обратное влияние вещи на человека: скрытое воздействие на него тех ценностей (технических, эстетических, даже нравственных), которые воплощены в ней. Вернее сказать, в том труде, которым она создавалась. Это влияние не растворяется в пустоте, но оказывает свое, формирующее, воздействие на человека, а следовательно, не может быть игнорировано.

Впрочем, и чисто вербальное общение и построенная на его основе образовательная система не может быть сведена исключительно к передаче/усвоению содержания информационных сообщений.

2.5.3. «Семь свободных искусств»

Обратимся к так называемым семи свободным искусствам. Так, в отличие от физического труда и работы, которой могли заниматься только рабы, в Древнем Риме назывались занятия и упражнения, достойные лишь свободного человека. Ещё в античности начал вырабатываться список этих дисциплин. Их обзору посвящено, например, знаменитое (88-е) письмо Сенеки. Учение о свободных искусствах в V веке было систематизировано Марцианом Капеллой в трактате «Бракосочетание Филологии и Меркурия», где они были представлены в аллегорических образах юных невест.

«Искусство» в понимании того времени — это совокупность почерпнутых из опыта приемов и система логически разработанных правил, в основе которых лежат закономерности, управляющие течением естественнноприродных событий. Уже древняя мысль (Исидор Севильский (560—636), епископ Севильи, один из крупнейших энциклопедистов Европы того времени, кстати, покровитель Интернета) выстраивала их иерархию, ступени которой определяли стадии обучения. При этом на первом месте оказывалось искусство слова (грамматика и риторика), мышления (диалектика), далее шло искусство числа (арифметика, геометрия, астрономия, музыка). Первый цикл (из трех дисциплин) назывался тривиум (trivium), второй (из четырех) — квадривиум (quadrivium).

Совокупность этих семи учебных наук рассматривалась как необходимый подготовительный этап для получения обобщающего философского знания о мире. Унаследованная современностью, последовательность преподавания свободных искусств также сложилась в древности. Сначала преподавался тривиум (первой из дисциплин была грамматика), потом квадривиум (базовая дисциплина квадривия — арифметика). Тривиум также преподавался отдельно в начальных школах, которые поэтому назывались элементарными или тривиальными.

При всей значимости точных наук основной интерес представляет первый цикл. Именно он составлял и продолжает составлять фундамент всей социальной коммуникации. Изучение квадривиума могло происходить только на его основе.

Не следует видеть в дисциплинах тривиума подобие тех, которые сегодня изучаются в высшей школе и на специальных курсах повышения квалификации (ведь если о грамматике ребенок узнает за школьной партой, то о риторике и диалектике — лишь на вузовских лекциях). Простая аналогия с современностью позволяет понять его существо.

В начальных классах школьники учатся правописанию. Освоение этого искусства демонстрируется способностью безошибочно написать диктант. Этот уровень культуры может быть отнесен к основам грамматики.

Следующая ступень — это умение самостоятельно изложить мысль. Пусть, на первых порах, чужую. Усвоение подтверждается способностью к написанию изложений. Этот уровень может быть отнесен к началам риторики.

Наконец, основы логики и диалектики вырабатывают способность порождать, формулировать и отстаивать свою мысль и, разумеется, опровергать чужую. Доказательством этой способности предстает сочинение.

Потом, во «взрослой» жизни, человек будет демонстрировать свое умение мыслить куда более сложными вещами, нежели школьные изложения и сочинения. Но все начинается в детстве, в том числе и развернутые формы коммуникации. Впрочем, и во «взрослой» жизни не все овладевают доступными школьнику ступенями: «Знаю, но не могу сказать» остается распространенной формой ответа даже на вузовских экзаменах. Таким образом, обнаруживается, что коммуникация — это еще и тяжелый труд, и одна из главных ее задач состоит в привитии потребности в нем.

К чему способно привести отсутствие прилежания в освоении краеугольных камней культуры? Да именно к тем, уже упоминавшимся нами историческим катаклизмам, когда сложные идеологемы общественной справедливости и всеобщего счастья преломлялись в неразвитом сознании масс в призывы к банальным грабежам и убийствам. Между тем можно с уверенностью утверждать, что революционеры всех времен руководствовались стремлением исцелить общественные язвы, но никак не умножить их. Можно утверждать и другое: основная масса ведомых ими складывалась отнюдь не из бандитов и убийц; это были люди, неравнодушные к судьбам своего отечества, часто готовые к самопожертвованию во имя его блага. Однако неумение понять и самостоятельно перевести на язык практического действия чужую мысль (а это и сегодня составляет базовую ценность тривиума и всей системы социальной коммуникации) ведет к тому, что в головах многих она принимала форму, не имеющую ничего общего с исходной.

Тривиум составлял начальное звено образования и в Средние века, и в Новое время, все относящееся к нему предстает фундаментом образовательного процесса и в современности. Ведь задача формирования полноценного субъекта социальной коммуникации по сию пору является основной целью социализации человека. Но было бы глубокой ошибкой считать, что его изучение ограничивалось и продолжает ограничиваться лишь начальной школой. Сегодня словом «тривиальность» мы обозначает что-то общеизвестное, банальное, между тем оно восходит именно к тому тривиуму, который сложился в античной системе образования.

При всей кажущейся элементарности знаний, которые дает изучение родного языка и родной словесности, именно они являются главным, без чего невозможно существование социума, и, как ни парадоксально, самыми трудными для понимания. Неслучайно словесность пронизывает всю систему образования и воспитания человека — от первого до выпускного класса школы и далее сопровождает всю его жизнь. Она же составляет и самую сердцевину образовательного процесса, ибо без рождаемых ею идей и образов, которые, растворяясь «в воздухе» культуры, наполняют, кроме прочего, и наше подсознание, становится невозможным развитие ни одной из наук, ни одного из ремесел.

Не случайно именно словесность станет главным воспитателем всех наций. Впервые это было замечено все в той же античности Платоном, который сказал, что Гомер воспитал всю Грецию^⁶⁹. Перекидывая уже знакомый нам мысленный мостик в настоящее время, можно заметить, что и сегодня, вслед за Аполлоном Григорьевым, мы повторяем: «Пушкин — наше все»^⁷⁰. Но и в том вынужденно оставляемом нами пробеле, который символизирует расстояние, отделившее древних песнопевцев от тех, кто властвует над умами и душами людей в наши дни, скрывается все то же: именно дисциплина слова составляет базис всей (не только гуманитарной!) культуры народов.

Только на первый взгляд, может показаться, что на протяжении времени значимость искусств менялась, и авангардные позиции передавались музыке, живописи, скульптуре… Но в действительности здесь только видимость перемены ролей, ведь если из живописи, музыки, скульптуры изъять все, что является выражение литературных (в т.ч. мифологических, библейских) сюжетов, от них не останется практически ничего. Неслучайно культура слова, искусство словесности большей частью вообще исключается из ряда искусств и формирует собой стихию, которая уравновешивает все их разновидности вместе взятые.

Отсюда понятно и то, почему до сих пор родная речь является единственным предметом, который изучается на всем протяжении образовательного процесса, более того — всю нашу жизнь. Ее роль объясняется вовсе не тем, что именно речь является основным средством социальной коммуникации,— в известной мере она предстает как самоцель. Да, она вводит человека в мир ключевых ценностей общества, в более широкий социальный и культурный контекст, формирует у него комплекс базовых представлений об устройстве мира и подготавливает к изучению специализированных дисциплин. Но, может быть, самое главное заключается в том, что она воспитывает особую дисциплину коммуникации, формирование единой нормы реакции на знак, которая может быть конкретизирована как:

— единое понимание знака,

— единое время ответной реакции на знак,

— единая форма действенного ответа.

Именно это единство составляет подлинное основание глобального коммуникационного процесса, первое и главное его условие. Без выработки общей для всех нормы ответа на знак никакая коммуникация в принципе невозможна. Напротив, чем выше степень единства, чем строже дисциплина общения, тем сокрушительней (или тем созидательней) собирательный результат интегральной реакции. Поэтому в действительности важна не столько сама ценность, которая порождается творческой деятельностью социума, сколько кумулятивный эффект его же собственного отклика на нее. Другими словами, «ценность ценности» состоит вовсе не в уровне эмоционального всплеска, который порождается содержанием коммуникационного посыла в глубинах индивидуальных психик, но в степени концентрации взрывной энергии всех форм их совокупного ответа.

2.5.4. Дисциплина коммуникации

Чем шире разнообразие порождаемых социумом ценностей, тем (при выработке единой дисциплины их восприятия) выше гибкость его совокупной реакции на меняющиеся условия существования.

Однако отклонение от единой нормы чаще всего болезненно переживается социальным организмом, и история народов пестрит примерами гражданских конфликтов, в основе которых лежало неодинаковое понимание и разные формы ответа на одни и те же вызовы времени, знаки эпохи.

Одним из них может служить отношение к религиозной ереси. Как правило, она подлежала искоренению, и эта модель социальной реакции становится общей для всех других ее видов. Но необходимо понять: видеть причины противостояний христиан и язычников, католиков и гугенотов, «красных» и «белых», «остроконечников» и «тупоконечников» исключительно в материальных условиях жизни — значит упускать едва ли не самое главное в организации социальной коммуникации. Ведь если последняя – это и есть система жизнеобеспечения и развития социума, то появление противостоящих друг другу норм реакции означает собой начало ее распада. Опасность такого исхода осознавалась еще в библейские времена: «…всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит^⁷¹. При этом стоит отметить, что во все времена библейские иносказания понимались отнюдь не в отвлеченном, не имеющем прямого отношения к социальной действительности, смысле.

Повторим: на уровне отдельно взятого индивида коммуникация — это, еще и тяжелый труд понимания. Правда, ниже будет показано, что неспособность к нему обусловлена не столько собственными качествами индивидов, сколько объективными законами развития всего социума. Но как бы то ни было, отклонение от единой нормы проявляется не только в появлении взаимоисключающих ценностей, но и в (порожденной небрежением ли к труду, объективной ли невозможностью развить собственные таланты…) девиантной форме социальной реакции на информационный посыл.

Таким образом, уже одна перспектива появления неадекватной реакции на «слово» ведет к тому, что неограниченное умножение ценностей начинает противоречить интересам социума. Ведь ее результатом становится порождение несовместимых друг с другом общественных идеалов. Как несовместимы со «спасением» России (Кавказа, Франции, Германии…) призывы к расправе над «инородцами». Как несовместимы с процветанием страны лозунги «Грабь награбленное!». Как несовместимо с гражданским миром физическое уничтожение социально классовых оппонентов. Отсюда и те (часто свирепые) формы подавления, которыми полнятся исторические анналы.

Неспособность системы коммуникации к формированию полноценного коммуниканта (т.е. способного воспринять всю глубину содержания любого информационного посыла) из каждого члена социума, невозможность привить в равной мере всем способность к труду понимания действительных значений всех носящихся в «воздухе» социума знаков имеет своим следствием разрушение самых устоев гражданского общежития. Социум сталкивается с угрозой утраты своей жизнеспособности. Поэтому там, где появляется перспектива неограниченного размножения взаимоисключающих ценностей, любая община, в лице особых институтов, берет на себя функцию идеологического надзора и, шире, общекультурной цензуры. Так, не одни идеологи тоталитарных систем XX столетия, но уже античные авторы говорили о необходимости последней на государственном уровне. Так, в любой, в том числе и в современной, семье родители большей частью следят за тем, что из воздуха культуры впитывают в себя их дети.

Конечно же, сказанное не означает, что собственно значение информационного посыла играет лишь вспомогательную, служебную роль, в то время как главным в строительстве коммуникационной системы остается единство совокупной реакции коммуникантов. Напротив, чем глубже его понимание, тем шире возможности кумулятивного ответа. Но при объективной невозможности сформировать полноценного коммуниканта из каждого своего члена общество делает ставку не на полноту понимания всей глубины смысла, но на воспитание жесткой дисциплины коммуникации. И именно там, где это удается в наибольшей степени, достигаются максимальные результаты.

На протяжении истории формирование единой дисциплины коммуникации проявлялось в том, что основная масса коммуникантов вообще лишалась права на самостоятельную интерпретацию действительного значения «слова». Социум озадачивался тем, чтобы аутентичное содержание культурных ценностей становилось достоянием немногих, и чтобы только они могли определять весь ход коммуникационных процессов. Основная масса коммуникантов должна была им верить и идти вслед за ними.

Разумеется, дело не объясняется одним корыстолюбием господствующих классов и продажностью обслуживающих их «дипломированных лакеев» (выражение Ленина^⁷²) буржуазии, феодала, рабовладельца... Хотя, конечно, не обходится и без этого. Законы выживания больших социальных систем действуют стихийно (где «стихия» служит иносказанием непознанности), и процесс формирования системы коммуникации подчиняется им. Поэтому не сознательно поставленная цель, но скрытое действие еще не познанных нами законов развития целостного социального организма ведет к тому, что в обществе по мере его развития складываются альтернативные культуры. Классическим примером может служить культура социальных «верхов» и культура «низов».

Это проявляется не только в идеологическом отражении классовых интересов, в появлении разного рода политических утопий, моделей «золотого века», но и практически во всех сферах общественной жизни. Воспитанием дисциплины понимания «истины», независимо от цеховой принадлежности, озабочиваются все ее «профессиональные обладатели».

Так, уже в древности жреческие касты начинают следить за тем, чтобы содержание учений оставалось закрытым для непосвященных. Отсюда эзотеpизм (от греч. ezoterik, «внутренний»), знакомый всем культурам. Исторически он обозначал тайноведение, «внутреннюю доктрину» религиозного, философского или иного учения, доступную лишь прошедшим обряды высших посвящений, в отличие от экзотерической, «внешней», изучение которой не только было доступно всем, но и вменялось им в обязанность. Отсюда же и принадлежавшее Ватикану исключительное право трактовать Библию; только Реформация сделала возможным перевод ее на национальные языки и предоставила верующим возможность самостоятельного знакомства с нею. Отсюда же и известный Средним векам запрет на изучении астрологии, алхимии, магии; считалось, что многое в них противоречило устоям веры. В самом деле, Ветхий Завет содержит запреты в отношении оккультных практик, а ряд текстов Нового Завета противостоит проникновению гностической ереси в христианское вероучение. Поэтому ограничение свободы коммуникации и здесь было связано с жизнеобеспечением социума, с сохранением его самоидентификации.

Да и сегодня открыто декларируемые цели далеко не во всем совпадают с действительными устремлениями тех, кто определяет практическую политику социума. Разрыв между действительным («эзотерическим») содержанием «добра» и «зла» во всех сферах общественной жизни и теми («экзотерическими») моделями, которые навязываются средствами массовой коммуникации в каждом ее сегменте, не уменьшается. Однако воспитываемая тысячелетиями дисциплина коммуникации ведет к тому, что, как и раньше, экспертным остается преимущественно то понимание «истины», которое приходит извне.

Разумеется, абсолютных величин такая дисциплина не достигает нигде, но там, где она выше, мобилизационные возможности социума оказываются больше. А следовательно, и более результативным становится его действие — ведь в природе устроено так, что при равных условиях 999 граммов всегда меньше одного килограмма. Именно эта способность к мобилизации всех, включая моральные, ресурсов содружества «цивилизованных» наций проявилась во время информационного обеспечения агрессии против Югославии, Ирака, Ливии, Сирии и так далее. Словом, вполне закономерно, что одним из главенствующих направлений информационной войны становится разрушение этой дисциплины у своего противника, разложение ценностей, формируемых институтами его собственного социума, и внедрения альтернативного их понимания.

2.5.4. Роль религии, искусства, науки

Единая норма ответа на знак в конечном счете предполагает формирование одинаковой поведенческой реакции во всех сферах общественной жизни (в том числе, если не в первую очередь,— в военном строю). Только она может обеспечить максимальную мобилизацию внутренних ресурсов социального организма. И все же дело не ограничивается формами чисто физического действия. Монолитность реакции достигается только там, где вырабатывается единый эмоциональный отклик, устойчивое эстетическое, нравственное, наконец, интеллектуальное (мировоззренческое) отношение к мотивирующим ее коммуникационным посылам.

Таким образом, если конечной целью коммуникационного процесса является собственно действие (и, разумеется, его результат), то первоочередной задачей — внутреннее осознание каждым коммуникантом его необходимости и безальтернативности. Так, в свое время каждому гражданину СССР были знакомы выражения «единственно верный», «единственно научный» и т.п. Однако не следует видеть в «единственно правильном» сплошной негатив. Ведь именно так (опустимся на другой уровень) воспринимаются нами установки спортивного тренера, учителя, инструктора и т.п.

Задаче формирования эмоционального, эстетического, нравственного, интеллектуального отношения подчинена деятельность таких агентов коммуникации, как искусство, философия, религия, наука. Мы уже видели, что некоторые из них начинают играть роль заградительных отрядов от культуры. Но, конечно же, этой ролью их функция не ограничивается.

Рождение любого знака, будь то художественный образ, политическая идея, символ вероисповедания, это не самое главное в их деятельности. Это видно уже из анализа функций, которые выполняются ими.

Так, среди основных назначений искусства выделяют формирование способности:

— воспроизводить действительность по законам красоты;

— познавать ее при помощи художественных образов;

— управлять развитием личности.

К числу ключевых (в контексте социальной коммуникации) функций религии могут быть отнесены:

— мировоззренческая,

— регулятивная и

— интегративная.

Первая наполняет жизнь верующих особым значением и смыслом, вторая ведет к подчинению их поведения определенным ценностным и нравственным установкам, третья состоит в осознании их особой общностью, скрепленной едиными целями, ценностями, нормами. Добавим только, что к разновидности религиозных верований могут быть отнесены и всевозможные политические утопии.

Не трудно заметить, что все эти функции предполагают существование определенного вектора развития общества, ни одна из них немыслима без него. Другими словами, мы вновь убеждаемся в том, что существо социальной коммуникации не может быть понято без обращения к ее единственному субъекту (социуму) и единственной форме его существования. Ведь без заранее заданного направления развития невозможно

— ни пересоздание окружающего мира,

— ни художественное его познание,

— ни формирование личности человека,

— ни осознание смысла его жизни,

— ни подчинение единым ценностям и нормам.

А значит, невозможно и самосохранение целостного общественного организма, лишь «клетками» которого выступают отдельно взятые индивиды. Жизнедеятельность социума обеспечивается только одним — его способностью к адекватной реакции на знаки времени, фиксирующие изменения условий существования. В свою очередь, эта реакция предполагает необходимость управления и собственной адаптацией к ним, и течением самих перемен.

Таким образом, речь идет не об абстрактном «развитии», но о направленном движении всей системы «организм—среда», о подчинении его определенным целям и ценностям.

О необходимости определения вектора развития говорят и функции науки: мировоззренческой, технологической, в которой она предстает как непосредственная производительная сила, наконец, рационализации человеческой деятельности.

Строго говоря, именно в определении генерального вектора движения и подчинении ему всех социальных сил и состоит главная задача власти на всех ступенях и гранях (политической, экономической, культурной) ее организации. Ведь понятно, что недостижимость абсолютной дисциплины коммуникации имеет следствием известные различия политических позиций, верований, социальных предпочтений, культурных уровней, вкусов, предрассудков, заблуждений… Все это, в свою очередь, ведет к бесконечному умножению искомых ориентиров движения. При этом ни одна социальная сила не обладает монополией на действительное знание окончательной цели общего бытия. Отсюда и возникает необходимость «возведения в закон» (выражение Маркса: «ваше право есть лишь возведенная в закон воля вашего класса^⁷³) воли одной из них и принуждения к нему всех остальных.

Между тем известно, что можно заставить отдельно взятого человека подчиниться тем или иным ценностям и нормам, но поведенческая реакция больших групп, которая не собирает воедино эмоциональный, нравственный, интеллектуальный порыв всех принуждаемых, никогда не достигнет нужной степени эффективности. Более того, чисто механическое подчинение сообщаемому извне посылу, который не подкрепляется внутренним убеждением и верой, способно нанести вред делу.

Вкратце подытоживая сказанное, можно утверждать: задача коммуникации ни в коем случае не ограничивается простым доведением информации до тех, кому предстоит исполнять содержащиеся в ней указания, требования, пожелания. Она состоит, прежде всего, в том, чтобы обеспечить единое отношение к ним. Отсюда и то, замеченное выше обстоятельство, что центральная власть всегда окружала себя теми, кто способен подчинять себе чувства и умы подданных: служителей веры, писателей, художников, философов, ибо: «…главам республики или царства надобно сохранять основы поддерживающей их религии. Поступая так, им будет легко сохранить государство <�…> добрым и единым. Им надлежит поощрять и умножать все, что возникает на благо религии, даже если сами они считают явления эти обманом и ложью. И им следует поступать так тем ревностнее, чем более рассудительными людьми они являются и чем более они сильны в познании природы»^⁷⁴.

А следовательно, наука, философия, религия, искусства — это не просто знаковые системы, вводящие человека в те или иные измерения действительности. Они всегда подчинены решению первоочередной задачи социальной коммуникации — максимальной мобилизации внутренних ресурсов совокупного социального организма путем формирования единого эмоционального отклика, устойчивого эстетического, нравственного, наконец, мировоззренческого отношение к содержанию коммуникационного посыла. Только внутреннее осознание необходимости и безальтернативности собственно поведенческой реакции делает ее предельно эффективной.
Разумеется, ни один социум не способен обеспечить абсолютную дисциплину коммуникации, а значит, и сформировать безусловно разделяемую всеми систему ценностей. Действительность такова, что практически любая из порождаемых им всегда существует в окружении альтернативных идеалов. К тому же не каждая из тех, которые принимаются большинством общества, понимается всеми одинаково. Поэтому всегда существует противостояние, борьба идей. А значит, господствующая система ценностей — это своего рода результирующая, которая образуется по законам сложения социальных сил.

Вместе с тем уже сам факт существования альтернативных ценностей означает, что задача формирования единой реакции на ключевые из них — тем более актуальна для любого социума. Поэтому в ее разрешении важна роль не только науки, философии, религии, искусства, но и всей системы надзорно-контрольных органов и органов принуждения, т.е. всего того, что в традиции политической мысли сливается с пониманием государства как «машины для угнетения одного класса другим…»^⁷⁵