«Новый Мир» 2004, №11
|
Скачать 473.17 Kb.
|
|
ПАВЕЛ БАСИНСКИЙ Горький Главы из книги Опубликовано в журнале: «Новый Мир» 2004, №11 Басинский Павел Валерьевич родился в 1961 году. Закончил Литературный институт им. А. М. Горького. Книга “Горький” выходит в издательстве “Молодая гвардия” в серии “ЖЗЛ”. Живет в Москве. “А БЫЛ ЛИ МАЛЬЧИК?” Метрическая запись в книге церкви Варвары Великомученицы, что стояла на Дворянской улице Нижнего Новгорода: “Рожден 1868 г. Марта 16, а крещен 22 чисел, Алексей; родители его: Пермской губернии мещанин Максим Савватиевич Пешков и законная его жена Варвара Васильевна, оба православные. Таинство святого крещения совершал священник Александр Раев с диаконом Дмитрием Ремезовым, дьячком Феодором Селицким и пономарем Михаилом Вознесенским”. Неужели никто, бывший при крещении младенца Алексея, ни даже восприемники его “Нижегородской губернии г. Арзамаса сын кандидата Михаил Григорьев Иванов и нижегородская мещанка Наталья Ивановна Бобкова”, ни бабушка Акулина Ивановна и дедушка Василий Васильевич Каширины, ни братья матери Яков и Михаил, — неужели никто не задумался о поистине роковом и нехорошем совпадении: первого ребенка Варвары Кашириной-Пешковой окрестили в церкви Варвары Великомученицы? Странная это была семья. И крестные у Алеши были странные. Ни с кем из них Алеша не имел никакой связи в дальнейшем. А ведь если верить повести “Детство”, и дедушка его, и бабушка, с которыми ему пришлось жить до отрочества, были личностями религиозными. Странным был и отец его, Максим Савватиевич Пешков, и дед по отцу, Савватий, человек столь крутого “ндрава”, что в эпоху Николая Первого (“Николая Палковича”) из солдат дослужился до офицера, но был разжалован и сослан в Сибирь “за жестокое обращение с нижними чинами”. К сыну своему, Максиму, он относился так, что тот не раз убегал из дома. Однажды отец травил его в лесу собаками, как зайца, другой раз истязал так, что соседи отняли мальчика. Кончилось тем, что Максима взял к себе на воспитание крестный, пермский столяр, и обучил ремеслу. Но то ли и там мальчишке жилось несладко, то ли бродяжья натура опять взяла в нем верх, а только убежал он и от крестного, водил слепых по ярмаркам и, придя в Нижний Новгород, стал работать столяром в пароходстве Колчина. Был это красивый, веселый и добрый парень, чем и влюбил в себя красавицу Варвару. Максим Пешков и Варвара Каширина обвенчались с согласия (и с помощью) одной матери невесты, Акулины Ивановны Кашириной. Как говорили тогда в народе, женились “самокруткой”. Василий Каширин был в ярости. “Детей” он не проклял, но и жить их к себе, до рождения внука, не пускал. Только перед родами Варвары пустил их во флигель своего дома. Помирился с судьбой... Однако именно с этого момента судьба начинает преследовать род Кашириных. Как будто появление мальчика знаменовало собой Божье проклятие для этой семьи. И как всегда бывает в таких случаях, поначалу судьба улыбнулась им последней закатной улыбкой. Последней радостью. Максим Пешков оказался не только талантливым мастером-обойщиком, но и натурой артистической, что, впрочем, было едва ли не обязательным для краснодеревца. Краснодеревцы, в отличие от белодеревцев, изготовляли мебель прежде всего из ценных пород древесины, производя отделку бронзой, черепахой, перламутром, пластинами поделочных пород камня, лакировку и полировку с тонированием. То есть они изготовляли стильную мебель. Кроме того (и это не могло не понравиться Василию Каширину), Максим Савватиевич отошел от бродяжничества, крепко осел в Нижнем и стал там уважаемым человеком. Перед тем как пароходство Колчина назначило его конторщиком и отправило в Астрахань, где ждали приплытия Александра Второго и сооружали к этому событию триумфальную арку, Максим Савватий Пешков успел побывать присяжным в нижегородском суде. Да и в конторщики нечестного человека не поставили бы... Вот в Астрахани-то судьба и настигла Максима и Варвару Пешковых, а с ними и каширинский род. В июле 1871 года (по другим данным — в 1872 году) трехлетний Алексей заболевает холерой и заражает ею отца. Мальчик выздоровел, а отец, возившийся с ним, помер, чуть-чуть не дождавшись рождения своего второго сына, выкинутого Варварой возле его трупа и названного в его честь Максимом. Максима-старшего похоронили в Астрахани. Младший умер по дороге в Нижний, на пароходе, и остался лежать в саратовской земле. По прибытии Варвары домой, к отцу, ее братья переругались из-за приданого сестры, на которое после смерти мужа она имела право претендовать. Дед Каширин вынужден был разделиться с сыновьями. Так зачахло дело Кашириных. Единственным положительным итогом всей этой внезапной череды несчастий было то, что через некоторое время и русская, и мировая литература обогатились новым именем. Но для Алеши Пешкова приход в Божий мир был связан прежде всего с тяжелейшей душевной травмой, вскоре перетекшей в религиозную трагедию. Вот так началась духовная судьба Горького. Наша версия... Научного описания ранней биографии Горького (Алеши Пешкова) фактически не существует. Да и откуда бы ему взяться? Кому пришло бы в голову подмечать и фиксировать слова и поступки какого-то нижегородского пацана, полусироты, а затем и круглого сироты, рожденного в сомнительном браке, в семье какого-то пришлого из Перми мастерового и мещанки, дочери сперва богатого, а затем разорившегося владельца красильной мастерской? Мальчика хотя и весьма необычного, не похожего на остальных в его положении, но все же просто мальчика, просто Алеши Пешкова1. Несколько документов, связанных с рождением Алексея Пешкова, все же сохранилось. Они были опубликованы, например, в книге “Горький и его время”, написанной замечательным человеком Ильей Александровичем Груздевым, прозаиком, критиком, историком литературы, членом литературной группы “Серапионовы братья”, куда входили М. М. Зощенко, Вс. В. Иванов, В. А. Каверин, Л. Н. Лунц, К. А. Федин, Н. Н. Никитин, Е. Г. Полонская, М. Л. Слонимский. Последний в 20-е годы решил стать биографом Горького, который из Сорренто всячески опекал “серапионов”. Но потом Слонимский передумал и передал “дело” Груздеву. Груздев выполнил его с добросовестностью умного и порядочного ученого. Груздевым и энтузиастами-краеведами были разысканы документы, которые единственные могут считаться научно обоснованными свидетельствами происхождения и детства Горького. В остальном биографы вынуждены довольствоваться горьковскими воспоминаниями. Они изложены в нескольких скупых, написанных в ранние годы литературной карьеры автобиографических справках, в письмах Груздеву 20 — 30-х годов (по его вежливым, но настойчивым запросам, на которые Горький отвечал ворчливо-иронически, но все-таки подробно), а также главной “автобиографии” Горького — повести “Детство”. Некоторые сведения о детстве Горького и людях, которые его окружали в этом возрасте, можно “выудить” из рассказов и повестей писателя, в том числе позднего времени. Но насколько это достоверно? Происхождение Горького и его родственников, их (родственников) социальное положение в разные годы жизни, обстоятельства их рождений, браков и смертей подтверждаются некоторыми метрическими записями, “ревизскими сказками”, документами казенных палат и другими бумагами. Однако не случайно Груздев поместил эти бумаги в конец своей замечательной книги. В “Приложение”. Как будто немножко “спрятал”. И в том же “Приложении” тактичный биограф как бы невзначай проговаривается: да, некоторые из документов “отличаются от материалов „Детства””. “Детство” (повесть) Горького и детство (жизнь) Горького не одно и то же. Казалось бы, ну и что тут такого? “Детство”, как остальные части автобиографической трилогии (“В людях” и “Мои университеты”), — художественное произведение. Факты тут, разумеется, творчески преображены. Ведь не считаются “Жизнь Арсеньева” И. А. Бунина, “Лето Господне” И. А. Шмелева или “Юнкера” А. И. Куприна научными биографиями писателей? При чтении их, помимо особенностей фантазии авторов, необходимо учитывать еще и временной контекст. То есть когда эти вещи были написаны. “Жизнь Арсеньева”, “Лето Господне” и “Юнкера” написаны в эмиграции, когда Россия, “которую они потеряли”, рисовалась как бы “подсвеченная” кровавыми сполохами революции, а на разум и чувства неизбежно влияли воспоминания об ужасах гражданской войны. Возвращение в детскую память было спасением от этих мучивших их кошмаров. Так сказать, своеобразной душевной “терапией” для авторов. Сравним “Юнкеров” Куприна с “Поединком”, написанным до эмиграции. Писали два разных человека. Повесть “Детство” тоже написана в эмиграции. Но это была совсем другая эмиграция. После поражения первой русской революции (1905 — 1907), в которой Горький принимал активное участие, он вынужден уехать за границу, так как в России считался политическим преступником. Даже после широчайшей политической амнистии, объявленной Императором в 1913 году в связи с 300-летием дома Романовых, вернувшийся в Россию Горький был подвергнут следствию и суду за повесть “Мать”. А в 1912 — 1913 годах повесть “Детство” писал на итальянском острове Капри русский политический эмигрант. Это необходимо учитывать. Иначе странными покажутся некоторые места в повести о детстве, которая потрясла таких людей, как Александр Блок, Михаил Пришвин, Дмитрий Мережковский, Кнут Гамсун, Ромен Роллан, а именно поэзией своей и прежде всего образом Бабушки. “Вспоминая свинцовые мерзости дикой русской жизни, — пишет Горький, — я минутами спрашиваю себя: да стоит ли говорить об этом? И, с обновленной уверенностью, отвечаю себе — стоит; ибо — это живучая, подлая правда, она не издохла и по сей день. Это та правда, которую необходимо знать до корня, чтобы с корнем же и выдрать ее из памяти, из души человека, из всей жизни нашей, тяжкой и позорной”. Это не детский взгляд. “И есть другая, более положительная причина, понуждающая меня рисовать эти мерзости. Хотя они и противны, хотя и давят нас, до смерти расплющивая множество прекрасных душ, — русский человек все-таки настолько еще здоров и молод душою, что преодолевает и преодолеет их”. И это — слова и мысли не Алексея, сироты, “Божьего человека”, а писателя и революционера Максима Горького, который одновременно раздражен результатами революции, винит в этом исторически сложившуюся рабскую природу русского человека и надеется на молодость нации и ее будущее. Все эти мысли и чувства словно тонкими корешками пронизали “Детство”. На это необходимо делать поправку при чтении описаний “свинцовых мерзостей”, чтобы не прийти к ложному выводу, что Алексей Пешков родился в ужасной стране и ужасном городе (и это красивейший-то и богатейший купеческий Нижний Новгород!), среди психически ненормальных и социально обреченных личностей. СИМВОЛИСТЫ О “ДЕТСТВЕ” Вот удивительный факт. Символистская критика начала ХХ века (Блок, Гиппиус, Философов, Мережковский) в целом высоко оценила “Детство”. Любопытно, однако, что чуть ли не единственный отрицательный отзыв о повести от символистов был Федора Сологуба. К тому же это еще и первый отзыв на повесть вообще. В журнале “Дневники писателей” (1914, № 1) Сологуб писал: “Каким Горький уехал, таким и вернулся. Талант — топор, как было сказано о Некрасове. Рубит фигуры из слов, как Ерьзя из мрамора. <...> Читаешь и досадуешь. Невольно вспоминаешь благоуханное детство Толстого. По контрасту. Такое злое и грубое это детство. Дерутся, бьют, порют в каждом фельетоне2. Какой-то сплошной садизм, психологически совсем не объясненный. Не видим, какая душевная сила движет людей к совершению неистовств”. Сравним с восторженным откликом Александра Блока в письме к П. С. Сухотину 1916 года: “Прочтите „Детство” Горького — независимо от всяких его анкет, публицистических статей и прочего... Какая у него была бабушка!” Он же в письме к П. Б. Струве июля 1917-го возмущается, что среди учредителей Лиги Русской Культуры, созданной после Февральской революции, нет имени Горького: “...всякий скажет, что в истории русской культуры имя автора „Исповеди” и „Детства” знаменательнее, чем имя Председателя IV Думы”. Значит, Блок считал “Детство” частью не только литературы, а всей культуры. Сравним также мнение Сологуба со статьей его прямого соратника по лагерю символистов Дмитрия Мережковского. Статья была напечатана в 1915 году в газете “Русское слово” (той же, где впервые опубликовано “Детство”) и имела название “Не святая Русь. (Религия Горького)”. “Куда идет Россия? — спрашивал Мережковский. — Великие русские писатели отвечают на этот вопрос — как бы вечные вехи указывают путь России. Последняя веха — Толстой. За ним — никого, как будто кончились пути России. За Толстым никого — или Горький”. “Да, не в святую, смиренную, рабскую, а в грешную, восстающую, освобождающуюся Россию верит Горький. Знает, что „Святой Руси” нет; верит, что святая Россия будет. Вот этой-то верою и делает он, „безбожный”, Божье дело. Ею-то он и близок нам — ближе Толстого и Достоевского. Тут мы уже не с ними, а с Горьким”. Прав или не прав был Мережковский, оценивая “Детство” как повесть специфически религиозно-революционную (в то время подобное соединение мало кого смущало), но показательна та высота, на которую возносит Горького его вчерашний оппонент. Ведь это Мережковский когда-то назвал героев Горького грядущими хамами. А сам писатель был их глашатай. А в этой статье ему отводится место впереди Достоевского и Толстого! Все это кажется странным потому, что именно Сологуб, казалось, должен был оценить “темное”, “смрадное” содержание “Детства”, где полуслепым мастерам подкладываются раскаленные наперстки, где братья пытаются зимой утопить мужа своей сестры в проруби, где сыновья дерутся за столом на глазах у отца семейства и где, наконец, как почти правильно заметил Сологуб, “бьют, порют в каждом фельетоне”. Ведь как раз Сологуб, не Блок и Мережковский, знал такое детство. В книге “Русская литература конца XIX — начала ХХ века и первой эмиграции” (М., “Academia”, 1998) читаем статью о Сологубе С. Р. Федякина. “Федор Кузьмич Тетерников (настоящая фамилия писателя) родился 17 февраля 1863 года в Петербурге. Отец его, портной, из бывших крепостных, умер, когда сыну было всего четыре года. Мать нашла работу прислуги, и с помощью хозяйки ей удалось при крайней бедности дать сыну неплохое образование: в 1882 году он окончил Санкт-Петербургский учительский институт. Но наука вгонялась в будущего писателя непрекращающейся поркой (курсив мой. — П. Б.), которая продолжалась и позже. Сологуб настолько привык, „прикипел” к битью, что уже не мог без этого жить: боль физическая стала восприниматься как лекарство от боли душевной. <...> Это болезненное сладострастие от битья вошло в его мироощущение и болезненным светом озарило все его творчество. Розги то и дело будут появляться в его стихах и прозе”. Вот так так! В самом деле, разве мало грязного и смрадного в романе Сологуба “Мелкий бес”? А в романе “Навьи чары”? Так почему Горькому Сологуб неожиданно отказывает в праве на “смрадное”? Легко заподозрить здесь творческую ревность. Тем более, что личные отношения Федора Сологуба и Горького, назвавшего его “Смертяшкиным” за пристрастие к теме смерти, были... неважные. Но дело, думается, в другом. В отличие от Блока и Мережковского, чьи детства были (по крайней мере внешней, материальной стороной) благополучными, Сологуб по своему опыту знал, “из какого сора” растут такие произведения, как повесть Горького. И хотя он понимал, что многое из описанного там — “горькая” правда, заподозрил писателя в субъективизме, нарочитости некоторых сцен и картин. И тем неприятнее было читать “Детство”, что эта повесть была искажением его собственной и болезненной для него “правды”. “Что-то здесь не так...” — возможно, говорил себе Сологуб. И вот это “не так” помешало ему оценить высокую поэзию “Детства” с его чудесными образами Дедушки, Бабушки, Цыганка и других. Что же “не так”? Повесть “Детство” обычно рассматривали с двух точек зрения — реалистической и символической. Реалистическая точка зрения заявлена самим Горьким в цитированном отрывке из “Детства”. Это повесть о “свинцовых мерзостях” русской жизни, в которой корчится несчастный русский человек. Но остается вера, что молодость и талантливость русской нации выведут ее “к свету”. Символическую точку зрения на повесть дал Мережковский. Он рассмотрел ее как своего рода символическую формулу России. Бабушка и Дедушка — две ипостаси русского мироощущения и русской религиозности. “Религия” Дедушки — это религия государственная, жизнеустроительная, идущая с петровских времен. “Религия” Бабушки — религия народная, стихийная, полуязыческая. Обе религии отрицают Святую Русь, закладывая основы новой Святой России. И если бы соединить государственную, жизнеустроительную волю Дедушки со стихийной, всеобъемлющей любовью Бабушки, то состоялось бы рождение новой России. Проблема, однако, в том, что эти ипостаси существуют одновременно и в неразрывности, и в неслиянности. Они не могут друг без друга. Но и породить что-то целостное не могут. “Бабушка — Россия, но не вся, потому что у России — „две души”3, по вещему слову Горького, может быть, из всех его слов — самому вещему. Одна душа России — Бабушка, другая — Дедушка. Бабушка прекрасна, Дедушка уродлив. У Бабушки добрый Бог — „такой милый друг всему живому”; у Дедушки — злой. Если Бабушкин Бог — настоящий, то Дедушкин — не Бог, а дьявол. Так или почти так для Алеши Пешкова, но не так или не совсем так для Горького. Он уже знает, что не вся правда у Бабушки, что есть и у Дедушки своя правда, такая же вечная, страшно верная, страшно русская. <...> Бабушка делает Россию безмерною; Дедушка мерит ее, копит, собирает, может быть, в страшный кулак; но без него она развалилась бы, расползлась бы, как опара из квашни. И вообще, если бы в России была одна Бабушка без Дедушки, то не печенеги, половцы, монголы, немцы, а своя родная тля заела бы живьем „Святую Русь”. Бабушка — Россия старая, обращенная к Востоку; Дедушка — Россия новая, обращенная к Западу. Бабушка безграмотна; Дедушка полуграмотен. Но если когда-нибудь Россия будет грамотной, то благодаря не Бабушке, а Дедушке”. На скрещенье этих векторов — Алеша Пешков, который мучительно формируется в М. Горького. Бабушка напитывает его любовью, учит широте взгляда на мир. Дедушка учит церковной грамоте и жестоко порет его, приучая выносить боль и не смущаться доставлять ее другим. Бабушка — Поэзия. Дедушка — Наука. А в целом — Горький. Разумеется, схема Мережковского хромает, как все его излюбленные “диалектические” модели. Но в отношении влияния на Горького “религий” Бабушки и Дедушки он во многом прав. И потом, этот взгляд на повесть гораздо интереснее якобы “реалистических” рассуждений на тему о том, как закалялся характер Пешкова посреди свинцовых мерзостей русского быта. Однако и первая (социальная) схема, и вторая (символическая) — все равно остаются схемами. За ними не видно живого Алеши. Что это был за мальчик? “ |
Добавить документ в свой блог или на сайт
Похожие:
 |
1. Организационно-правовое обеспечение деятельности образовательного учреждения Муниципальное казённое общеобразовательное учреждение «Новомировская средняя общеобразовательная школа» расположена в поселке Новый... |
 |
Тематическое планирование курса II курс «История» Учебник ««Россия и мир», 10 класс Учебник ««Россия и мир», 10 класс О. В. Волобуев, В. А. Клоков, М. В. Пономарёв, В. А. Рогожкин, 2004 г |
|
Рабочая программа Окружающий мир умк «Школа России» Примерной программы начального общего образования, авторской программы А. А. Плешакова «Окружающий мир», утверждённой мо РФ (Москва... |
|
Ошо Мастер — это зеркало: тантрический экстаз единения Он предлагает надежду и доверие, любовь и сострадание, бытие и осознание расе человеческой, одолеваемой силами разрушения и смерти,... |
|
Олдос Хаксли о дивный новый мир Поступив скверно, раскайся, загладь, насколько можешь, вину и нацель себя на то, чтобы в следующий раз поступить лучше. Ни в коем... |
|
На приёме у психолога рамиля гарифуллина Непредсказуемая психология. О чём молчал психотерапевт?” (2003), “Кодирование личности от алкогольной и наркотической зависимости”... |
|
Указатель имен абаева Людмила, поэт. Родилась в г. Кизел Пермской... Абаева Людмила, поэт. Родилась в г. Кизел Пермской обл. Окончила Литинститут (1983). Член Союза Российских Писателей. Публиковала... |
|
Рабочая программа по технологии представляет собой целостный документ,... Нужд и потребностей людей. Она включает процессы, связанные с преобразованием вещества, энергии, информации, при этом оказывает влияние... |
|
Сценарий классного часа ко Дню защитника Отечества "Урок Мужества" Род человеческий развивался и творил новый культурный мир, вдохновляясь любовью к женщине матери. Именно женщина мать передает подрастающим... |
|
От фр moderne новый, новейший, современный совокупность эстетических... Первая мировая война. В этих условиях все боле ясно проявляется неспособность объяснить мир с позитивистской точки зрения. Новые... |