«МОЯ КАЗАНЬ, МОЙ АЛЕКСАНДР ПУШКИН»
Д.В. Ильенко
Казань, гимназия №125, 9 «В» класс
Сочинение…Сочинение! В классе тишина. Все погрузились в прошлое и роются в своих головах, не зная, за что зацепиться. Самое трудное - начать. Но, как говорят умные люди, начинать надо с начала.
Я люблю свой город. Я люблю свой город, но не как совсем европейский город, как о Казани частенько любит говорить наш мэр. А город, в котором я родилась и живу, где живут мои родители и друзья, где впервые услышала самые заветные для любой девчонки слова. Когда на спины домов опускается вечер и мой город стоит на берегу среди сумерек, раскачивающихся на гамаке проводов, я тоже стою перед ним. А он прислоняет ко мне свою горячую усталую голову, и я глажу его по сутулым плечам больших и маленьких мостов, а мои руки переплетаются с его пальцами-антеннами, и мы прощаемся до завтра. Я иду спать, а он еще долго не засыпает всеми своими окнами. Ночью я слышу, как он вздрагивает во сне от звуков, наполняющих его сердце, такое доброе и большое.
Какой увидел Пушкин Казань? Увидел ли он его за эти два дня и три ночи? Сумел ли проникнуться красотой узких деревянных улочек и величественных соборов? Отвечу утвердительно. Им, великим, не нужно много времени, чтобы постичь окружающее. У поэта глаза, как у стрекозы, во все стороны видят. Так и представляется, как он задрал голову, придерживая котелок, на башню Сююмбике… а вот, от души наговорившись, провожает друга Евгения (Баратынского) в его имение .Нет-нет, с ним он поехать никак не может ,даже на день –другой… у него планы… его уже ждут в Оренбурге… уже посланы с нарочным письма… Обнялись два славных поэта и расстались, как оказалось, навсегда. В каждом миге таким казанских встреч-намек и разгадка и… ангел за правым плечом. Конечно, видел он и базар за Булаком и мостики через него. И гимназию видел. Ее он не мог не посмотреть, ведь в ней учился Державин, бунтарский дух которого так был близок поэту. Об этой гимназии много приходилось слышать. И мимо Гостиного двора то и дело пробегать. И к дому Фукса дорожка известная. Что ж, выходит и я причастна ко всему этому неким образом. Конечно, причастна. Жаль, конечно, что родилась я ровно через двести лет после рождения Александра Сергеевича.
Однажды я увидела сочинение на тему: «Образ Татьяны Лариной». В конце стояла отметка и рукой учителя написано замечание, что образ раскрыт неправильно. А как правильно? И может ли он вообще быть правильным или неправильным? Я уже давно поняла, что литература не наука (можете со мной поспорить) а искусство, и образ Татьяны – не теорема Пифагора. С ним никто не спорит. Он убеждает всех своей четкой математической логикой. Но она бессильна там, где речь идет об образах художественных. Там все определяется своими собственными ощущениям, своими собственными представлениями о красоте, Моцарт умер двести лет тому назад, но величайшие музыканты мира до сих пор спорят о его музыке. Там, где одни видят лучезарность и жизнерадостность, другие ощущают трагизм и скорбь. И, наверное, каждый прав. У каждого свой Моцарт, своя Татьяна, свой Онегин и свой Пушкин. Я думаю, что это замечательно, потому что и у меня только мой Пушкин. Это все, что вокруг меня. Мы едем с друзьями кататься на лыжах. Деревья в шапках снега, мягким ковром повсюду лежит снег, внизу синеет речка:
И вот сама
Пришла волшебница - зима.
Пришла, рассыпалась клоками,
Повисла на ветвях дубов,
Легла волнистыми коврами
Среди полей, вокруг холмов.
Я вхожу в осенний лес. Какие яркие краски увядающей природы! И здесь Пушкин:
Роняет лес багряный свой убор.
Все знают, что осень была у поэта самым любимым временем года, потому что писалось легко:
Унылая пора, очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса,
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и золото одетые леса.
Так влюбляешься в Пушкина, влюбляешься в его зиму и в его осень. И это, наверное, правильно. Луч света пробирается через кроны деревьев - и это Пушкин. Ручей бежит на дне оврага, пахнет душистым сеном у бабушки в деревне – и это тоже Пушкин. Кажется, что его стихи обо всем, что окружает нас, что, попадая на бумагу, они превращаются в звуки, в свет, в запахи. Оживает любимый поэт и садится на коня, едет в Тригорское. На берегу Сироти среди большой толпы ожидающих увидит он печальную Анну Вульф, которая первая заметила поднимающуюся на дороге пыль и славного всадника. Лукаво улыбнется молоденькая генеральша Анна Керн и проплывет, как чудное мгновение. В одном из писем к В.Ф. Вяземскому поэт напишет: «Моя женитьба на Натали (это, я замечу, моя сто тринадцатая любовь) решена». Сто тринадцатая любовь. Услышала бы об этом моя бабушка. Все легкомыслие современной молодежи померкло бы сразу. Но, может быть, и не сто тринадцатая, может быть, это шутка. Но, наверное, главное не в том, сколько раз человек влюблялся, а в том, как. Если все, как у Александра Сергеевича, когда каждый женский образ стоит на пьедестале восхищения, преклонения, поэзии, всего возвышенного, то все остальное не имеет значения. Может быть, я наивна. Может быть… Но каждая строчка, как солнечный луч, как щит против сегодняшней пошлости, цинизма, против низости и предательства. Это неправда, что Пушкин был убит на дуэли Дантесом. Это Дантес был убит, а Пушкин жив. И будет жить вечно, пока сверкает снег, пока падают листья, пока человек способен любить и ненавидеть, смеяться и плакать, а еще бороться и искать.
Казанский, по-северному серенький день. Я вспоминаю себя в зимнюю слякоть и дождь (поздняя осень) и себя, мерзнущую на набережной рядом с тарелкой любимого цирка. Валит какой-то театральный густой снег, другого берега вообще не видно. Только острые шпили Кул Шариф «протыкают» этот серый туман с белыми, несущимися в черные воды хлопьями снега. Я художник (пока учусь в художественной школе) и рисую этот город. Каждый свободный день несусь в центр и рисую, рисую, пока еще не совсем исчезли кусочки старого города. Порой ловлю себя на мысли, что так бы и ходила все время, ибо на этот город невозможно наглядеться. Мерзну и жду, пока кончится этот снег и бегу к дому, где когда-то провел свою юность Лев Толстой. Там влезу в беседку и буду рисовать и этот день, и людей, и дом великого писателя, на который, вроде, наконец, обратили внимание. Мимо ходят старушки с внуками и с ужасом смотрят на меня, а малыши - с любопытством. Уже темнеет, я спешу к остановке. Пробегаю мимо памятника Пушкину и не могу не остановиться. На плечах у него белые хлопья снега - зима одевает на поэта свои эполеты, заслужил. От одного взгляда светлеет душа, правда, почему-то какой-то светлой грустью. Если мне грустно, я вспоминаю черные воды Казанки и величественный Кул-Шариф, и горбатые мостики через Булак, и лик задумчивого поэта, с улыбкой глядящего на спешащих куда-то казанцев.
Это - вечное.
|
