МБОУ «НОВОТИНЧАЛИНСКАЯ СРЕДНЯЯ ОБЩЕОБРАЗОВАТЕЛЬНАЯ ШКОЛА ИМЕНИ Н.Г.ФАИЗОВА БУИНСКОГО МУНИЦИПАЛЬНОГО РАЙОНА РЕСПУБЛИКИ ТАТАРСТАН»
«Мы не случайно сведены судьбою…»
(Письма Варвары Лопухиной Лермонтову)
Ученица 11 класса
Хасанова Илюза Ильдусовна
Учитель русского
языка и литературы
Хасанова А.А.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Любовная лирика Лермонтова составляет для меня загадку. Так же, как и у других поэтов, она связана с фактами биографии. Ничего: будь то мимолётное увлечение или глубокая привязанность, лёгкий флирт или тяжёлая всепоглощающая страсть- не проходит бесследно, отражается в лирике. Но меня пленило отношение поэта к любви. Любовь для Лермонтова - высший идеал, и потому она неосуществима. И если герой клянется любить вечно, неотвратим трагический конец. При такой силе и напряженности чувств любовь поэта была легко уязвимой и опасно ранимой. Эта незащищенность сердца составила трагедию лермонтовского героя, а равно и самого поэта. Такая любовь не могла не принести страдания. С каждым новым прочитанным произведением я всё больше и больше убеждалась, что героя Лермонтова почти невозможно отделить от него самого. А значит, все чувства, переживания и боль героев Лермонтова – это трагедия самого поэта. За свою короткую, но яркую жизнь Лермонтов много раз был влюблён. (Сушкова Е. А., Иванова Н. Ф., Щербатова М. А. , Быховец Е. Г.) Каждый раз это чувство для него было искренним и мучительным. И каждый раз, когда Лермонтов говорил: «Люблю», это слово означало «страдаю». И еще один синоним к этим двум – «не верю». Это настроение Лермонтова Жуковский назвал «безочарование». Неразделенная любовь наряду с темой страдания от измены любимой женщины или обманчивости всей жизни – основные мотивы любовной лирики Лермонтова. В моей душе возник, как мне показалось, резонный вопрос: почему при такой силе духа, искренности, способности вызывать в сердцах возлюбленных ответные, не менее сильные чувства, поэт несчастлив в любви? Несчастлив даже тогда, когда любим? Что этому виной: тяжёлый и противоречивый характер, ветреность женщин, встречавшихся на его пути, обстоятельства жизни?
Кто-то заметил, что любовь Лермонтова зла и мстительна в отличие от величественно-жертвенной любви Пушкина: «…Как дай вам бог любимой быть другим…». Что для Лермонтова такое стихотворение, как «Я вас любил», является невозможным. Может, это и правда… Почему?
В пушкинском стихотворении перед нами встает не только образ поэта в благородстве, могуществе и силе любви, но и образ женщины во всей чистоте любви, достойной великой любви и великого преклонения. Быть может, Лермонтов не встретил такую женщину? А Варвара Лопухина, чувства к которой поэт пронёс через всю свою жизнь? Имя Вареньки Лопухиной появилось в работах о Лермонтове только в конце XIX века, после смерти Бахметева. Павел Висковатый, биограф поэта, признавался, что долгое время не мог упоминать о ней, поскольку дал такое обещание ее родственникам. Но все же потом он решился на это, объяснив свой поступок так: «Ввиду большого количества собранного от разных лиц материала, я не считаю обязанным все еще хранить в секрете отношения Лермонтова к Варваре Александровне Лопухиной, тем более что они самого идеального характера». Такой «идеальный характер», правда, не привел их к алтарю и не дал насладиться взаимными чувствами, однако эта любовь была, наверное, самым ярким переживанием, как в бурной жизни мятежного поэта, так и в размеренном жизненном русле очаровательной Вареньки. Я изучила историю их отношений, читала и перечитывала стихотворения, посвящённые ей, и… не нашла ответа на главный мой вопрос, почему такая любовь должна была закончиться разлукой?
А что же чувствовала, как жила Варенька Лопухина, жизнь которой пересекла великое счастье- быть Музой, и великое несчастье- быть навеки разлучённой с любимым? Так в моём воображении, а потом и на бумаге появились письма Вареньки Мишелю. Это моя попытка осмыслить причину несчастия двух любящих сердец. Прошу Вас, будьте снисходительны - не судите строго.
«Мы не случайно сведены судьбою…»
«Мой милый друг!
Пишу тебе моё первое послание, которого ты никогда не прочитаешь. Пишу потому, что не могу не писать тебе, не могу не говорить с тобой - это потребность моего сердца. Ведь я не смогла даже попрощаться – ты упал замертво на далекой кавказской земле. Я не смогла закрыть навсегда твои глаза – загадочные глаза, тайну которых, кажется, не сумела разгадать за столько лет. Когда тебя хоронили в Пятигорске, я находилась в далеком северном Петербурге, до которого еще не долетела эта печальная весть. С твоим уходом ушел из моей души тот свет, который даёт силы жить. Зачем мне теперь просыпаться по утрам, зачем заниматься домом, зачем посещать свет и слушать пошлые разговоры, когда на свете нет тебя… Вопрос, не дающий мне покоя, пульсирующий в сердце, в голове, заполняет все уголки души, ранее неведомые мне. ПОЧЕМУ?
Почему мы терзались, когда могли быть счастливы? «Когда счастие - загадка, ум пытается отгадать ее, постичь», - сказал ты мне однажды. Вновь и вновь обращаюсь к воспоминаниям. Пытаюсь понять, чего не сделала для счастия? Чем я заслужила ту участь, которую имею? Мне спокойно и хорошо сейчас, потому что воспоминания – это единственная возможность быть с тобой…
Впервые мы узнали друг друга еще в детские годы, в 1827 году. Началось с обычных ребяческих выходок – ты и Аким Шан-Гирей (твой близкий родственник) дразнили меня:
У Вареньки – родинка,
Варенька- уродинка!
Но я не обижалась, потому что чувствовала, что моя родинка над бровью, казалась тебе лучшей в мире. Ты считал, что она только подчеркивала изящество лица и всю «негордую» красоту в целом. Так думал не только ты, Мишель.
Нам тогда было по четырнадцать лет. В столь нежном возрасте любая привязанность кажется сильной, вечной, любой взгляд может быть истолкован превратно. Может, поэтому любовь была осознана нами не сразу. Мы пережили и дружескую привязанность, едва граничащую с чем-то большим, и страсть, и неприязнь, и ревность, пока все это не переросло в зрелое чувство, в котором мы друг другу так и не успели признаться...
В стремительно-короткой твоей жизни было множество любовных увлечений – как мимолетных, так и сильных привязанностей. Да, да… я обо всём знала. Не удивляйся! Показная холодность и постоянные светские ухаживания составляли часть твоей жизни, Мишель. Ты был вулканом – то спящим и молчаливым, то огненным и страстным. И от этого страдали все твои женщины, а я - больше всех. Возможно, именно такая холодность и привела молодую гордую Вареньку Лопухину к алтарю. Я стояла в подвенечном платье, бледная и красивая, как все невесты, и необычайно грустная... Рука об руку с другим, которому сказала «да». Потому что мой кумир не расслышал и не разгадал моё «да»… Или не смог сказать мне своего «да», спрятавшись в вихре утех и развлечений. Как пушкинская Татьяна, я повиновалась судьбе и вышла замуж за другого. Но оказалось, замужество не спасает от любви… Мы просто продолжали любить – не видясь, мало зная друг о друге. Видимо, любовь может существовать и так… Сегодня я знаю это точно. Я уверена в том, о чём говорю. Но тогда, в дни нашей юности… Однако я не хочу так скоро расстаться с тобой, рассказав всё сразу. А потому, доброй ночи, мой друг! Завтра будет новый день и новые воспоминания».
*****
« Милый мой! Снова видела во сне тот бал… Огромный зал Дворянского собрания в Москве сияет огнями люстр и канделябров, блеском мраморных колонн. Ты сопровождаешь стайку молодых и красивых барышень. Из разных уголков зала на тебя направлены завистливые взгляды сокурсников. Но молодой поэт не обращает на них внимания. Холера, из-за которой был потерян первый год пребывания в университете, посещение государём императором Москвы и женитьба Пушкина - это были события, которые непосредственно повлияли на судьбу и характер студента Лермонтова.
Прошел год, и ты лишь оканчивал первый курс, да с угрозой провала на экзамене по российской словесности у профессора Победоносцева, поскольку не слушал его на лекциях, не вынося глупых теоретических определений.
Грянул оркестр, и пары закружились в вальсе. Стайка барышень разлетелась; мы остались одни. Я ожидала от тебя приглашения на танец, отказывая направо и налево. Мне еще не исполнилось шестнадцати; я была чуть моложе тебя, Лермонтов, почти на год. Но все же еще вчера, пока ты не надел студенческую куртку, на тебя смотрели как на мальчика. А я могла сойти уже за взрослую барышню, если бы не находилась под крылышком старшей сестры Марии Александровны. С ней, как ни удивительно, ты дружил, как и с нашим братом Алексисом, постоянно переписывался с нею одною до конца жизни.
Я не могла отвести глаз, во все глаза смотрела на тебя… То же самое происходило и с тобой … Это у нас бывало и всегда оканчивалось какой-нибудь шуткой.
- Варвара Александровна! - грозишь пальцем.
- Что, Мишель? - ласковая улыбка вспыхнула в глазах.
Ты вздохнул, выражая удивление, и покачал головой; я покраснела, но глаз не отвела.
- Если не хотите танцевать, идемте, - и указываешь на хоры, куда поднимались для обозрения бала. Мы идём туда в поисках уединения. В наших взаимоотношениях произошли изменения, мы оба повзрослели.
- Я думала, буду танцевать с вами, Мишель.
- Да, знаю. И потому у меня, вероятно, отпала охота танцевать. Чужой воле я не поддаюсь, как пружина, которой на давление необходимо распрямиться, если даже желания наши совпадают. Таков уж характер.
- Я знаю. Такой уж вы чудак.
- Это в сторону. Я вообще с вами мало танцевал, а теперь и вовсе мне трудно на это решиться.
- Отчего же, Мишель? Разве вы не стремились танцевать с Сушковой или Ивановой, кстати, они здесь, когда ими увлекались?- не могу удержаться от укора.
- Да, танцы - игра, увлечение - тоже. Но кто вам сказал, что я ныне вами увлекаюсь?
Взглянула на тебя с тревожным вопросом в глазах:
- А стихи?
- Стихи тоже стихам рознь.
- И стихи - игра?
- О, нет! В стихах я весь, - продолжая смотреть вместе вниз, ты говоришь:
Она не гордой красотою
Прельщает юношей живых,
Она не водит за собою
Толпу вздыхателей немых.
Вздрагиваю, взглядываю на тебя и смеюсь, между тем ты продолжаешь с лукавой улыбкой:
И стан ее не стан богини,
И грудь волною не встает,
И в ней никто своей святыни,
Припав к земле, не признает.
Выпрямляюсь, готовая убежать. Мне кажется, ты начинаешь насмехаться надо мною, над моим чувством к тебе, уже всеми замеченном и старательно тобой самим во мне возбужденном. Ты продолжаешь:
Однако все ее движенья,
Улыбки, речи и черты
Так полны жизни, вдохновенья,
Так полны чудной красоты.
Но голос в душу проникает,
Как воспоминанье лучших дней,
И сердце любит и страдает,
Почти стыдясь любви своей.
Я чуть не заплакала от волнения, глаза мои увлажнились . Я просияла. Я счастлива. Довольный произведенным эффектом, мой Мишель расхохотался. В этом была странность твоей натуры: самая глубокая мысль или чувство не поглощали тебя всего, и всегда оставалась в твоём восприятии лазейка для усмешки или шутки. « Это же не ваши стихи, - коварно улыбаюсь, зная, как тебя задеть. - Это Пушкин».
- Мои… Они весьма слабы, хотя в них все правда.
- Когда любят стихами, никогда не знаешь, где чувство, а где говорит вдохновение, что, конечно, чудесно, но до меня не относится, - быстро говорю я, и между нами начинается разговор, сбивчивый, горячий, когда слова чаще заменяются улыбкой, движением рук.
Милый, неправда ли, наши счастливые минуты наедине напоминают поединок. Кто сильнее? Я, с моей женской гордостью, или ты, со своим противоречивым и непонятным характером. Не знаю, что было причиной тому. Может быть, одинаковый со мною возраст, тебе хотелось бы быть старше меня. Возможно, ты и был несерьезным, метался от одного увлечения к другому, но настоящее чувство ты испытывал ко мне. Я только сейчас поняла, как ты страдал, когда другие оказывали мне знаки внимания. Ты вскипал, злился, мучился от ревности. На тебя то и дело сыпались слухи – то я благоволю к одному, то к другому, то выхожу замуж. Как-то один такой слух о моём замужестве совсем выбил тебя из колеи и привел к сильной депрессии. Если б я знала об этом тогда! Братское чувство, симпатия, детская привязанность перешли в юношеское увлечение, и скоро чувства заполнили сердце поэта. В одной из твоих тетрадей есть запись: «…Вчера еще я дивился продолжительности моего счастья! Кто бы подумал, взглянув на нее, что она может быть причиной страданья?» Запись от 4 декабря 1831 года. Оказалось, ты страдал из-за этой любви немало: душевные взлеты и падения, минуты счастья и целая вечность ревности.
Если я не знала тогда о твоих мучениях, то вряд ли ты догадывался о моих. Мне эта любовь приносила не меньше страданий. Я жила как будто в темноте, словно продвигалась на ощупь, ведь возлюбленный не давал мне никаких четких ориентиров, то и дело ставя в тупик... Он то вдруг становился ко мне холоден, то относился только как к другу, а то требовал истинной страсти. Своею холодностью ты будто бы мстил за мои мнимые измены. Это было очень тяжело…
Одно терзает меня беспрестанно: всё в прошлом. Теперь ничего не исправить и не вернуть».
*****
« Любимый! Неделю не могла писать. Болела. И сейчас ещё не поправилась. Сижу у окна. Кругом всё серо и скучно. Только разговор с тобой спасает меня. Воспоминания дарят яркие краски моей унылой жизни.
Во второй половине лета 1832 года ты должен уехать в Петербург, а я остаюсь в Москве. Возможность разлуки день ото дня становилась все более реальной и близкой. С первыми весенними днями мы чаще сходились в саду у дома и даже совершали вместе прогулки по Москве. Ты, Мишель, как обычно, дурачился, дразнил то кучера, то важных господ. Я же помнила о предстоящей разлуке, и мне хотелось в чем-то удостовериться. Ты замечал вопрос в моих глазах. Однажды мы остановились на косогоре, среди сосен, над Москвой-рекой, и между нами начался сбивчивый, быстрый разговор, который ни к чему не вёл. Ты, как всегда неожиданно, заговорил стихами:
- Мы случайно сведены судьбою…
- Но отчего случайно, Мишель?
Ты настаивал на своём:
-Мы себя нашли один в другом,
И душа сдружилася с душою;
Хоть пути не кончить им вдвоём!
-Опять!
-Слушай!
Так поток весенний отражает
Свод небес далёкий голубой,
И в волне спокойной он сияет,
И трепещет с бурною волной.
Будь, о, будь моими небесами,
Будь товарищ грозных бурь моих,
Пусть тогда они гремят они меж нами,
Я рождён, чтобы не жить без них.
- Ты жаждешь бурь и зовёшь меня быть товарищем твоих бурь. Как это понимать, Мишель?
Ты продолжал, бледный, с пламенем в глазах:
-Я рождён, чтоб целый мир был зритель
Торжества иль гибели моей,
Но с тобой, мой луч-путеводитель,
Что хвала иль гордый смех людей!
- Я должна вносить тишину и покой в бури, как солнца луч?
- О, да! Ты покойна, довольна, счастлива сама по себе, как эти небеса. Ты бываешь просто восхитительна, как луч солнца в листве над водой. Но этого мне мало.
- Да, конечно, мало. Я люблю тебя, вот и все. А тебе надо любить или ненавидеть весь мир, в этом твое призвание поэта. Или Демона?
- Вы любите меня? Я любим?! О, я счастливейший из смертных! Нет, прелестнейшее,
восхитительнейшее создание, вы решили посмеяться надо мною!
- Я не шучу. Предстоящая разлука вынуждает меня на это объяснение, иначе бы я преспокойно жила, наблюдая близко, как зарождается талант. Потом не говорите, что я вынудила у вас признание, вы ни в чем не признались. Сокровенные мысли и чувства вы любите хранить в глубине души, как недра хранят алмаз. И я буду хранить мою любовь в самой глубине сердца и ни словом не обмолвлюсь. Я никогда не буду принадлежать другому…
- Будь покойна, будь товарищем бурь моих, мы и в разлуке будем двумя половинками всего счастия земного.
К лету все разъехались, а ты с бабушкой уехал в Петербург».
*****
«Дорогой мой! Не могла писать полгода. Вспоминать далее оказалось так больно, что не могла заставить себя взяться за перо. Но моё существование без тебя невозможно. И потому забвению я предпочитаю боль…
В Петербурге ты познал все радости столичной жизни. И любовь ко мне, кажется, отступила на второй план: были новые друзья, было много развлечений. Кроме того, бурная литературная деятельность и пришедшая известность не оставляли времени для сентиментальных воспоминаний. Хотя говорят, что женский профиль, который ты часто рисовал в своих юнкерских тетрадях, отчаянно напоминал мой портрет. Почти в каждом письме из Петербурга к сестре ты спрашивал обо мне, не называя имени. Перечитываю письмо от 2 сентября 1832 года: «Я очень хотел бы задать вам один небольшой вопрос – но перо мое отказывается его написать. Угадываете – хорошо, я буду доволен; нет – значит, что если бы я даже задал этот вопрос, вы не смогли бы на него ответить. Один из вопросов, о существовании которых вы, быть может, и не подозревали!» Мария отвечала, «Варенька бережет себя от всяких искушений».
Но ты, мой Лермонтов, сберечь себя от искушений не смог. В декабре 1834 года страстно увлекся Екатериной Сушковой, ты её знал и ранее. Но в тот месяц просто не давал ей проходу, навещал дома, танцевал с ней на балах. В конце концов Сушкова призналась в любви – и это был отчаянный поступок, уронивший ее честь в глазах светского общества. Я узнала об этой истории, и это стало последней каплей (твою холодность и долгое молчание я уже как-то привыкла выносить)... Это была роковая ошибка. Ошиблась я, ошибся и ты. Шел уже 1835 год. Ты ошибся в силу своего беспокойного и несчастливого характера. Я решила, что обозналась в тебе, что ты ушел от меня. Отдала свою судьбу другому...
В одно мгновение вдруг оказалось, что наша любовь жива, твоя ревность и негодование распалили это чувство до предела. И в один миг ты, Мишель, вспомнил, что я – самый дорогой человек для тебя. И замужняя Варенька стала единственной властительницей твоего израненного сердца. Ты, Лермонтов, понял это всей душой, но понял поздно. Я же обо всём этом и не догадывалась тогда… Я не знала, что ни «тяжелые юнкерские годы», ни веселая офицерская жизнь не ослабили любовь, отразившуюся в прекрасных стихах:
У ног других не забывал
Я взор твоих очей;
Любя других, я лишь страдал
Любовью прежних дней;
Так память, демон- властелин,
Всё будит старину,
И я твержу один, один:
Люблю, люблю одну!
Милый мой, любимый, почему, почему именно так сложилась судьба? Почему ты не хотел признаться, а я боялась быть отвергнутой? Что является причиною нашего несчастия? Твой характер, моя несмелость или искушения алчного и порочного света, противостоять которому не было сил?»
***
« … В тот злополучный год (год моего замужества) мы виделись с тобой на рождественских праздниках, ты приезжал в отпуск в Москву. Свидание было кратким, при муже – настоящая мука...
В 1838 году у меня родилась дочь. Раз только имел ты, Лермонтов, случай увидать её. Невыносимо было наблюдать, как ты долго ласкал ребенка, потом горько заплакал и вышел в другую комнату. Ведь она могла быть нашей дочерью… После появилось стихотворение «Ребенку»:
О грёзах юности томим воспоминаньем,
С отрадой тайною и тайным содроганьем,
Прекрасное дитя, я на тебя смотрю.
О, если бы ты знало, как я тебя люблю!
Далее слышится мягкое извинение передо мной, ты терзаешься тем, что был холоден ко мне, тем, что своей язвительностью причинил мне немало горя. «Смотри ж, не говори ни про мою печаль, ни вовсе обо мне», – просишь ты у маленького человечка... Но, милый, вовсе не обязательно напоминать мне о тебе, я тебя и так буду помнить до самой своей смерти.
Любимый! Сейчас я знаю, что ты считал меня коварной, но еще более ненавидел того, кто отнял возможное счастье – Бахметева. Ты относил его к категории людей недалеких и посредственных, недостойных моей любви. Из ссылки 1840 года мой любимый вернулся зрелым мужчиной. Вновь оказалось, что любовь жива. Она выдержала испытание временем и расстоянием. Чувство стало спокойным и глубоким, мы перестали обвинять друг друга. Я любила просто за то, что ты есть на земле. Вновь и вновь перечитываю строки, адресованные мне:
Я к вам пишу случайно; право
Не знаю, как и для чего.
Я потерял уж это право.
И что скажу вам, ничего!
Что помню вас? – но боже правый,
Вы это знаете давно…
Ты пишешь для меня одной:
Но вас я помню - да и точно,
Я вас никак забыть не мог!
Во - первых, потому что много,
И долго, долго вас любил…
………….
Забыл я шум младых проказ,
Любовь, поэзию – но вас
Забыть мне было невозможно.
В 1840 году ты послал своей Вареньке один из вариантов «Демона». Подписывая конверт, начертал «В.А.Б.», а потом в ярости резко перечеркнул инициал Б. и поставил близкое и знакомое почти с детства Л. (то есть Лопухина). Нет, ты не хотел признавать права Бахметева на меня.. Но ничего поделать не мог. «Но я другому отдана // И буду век ему верна», – это как раз обо мне.
Надо ли говорить, что Бахметев тоже очень не любил тебя? О твоей привязанности ко мне, его жене, знали многие. В «Герое нашего времени» и других твоих творениях Бахметев находил сходство некоторых персонажей с собой, считал, что ты, Лермонтов, регулярно выставлял его на посмешище. «Герой...» вообще выводил его из себя. В «Княжне Мери» ты показал своего злейшего врага в образе мужа Веры – незначительного хромого старичка. Бахметев был взбешен.
За литературную месть возлюбленного пришлось поплатиться мне. Муж запретил общаться с тобой, да к тому же в приказном порядке «предложил» уничтожить все твои письма, рукописи, рисунки. К счастью, я все-таки успела во время отдыха на курорте передать часть этих милых сердцу вещей Александре Верещагиной. Благодаря ей многое уцелело.
А вот мою репутацию Михаил Лермонтов всегда берег. Ты не называл моего имени в своих произведениях, даже явно посвященных мне. В некоторых произведениях пытался «замаскировать» имя любимой. Так, переименовал свою героиню, которую сначала хотел назвать Варварой, в Веру – в драме «Два брата», неоконченном романе «Княгиня Лиговская» и в своем самом известном романе «Герой нашего времени». Ты изменил и мой портрет: родинку над бровью «перенес» на щеку.
Перечитываю твоё последнее стихотворение… Больше Лермонтов никогда ничего не написал. Он был убит. Последнее… О чем оно? О ком?
Нет, не тебя так пылко я люблю,
Не для меня красы твоей блистанье,
Люблю в тебе я прошлое страданье
И молодость, погибшую мою.
Когда порой я на тебя смотрю,
В твои глаза вникая долгим взором:
Таинственным я занят разговором,
Но не с тобою сердцем говорю.
Я говорю с подругой юных дней;
В твоих глазах ищу черты другие;
В устах живых уста давно немые,
В глазах огонь угаснувших очей.
Ты хотел проститься со мною. Проститься перед смертью. Кажется, что женщина, о которой ты говоришь, умерла. Как ты прав, милый! Я погибла уже тогда, уйдя из твоей жизни. Сейчас я ожидаю кончины, как начала новой жизни. Может быть, на том свете я смогу исправить наши ошибки. Ты молил понять тебя, принять, принять всего тебя, без остатка, быть подругой в этой жизни, на этом свете. Ты знал: это под силу только мне. Я не угадала, прости…
Может быть, сегодня кто-то не так, проще и холоднее, поймет наши отношения? Случится – так кто-либо будет судить и спустя много лет. Да будет над тобою оправдание! И надо мной… Последнее стихотворение… И вечная любовь…
Кто жил одной любовью, погубил
Всё в жизни для неё, а всё любил…»
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Варвара пережила мятежного поэта на десять лет. Для нее это были непростые годы. Узнав о его трагической смерти, она стала постепенно угасать, без всякой видимой на то причины, без всякой болезни. Просто ей незачем было жить. Как написал Шан-Гирей, «она... томилась долго и скончалась, говорят, покойно».
От автора
Данная работа представляет собой результат творческого труда, на основе исследования жизни и творчества М.Ю.Лермонтова. Появлению работы предшествовал сбор материала о жизни Михаила Юрьевича, о его любовных увлечениях, о любовной лирике, об отношениях поэта с Варварой Лопухиной. При сборе материала были использованы следующие источники:
Список использованной литературы
Андроников И.Л. Исследования и находки. М., 1977.
Висковатый П.А. М.Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество. М., 1891.
Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1964.
Лермонтовская энциклопедия. М., 1964.
Найдич Э.Э. Дописанная страница в биографии Лермонтова. «Литературная газета», 1977, 22 июня.
Пахомов Н.П. Подруга юных дней. М., 1975.
Сушкова Е.А. Записки. Л., 1928.
Библиография
Абрамович Г.Л. Трагедийная тема в творчестве Лермонтова. М., 1964.
Андреев-Кривич С.А. Вопросы творчества и биографии Лермонтова. М., 1954; Всеведенье поэта. М., 1973.
Баранов В.В. Об истинном адресате стихотворения «Нет, не тебя так пылко я люблю». Учебные записки Калужского пединститута. 1957.
Венок Лермонтову. Сб. ст. М.-П., 1914.
Гладыш И.А., Динесман Т.Г. Архив А.М. Верещагиной. Записки отдела рукописей ГБЛ, 1963.
Глассе А.А. Лермонтов и Сушкова в книге: М.Ю. Лермонтов. Исследования и материалы. Л., 1979.
Иванова Т.А. Юность Лермонтова. М., 1957; Четыре лета. Лермонтов в Середникове. М., 1959.
Нейман Б.В. Одна из воспетых Лермонтовым. «Русский библиофил», 1916, № 8.
Обручев С.В. Над тетрадями Лермонтова. М., 1965.
Пахомов Н.П. Подруга юных дней. М., 1975.
Серяев. Разгадана ли загадка Н.Ф.И.? «Русская литература», 1976, № 4.
Творчество М.Ю. Лермонтова. Пенза, 1965.
Тойбин И.М. О юношеском творчестве Лермонтова. Учебные записки Курского пединститута, 1967.
Щеголева П.Е. Книга о Лермонтове. Л., 1929.
Эйхенбаум Б.М. Литературное наследство. О текстах Лермонтова. Л., 1943.
М.Ю. Лермонтов. Исследования и материалы. Л., 1979.
М.Ю. Лермонтов. Статьи и материалы. М., 1939.
М.Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. Пенза, 1960.
М.Ю. Лермонтов. Вопросы жизни и творчества. Сб. ст. Орджоникидзе, 1963
|
