«Город Козлов — наша родина» или Прогулки с Мефистофелем
(Александр Филиппов. День Козла. Избранный.
«Гостиный Двор» №№ 15; 17-18).
«Площадь, на которой собирался принаряжённый народ, заставили по периметру столами, заваленными всякой снедью и выпивкой. Краснолицые, явно пригубившие с утра для настроения и работоспособности продавщицы зазывали народ отведать горячих беляшей, пирожков, пельменей. Над площадью надоедливо трещал дельтаплан с прицепленным на манер павлиньего хвоста трёхцветным российским флагом, и какая-то худенькая девчушка с бутылкой пива в детских руках показывала на него пальцем, удивлённо крича: «Глянь, бля, мотоцикл летит!»
Коновалову вдруг захотелось есть. Он пошёл, раздвигая густевшую с каждой минутой, наваливающуюся на площадь грозовой тучей толпу (курсив мой. — А.С.), ориентируясь на дымок шашлычной в дальнем конце. Там, возле потрескивающего мангала, хозяйничал Ваха».
Открывая страницы «Гостиного Двора» с повестями Александра Филиппова, словно включаешь видеокассету с фильмом, где всё на полную катушку: яркость, громкость, сюжет — то это детектив, то боевик, то психологическая драма с бешено закрученной интригой. При такой скорости важен крупный план и яркие детали. Любой режиссёр застонет от восторга, наткнувшись на ту же самую «худенькую девчушку с бутылкой пива в детских руках». А есть еще бандит-депутат, скрученный так, что золотой «крест протестующе поднялся на кабаньем кадыке, как над могилкой». Или полковник, который «приподнял веко убитому, заглянул в бездонный, словно тоннель, в другой мир, зрачок». Не случайно киношники сразу же заметили одну из характерных особенностей прозы Александра Филиппова — кинематографичность, признали его своим, а белорусы уже снимают фильм по его повести. Думается, не последний. Но уже на уровне детали понимаешь: на этом видимая соотнесенность его произведений с обилием сериалов разного свойства, которыми кишит ныне телеэкран, собственно и заканчивается. Наслаждаясь его деталями-метафорами, понимаешь в то же время, что они — тот таинственный глазок в драпировке декорации, через который можно взглянуть на автора и догадаться, что он думает и как относится к герою или ситуации. Ибо сам автор, сколько бы его ни звали на сцену действия или в кадр — размышлениями своими, отступлениями, философскими квинтэссенциями, — не появляется по одной простой причине: он — это само произведение, которое суть его мысль о мире и одновременно способ выражения этой мысли. И не важно, что это детектив, «низкий» жанр. И Достоевский писал детективы, если говорить об «упаковке» философского содержания. В повести «Избранный» одна из таких деталей — доведённых до совершенства авторских характеристик персонажей и ситуаций — журналистка с микрофоном наперевес и «оператор разбойничьего вида с камерой на плече, которую он нацеливал, словно чеченский боевик гранатомёт, на все, что двигалось в поле зрения». Понятно, что речь не идет о профессии телеоператора вообще — в повести рассказывается о «грязных» выборных технологиях. Но и не ограничивается только описанной ситуацией. Отметим последний раз «киношность» детали и прозы А.Филиппова в целом и оставим её в покое, потому что это внешняя, хотя и очень яркая характеристическая черта, но не единственная и далеко не самая главная.
В процитированном в самом начале отрывке из повести «День Козла» я выделил слова «народ» и «толпа». Если вглядываться в семантическое пространство повестей Филиппова, эти понятия, а точнее, крайности одного понятия, постоянно присутствуют в нём и на уровне идеи представляют те границы миропонимания, в которых живёт, дышит, мечется и страдает мысль автора и его душа. То, что его произведения остросовременны, ясно и без слов: каждого его персонажа можно буквально схватить за руку, стоит только перешагнуть порог. Александр Филиппов современен не сюжетно даже, не социально и даже не модернистски в смысле эстетики, он сиюминутно современен в смысле принадлежности традиции русской литературы, во все времена ставившей задачей откликаться на чужую боль, будить совесть и обличать зло. Православие и литература были той крепью, тем оплотом, за которым находилась нация. Они, может быть, и сейчас пока еще в ее крови, являясь молекулярной составляющей, тем набором хромосом, по которым русского человека можно отличить во Вселенной. У одного из писателей Толстых есть герой, который говорит, что если останется хотя бы один уезд, то и из него пойдет Россия. Кажется, мы теряем и этот редут. Эта мысль возникает после чтения последних повестей Александра Филиппова в отчаянной обнажённости. Русского человека неумолимо сносит от высокого понятия «народ» к низкому и презренному «толпа», которая, как в языческие времена, требует лишь хлеба и зрелищ и готова простить за это всё своим мучителям, предателям и даже отдать свою бессмертную душу. «Без Бога нация — толпа, объединенная пороком», — невольно слышится печальная перекличка с поэтическими строками иеромонаха Романа. В повестях Филиппова нет напрямую разговора о Боге, но есть стремление героев служить высшей Справедливости.
Повесть «День Козла» начинается с того, что в провинциальный городок Козлов приезжает бывший Первый Президент. Доля условности в этом персонаже минимальна, потому что любой «уважаемый россиянин» узнает в нем, «понимаешь», того, кого надо.
«— Мать! А, мать? — позвал он жену, бредя потерянно по бесконечному коридору. — Где тут сортир, а?!
Та прибежала с какой-то женщиной — заведующей, видать, здешней, показала.
Дед подошёл, принялся рассматривать рисунок на указанной двери. Там был изображен писающий в горшок мальчик.
— Эт што, детский што ли? — указывая на картинку, обиженно повернулся к провожатым бывший президент, но их уже не было».
Маразмирующий Дед, как его называет охрана, припёрся в семитысячный уральский городок на лечение к экстрасенше Дарье Душновой. С первых шагов на него совершается покушение. Спасает Деда начальник его охраны Коновалов. Тайный стрелок — неизвестный горожанин, взявший на себя функции народного мстителя.
«Стрелок видел их лица — угрюмые то ли из-за ненастья, то ли по причине болезни, и понимал, что от хорошей жизни к таким, как Дарья, не ходят. В государственных больницах нищета, хамство персонала, отсутствие лекарств, бесконечные поборы. В частных — дороговизна несусветная, а в итоге нередко то же шарлатанство, что и у Душновой, только берёт она с клиентов не в пример меньше... Это бывший президент с жиру бесится, належавшись по заграничным клиникам, даже в Китай, говорят, за здоровьем ездил, а теперь бросился к доморощенным врачевателям, надеется, небось, что они народными средствами, дедовскими способами молодость ему вернут. У них, знатных да богатых, всегда так-то: пока в силе, носы от родни воротят, а как сбросят с поднебесных высот — куда им? Да к своим, родным, в подол плакаться. Свои-то, мол, простят, поймут, помогут...
Ну, нет, шалишь! Раньше о народе думать надо было, когда великую страну разваливал, державу тысячелетнюю да общественное добро кому ни попадя растаскивать дозволял, когда войну начинал — глупую, на предательстве всеобщем замешанную, на которой тысячи мальчишек положил... А теперь, вишь ты, о своём здоровье озаботился, цепляется за жизнь изо всех сил... А ты спросил, сволочь, у тех пацанов, что в Чечне под пули боевиков, твоими же подручными вооружённых, подставил, хотят ли они жить? А у тех, кто вовсе не родился из-за реформ твоих долбанных? Может, доведись им жить, они бы, в отличие от тебя, пользу стране, а то и всему миру, принесли! Ну, ладно, миру это, может, и слишком, не те масштабы, но хотя бы родителям своим стали утехой на старость! Так нет, всё перечеркнул для них нетрезвый правитель! А теперь пришло его время платить по счетам. Нельзя, чтоб, наворотив такого, обездолив стольких, жизнь им искорёжив, почивать мирно на лаврах, по больницам да курортам раскатывать, в бассейнах тёплых плескаться, есть да пить всласть!
Есть поступки правителей, думал, нянча винтовку, стрелок, которые народ не может прощать. Но народ — понятие расплывчатое, как бы абстрактное. И должен обязательно найтись тот единственный, кто воплотит в себе волю большинства. Народные песни знают и поют все, но слова к ним придумывает кто-то один. Таким выразителем чаяний миллионов, мстителем за обиды, нанесенные стране, станет он, стрелок. И пусть именно здесь, в заштатном городишке, исполнится вынесенный историей справедливый приговор Первому Президенту…»
Такая длинная цитата важна для того, чтобы попытаться понять и в какой-то мере оправдать готовящееся убийство. Разве не оплачено оно кровью и страданиями этого же самого народа? Разве есть что-нибудь священнее народного гнева и праведнее народного суда? Казалось бы, дни Первого Президента сочтены, тем более что в дело вмешивается еще один снайпер, ставленник тех закулисных сил, которые и есть истинные правители мира, убирающие и назначающие президентов. Интрига разворачивается на фоне подготовки к празднованию Дня города Козлова — Дню Козла, как именуют его горожане. Уже идут последние мероприятия, и даже отпечатан патриотический лозунг «Город Козлов — наша родина». Бывший президент должен будет выступить перед земляками на площади, прочитать по написанной для него бумажке политическое завещание. В бумажке имя его нового преемника взамен нынешнего президента.
Подосланный снайпер в последний момент разоблачён и уничтожен. Путь народному мстителю открыт, и стрелок уже держит на мушке бесноватого Деда, который с трибуны праздника, запутавшись в подсунутых ему бумажках, несет очередную ахинею в духе прежних времен.
«— Пришипились, понимаешь, по кабинетам, народ обобрали, в ярмо запрягли, а сами жируют! — бушевал Дед. — Скажите, хотите вы жить лучше — так, как при мне? Штоб, понимаешь, доллар — шесть рублей?!
— Да-а!!! — тысячекратным вдохом отозвалась площадь.
— А работать с утра до ночи хотите?!
— Не-е-т!
— И правильно. Будет вам, дорогие кызылкумцы, доллар два рубля стоить. Или рупь. Если меня опять своим президентом изберете.
— Да-а-а! — неистовствовала площадь.
— И штоб, понимаешь, зарплата — не ниже тыщи долларов! — несло Первого Президента.
— О-о-о!!! — охнула площадь.
— В неделю!
— А-а-а!!! — взревела толпа.
Президент победно оглянулся на стоящее позади местное руководство:
— Во, видали, как с народом разговаривать надо? А то развели, понимаешь, бодягу. Завещание… волю… Я што, умер? Я сам кого хочешь похороню!
— Кызылординцы! — опять обернулся к толпе Дед. — Объявляю вам, понимаешь, свою политическую волю. Иду на выборы в президенты России! Штоп, значит, был первый президент у страны, и, понимаешь, последний. Третьего не дано. Голосуй сердцем, а то проиграешь! И отступил под рев толпы, заключив самодовольно, ни к кому, впрочем, не обращаясь:
— Вот такая, вашу мать, рокировочка!»
«Толпа» в прицеле изумлённого стрелка превращается в обезличенную в своем безумном, животном полыхании рефлексов «площадь», и пораженный мститель отпускает курок. «…они, доведись, опять изберут его своим правителем — под щедрые посулы, визгливые песни и звон стаканов. А его, стрелка, если он помешает им в этом, проклянут».
День козла перестает быть праздником города и становится символом беснования черни, лишенной будущего, в которую вырождается народ, когда добровольно лишается памяти, совести и отказывается от права распоряжаться своей судьбой. Финал повести А.Филиппова — это «Борис Годунов» наоборот: народ не безмолвствует, а бездумно и безумно раболепствует перед самозванцем и разрушителем государства.
Когда такое происходит с нами, обязательно явится тот, кто назовет и будет считать народ быдлом, которому нужны лишь кнут и кормушка.
«Избирательная кампания — это прежде всего деньги. Чем больше их затрачено, тем предсказуемее результат, — заметно захмелев, откровенничал Минусов.— Поэтому я смеюсь, когда слышу рассуждения о свободных выборах, волеизъявлении граждан… Всё это сказочки для обывателей. Если бы не повсеместные спектакли с выборами, нам бы пришлось быдло кнутами в стойло да в ярмо загонять. А так — помани их бюллетенем, сказочкой про демократию, припугни, сунув под хвост страшилку тоталитаризма — сами куда надо побегут…
— Не нравится мне твоя терминология, — смахнул салфеткой с губ прилипшие икринки Корнев. — Быдло… Ярмо… Народ — он, брат, разный!..
— С терминологией у меня всё в порядке, — жестко парировал Минусов. — Именно для быдла характерна лёгкая смена идеологических воззрений. Тысячу лет верили в Бога, потом власть сказала, что Бога нет — долой кресты с груди и с колокольни, иконы — в печку, храм — под овощехранилище. Состоял в КПСС — вышел чохом со всеми, сжёг партбилет или в шкафчик потайной спрятал. Сколько было членов партии в девяносто первом году? Двадцать миллионов. Да ещё комсомолят два раза по стольку. Хоть один с оружием в руках партию свою защитил? Нет! Все попрятались. И после этого ты мне скажешь, что я их голоса не куплю? Куплю, причем по дешёвке. И править мы ими будем, как захотим».
В повестях А.Филиппова немало героев, порожденных эпохой, — бандит-депутат горсовета, учитель-педофил, киллер… Но, пожалуй, главным его открытием стало художественное воплощение в «Избранном» фигуры политтехнолога Минусова. Странно, что до сих пор этот главный герой современности не явился нам со страниц литературы. Хотя причина, в общем-то, объяснима. В последние годы отечественная словесность занята преимущественно обслуживанием вкусов и запросов именно той категории населения, которая обозначена в монологе политтехнолога Минусова. Причём одновременно и формирует её, и удовлетворяет. И в этом, можно с большой степенью уверенности предположить, работа Минусова и ему подобных. Им не нужна думающая нация и сплоченный народ. Они существуют лишь в зазоре понятий между «народом» и «быдлом», который искусственно раздвигают правители, уже достигшие власти благодаря «грязным» технологиям и способствующие дальнейшему увеличению стада козлищ.
Повесть «Избранный» представляет нашу современную действительность не как результат народного волеизъявления, а как следствие умелого манипулирования общественным сознанием, когда чёрное может стать (и становится по Филиппову!) белым и наоборот. В городе Нижнеуральске проходят выборы взамен умершего депутата Госдумы. На борьбу съезжаются «бойцы невидимого фронта» — политтехнологи разных мастей со всех волостей, опытные ловцы душ и собиратели голосов электората, новые иезуиты-имиджмейкеры, приведшие к власти, по утверждению Минусова, большинство депутатов нынешней Госдумы, губернаторов краёв и областей и мэров крупных городов. Минусов, не скрывая, цинично объясняет суть любого предвыборного процесса.
«Политик — это товар. Избиратель — покупатель этого товара. Чтобы я успешно этот товар ему втюхал, требуется работать по классической маркетинговой схеме: сегментировать политический рынок, позиционировать, то есть предъявить политика как товар, упаковать его в соответствии со вкусами и потребностями электората и продать. Вернее, сделать так, чтобы покупатель, то есть народ, именно моего политика выбрал.
— А я, честно говоря, глядя на политиков, всегда думал: дал же Бог человеку талант! — простодушно признался Корнев. — А оказывается, их политтехнологи делают…»
Большая часть повести, иногда в ущерб художественным качествам произведения, отводится раскрытию и изображению приемов «грязных» выборных технологий. Но зато уже совершенно понятно, что несть числа искушениям и ловушкам, расставленным для избирателей и нет защиты от них. Однако не только и, может быть, даже не столько деньги движут Минусовым в его неиссякаемых технологических изощрениях. У него своя жизненная философия. Он глубоко презирает и тех, кого двигает во власть, и тех, чьими руками это делает.
«Политтехнолог склонился к доктору, зашептал в ухо:
— Ты знаешь, что такое идеальная демократия? Т-с-с-с… Между нами, строго! Это фашизм. Берется один народ или страна… Или группа стран с населением, скажем, миллиард человек. И для них устраивается рай на земле. Жри, пей, развлекайся, говори что хочешь. Работаешь — получаешь огромные бабки, не работаешь — пособие по безработице, тоже приличное. И всё это за счет остальных стран. В «золотом миллиарде» при полной свободе слова хрен кто против кучерявой жизни вякнет. А остальных, чуть что не так — к ногтю! И ракетами их самонаводящимися, бомбами! Именно к такой демократии наш мир эволюционирует. И ты попадаешь либо в «золотой миллиард», либо в хозобслугу, и горбатишься всю жизнь на удовлетворение его прихотей. Вот в чем конечный смысл всех демократических преобразований!»
Собственно, философию эту Минусов не столько сам придумал в своё оправдание, сколько впитал от тех, кому служит трамплином во власть. Сути это не меняет — завтра Минусов, поднаторевший в предвыборных баталиях, сам может взлететь на высоту любой выборной должности.
На фоне этой философии, этой «тайной доктрины демократии» по Минусову разворачивается история врача Корнева, случайно оказавшегося в самой гуще предвыборных событий, происходящих в городе Нижнеуральске. У хирурга, обычного труженика, появился шанс круто изменить судьбу, став депутатом Госдумы. Он практически единственный порядочный человек в обойме кандидатов, рвущихся во власть («нормальный», как его определяет Минусов). У него в отличие от Минусова, прокладывающего ему путь к заветной цели, нет чёткой философии и демонической жизненной установки. Корнев «двух станов не боец, а только гость случайный». Им движет желание устроить семейный быт, обеспечить достойное будущее дочери и жене, такой же, как и он, труженице. При этом Корнев наивно надеется, добившись путем компромисса поставленной цели, сохранить человеческое достоинство и быть полезным народу, частью которого он является. Но народ, как заметил сам Корнев, «разный бывает». Сам он, увы, несмотря на свою положительность, всё же из тех, кто «родом с площади города Козлова», а значит, при необходимости оправдает и ложь во благо, и «детскую слезинку» во имя счастья. В один миг жизнь для него превратилась в супермаркет, где можно брать все, что захочешь. «С недавних пор в холодильнике не переводились недоступные прежде для их врачебной семьи деликатесы: красная и чёрная икорка, янтарный, истекающий жиром балык, умопомрачительно пахнущая дымком копчёная курочка, разная морская мелочь в банках: омары, крабы, устрицы…» Но на выходе из магазина, как известно, за всё придется заплатить. Став избранным, Корнев заплатил за своё избранничество жизнью самых дорогих людей — жены и дочери. Дорожное происшествие, в котором они погибли, не было предопределено логикой событий: в дело вмешался господин Случай. Но в этой «непредопределённости» есть некий метафизический контрапункт, на который накладывается высшая идея произведения, некий непроизнесённый вслух ответ автора на вопрос: какова цена власти вообще? «В мире, где есть Бог, нет места случаю». Назови это высшей справедливостью — суть не изменится: за все придётся платить. В этой системе координат возникает нравственный аспект вопроса, — как оказывается, самый главный. Драма Корнева не в том, что он шёл дорогой разочарований. Он, наверное, выжил бы, случись беда в обычных обстоятельствах. Но трагедия наложилась на неосознаваемые до конца душевное опустошение и духовное предательство, которые он пережил, заключив сделку с совестью (в повести — подписав договор с олигархом Толстовым). После смерти семьи исчез смысл бытия, противовес баланса, удерживавшего его по эту сторону балкона. И Корнев опрокинулся в пустоту…
Не знаю, только ли одной литературной реминисценцией можно объяснить сходство сюжетных линий в историях Мефистофеля и доктора Фауста и Минусова с доктором (опять же!) Корневым. Играет ли автор с читателем, предлагая ему монологи Минусова, похожие на парафраз известной арии «Люди гибнут за металл». Или, может быть, вся наша нынешняя жизнь действительно уже похожа на сделку с дьяволом, когда буквально каждый готов купить себе немножечко счастья ценой всего святого.
Самоубийство Корнева — не протест, а только уход из ситуации. Завтра на его место придет другой, который не будет столь щепетильным в вопросах совести и морали, ведь как определил Минусов: «Таких, как ты, на любой российской помойке — толпы. Только свистни — вмиг набегут!».
Врач по образованию и специальности в недавнем прошлом Александр Филиппов в своих повестях не дает рекомендаций, а только ставит диагноз. Его нельзя упрекать в жесткости оценок: диагноз должен предполагать худшие ожидания. Писатель не лечит, он предупреждает: болезнь слишком запущена. Не стоит искать ее причины вовне. « — Дело в нас, — говорит герой повести «День козла». — Не в нас с тобой персонально, а во всех нас. Понимаешь?»
Услышим ли мы призыв нашей литературы, в которую ныне органично и талантливо вплетается голос Александра Филиппова? Вернее, захотим ли услышать или так и останемся жителями «города козлов», где нет народа, а только население, которое, собравшись вместе, так и остается толпой, позабыв, что такое нация?
2006
|
|
