Андрей Белый На рубеже двух столетий Воспоминания в 3-х книгах




Скачать 8.24 Mb.
Название Андрей Белый На рубеже двух столетий Воспоминания в 3-х книгах
страница 1/63
Дата публикации 18.10.2014
Размер 8.24 Mb.
Тип Книга
literature-edu.ru > Литература > Книга
  1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   63

Андрей Белый

На рубеже двух столетий



Воспоминания в 3-х книгах
Книга 1

МЕМУАРНАЯ ТРИЛОГИЯ И МЕМУАРНЫЙ ЖАНР У АНДРЕЯ БЕЛОГО
Цикл воспоминаний Андрея Белого, создававшийся в конце 1920-х - начале

1930-х гг., по праву принадлежит к числу наиболее известных и наиболее

ценимых произведений крупнейшего мастера русского символизма. Эти три книги

в равной мере значительны и как художественное слово, и как исторический

источник: будучи ярким образцом мастерства Белого-прозаика, они содержат

богатый и выразительно интерпретированный материал об эпохе, охватывающей

около тридцати лет исторической, культурной и бытовой жизни России. "На

рубеже двух столетий", "Начало века" и "Между двух революций" - лучшее, что

написано Белым после "Петербурга", - утверждает автор первой советской книги

о Белом Л. К. Долгополов. - Мы многого не знали бы о литературном движении

рубежа веков, если бы эта трилогия не была написана, - несмотря на ее чисто

литературный характер. (...) Белый создал обобщающий образ времени -

катастрофического, чреватого взрывами и потрясениями мирового масштаба и

значения, хотя описал одну только сторону, одну линию литературного движения

начала века" [Долгополов Л. Андрей Белый и его роман "Петербург". Л., 1988,

с. 401]. Сходного мнения придерживается и Л. Флейшман, автор работы о

мемуарах Белого в американской коллективной монографии о русском писателе:

"Никакие другие опубликованные мемуары, касающиеся русской литературы

модернизма, не могут соперничать с мемуарами Белого по богатству информации,

по широте изображения литературной жизни или по тому вкладу, который сделал

их автор в развитие русского символизма" [Fleishman L. Bely's Memoirs. -

"Andrey Bely. Spirit of Symbolism". Ed. by John E. Malmstad. Ithaca, Cornell

University Press, 1987, p. 218].

Эти суждения в корректировках и оговорках не нуждаются. Действительно,

мемуарная трилогия Белого являет собою грандиозную многофигурную композицию,

дающую отчетливое представление не только о конкретных лицах и событиях, но

и о целых социально-исторических группах лиц - о московской ученой

интеллигенции последней трети ХГХ века, о контингенте гимназических

преподавателей и учащихся, о профессорском составе Московского университета,

о носителях "нового религиозного сознания" и т. д. Так, первая книга

мемуарной трилогии, "На рубеже двух столетий", предлагает красочную панораму

жизни московской университетской среды 1880 - 1890-х гг.; Белому важно было

показать силу семейной культурной преемственности, прочные "кастовые" устои

либерально-позитивистского мира, оставившие неизгладимый след в его

биографии и биографии его поколения, - но написанное им по значимости

выходит далеко за пределы анализа духовных и бытовых истоков собственной

личности, приобретая самое широкое значение: недаром о Белом говорят как о

полномочном историографе и бытописателе такого специфического

социально-общественного явления, как "профессорская культура", историографе,

указавшем и на "наступивший кризис этой культуры" [Кантор В. Русское

искусство и "профессорская культура". - Вопросы литературы, 1978, Љ 3, с.

159]. Что же касается истории русского символизма, то легче перечислить лиц,

обойденных вниманием Белого, чем назвать тех, кто - подробно или бегло -

изображен в его мемуарах. Обладая избирательной, своеобразной до

экстравагантности, но чрезвычайно острой, цепкой и устойчивой памятью,

позволявшей много лет спустя довольно точно (почти не ошибаясь даже в

указаниях месяцев и дней) и дифференцированно реконструировать события и

умонастроения, с одной стороны, с другой - имея за плечами чрезвычайно

активно и насыщенно прожитую жизнь, изобиловавшую встречами, странствиями,

разного рода коллективными предприятиями, пребывая всегда в гуще людей,

Белый сумел создать из хроники своей жизни, своих исканий, литературных и

нелитературных деяний многокрасочную картину пережитой исторической эпохи.

П. Антокольский указывал на естественный сплав в мемуарах Белого

"былого" с позднейшими думами о былом, на редкое единство этого сплава из

былых увлечений и позднейших оценок [Антокольский П. Валерий Брюсов. - В

кн.: Брюсов В. Собр. соч. в 7-ми т., т. 1. М., 1973, с. 13].

Ассоциация с прославленной книгой Герцена при обращении к мемуарной

трилогии Белого, видимо, возникает неизбежно (и сам Белый говорит о "своем

"былом и думах" применительно к "берлинской" редакции "Начала века") [См.

письмо Белого к П. Н. Медведеву от 10 декабря 1928 г. (В кн.: "Взгляд".

Критика. Полемика. Публикации. М., 1988, с. 432)]. По широте охвата

исторической жизни, обилию и яркости индивидуальных характеристик, полноте и

подробности автобиографического исповедания мемуарный цикл Белого

выдерживает сравнение, пожалуй, лишь с двумя аналогичными произведениями

русских классиков - "Былым и думами" А. И. Герцена и "Историей моего

современника" В. Г. Короленко. Подобно Герцену и Короленко, Белый

предпринимает опыт детализированной автобиографии, построенной по

хронологическим этапам прожитой жизни (детство, юность, зрелость) на фоне

широкой исторической панорамы и с вкраплением относительно самостоятельных

очерков - мемуарных портретов современников. Сходство в мемуарном методе,

жанре, приемах повествования, однако, только оттеняет существенные отличия

Белого в характере и стиле предпринятого им летописания.

Плоды деятельности любого мемуариста неизбежно должны находиться в

согласии е формулами: "я видел", "я знаю", "я вспоминаю", "я свидетельствую"

и т. д. Следуя этим формулам, Белый в своих мемуарных реконструкциях упорно

делает акцент не на сказуемом, как в большинстве своем другие мемуаристы, а

на подлежащем - личном местоимении. То, что для Короленко, например, было бы

неприемлемо (характерно самое заглавие его книги о себе - "История моего

современника": писатель демонстративно устраняет собственное "я", настаивает

на исключительно объективной значимости своих индивидуальных жизненных

перипетий), для Белого - единственно возможный вариант. Неизменно задающее

тон всему повествованию личностное начало - отличительная примета

воспоминаний Белого и в сопоставлении с мемуарными книгами других

писателей-символистов, появившимися незадолго до возникновения трилогии

Белого или почти одновременно с ней. "Живые лица" (1925) 3. Гиппиус,

"Встречи" (1929) В. Пяста, "Годы странствий" (1930) Г. Чулкова содержат

немало субъективных, пристрастных оценок и характеристик, но по самой

фактуре изображения они представляют собой вполне традиционные мемуары,

выдержанные в добросовестно "объективной" манере и предлагающие описания,

трактовки и обобщения, мыслимые как адекватные определенным лицам или

явлениям. Напротив, Белый с гораздо большей охотой отдается своим зачастую

непредсказуемым ассоциациям, причудливым впечатлениям, метафорическим

сопоставлениям, образотворчеству и мифотворчеству; в результате возникает не

набор документально - или по замыслу - заведомо точных словесных фотографий,

а некая новая суверенная художественно-документальная реальность,

выстроенная по законам образного мышления и управляемая фантазией не в

меньшей мере, чем императивными данными зрения, слуха и понимания. В этой

созданной Белым новой реальности, например, выступающий с речью великий

французский социалист и знаменитый оратор Жан Жорес предстает в образах то

слона ("Кричал с приседанием, с притопом увесистой, точно слоновьей ноги,

точно бившей по павшему гиппопотаму; почти ужасал своей вздетой, как хобот,

рукой"), то громовержца Зевса ("...сверкал стрелами в тучищах: дыбились

образы, переменялся рельеф восприятий; рукой поднимал континент в океане;

рукой опускал континент: в океан"); совокупность подобных образных

построений и штрихов в изображении личности отодвигает на второй план то,

что оказалось бы, разумеется, в центре внимания у другого мемуариста, -

сообщение о содержании выступления Жореса.

Субъективное начало главенствует в мемуарных книгах Белого так же

безраздельно, как и в его романах. И если образ столицы Российской империи в

его романе "Петербург" - это образ вымышленного, символически преображенного

города, не соответствующий ни реальному топографическому плану, ни

путеводителям, то и применительно к воспоминаниям Белого следует делать

аналогичную поправку: авторское восприятие порой претворяет достоверную

реконструкцию фактов до известной степени в хронику никогда не бывших

событий и панораму ярких художественных образов, существовавших в подобном

виде лишь в восприятии и воображении Белого. Подлинные лица для этих образов

служили лишь моделями. Характерно в этой связи замечание Г. В. Адамовича по

поводу изображения в "На рубеже двух столетий" отца писателя, Н. В. Бугаева:

"Портрет отца удивителен. Он строен, сложен и блестящ. Не берусь только

судить, насколько он правдив именно как портрет, а не как поэтический образ"

[Адамович Г. Андрей Белый и его воспоминания. - Русские записки (Париж),

1938, Љ 5, с. 145]. То, о чем Адамович судит предположительно, К. В.

Мочульский в своей книге о Белом утверждает с полной уверенностью: "Белый не

историк, а поэт и фантаст. Он создает полный блеска и шума "миф русского

символизма" [Мочульский К. Андрей Белый. Париж, 1955, с. 269].

В своих воспоминаниях Белый безудержно отдается эстетическому

преображению некогда пережитой и познанной реальности. В свою очередь,

собственно художественным произведениям Белого присуща, как бы по принципу

взаимокомпенсации, тенденция к непосредственно личной исповедальности,

автобиографизму. Едва ли не все произведения Белого насквозь

автобиографичны, и эта их особенность настолько сильна и всепроника-юща,

настолько определяет характер обрисовки вымышленных героев, за которыми

почти всегда скрываются конкретные прототипы, и выстраивание обстоятельств,

за которыми встают реально пережитые коллизии, что их автор, по праву

приобретший репутацию дерзновенного новатора, создателя причудливых,

фантасмагорических художественных миров, парадоксальным образом может быть

охарактеризован как мастер, неспособный к художественному вымыслу как

таковому, не проецированному на личные воспоминания и впечатления или на

"чужие" тексты, на новый лад перетолкованные. Если расценивать приемы

сюжето-сложения в прозе Белого, то придется сделать вывод, что изобретение

оригинальной фабулы и интриги не относится к сильным сторонам его

мастерства: там, где должна властвовать стихия чистого вымысла, у Белого

чаще всего - надуманные, неправдоподобные, логически противоречивые

ситуации. Достоверности и убедительности (в том числе и в отношении

фантастических и "бредовых" явлений) Белый достигает тогда, когда

непосредственно следует своему личному, биографическому опыту, либо когда

строит художественную коллизию из заимствованных образов и сюжетных мотивов

(таковы, например, мотивы пушкинского "Медного всадника" в "Петербурге",

спародированные, гротескно перетолкованные, но претворенные в новую,

безукоризненно выстроенную, емкую художественную реальность). Все творчество

Белого изобличает фатальную неспособность писателя писать не о себе. Когда

он пытается создать "беллетристический" сюжет - авантюрный, с участием сил и

лиц, с которыми его никогда не сталкивала жизнь, - эти усилия сотворить

нечто непредсказуемое и необычайное оборачиваются подспудным, потаенным

автобиографизмом. В хитросплетениях интриги (в романах "Серебряный голубь",

"Петербург", "Москва") узнаются события, сыгравшие явную или скрытую, прямую

или косвенную роль в биографии Белого; в образах вымышленных героев

фокусируются черты самого Белого, его родных, близких друзей и не очень

близких знакомых, складывающиеся в новую художественную мозаику, которая при

внимательном обозрении поддается дифференцированному и вполне конкретному

анализу как биографическая в своей основе структура.

О спонтанном автобиографизме творческих опытов Белого свидетельствует

характерный эпизод. В 1906 г., когда между Белым, Л. Д. Блок и Блоком

разворачивалась мучительная личная драма, в журнале "Золотое руно" (Љ 7 - 9)

появился рассказ Белого "Куст". В условно-символическом сюжете этого

произведения Л. Д. Блок усмотрела скрытые оскорбительные выпады по своему

адресу и по адресу Блока [См.: Литературное наследство, т. 92. Александр

Блок. Новые материалы и исследования, кн. 3. М., 1982, с. 258 - 259]. Белый

же, как он в свое время решительно заверял Блока в письме к нему [Александр

Блок и Андрей Белый. Переписка. М., 1940, с. 180 - 181], а позднее повторял

то же самое в мемуарах "Между двух революций", никакими "злонамеренными"

задачами не руководствовался и считал упреки совершенно немотивированными.

Думается, что в этом конфликте оба, и Л. Д. Блок и Белый, были правы и

неправы одновременно: по всей вероятности, Белый действительно не ставил

перед собой специальных "аллюзионных" целей, но, работая над рассказом,

оставался верен самому себе, своему сложившемуся творческому методу, и

"отвлеченный" сюжет естественным образом оказался насквозь проникнутым

непосредственно жизненной аурой.

Для самого Белого не существовало принципиальной разницы между

собственно художественной прозой и мемуаристикой: рассказывая о годах

младенчества в воспоминаниях "На рубеже двух столетий", он подкрепляет свои

доводы цитатами из романа "Котик Летаев", используемого без каких-либо

оговорок как мемуарный же текст, а литературный портрет Льва Ивановича

Поливанова в тех же воспоминаниях дополняет опять же цитатой из романа

"Москва", в которой речь идет о Льве Петровиче Веденяпине. Подобный метод

вполне оправдан и не должен вызвать недоумения: ведь "Котик Летаев" целиком

основывается на личных воспоминаниях Белого о своем детстве, а Веденяпин в

"Москве" - такой же портрет Поливанова кисти Белого, как и незамаскированное

изображение знаменитого педагога в "На рубеже двух столетий". В творческом

арсенале Белого предостаточно подобных "двойников", которыми можно было бы

восполнить характеристики соответствующих им подлинных исторических лиц:

Мережкович и Шиповников из "Симфонии (2-й, драматической)" (1901) вписались

бы в мемуарные образы Мережковского и Розанова, Жеоржий Нулков из "Кубка

метелей" (1907) дополнительно проиллюстрировал бы рассказ Белого о неприятии

им "мистического анархизма" Г. Чулкова, Нелли из "Записок чудака" (1919)

прибавила бы красок к портрету А. Тургеневой, и т. д.

Если под "мемуарным" углом зрения рассматривать все творчество Белого,

то выясняется, что писатель создавал мемуары (или произведения, включающие

мемуарно-автобиографическое начало) с того самого момента, как ступил на

литературный путь. Правда, это были не вполне привычные мемуары и едва ли

они осознавались автором в этом их качестве - но ведь и позднейшая мемуарная

трилогия Белого, как выясняется, весьма отличается от общепризнанных

образцов этого жанра. Уже в первой книге Белого, вышедшей в свет в 1902 г.,

"Симфонии (2-й, драматической)" - или "Московской симфонии", как ее иногда

называл автор, - есть элементы мемуарной хроники, вкрапливающейся в заведомо

сфантазированное "мелодическое" повествование. Реальные московские жители

преображаются здесь в нимф и морских кентавров уже в согласии с тем методом

метафорического претворения действительности, с которым мы встречаемся и в

последней написанной Белым книге, "Между двух революций", где трибун Жорес

предстает в образе трубящего слона и Зевса-громовержца. Стремясь показать,

как "в течении времени отражалась туманная Вечность" [Белый Андрей. Собр.

эпических поэм, кн. 1. М., 1917, с. 183. 11 Там же, с. 199, 279], Белый

пытается зафиксировать ускользающее время, щедро заполняя свое

"симфоническое" повествование событиями московской жизни, совершавшимися в

1901 году, - от заметных и существенных до самых мелких и вздорных

(документальную достоверность последних Белый подтверждает подстрочными

примечаниями: "См. московские газеты за май", "Смотри газеты за июнь") 11.

Вся "московская симфония" выстроена по канве реально случившегося,

увиденного и пережитого, порой являя собой уникальный образец диковинного

жанра лирического протокола; перед нами еще не мемуары в строгом смысле

слова, а скорее хроника, поскольку речь в "Симфонии" идет не о давно

минувшем, а о недавно свершившемся или еще свершающемся, но характерные

черты будущей мемуарной манеры Белого, предполагающей равноценное внимание к

"существенному" и "несущественному" (разговорам "ни о чем", мелким бытовым

подробностям, жестам, интонациям и т. п.) в этом раннем произведении уже

налицо.

Автобиографический пласт сильно сказывается и в "третьей симфонии"

Белого "Возврат" (1901 - 1902), в которой писатель "протоколировал"

впечатления своей студенческой жизни в университетских аудиториях и

лабораториях, и, разумеется, во многих стихотворениях 1900-х гг. Первые

очерки Белого, содержавшие отчетливо выраженный мемуарный элемент, появились

в 1907 г., после пребывания писателя в течение нескольких месяцев в Германии

и Франции. Это были напечатанные в московской газете "Час" (2 и 16 сентября)

очерки о встречах в Мюнхене со знаменитыми тогда мастерами слова -

Станиславом Пшибышевским и Шоломом Ашем: в них давался беглый литературный

портрет писателя ("силуэт", как обозначено в подзаголовках к обоим очеркам),

основанный исключительно на личных впечатлениях. За этими "силуэтами"

последовали "силуэты" Мережковского, Бальмонта, Брюсова: характеристика,

которую давал в них Белый мэтрам "нового искусства", опять же сводится в

основном к изображению их личности, бытовых и психологических черт,

особенностей поведения; творческий облик писателей в этих "силуэтах"), в

соответствии с канонами мемуарного жанра, не акцентируется и лишь проступает

сквозь облик человеческий. Так, в очерке о Мережковском Белый подробно

живописует писателя на прогулке в Летнем саду, рассказывает о своем

знакомстве с ним, описывает петербургскую квартиру Мережковского и 3.

Гиппиус, воссоздает царящую в ней атмосферу литературных дебатов [См.: Белый

Андрей. Арабески. Книга статей. М., 1911, с. 409-415]. От позднейших

мемуарных опытов этот и подобные ему "силуэты", зарисованные Белым, отличает

лишь их большая фактическая достоверность, поскольку мемуарные эскизы второй

половины 1900-х гг. делались по свежим следам пережитого и еще не

подвергались искажающей оптике, к которой Белый прибегал - или вынужден был

прибегать - в позднейшие годы. Уже в 1907 г. появляется и первый его очерк с

подзаголовком "Из воспоминаний" - "Владимир Соловьев" [Русское слово, 1907,

Љ 277, 2 декабря]. В нем с благоговением переданы впечатления от

немногочисленных встреч с философом и поэтом, духовным учителем Белого. По

всей вероятности, уже тогда, в первое десятилетие своей литературной

деятельности, Белый был внутренне готов перейти от отдельных мемуарных

эскизов к более масштабным полотнам; В. Ф. Ходасевич, вспоминая об этой

поре, свидетельствует, что в частых разговорах с ним Белый постоянно делился

устными импровизированными мемуарами: "Любил он и просто рассказывать: о

семье Соловьевых, о пророческих зорях 1900 года, о профессорской Москве,

которую с бешенством и комизмом изображал в лицах" [Ходасевич В. Ф.

Некрополь. Воспоминания. Bruxelles, 1939, с. 77].

Новый и чрезвычайно сильный импульс развитию у Белого

мемуарно-автобиографяческой темы дала антропософия. Став в 1912 - 1913 гг.,

во время долгого пребывания за границей, убежденным приверженцем

религиозно-философского учения Рудольфа Штейнера, уделявшего особо

пристальное внимание проблеме человеческого самопознания, духовного

становления и самоопределения личности, Белый ощутил потребность по-новому,

под антропософским углом зрения осмыслить прожитую жизнь, характер своей

внутренней эволюции и постичь ее потаенный телеологический смысл. Писатель

был глубоко убежден в том, что приход его к антропософии был неизбежным и

закономерным, что в антропософии ему суждено было обрести законченное

системное воплощение тех духовных интуиции, которые он бессознательно

переживал на рубеже веков, в пору становления своей творческой личности.

Отсюда возникала потребность воскресить и проанализировать те первоначальные

импульсы, из которых развивалась позднейшая цельная система мироощущения и

мировидения. Так родилась идея большого цикла автобиографических

произведений "Моя жизнь". Высылая Р. В. Иванову-Разумнику 23 июня 1916 г.

рукопись романа "Котик Летаев", Белый сообщал: " ".Котик Летаев" есть первая

  1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   63

Добавить документ в свой блог или на сайт

Похожие:

Андрей Белый На рубеже двух столетий Воспоминания в 3-х книгах icon Генезис глобальных проблем человечества
Сейчас, на рубеже двух столетий, человечество вплотную столкнулось с острейшими глобальными проблемами современности, угрожающими...
Андрей Белый На рубеже двух столетий Воспоминания в 3-х книгах icon Старцы и подвижники XX-XXI столетий. Жизнеописания, воспоминания...
Старцы и подвижники XX-XXI столетий. Жизнеописания, воспоминания современников, поучения, подвиги и чудеса, молитвы. Составитель...
Андрей Белый На рубеже двух столетий Воспоминания в 3-х книгах icon Тема: Ахматова на рубеже столетий
Цели: Формирование у обучающихся ууд в умении строить речевые высказывания, используя речевой материал из жизни Анны Ахматовой и...
Андрей Белый На рубеже двух столетий Воспоминания в 3-х книгах icon Литература А. С. Пушкин в зеркале двух столетий

Андрей Белый На рубеже двух столетий Воспоминания в 3-х книгах icon Внеклассное мероприятие для учащихся 7-8 классов по творчеству А....

Андрей Белый На рубеже двух столетий Воспоминания в 3-х книгах icon 1. Вступление фольклоризм Ахматовой: обоснование темы
В. Васнецов и М. Врубель), композиторами (Н. А. Римский-Корсаков и И. Стравинский), писателями (М. Горький и А. Ремизов), поэтами...
Андрей Белый На рубеже двух столетий Воспоминания в 3-х книгах icon Эвальд ильенков: портрет в интерьере времени
Это воспоминания, воспоминания и кое-какие размышления об Эвальде Ильенкове, о времени и немного о себе
Андрей Белый На рубеже двух столетий Воспоминания в 3-х книгах icon Программа курса “Мировая художественная литература на рубеже XIX...
Это еще раз подтверждает актуальность программы “Мировая художественная литература на рубеже XIX и XX веков”. Знакомство с мировой...
Андрей Белый На рубеже двух столетий Воспоминания в 3-х книгах icon Андрей Николаевич Кочергин Мужик с топором Slim j «Мужик с топором»:...
Простой человек, способный преподать недругу урок мужества – достойного мужского поведения в смертельно опасной ситуации. Известный...
Андрей Белый На рубеже двух столетий Воспоминания в 3-х книгах icon Литература Цикл
Общая характеристика и своеобразие русской литературы. Русская литература на рубеже 18-19 веков
Литература


При копировании материала укажите ссылку © 2015
контакты
literature-edu.ru
Поиск на сайте

Главная страница  Литература  Доклады  Рефераты  Курсовая работа  Лекции