Книга выдающегося польского поэта и мыслителя Чеслава Милоша «Порабощенный разум»




Скачать 3.62 Mb.
Название Книга выдающегося польского поэта и мыслителя Чеслава Милоша «Порабощенный разум»
страница 1/23
Дата публикации 12.05.2014
Размер 3.62 Mb.
Тип Книга
literature-edu.ru > Военное дело > Книга
  1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   23

Чеслав Милош

Порабощенный разум



http://krotov.info/lib_sec/13_m/il/osh_2.htm

«Порабощенный разум»: Алетейя; СПб.; 2003

ISBN 5-89329-577-3

Аннотация



Книга выдающегося польского поэта и мыслителя Чеслава Милоша «Порабощенный разум» — задолго до присуждения Милошу Нобелевской премии по литературе (1980) — сделала его имя широко известным в странах Запада.

Милош написал эту книгу в эмиграции. В 1953 г. она вышла в Париже на польском и французском языках, в том же году появилось немецкое издание и несколько англоязычных (в Лондоне, в Нью-Йорке, в Торонто), вскоре — итальянское, шведское и другие. В Польшу книга долгие годы провозилась контрабандой, читалась тайком, печаталась в польском самиздате.

Перестав быть сенсацией на Западе и запретным плодом у нас на Востоке, книга стала классикой политической и философской публицистики. Название, тема, жанр и стиль книги соотнесены с традициями Свифта, Монтескье, Вольтера, с традициями XVIII века, Века Разума. Милош называет свою книгу трактатом, точнее — это трактат-памфлет. Глубина мысли сочетается с блеском остроумия.

В центре внимания Милоша — судьба интеллектуалов, особенно писателей, в XX веке, веке тоталитаризма, веке огромного психического давления на людей мыслящих. Книга трактует об этом на примере ситуации восточноевропейских интеллектуалов, подвергнутых давлению тоталитарной идеологии.

Судьба книги, жадно читавшейся в последующие пятьдесят лет в самых разных странах, показала, что интерес к этой книге не ослабевает.

О Милоше и об этой его книге



В творчестве выдающегося польского поэта и мыслителя Чеслава Милоша трактат-памфлет «Порабощенный разум» стоит особняком. Но именно эта книга — задолго до присуждения Милошу Нобелевской премии по литературе (1980) — сделала его имя известным в странах Запада.

Книга вышла в 1953 году в Париже на польском и французском языках, в том же году появилось немецкое издание и несколько англоязычных (в Лондоне, в Нью-Йорке, в Торонто), чуть позже — испанское, итальянское, шведское.

Чеслав Милош публиковался как поэт с девятнадцати лет. Ко времени написания «Порабощенного разума» он был автором трех книг стихов, уже вторая обратила на него внимание всей польской литературной среды, третья сделала его одним из самых влиятельных польских поэтов, четвертая книга стихов вышла в эмиграции одновременно с «Порабощенным разумом», в том же 1953 году.

Впрочем, с самого начала ему было мало только поэзии. Уже в студенческие годы наряду со стихами он публиковал статьи, а впоследствии писал, кроме стихов, книги эссе и прозы, книги мемуарные, философские, историко-литературные, исторические. Он хотел охватить все содержание и всю сложность своего столетия. А столетие ему досталось содержательное и сложное. Личным опытом Милоша стал весь исторический опыт века, «собеседником» которого он был.

В 1951 году, когда он начал писать «Порабощенный разум», Милошу было сорок лет. Он родился в 1911 году в Ковенской губернии в польскоязычной дворянской семье литовского происхождения, в усадьбе Шетейне, принадлежавшей родителям его матери. Дед по отцу был участником восстания 1863 года. Адъютант Зыгмунта Сераковского, казненного усмирителем восстания Муравьевым-«Вешателем», дед Милоша чудом избежал виселицы: русские старообрядцы из соседней деревни пошли на клятвопреступление, поклявшись, что их сосед за все время восстания не покидал своей усадьбы. Отец Милоша, выпускник Рижского политехнического института, инженер по строительству мостов и дорог, в 1913 году работал в Сибири (и семья выезжала в Красноярск вместе с ним), а с начала войны в 1914 был мобилизован и работал в прифронтовой полосе, семья его сопровождала. Ребенком Милош видел Первую мировую войну, революцию в России (какое-то время семья жила в Ржеве, потом в Юрьеве, теперешнем Тарту). В 1918 Польша и Литва провозглашают свою независимость, в июне 1918 Милоши возвращаются в Литву.

Милош говорил о Литве в своей Нобелевской речи: «Прекрасно родиться в малой стране, где природа человечна и соразмерна человеку, где на протяжении столетий сосуществовали друг с другом разные языки и разные религии. Я имею в виду Литву, землю мифов и поэзии. И хотя моя семья уже с XVI века пользовалась польским языком, как многие семьи в Финляндии шведским, а в Ирландии английским, и в итоге я польский, а не литовский поэт, но пейзажи, а может быть, и духи Литвы никогда меня не покидали. Прекрасно слышать с детства слова латинского богослужения, переводить в школе Овидия, учиться католической догматике и апологетике. Благословен тот, кому дан был судьбой в школьные и университетские годы такой город, каким был Вильно, город причудливый, город барочной, итальянской архитектуры, перенесенный в северные леса, город, где история запечатлена в каждом камне, город сорока католических костелов, но и множества синагог, евреи в те времена называли его Иерусалимом севера. Только став университетским преподавателем в Америке, я понял, как много вошло в меня из самых стен нашего старого университета, из запомнившихся формул римского права, из истории и литературы давней Польши, которая удивляет молодых американцев своими особенностями: добродушной анархией, разоруживающим яростные споры юмором, чувством органической общности, недоверием ко всякой централизованной власти».

Концовка этого большого периода ритмизованной ораторской прозы свидетельствует, что «политическим писателем» Милоша считали не напрасно. Но весь этот фрагмент о земле мифов и поэзии, об Овидии, об архитектуре Вильно написан поэтом. Литве и городу Вильно посвящены сотни строк стихотворений и поэм Милоша, сотни страниц его прозы и эссеистики. И хотя первая книга прозы Милоша — «Порабощенный разум» — была книгой политической, была политическим трактатом-памфлетом, но и в этой книге в главе «Балты» он вспоминает Литву, а в главе «Гамма — или Раб истории», говоря о своих однокашниках, не преминул вспомнить Вильно и живописные окрестности любимого города.

Во многих своих книгах Милош пишет о давнем польско-литовском государстве, именовавшем себя Речью Посполитой Обоих Народов. Но не всегда отношения народов складываются идиллически. Почти сразу после обретения Польшей и Литвой независимости, в 1919 году, вспыхнула польско-литовская война. Отец Милоша увез свою семью в Польшу; к повозке, на которой они ехали, пересекая линию фронта, пристреливался бронепоезд, бронепоезд был польский, обстреливали его литовцы, и, отстреливаясь, он бил по Милошам, по «своим». Впрочем, что значит «свои»? Самоопределение — даже для одного человека — дело иной раз не простое. Милош определит себя как польский поэт литовского происхождения. Теперь о «нобелизированном» поэте Милоше спорят не семь городов, как о старике Гомере, а две страны: в 1994 польский президент Лех Валенса вручил Милошу орден Белого Орла, в 1995 литовский президент Альгирдас Бразаускас вручил ему орден Великого Князя Гедимина. А в 1920-х годах, как вспоминал Милош, его мать, перебравшись с мужем в Польшу, сохраняла, однако, и литовский паспорт и летом посещала усадьбу Шетейне в Литве, а поскольку Литва и Польша с 1919 до 1938 не имели дипломатических отношений, было два способа: либо окружной, через Латвию, либо прямой, но опасный: с хорошим проводником через приграничные леса; в эти свои опасные экспедиции мать брала с собой и старшего сына, Чеслава.

С 1921 года Милош учился в польском Вильно в польской гимназии. В его мемуарной книге «Родная Европа» (1958) гимназическим годам посвящена глава «Католическое воспитание»: Милош пишет, что в гимназии, где он учился, значение ксендза-префекта «не очень отличалось от того, какое получил позже в школах Центральной и Восточной Европы преподаватель марксизма-ленинизма». По этой фразе легко догадаться, что с ксендзом-префектом гимназист Милош вел войну. Ксендз считал его атеистом, но ошибался: Милош, по его признанию, был натурой глубоко религиозной, только со склонностью к анархизму, бунтарству, еретичеству.

Таким воспитала его польская культура, в которой он вырос и о которой впоследствии рассказывал в своих книгах всему миру, чтобы мир эту культуру знал. В 1969-м Милош начинал свою «Историю польской литературы» (на английском языке, стало быть, для англоязычных студентов и любознательных людей) утверждением об огромной роли «еретических», вольнодумных элементов в польской культуре. Польша XVI и первой половины XVII века, «государство без костров», как с гордостью пишут польские историки, была, по словам Милоша, «раем для еретиков». «…И несмотря на последующие победы Контрреформации, наследие интеллектуального бунтарства никогда не было утрачено, публицисты Просвещения и демократы девятнадцатого века передали его либеральной интеллигенции нашего времени. Любопытная дихотомия наблюдается более или менее постоянно в польской словесности, а именно эмоциональный морализм, очевидным образом вскормленный сильными остатками христианской этики, сосуществовал с антиклерикализмом и крайним скептицизмом в отношении любых догм (религиозных и политических)».

Здесь, конечно, не только концепция истории польской культуры, здесь и личное кредо. И личная исповедь, самоанализ писателя-психолога. С присущим ему упрямством и чувством противоречия Милош постоянно тычет в лицо читателю свою «неправоверность». Он ищет полноту истины. Ищет в диалоге со многими верами, философиями, концепциями нашего столетия и предыдущих столетий. Подобно Владимиру Соловьеву, полагавшему, что ни православие, ни католицизм, ни протестантство не обладают всей христианской истиной, всей ее полнотой, Милош не признает монополии какой-либо из ветвей христианства. Родившийся на границе Рима и Византии, он с большим интересом относится и к православию; вспоминая, как зимой 1916/1917 года он играл в России со своим товарищем Павлушкой, «сыном бородатого старовера Абрама», Милош тут же шокирует своего католического читателя такой декларацией: «библейский Авраам всегда потом выглядел для меня именно так, не иначе».

Еще гимназистом Милош открыл для себя Августина, позже стал читателем Фомы Аквинского, в семидесятых годах, будучи профессором славянских литератур в Беркли, изучил древнегреческий и древнееврейский, чтобы переводить книги Ветхого и Нового Заветов.

Но в студенческие годы он читал и совсем другие книги.

С 1929 он учился на юридическом факультете Виленского университета.

Писал стихи. Дебютировал в 1931 в университетском журнале «Alma Mater Vilnensis». Был одним из организаторов, вожаков, теоретиков студенческой поэтической группы «Жагары». «Жагары» — диалектное слово, означающее либо хворост для разжигания костра, либо головешки от костра недогоревшего. Группа «Жагары» была и тем и другим: продолжала линию польского авангарда двадцатых годов и начинала что-то новое, молодых поэтов рубежа тридцатых в Польше называли Вторым авангардом. В 1931–1934 группа выпускала журнал «Жагары», где публиковались стихи и статьи Милоша и его товарищей.

В это время в кругу сверстников Милоша «споры о значении метафоры в поэзии уступили место, — как он вспоминает, — дискуссиям о теориях Жоржа Сореля, потом пришел Маркс и Ленин»; молодым стихотворцам свойственны были «жажда славы и желание переделать мир». Мир — и в Польше, и за ее пределами — был таков, что вызывал у молодых естественное желание его переделать. Мировой экономический кризис 1929–1933 гг. жесточайшим образом разразился и в Польше, где к тому же все жестче становится диктатура Пилсудского («Он назначал своих любимых офицеров на высшие должности и таким образом проложил дорогу для военной хунты», — напишет Милош много лет спустя). В соседней Германии вот-вот придет к власти Гитлер. Англичанин Оруэлл писал впоследствии: «Примерно с 1930 года мир не представляет никаких аргументов для оптимизма. Вокруг только ложь, жестокость, невежество, сплетающиеся в тугой узел, а за нашими сегодняшними бедами уже вырисовываются куда большие несчастья» (пер. А. Зверева. Вопросы философии. 1990. № 10).

Вторая книга стихов Милоша «Три зимы» (1936) — пророчество грядущих несчастий (Польши? Европы? Вселенной?). Милоша называли «катастрофистом», и он был им. Но в первой книге его стихов — «Поэме о застывшем времени» (1933) — катастрофистские видения переплетаются с поэзией социального протеста. Милош-студент был «марксистствующим».

Как сочетал он марксизм и религиозность? Но ведь марксизм давал новую пищу его религиозности. «Коммунистические революции имеют корни в метафизике», — писал Милош впоследствии. Так что молодой искатель истины мог сочетать марксизм с чтением Августина. Учтем еще и то, что Августин — бывший манихеец, и Милош вычитывал в Августине не только августинизм, но и манихейство. Манихейство видело мир вечной ареной борьбы добра и зла. Пораженный всеприсутствием и могуществом зла в мире, молодой Милош потянулся к марксизму в ощущении, что марксизм борется против зла, борется за угнетенных, униженных, обездоленных.

В автобиографии и в других текстах Милош называет и другие причины. Марксизм давал ощущение смысла истории (как давал Августин своим современникам), а иначе она казалась не имеющей смысла. Выбрать одну из крайних позиций заставляла и сама поляризованность польского общества. «Драма столетия, — писал Милош в 1954, вспоминая о 30-х годах, но имея ввиду и более широкую перспективу, — заключается в том, что есть два рода людей, крепко сидящих в седле: красные и черные». «Черные», то есть националисты, подозревали в марксизме — и тем самым толкали к нему — всех, кто не принимал лозунг: «Бог и Отчизна!» (а Милош — не принимал). Наконец, лично Милошу импонировала та антидогматичность, которую он видел тогда в марксизме (и которая в молодом Марксе, действительно, есть). Милош-студент был очарован, — как он вспоминает, — «ядовитостью задаваемых вопросов, всегда стремившихся сокрушить в прах высокопарные фразы. Еще будучи вне орбиты марксизма, мы уже пользовались его сарказмами как методом».

Антидогматичность, присущая Милошу, толкнула его к марксистам, она же его от них и оттолкнула, едва он осознал догматизм и своих товарищей, и свой собственный. Очнулся он довольно скоро. Осудил и обрек на забвение свою первую книгу стихов и свои тогдашние статьи. В польскую компартию (тогда нелегальную) Милош не вступил, в социалистическую тоже, к процессу виленской марксистской молодежи в 1936 привлечен не был. И все же глава «Марксизм» стоит в его автобиографической книге «Родная Европа» вслед за главой «Католическое воспитание» — не случайно, марксизм его юности — это не эпизод. «…„Марксистский опыт“ — в конечном счете, очень сложный — как нельзя более был мне нужен, и редко мне удается найти общий язык с людьми, которые сами через это не прошли». (С Достоевским, прошедшим в молодости через схожий опыт кружка петрашевцев, Милош «общий язык» находит; он даже читал иногда в своем Калифорнийском университете в Беркли курс о Достоевском.) Польский исследователь Ежи Квятковский, анализируя раннее творчество Милоша, справедливо заключает, что уже в первой книге стихов, в ранних статьях, в тогдашнем опыте «рождается поэзия, выражающая проблемы человеческой общности: группы — поколения — нации — эпохи».

Другое дело, что Милош — и тогда, и позже — уходил от давления, противостоял давлению всех этих общностей, будь то поэтическая группа, поколение с его поколенческими догмами, нация или даже эпоха. (Что касается «эпохи», он скажет так: «Чтобы быть историчным, надо быть надисторичным. Но, будучи перевернутой, эта фраза тоже верна: не увидит перспективы веков тот, кто не сидит прочно в своем времени».) Он уходил, убегал, спасая свое «я», свою личность, свою свободу поэта.

В элегии, написанной много лет спустя, вспоминая своих студенческих товарищей, он с горечью размышляет:
…Кто был поумнее, тот выбирал доктрины,

В которых светились, мерцая, дьявольские гнилушки.

Кто был посердечнее, тот увлекся любовью к людям.

Кто искал прекрасного, заработал камень на камне.

Так отплачивал век наш тем, кто поверил

Его отчаянию и его надежде…
И все же не верить отчаянию и надежде людей Милош тоже не может. Эти два слова — «отчаяние» и «надежда» — именно вместе, в их противоположности и в их неразрывном сочетании — мелькнут и в «Порабощенном разуме».

Вновь и вновь будет метаться Милош между «любовью к людям», необходимостью солидарности с людьми, служения людям и необходимостью быть самим собой. Здесь одна из антиномий художника, мучительная, неизбывная.

Иногда сама судьба помогала Милошу. По окончании университета молодой поэт получил стипендию и зиму 1934/1935 года провел в Париже.

Впервые он побывал в Париже — очень коротко — летом 1931, когда совершил с двумя однокашниками путешествие по Европе — где на лодке по рекам, где пешком, где на поезде; в Париже они ночевали в ночлежном доме Армии спасения, но Париж повидали. А Милош навестил тогда и своего дальнего родственника французского поэта Оскара Милоша, с тех пор они переписывались. В 1934 младший Милош посещал старшего в литовском посольстве, где тот — некогда первый представитель независимой Литвы во Франции — продолжал оставаться дипломатом высокого ранга, скорее уже почетным. Визиты в литовское посольство Чеслав Милош должен был, конечно, скрывать от знакомых поляков и от польского посольства, где он изредка тоже бывал (и где культурным атташе был известный поэт Ян Лехонь); Литва продолжала считаться «враждебным» Польше государством. Оскар Милош, уроженец земель давней польско-литовской Речи Посполитой, определился как «французский поэт литовского происхождения» и как рьяный защитник интересов обретшей независимость Литвы. Литве такой защитник в парижском, а стало быть, в международном мнении был весьма и весьма нужен. С легкой иронией, но и с уважением Чеслав Милош пишет, что политические статьи Оскара Милоша составили тринадцатый том полного собрания его сочинений, изданный в 1990 в Париже. О переводах же и изданиях поэзии Оскара Милоша и его философских писаний заботился Чеслав Милош: некоторые стихи Оскара Милоша он перевел впоследствии на английский, а одно стихотворение в своем польском переводе еще в 1936 включил в свою вторую книгу стихов.

В Париже середины 1930-х Милош посещал курсы совершенствования французского языка, лекции о философии Фомы Аквинского в Католическом институте. Но главными уроками для него как поэта были беседы с Оскаром Милошем. Тот учил младшего родственника не поддаваться соблазнам парижской «современности», равняться на подлинную культуру (Библия, Данте, «Фауст»). Сам он стихов уже не писал, занят был толкованием Библии и разгадыванием будущего. Он считал, как рассказывает Чеслав Милош, что «…мы вступаем уже в Апокалипсис св. Иоанна. Предсказывал, что вскоре начнется война Рыжего Коня. Начнется она с Польши, точнее, с того Коридора, в котором поляки построили порт Гдыня…».

Рыжий Конь промелькнет много лет спустя в поздних стихах Чеслава Милоша, а в его апокалиптических стихотворениях-видениях 30-х годов движутся не один и не четыре всадника из шестой главы Откровения Иоанна, а «тьмы тем» «конного войска» из девятой главы той же книги (впрочем, в других стихах-пророчествах Милоша преобладали танки и авиация). Эти апокалиптические конные кошмары Милоша станут поэтикой следующего поколения молодых польских поэтов. Почти все они погибнут — на улицах оккупированной Варшавы, в концлагерях, на баррикадах Варшавского восстания. В Милоше эти молодые поэты видели пророка и предтечу. Но сам он в годы оккупации — вопреки апокалиптической реальности — потребует от поэзии, прежде всего от собственной, ясности и трезвости.

Ясность, трезвость, точность анализа отличают и его статьи последних предвоенных лет. Такова статья «Нисхождение на землю» (1938). Вся статья — буквально крик отчаяния, но ясность видения — удивительная: «…буйно разрослись языческие верования, находя свое крайнее выражение в националистических и коммунистических тоталитаризмах. Нерасчленимая человеческая магма, материал, из которого коварные руки выкраивают по своей воле самые чудовищные образцы; миллионы, повторяющие одно слово, название своей страны, своей расы, имя вождя или другой лозунг… Кары, ссылки, концентрационные лагеря обрушиваются, армии шпиков следят — как бы кто не вырвался за изгородь колючих кустов, подстригаемых ножницами садовников».

Под «языческими верованиями» Милош подразумевал здесь и культ вождя, и другие примитивные, «племенные», стадные идеи толпы. Но германский национализм, угрозу которого всем существом ощущал Милош, сознательно рядился в языческие формы — древнегерманские, древнегреческие, древнеримские.
…Закрой окно, там идут Юноны германцев

И прыгают в реки мои, сонные тони тревожа… —
эти строки Милоша, написанные в 1935-м, были напечатаны в одном из варшавских еженедельников летом 1939-го. Накануне.

По возвращении из Парижа Милош в 1936 работает в редакции виленского радио. В Вильно вышла и его вторая книга стихов, принесшая ему признание в польской литературной среде. Но из Вильно Милошу пришлось уехать. Виленский воевода счел, что Милош слишком много места на виленском радио уделяет национальным меньшинствам: виленским евреям и виленскому белорусскому хору (кстати, и литовцы в польском Вильно тоже были меньшинством, с некоторыми из них Милош дружил) и потребовал увольнения молодого редактора. Впрочем, в центральной варшавской редакции Польского радио оскорбились самоуправством местного начальства и Милоша перевели в варшавскую редакцию, где в 1937–1939 он и работает.

1 сентября 1939 на польские города посыпались немецкие бомбы. Началась Вторая мировая война. В сентябре 1939 Милош пересек румынскую границу, добрался до Бухареста, где получил с помощью литовских друзей так называемый «нансеновский» паспорт (для людей без гражданства) и в начале 1940 проехал через Украину и Белоруссию в еще независимую Литву. (Эпизод на одной из станций по дороге он рассказывает в «Порабощенном разуме», в главе «Балты».) В Вильнюсе, только что ставшем столицей Литвы, Милош получил — как уроженец Ковенщины — уже литовский паспорт, в который, правда, вписали его национальность: «поляк».

В июне 1940 в Вильнюс вошли танки Сталина. В июле Милош пробирается из Литвы в оккупированную гитлеровцами Варшаву. На пути в Варшаву нужно было пересечь две границы: советско-германскую, а затем, перебравшись через немецкую Восточную Пруссию, границу германского Рейха и Генерального Губернаторства, то есть оккупированной немцами Польши. Риск был огромный. Но с мыслью о возвращении в Варшаву Милош носился уже давно, «по личным соображениям». В Варшаве осталась Янина Длуская. Она станет его женой, матерью двух его сыновей. Август 1939, накануне войны, они провели вместе, в лесах вблизи Барановичей. Сентябрь разделил их. Вызволить Янину из Варшавы в независимую Литву не удалось, а тут и Литва перестала быть независимой. Как писал позже Милош, ему казалось, что «Гитлер — надолго, а Сталин — навсегда». Возвращение в Варшаву позволило Милошу увидеть и пережить важнейшие — для польского поэта — события Второй мировой войны. «Я, на самом деле, не знал, что я возвращаюсь, чтобы пережить, чтобы увидеть и иметь возможность осуществить свое писательское предназначение».

Уже в сентябре 1940 Милош публикует в Варшаве подпольно, под псевдонимом Ян Сыруц, книжку «Стихи». Книжку напечатали в количестве 46 экземпляров и переплели Янина Длуская и Ежи Анджеевский. Это была первая поэтическая публикация подпольной Варшавы. В 1941–1944 Милош и Анджеевский — организаторы конспиративной литературной жизни Варшавы: подпольные книги, подпольные журналы, подпольные литературные вечера, подпольные конкурсы. В 1942 в Варшаве вышла составленная Милошем, Анджеевским и поэтом Ежи Загурским (давним товарищем Милоша по студенческой виленской группе «Жагары») антология «Непокоренная песнь. Польская поэзия военного времени», книга была издана — вопреки временам — большим тиражом и на хорошей бумаге. Вся интеллектуальная и культурная жизнь Варшавы в годы оккупации происходила вопреки. Милош в годы войны — вопреки — много читает. Он служит посыльным в одной из варшавских библиотек; кстати сказать, в условиях библиотеки удобно было прятать среди книг «нелегальщину». В 1942 Милош переводит книгу Жака Маритена «Дорогами поражения», о крахе Франции, изданную за океаном и чудом попавшую в Варшаву; перевод издается подпольно. В 1942-43 Милош пишет — вопреки — целую книгу эссе о литературе: о польской и мировой; эти эссе будут появляться в его послевоенных книгах. Очень многое нужно было осмыслить и переосмыслить. До 1942 Милош и Анджеевский жили вместе, беседовали, спорили; с 1942 они жили в разных концах города и решили обмениваться письмами-размышлениями; письма они вручали друг другу, встречаясь в кафе в центре города. Письма сохранились и были опубликованы в 1996; это удивительный документ работы мысли, ясности рассудка, трезвости суждений в условиях, наименее для этого подходящих. В годы оккупации Милош изучает английский язык, переводит поэму Элиота «Бесплодная земля» и — вопреки запредельному трагизму происходящего — комедию Шекспира «Как вам это понравится»; в послевоенные годы эта комедия в переводе Милоша шла на польских сценах.

Интенсивнейшим образом в эти годы работал Милош-поэт; книга его стихов военных лет «Спасение» выйдет в 1945, сразу по окончании войны, и станет событием литературной жизни.

После разгрома Варшавского восстания осенью 1944 Чеслав Милош и его жена Янина, как большинство жителей Варшавы, оказались в лагере под Варшавой, откуда им удалось бежать. Они укрылись в деревне, а затем перебрались к знакомым в окрестностях Кракова. В начале 1945 Милоши жили в Кракове. Весной 1945 Милош и Анджеевский пишут сценарий фильма и в связи с этим едут в Варшаву — об этой поездке рассказывается в одной из глав «Порабощенного разума». В течение 1945 Милош публикует множество статей в выходящей в Кракове газете «Дзенник польски».

«В Польше произошла встреча европейского поэта с адом XX века и не с первым, а с очень глубоким кругом ада», — скажет Милош сорок лет спустя, в своих гарвардских лекциях о поэзии, говоря о годах Второй мировой войны. Многие польские поэты обратились тогда к наследию польского романтизма, но, по мнению Милоша, такие попытки оказались беспомощны. Перед лицом событий столь страшных пафос был неуместен. Нужна была совсем другая поэтика. Милош в своих стихах военных лет сдержан и даже ироничен. Он обращается к опыту доромантической, домицкевичевской польской поэзии, к поэтикам эпохи классицизма, к стилям мысли эпохи Просвещения, Века Разума.

Размышляя о будущем польской поэзии, об ее обновлении после войны, Милош хочет расширить кругозор польской поэзии, традиционно ориентированной на французскую, хочет познакомить поляков с поэзией английской. Он предлагает в 1945 краковскому издательству проект антологии английской поэзии и в том же году переводит для нее Мильтона, Вордсворта, Браунинга…

В конце 1945 Чеслава Милоша, с его новоприобретенным знанием английского языка и давней, относящейся к началу 30-х годов репутацией «левого», посылают на дипломатическую работу в США. В декабре 1945 он выезжает туда, вначале работает в польском консульстве в Нью-Йорке, а с 1947 в польском посольстве в Вашингтоне. Своими обязанностями он считает также обязанности корреспондента польских еженедельников и журналов, куда он посылает очерки об Америке, ее политической жизни, литературе, искусстве; особое значение имела статья Милоша «Введение в американцев. Об американской поэзии» (журнал «Твурчость», 1948); статья, иллюстрированная переводами, знакомила поляков с Элиотом, Оденом, Лоуэллом, Карлом Шапиро.

А сам Милош в эти годы осваивает для себя все многовековое богатство поэзии английского языка — от Шекспира и Свифта до своих современников и ровесников. На какое-то время его любимым поэтом, прозаиком, мыслителем становится Свифт. Под стихотворением Милоша «К Джонатану Свифту» — стоят место и дата написания: Вашингтон, 1947, оно было напечатано в Польше в еженедельнике «Одродзене» («Возрождение») в 1949; этим стихотворением Милош — всегда внимательно продумывающий композицию своих книг — откроет в 1953 книгу стихов послевоенных лет «Дневной свет», вышедшую в Париже одновременно с «Порабощенным разумом». «Грех ума» — назвал свою монографию о Свифте один из английских исследователей; это цитата из Свифта. «Большой был грех за Свифтом: грех ума», — писал Свифт в иронической стихотворной эпитафии самому себе. «Грех ума» и другие «грехи» Свифта — независимость мысли, мужество, дерзость, неприятие лжи и лицемерия как раз и привлекают Милоша. Свифта он выбирает патроном своей новой книги стихов. Свифта — моралиста, проповедника. И Свифта-сатирика. Трагический тон, главный до войны в поэзии Милоша, в военные и послевоенные годы дополняется тоном насмешливым, ироническим, саркастическим, заметное место в его поэзии начинает занимать сатира; внимательный критик Казимеж Выка среди новых стилей Милоша-1945 уже выделяет «памфлетный» стиль. Милош хочет расширить границы современной поэзии, чтобы стихотворение или поэма, как это уже бывало в европейской поэзии XVIII века, могли быть стихотворением-эссе, поэмой-трактатом, памфлетом.

Среди памфлетных стихотворений Милоша первых же послевоенных месяцев — «Портрет середины XX века». Это портрет польского интеллектуала-1945:
…Всего охотнее играет в карты и в шахматы, чтобы не выдать своих мыслей.

Руку держит на сочинениях Маркса, но дома читает Евангелие…
В стихотворении присутствуют уже некоторые мотивы «Порабощенного разума», а в цитируемых строках — один из главных мотивов книги — феномен «двойного сознания», «двоемыслия», «раздвоения» польских (восточноевропейских) интеллектуалов.

В 1948 Казимеж Выка, редактор ведущего журнала «Твурчость», публикует новую поэму Милоша «Нравственный трактат». Это анализ нравственной и психологической ситуации польской интеллигенции в первые послевоенные годы. То есть то, чему через несколько лет Милош посвятит книгу «Порабощенный разум». Цензура чудом пропустила поэму. Читатели заучивали ее наизусть. Быстрый 4-стопный ямб. Парная рифмовка. Поэму растащили на афоризмы и двустишия, как когда-то растащили на пословицы «Горе от ума» Грибоедова. Тема «ума», ситуация «ума», занимавшая и Грибоедова и Свифта, занимает Милоша.

К Свифту — декану (настоятелю) собора Св. Патрика в Дублине Милош обращается за советами и «секретами»:
…Дай просветительского века

Секрет, чтобы не лгал я пышно,

Как те, что славят человека

И лишь во сне скулят чуть слышно.
Хвалебной лести ждет Властитель

От рифмачей в послушном хоре,

Трясут задами в льстивой свите

Все эти виги, эти тори.
Декан, властители не правы,

Хоть логика за них и сила.

Пинок их вышвырнет из славы

В ад картотеки, в пыль архива.
Прочней твой дом, где кычут совы,

Где дождь свой сыплет ночь-ирландка,

Чем спесь властительской особы,

Жест мраморный и прелесть лавра…
Прочным домом Свифта стала английская литература, прочным домом Милоша — польская литература. Прочного же дома в буквальном, в житейском значении слова Милош в ближайшие годы иметь не будет. В ближайшие годы он выберет изгнание.

В 1949 он побывает в Польше. Как раз в этот момент политика плюрализма и либерализма варшавских властей в идеологии и в культуре резко сменилась — под давлением «Центра» — жестким курсом. После этой «экскурсии» в Варшаву Милош, видимо, подумывал, не остаться ли ему в США. Но в США это были годы разгула маккартизма, годы работы комиссии сенатора Мак-Карти по расследованию антиамериканской деятельности, времена допросов, слежки за людьми, ограничения гражданских свобод. «…Джо Мак-Карти устраивал там охоту на коммунистов, — вспомнит Милош много лет спустя, — это вызвало ужас интеллектуальной среды, и, разумеется, ни один уважающий себя человек не мог присоединиться к антикоммунистической кампании, которую воспринимали как начало фашизма в Америке. Умственный уровень охотящихся подтверждал такое допущение. Я читал где-то стенограмму ответов Бертольта Брехта соответствующей комиссии Конгресса. Он играл ими, как кот мышью. Вскоре он уехал в Восточный Берлин…»

Летом 1950 Милоша переводят в Париж на должность первого секретаря польского посольства. Он выезжает в Париж. На рождественские и новогодние праздники посещает Варшаву, где у него неожиданно отбирают дипломатический паспорт. Жена Милоша, Янина, ожидающая второго ребенка, осталась в Америке. После вмешательства министра иностранных дел Зыгмунта Модзелевского Милошу вернули паспорт, он выезжает в Париж в январе 1951, но 1 февраля не является в посольство за зарплатой и становится «невозвращенцем». Обращается к французскому правительству с просьбой о политическом убежище. Убежище житейское и психологическое он получил в редакции польского парижского эмигрантского журнала «Культура». В доме редакции в Мезон-Лаффит под Парижем он живет больше года (поначалу инкогнито), здесь он пишет свою книгу «Порабощенный разум». В майском номере журнала публикуется его манифест «Нет», мотивирующий его решение стать эмигрантом. Этот текст — в какой-то степени набросок некоторых страниц и сюжетов книги «Порабощенный разум», здесь уже появляются некоторые ключевые слова и словосочетания будущей книги (например, «Новая Вера»).

Название-тема-концепция книги Милоша напоминает — совершенно сознательно — писателей и мыслителей XVIII века, Века Разума. С XVIII веком, английским и французским, ассоциируется и жанр книги: Милош называет свою книгу «трактатом», точнее — это трактат-памфлет. Милош сознательно стилизует под авторов XVIII века и поэтику названий глав: «Альфа — или Моралист», «Гамма — или Раб истории» (ср. названия философско-сатирических повестей Вольтера: «Мемнон, или Человеческая мудрость», «Кандид, или Оптимизм»); а «восточный колорит» главы «Кетман» напоминает о «восточном колорите» философско-политической публицистики XVIII века (Монтескье, Вольтер, в России — молодой Крылов).

О порабощении разума писали Монтескье, Александр Поп, Радищев. Соответствующую строфу Радищева из его знаменитой оды «Вольность» Милош мог и не помнить. Вероятно, помнил строки ценимого им Александра Попа из поэмы «Опыт о критике», где английский поэт рассматривает перипетии разума за последние две тысячи лет, в частности, в Средние века:
With Tyranny then Superstition join'd,

As that the body, this enslaved the mind.

Тогда Тщеверие с Тиранством вшед в союз,

Как тело, так и ум стягчили игом уз.
Князь Сергий Ширинский-Шихматов (тот самый, из эпиграммы молодого Пушкина о трех стариках-архаистах: «…Шихматов, Шаховской, Шишков…») несколько утяжелил эти строки в своем переводе — и своим шестистопным ямбом вместо пятистопного ямба оригинала, и архаичной лексикой, но смысл передал очень точно, а утяжеленность его перевода вызывает лишь уважение и придает должный вес этой вечной теме.

У Монтескье в «Персидских письмах» о порабощении разума пишет один персиянин другому, размышляя о персидской деспотии: «У нас все характеры однообразны, потому что все они вымучены; мы видим людей не такими, каковы они на самом деле, а какими их принуждают быть. В этом порабощении сердца и ума слышится только голос страха…» Следующий абзац письма этого персиянина начинается словами: «Притворство — искусство у нас весьма распространенное и даже необходимое…» Эта мысль — о притворстве в условиях деспотии — один из лейтмотивов книги Милоша, содержание которой, по одному из его позднейших высказываний, — «анализ умственной акробатики восточноевропейских интеллектуалов, изображающих, что они принимают догмы сталинизма». Развернутому анализу этой «умственной акробатики», этого «притворства» целиком посвящена одна из самых блестящих и самых знаменитых глав книги — глава «Кетман».

В отличие от деспотий, известных Монтескье, новая деспотия XX века порабощает интеллектуалов не только страхом (или предложением карьеры: вспомним разговор при дворе в пьесе Шварца «Тень»: «надо его ку или у», то есть купить или убить). Интеллектуалов новая деспотия порабощает, как показывает Милош, едва ли не более всего убедительностью своей идеологии, своего «Метода», способного «все объяснить» и «придать смысл истории».

Две главы книги — первая и третья — «Мурти-Бинг» и «Кетман» — публиковались еще задолго до выхода книги, отдельно, в журналах, на разных языках. Глава «Кетман» и само слово «кетман», в толковании Милоша, стали знамениты — в Польше, в Европе, во многих других странах.

  1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   23

Добавить документ в свой блог или на сайт

Похожие:

Книга выдающегося польского поэта и мыслителя Чеслава Милоша «Порабощенный разум» icon Книга польского философа и писателя Владислава Татаркевича «О счастье и совершенстве человека»
Составление, предисловие и перевод на русский язык с сокращениями «Прогресс», 1981
Книга выдающегося польского поэта и мыслителя Чеслава Милоша «Порабощенный разум» icon О проведении районного конкурса «Литературный лабиринт»
«О проведении регионального (областного) конкурса «Литературный лабиринт», в целях реализации Федеральной целевой программы «Русский...
Книга выдающегося польского поэта и мыслителя Чеслава Милоша «Порабощенный разум» icon Эстетика киномузыки
Книга польского музыковеда Лиссы «Эстетика киномузыки» представляет собой капитальный труд, посвященный вопросу о роли музыки в создании...
Книга выдающегося польского поэта и мыслителя Чеслава Милоша «Порабощенный разум» icon Эта необычная книга написана специально для тех, кого интересует...
Эта необычная книга написана специально для тех, кого интересует мир их любимцев — собак. Как они чувствуют? Что представляет собой...
Книга выдающегося польского поэта и мыслителя Чеслава Милоша «Порабощенный разум» icon Жизнь, смерть, бессмертие в универсуме китайской культуры
«Жизнь — лишь плавание по теченью, смерть — всего только отдых в пути», — эта фраза из знаменитой оды «Птица смерти» древнекитайского...
Книга выдающегося польского поэта и мыслителя Чеслава Милоша «Порабощенный разум» icon Издательство «смысл» москва 2000 удк 615. 851 Ббк 53. 5 П 274 Московский Гештальт Институт
Впервые переведенная на русский язык главная теоре­тическая книга Ф. Перлза — выдающегося психолога и психо­терапевта, создателя...
Книга выдающегося польского поэта и мыслителя Чеслава Милоша «Порабощенный разум» icon А. С. Пушкин. Личность поэта
Цель урока: создать условия для знакомства с биографией А. С. Пушкина; способствовать формированию у учащихся образа поэта; помочь...
Книга выдающегося польского поэта и мыслителя Чеслава Милоша «Порабощенный разум» icon Сергей Георгиевич Кара Мурза Потерянный разум
Потом эта книга переиздавалась, поменьше в ней стало эмоций, побольше размышлений, но главного изменять не пришлось. И в Курган Тюбе,...
Книга выдающегося польского поэта и мыслителя Чеслава Милоша «Порабощенный разум» icon Тема: «Любовь, как гармония душ в интимной лирике А. С. Пушкина»
Образовательная: познакомить с любовной лирикой А. С. Пушкина; вызвать интерес к личности и творчеству поэта; изучить факты, свидетельства,...
Книга выдающегося польского поэта и мыслителя Чеслава Милоша «Порабощенный разум» icon Книга выдающегося ученого, мистика и духовного учителя XX века Дж....
Беннетт. Особое значение она может иметь для практикующих латихан, так как Беннетт был выбран проводником Субуда на Запад, и именно...
Литература


При копировании материала укажите ссылку © 2015
контакты
literature-edu.ru
Поиск на сайте

Главная страница  Литература  Доклады  Рефераты  Курсовая работа  Лекции