Из истории кризиса русской буржуазно-либеральной историографии. А. А. Корнилов




Скачать 2.45 Mb.
Название Из истории кризиса русской буржуазно-либеральной историографии. А. А. Корнилов
страница 1/13
Дата публикации 22.06.2014
Размер 2.45 Mb.
Тип Документы
literature-edu.ru > История > Документы
  1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   13
А.А. ЛЕВАНДОВСКИЙ

ИЗ ИСТОРИИ КРИЗИСА

РУССКОЙ БУРЖУАЗНО-ЛИБЕРАЛЬНОЙ

ИСТОРИОГРАФИИ.

А.А. КОРНИЛОВ.

Москва, 1982

Введение

1

(3) В последние годы в нашей науке заметно возрос интерес к проблемам отечественной, и в частности дореволюционной, историографии, причем советские ученые все чаще пытаются решать их на пути создания специальных исследований, посвященных жизни и творчеству выдающихся русских историков1. Этот путь представляется весьма плодотворным, ибо, действительно, только кропотливый анализ творческого наследия отдельных историков, только глубокое проникновение – «в тесную связь их с эпохой, с борьбой классовых сил, в которую все они были органически включены»2, может дать достаточно ясное представление о целом, т. е. о путях развития русской исторической науки.

С аналогичных позиций написана и эта работа. А. А. Корнилов был видным представителем буржуазной исторической науки своего времени, которая до сих пор изучена далеко не достаточно. В книге сделана попытка путем исследования жизни и творчества этого ученого выявить некоторые общие тенденции развития русской историографии начала XX в.

Методологической основой исследования явились труды В. И. Ленина, связанные с развитием капитализма в России, историей крестьянской и земской реформ, т. е. с теми проблемами, над которыми работал Корнилов. Огромную роль для понимания мировоззрения, политических и историографических взглядов ученого имеют ленинские работы, содержащие характеристику российского либерализма на различных стадиях его развития.

Историография проблемы чрезвычайно скудна. В общих курсах историографии Корнилову обычно (4) отводится несколько страниц, на которых разоблачается кадетская сущность и антиреволюционная направленность его работ, что вполне справедливо, но явно недостаточно для выяснения всей сложности и специфичности творчества этого историка3. Нередко имя историка мелькает и на страницах исторических обзоров трудов современных исследователей, посвященных тем же проблемам, которыми в свое время приходит заниматься Корнилову4. Здесь время можно найти меткие характеристики взглядов ученого на различные вопросы русской истории XIX в. Особенно интересны с этой точки зрения работы Л. Г. Захаровой, В. В. Гармизы и Ш. Ш. Левина5 – к содержащемуся в них анализу корниловских концепций крестьянской и земской реформ, общественного движения 1850–1860-х годов мы неоднократно обращаемся в нашей книге. Наконец, для полноты картины следует упомянуть несколько кратких биобиблиографических заметок о Корнилове в различных изданиях справочного характера6.

В творчестве Корнилова отчетливо выделяются три направления: изучение «эпохи великих реформ»; осмысление русской истории XIX в. как особой стадии исторического процесса в России; многолетняя работа над премухинским архивом семейства Бакуниных. Соответственно с этим его работы можно разделить на три комплекса. Во-первых, специальные исследования и обобщающие монографии о крестьянской и земской реформах. Затем – «Курс истории России XIX века» и тесно связанные с ним многочисленные очерки, статьи, заметки, рецензии, посвященные различным проблемам этого периода русской истории – от внутренней и внешней политики Александра I до революции 1905 г. и столыпинской реакции. В большинстве своем эти работы носят скорее научно-популярный, нежели исследовательский, характер. И, наконец, это два тома «Семейной хроники» Бакуниных.

Помимо научных и научно-популярных работ Корнилова мы обращались и к его публицистическим проведениям – нередко они помогают более точно уяснить, историографические взгляды ученого7. Следует также отметить, что наряду с прочно вошедшими в (5) научный оборот трудами Корнилова нами использованы и многие малоизвестные его работы: газетные статьи по истории крестьянской и земской реформ целый ряд рецензий и биобиблиографических заметок очерк русской истории начала XX в., помещенный в переводном издании «Всемирной истории» Пфлуг-Гартунга и др.

В книге широко использованы работы других ученых и публицистов, современников и предшественников Корнилова. В первой главе подробно рассмотрены концепции Иванюкова и Джаншиева, своеобразные взгляды П. Б. Струве; прослеживается в общих чертах развитие историографии земства от А. И. Васильчикова до Б. Б. Веселовского. Во второй главе мы обращаемся к предшественникам Корнилова, пытавшимся осмыслить русский исторический процесс в своих обобщающих трудах, – В. О. Ключевскому и П. Н. Милюкову. Наконец, в третьей главе «Семейная хроника» рассматривается в тесной связи с некоторыми характерными тенденциями буржуазной исторической науки периода столыпинской реакции, наиболее ярко выраженными в трудах М. О. Гершензона. Здесь же использованы и работы первых советских ученых – бакунистов В. М. Полонского и Ю. М. Стеклова, в которых содержатся весьма любопытные оценки корниловской «Хроники».

В основу исследования положен также обширный архивный материал. Большая часть его находится в ЦГАОРе, в фонде Корнилова8. Источники, содержащиеся здесь, чрезвычайно разнообразны и многочисленны. Нас в первую очередь интересовали материалы научной деятельности историка – они представлены в его фонде весьма широко. Автографы большинства крупных работ Корнилова с замечаниями и правкой автора, черновые наброски, подготовительные материалы – выписки, переводы, конспекты прочитанной литературы, планы – представляют самую благоприятную возможность для анализа творчества историка в различных областях и на разных этапах его научной деятельности. Эти источники в какой-то степени дополняются материалами других архивов. Так, в фондах секретариата президиума Академии наук СССР нами найден целый ряд неопубликованных работ (6) Корнилова – рецензий, во многом проясняющих радиографические взгляды ученого9.

С источниками сугубо научно-исторического плана тесно связаны материалы мемуарного и эпистолярного характера, раскрывающие личность историка, позволяющие уточнить даты создания многих его трудов и те цели, которые ставил себе при этом Корнилов, разыскать целый ряд малоизвестных его сочинений. Среди этих материалов первое место по своему значению занимают обширные мемуары Корнилова, которые находятся в Архиве АН СССР, в фонде близкого друга историка В. И. Вернадского10. Целый интересных данных мы находим в неопубликованных воспоминаниях Н. И. Кареева11 и в материалах вышеупомянутого корниловского фонда: в юношеских воспоминаниях историка, в его автобиографических набросках и записных книжках. Там же содержится и богатейшая переписка Корнилова, у которого было более шестисот корреспондентов. Особенный интерес представляет его переписка с родными и близкими друзьями: В. И. Вернадским, Д. И. Шаховским, братьями Ф. Ф. и С. Ф. Ольденбургами, И. М. Гревсом и другими – им он подробно сообщал о событиях своей жизни, делился мыслями, планами на будущее. Следует отметить, что в этом фонде преобладают письма к Корнилову. Интересные же письма самого историка мы находим в фондах Вернадского, Гревса, а также в фондах других видных представителей общественной, литературной и научной жизни России конца XIX – начала XX в. В. Я. Болгарского, А. И. Иванчина-Писарева, Е. А. Ляцкого, А. Н. Пыпина и др.12

В фонде Корнилова содержатся разнообразные материалы, связанные с его государственной службой и общественной деятельностью, которые также были использованы в работе.

2

Подробное изучение всех обстоятельств жизни и деятельности Корнилова неразрывно связанных с общим развитием либерального движения в конце XIX – начале XX в., не являлось спецзадачей (7) нашей сугубо историографической работы. Вместе с тем подобная работа была бы невозможна без анализа его взглядов, как научных, так и тесно связанных с ними политических. Сколько-нибудь удовлетворительной биографии или хотя бы сводки фактических сведений о Корнилове до сих пор не существовало, так что, несмотря на достаточно беглый характер этого очерка, в основе его лежит исследовательская работа как над архивными, так и над опубликованными источниками.

А. А. Корнилов принадлежал к старому дворянскому роду, который, однако, никогда не отличался ни знатностью, ни богатством. Обладая поместьями еще в XVI в., его представители на протяжении двух столетий ничем не выделялись из массы провинциального служилого дворянства. Лишь с конца XVIII в. они стали занимать если не первостепенное, то довольно видное положение в среде высшей бюрократии, и особенно в армии и во флоте13.

Сам Корнилов происходил из семьи потомственных военных моряков: во флоте служили и дед его, и прадед. Отец историка – А. А. Корнилов-старший – ушел в Черноморский флот добровольцем, вскоре после начала Крымской войны. В начале 1860-х годов он вошел в состав редакции официального органа «Морской сборник». Тогда же, в 1861 г., он женился на Е. Н. Супоневой. Брак этот оказался на редкость счастливым. В 1862 г. у молодых супругов родился сын Александр; всего же у них было три сына и пять дочерей. Дружная, крепкая семья, живущая без ссор и неурядиц, – такой предстает она перед нами в воспоминаниях историка. «Единственным второстепенным недостатком в жизни моих родителей, – отмечал он, – был хронический недостаток средств»14.

А. А. Корнилов-отец был беспоместным дворянином и жил лишь государственной службой15. Его супруга, значительно превосходившая мужа знатностью – Супоневы были в родстве с Новосильцевыми, Бологовскими, Шиповами, – не принесла ему богатства. Денежные затруднения в конце концов заставили Корнилова расстаться с «Морским сборником». Поступив в 1866 г. на службу в государственный (8) контроль, он уехал из Петербурга сначала в Киев, затем в Кишинев, Люблин. В 1876 г. все семейство прочно осело в Варшаве, где за десять с небольшим лет службы Корнилову удалось сделать блестящую карьеру: к середине 1880-х годов он был уже действительным тайным советником, кавалером нескольких орденов16. Венцом этой карьеры явилось назначение Корнилова управляющим канцелярией варшавского генерал-губернатора И. В. Гурко.

Рассказывая о политических убеждениях своего отца, Корнилов отмечал, что большую роль в их формировании сыграло «умственное движение шестидесятых годов»17. Однако, судя по тому, что сообщал сам историк о его конкретной деятельности в должности управляющего канцелярией, убеждения А.А. Корнилова-отца носили скорее консервативный характер. «Благотворное влияние шестидесятых годов» сказывалось, быть может, в его моральном облике: служебная исполнительность совмещалась у Корнилова с несомненной личной честностью и своего рода принципиальностью18.

А. А. Корнилов-отец пользовался в своей семье огромным уважением и любовью. Однако он был довольно далек от детей, почти все свое время отдавая службе. Те «задушевные беседы» с отцом, о которых писал историк в своих мемуарах, были редким исключением. Что же касалось матери, то она, положив много сил на воспитание маленького Саши, после поступления его в гимназию все свое внимание уделяла младшим детям. И потому, учитывая влияние общей атмосферы семейства Корниловых на формирование личности будущего историка, на зарождение тех полубессознательных «консервативных тенденций», которые, по его собственному признанию, были присущи ему в юные годы, следует отметить, что влияние это носило непроизвольный характер. С самых юных лет Корнилов был предоставлен самому себе.

Большую – но, скорее, негативную – роль в развитии и воспитании Корнилова сыграла 1-я, так называемая «русская»19, варшавская гимназия. Эта гимназия отличалась лишь одним, правда, по тем временам весьма существенным достоинством. (9) Ее директор Е. М. Крыжановский был принципиальным противником толстовской классической системы; обширные же связи в высших кругах администрации Царства Польского позволяли ему держаться довольно независимо, оберегая свою гимназию от наиболее отвратительных проявлений казенного, классицизма. Здесь «не забивали донельзя классическими языками и не приучали к низкопоклонству, наушничеству и тому подобным прелестям...»20. Но этим дело и ограничивалось: неважный подбор педагогов, низкий уровень преподавания при полном почти отсутствии дисциплины приводили к тому, что, избежав обычного для тех лет превращения в казарму, гимназия стала воплощением своего рода «казацкой вольницы». «Самые развитые и самые способные, – писал Корнилов, – имевшие первенствующее значение в классе и громадное влияние на товарищей, все, как на подбор, ничего не делали... Поэтому леность у нас как бы была окружена неким ореолом...»21. В этой «вольнице» живой и восприимчивый Саша Корнилов быстро выдвинулся на одно из первых мест. Вместе со своими товарищами-одноклассниками – сыном директора С. Крыжановским, С. Харламовым, Л. Обольяниновым – он почти все время проводил в «гимназических шалостях».

По собственному признанию историка, он рос «порядочным шалопаем», лишенным каких бы то ни было серьезных, «идейных» интересов. И все же «система» Крыжановокого – вернее, полное отсутствие оной – была, очевидно, лучше толстовской. Если в гимназии ничему толком не учили, то, по крайней мере, ребят в ней окружала сравнительно здоровая нравственная атмосфера. «В гимназии, – писал Корнилов в своих юношеских воспоминаниях, – я привык к мысли, что чувство товарищества – вещь святая, и этой мысли держусь до настоящего времени»22.

При всем том в жизнь Корнилов вступил необремененный ни серьезными знаниями, ни сколько-нибудь определенными планами на будущее. После окончания гимназии он и его ближайшие друзья «решились поступить на математический факультет (10) (Корнилов в Петербургский университет, Крыжановский – в Московский, а Харламов с Обольяниновым – в Варшавский. – А. Л.), как наиболее соответствующий военной карьере – сказалось по детски романтическое увлечение русско-турецкой войной 1877–1878 гг.23 Более близкое знакомство с точными науками заставило приятелей изменить свое решение: когда в 1881 г. все они перебрались в Петербургский университет, то Корнилов, Крыжановский и Харламов учились уже на юридическом, а Обольянинов – на естественном факультетах. Сам Корнилов писал о «радикальной перемене взгляда на жизненную карьеру» у всех членов компании: «каждый из нас думал теперь уже не о внешних отличиях, а о том, чтобы избрать себе такую жизненную дорогу, на которой он мог бы принести больше пользы обществу и во всяком случае прожить не пустую жизнь»24.

Это «перерождение» было тесно связано с переменой обстановки, с прикосновением к общественной жизни России. Бурные события начала 1880-х годов пробивали все новые бреши в политической инфантильности «варшавян», «деток генеральских семейств». Студенческие сходки, инцидент с Сабуровым, убийство Александра II – все это заставляло Корнилова и его друзей задуматься над своей позицией, определить свое политическое лицо. И если поначалу «варшавяне чуждались студенческого движения, то постепенно оно начинает втягивать эту компанию в свою орбиту: Крыжановский, еще учась в Москве, «примкнул к радикалам», и письма его с подробным описанием сходок заставляли задуматься «консерватора» Корнилова25.

Однако в начале 1880-х годов идущее на спад революционное движение уже не было достаточно сильным для того, чтобы увлечь таких людей «инстинктивной умеренных взглядов», как Корнилов и его друзья. В своем духовном и политическом развитии они пошли по совершенно иному, принципиально отличному от «радикального» пути. В 1881 г. «компания», объединившись с другими «варшавянами» – братьями Сергеем и Федором Ольденбургами, кн. Д. И. Шаховским, – образовала кружок, который (11) довольно скоро стал во главе либерального движения в Петербургском университете.

Кружок Ф. Ольденбурга представлял из себя чрезвычайно интересное явление: на его примере видно, какими своеобразными путями проникал либерализм «в среду русской молодежи в годы революционного спада26. Сами члены кружка себя в те времена либералами не считали; они проповедовали «воздержание от политики, во имя накопления сил и знаний». Однако при этом подразумевалась не индифферентность «косной массы», а аполитизм активный, противопоставляющий себя «как революционным, так и реакционным тенденциям». С этих позиций кружковцы организовали свое первое выступление весной 1882. г. в новорожденном студенческом Научно-литературном обществе, где возник конфликт между «радикалами» и «аристократами». Успешно погасив его, они, по существу, захватили руководство этим обществом, превратив его в опорный пункт осуществления своей программы «накопления знаний». Осенью 1882 г. кружок не менее активно выступил противником студенческих волнений, пытаясь предотвратить увенчавшую их грандиозную сходку, и хотя на этот раз деятельность кружковцев не принесла непосредственного успеха, им удалось привлечь внимание целого ряда студентов, в той или иной степени разделявших их программу. 1883 год кружок встретил в расширенном составе: в него вступили В. И. Вернадский, Н. Г. Ушинский, А. Н. Краснов, М. И. Свешников. Впоследствии к этому кружку были близки И. М. Гревс, А. А. Кауфман, В. В. Водовозов, Б. Б. Глинский и др.

На «чистом аполитизме» кружковцы продержались недолго. Уже с осени 1882 г. они начали осознавать, что тезис о «накоплении сил и знаний» не может служить основой идейной деятельности. Ограничив себя узкими рамками академизма, члены кружка рисковали оторваться от общественной жизни и погрузиться в ужасавшую их рутину – карьера, личное счастье, и т. д.27 Панацею от этих бед они пытались найти сперва в толстовстве, затем их внимание привлекла своеобразная «религия человечества» Вильяма Фрея28. Вообще, наиболее активных (12) членов кружка – братьев Ольденбургов и Д. И. Шаховского – волновали в это время религиозно-нравственные, морально-этические проблемы. В середине 1880-х годов они создали на основе кружка своеобразное «братство», ставившее целью, «взаимопомощь и постоянное духовное взаимодействие» своих членов: в это «братство» вскоре вошел Корнилов, уже служивший тогда в Царстве Польском.

На формирование личности Корнилова кружок оказал огромное влияние: благодаря ему совершилось перерождение «шалопая» в «идейного» молодого человека. Однако, судя по материалам студенческих лет; отложившихся в архиве Корнилова, его интересы все же лежали в стороне от увлечений вожаков кружка. Если Ольденбурги и Шаховской от «аполитизма» перешли к решению вопросов религиозно-нравственного характера, то Корнилов еще под влиянием лозунга «накопления знаний» серьезно занялся политэкономией, вступив, таким образом, на путь изучения социально-экономических проблем. Не удивительно, что в эти годы он более всего сблизился с В. И. Вернадским – человеком, занятым «положительной наукой» и весьма далеким от религиозных увлечений29.

Круг научных интересов Корнилова весьма показателен. Так, магистерское сочинение он собирался писать на тему о земледельческих улучшениях в мелком крестьянском хозяйстве. Однако его научный руководитель30 посоветовал взять тему более теоретического характера: «Должен ли быть земледелец землевладельцем». Это сочинение затем вошло в состав диссертации Корнилова «О значении общинного землевладения в аграрном быту народов», написанной им в 1886 г., вскоре после окончания университета. Работа эта носит чисто компилятивный характер и не имеет научного значения; зато она представляет немалый интерес для уяснения некоторых черт мировоззрения молодого Корнилова.

Очевидно, что теоретической основой его сочинения явились труды ученых-позитивистов. Так, свои рассуждения о предмете политэкономии Корнилов
«конструировал» по Д. С. Миллю, о происхождении общины – по М. Ковалевскому; широко использовал (13) различные работы Г. Спенсера31. В его философских рассуждениях мы находим целый ряд сугубо позитивистских положений: Корнилов проводил аналогию между органическим и неорганическим миром; почти отождествлял законы природы с законами историческими32; говоря же о силах, «управляющих развитием общества», он придерживался теории множества факторов33 и т. д.

В целом позитивистская закваска корниловских сочинений несомненна. Отметим, однако, что в его кандидатском сочинении есть ссылки и на «Капитал». Более того, переходя к рассмотрению конкретных социологических и экономических вопросов, Корнилов объявил себя чуть ли не последователем Маркса34. Правда, при этом он препарировал «марксистскую систему» весьма характерным образом. Рассказывая о борьбе в «экономической политике» между двумя направлениями – либеральными и социалистическим (причем имелся в виду именно марксизм), – Корнилов, заявлял о единстве их основной цели: «достижения народного благосостояния». Разница же заключалась в средствах: в то время как либералы пытаются достичь этой цели путем «возможно большего освобождения личности», социалисты все свои надежды возлагают на преобразования, совершаемые сильным государством. «Из этого, – писал Корнилов, – уже видно, как несправедливо видеть в каждом социалисте врага порядка». Более того, «социалистические средства кажутся Корнилову более надежными, нежели либеральные, – и он прямо признается в своей симпатии к этому учению35.

Подобные рассуждения ясно показывают, что революционной сути марксизма Корнилов так и не уяснил или не захотел уяснить. По существу от марксизма в его рассуждениях оставалось одно название, под которым скрывалось явление совершенно иного порядка: так называемый государственный, «профессорский» социализм, отрицавший революционную борьбу во имя социальных реформ36. Перенося же подобные идеи на русскую почву, Корнилов достигал совершенно неожиданных результатов.

Сравнивая различные формы землевладения, (14) Корнилов определенно отдавал предпочтение землевладению общинному. В то же время, он писал о массе препятствий – «податная система, малоземелье, неразвитость крестьян» и т. д., – встающих на пути «свободного и полнокровного развитая общинного землевладения». Все эти препятствия не имеют принципиального характера, находятся, так сказать, вне общины и могут быть сравнительно легко устранены. Как образом? В полном соответствии с духом русской государственно-юридической школы – основным «источником» ему в данном случае служила «История России» С. М. Соловьева – Корнилов подчеркивал, с одной стороны, силу и мощь, а с другой – надклассовую природу русского государства. Обрисованное подобным образом государство это могло и должно было путем соответствующих реформ устранить «зло» и открыть русскому народу путь к светлому будущему – через общину и общинное землевладение37.

По существу, Корнилов исповедовал либерально-народнические взгляды. Ссылки на «Капитал» дела не меняли, – тем же грешили известные В. Воронцов и Н. Даниельсон, которых Ленин иронически называл самобытными истолкователями Маркса38. Тезис о «сильном» государстве, способном путем реформ обеспечить «народное благосостояние», был чрезвычайно близок Корнилову, что проявлялось и в восприятии им недавних событий русской истории: «Я, – писал историк, –увлекался тогда успехом проведения реформы (1861 г. – А. Л.) бюрократическим путем; поклонялся Милютину»39. Он вспоминал о том, какие чувства вызвала у него книга И. Иванюкова «Падение крепостного права в России»: «Я завидовал деятелям крестьянской реформы и горевал, что мне не представится на моем веку возможности участвовать в решении или хоть в выполнении подобной проблемы»40.

Вскоре после окончания университета Корнилову представилась реальная возможность участвовать «в выполнении подобной проблемы»: он получил место комиссара по крестьянским делам в Царстве Польском. Институт комиссаров был введен в Польше в период реализации так называемой милютинской (15) крестьянской реформы 1864 г. В какой-то степени должность эта соответствовала русским пореформенным мировым посредникам и заключалась прежде всего в разрешении земельных споров между помещиками и крестьянами и наблюдении за крестьянским самоуправлением. Но, в отличие от мировых посредников, комиссары не имели связей с местным
дворянством; они являлись прежде всего представителями русского правительства, которое привыкло видеть в польских панах не только помещиков, но и потенциальных бунтовщиков и потому склонно было иногда ограничивать их притязания на землю и власть над крестьянами. Подобная должность давала относительный простор «народническим устремлениям» Корнилова; здесь он мог на практике проверить реальность своих надежд на государство как основную силу социального прогресса.

Судя по мемуарам Корнилова, должность комиссара именно из этих соображений: чиновничью карьеру он во всяком случае делать не хотел, собирался служить «пока служится» и пока «есть возможность поступать по совести»41. У нас нет оснований не доверять воспоминаниям Корнилова о той неприязни со стороны помещиков и симпатиях со стороны крестьян, которыми "он пользовался в своем (Конском) уезде42. Это подтверждается и материалами тех дел, которые приходилось решать Корнилову: в них он, действительно, обычно защищал интересы крестьян43.

Весьма характерную оценку деятельности Корнилова мы находим в письме одного из его сослуживцев: «Счастлив тот, кто может сознавать, что ему в жизни удалось пренебречь личными благами для блага других... Нам, создавшим свою жизнь на эгоистических началах осталось только завидовать Вам»44.

Под начальством покровительствовавшего ему губернатора Толочанова Корнилову удавалось служить «по совести». После же отставки Толочанова новые власти начали, по словам Корнилова, безжалостно к нему придираться; борясь с нарушением земельных прав крестьян, он постоянно получал «прямые замечания»45. В своих воспоминаниях (16) Корнилов изображает эти придирки как основную причину своего решения оставить службу. Однако в его бумагах мы находим любопытные записи, свидетельствующие о радикальной перемене во взглядах Корнилова: он полностью разочаровался в «государственной опеке», которая, по его личным наблюдениям, «очень развращает рабочих к крестьян»; он проводит мысль о необходимости освобождения «всех классов» от мелочной регламентации, осуществляемой центральным правительством46. Судя по контексту, эти записи были сделаны Корниловым вскоре после отставки. Таким образом, сама жизнь разрушила теоретические построения Корнилова, показав ему полную невозможность добиться «народного благосостояния» бюрократическим путем в рамках самодержавного государства, – подобные мысли достаточно хорошо прослеживаются и в первой его научно-исторической работе «Крестьянская реформа 1864 года в Царстве Польском», опубликованной в 1893 г.

Повергнув в прах то, чему он поклонялся, Корнилов обратился к тому, что он ранее отвергал. Уже в середине 1890-х годов на вопрос одного из друзей о его политических взглядах Корнилов отвечал: «Мой идеал скорее всего подходит к идеалу анархистов»47. Это в корне противоречило прежним мыслям Корнилова о примате государства над личностью и предполагало широкое самоуправление, свободу личности и вообще «полную свободу». Однако, замечал Корнилов, «признавая анархический строй своим идеалом, я в то же время допускаю на путях к осуществлению этого идеала множество переходных стадий...». Первый же шаг есть переход от бюрократическо-самодержавного к конституционно-демократическому правлению; важнейшее и чуть ли не единственное, по мнению Корнилова, средство для этого «перехода» – подъем народного просвещения, «которое одно лишь сможет обеспечить сознательнее участие народа в государственных делах». При этом Корнилов резко возражал против какого-либо насилия48.

Сущность подобных взглядов очевидна: продолжая считать себя социалистом «в идеале» Корнилов (17) выдвигал типично буржуазно-либеральную, причем очень умеренную, программу действий, ту самую программу «просвещения и освобождения личности», развития «общественной инициативы», которую он принципиально отвергал в своих студенческих работах. Помимо разочарования – на собственном опыте – в реформаторских возможностях самодержавного государства огромную роль в этой перемене взглядов сыграла та общественная среда, в которой приходилось вращаться Корнилову в конце 80-х – начале 90-х годов: в это время продолжали крепнуть и развиваться его связи со старыми друзьями – Вернадским, Шаховским, Ольденбургами; с ними Корнилов поддерживал оживленную переписку, не теряя при этом и личных контактов. Между, тем они уже в конце 1880-х годов окончательно определили свое политическое лицо. Шаховской и Ф. Ольденбург, не прекращая своих религиозно-нравственных исканий, целиком погрузились в «позитивную» земскую деятельность49. Во время поездки к Ф. Ольденбургу в Тверь в 1888 г. Корнилов познакомился, а затем и очень сблизился с семьей Петрункевичей, особенно с И. И. Петрункевичем, одним из лидеров земского либерального движения – и недаром историк писал, что знакомство это оказалось «чреватым для меня последствиями»50. Ближайший же друг его В. И. Вернадский был «в центре организации «бесед» и съездов (земских. – А. Л.) 90-х годов в Москве»51. Выйдя в 1891 г. в отставку и переехав в Москву, Корнилов сразу оказался в атмосфере оживленного либерального движения. И. И. Петрункевич называл его в числе членов либерального московского кружка, наряду с Вернадским, Шаховским, A. И. Чупровым, И. И. Янжулом, С. А. Муромцевым, B. А. Гольцевым, П. И. Милюковым и др.52

Участие Корнилова в либеральном движении отнюдь не было пассивным. В 1891 г. в письме к Вернадскому Корнилов намечает целую «программу реформ», которая, по его собственным словам, «очень близко подходила к позднейшей программе конституционно-демократической партии»53. В архиве Вернадского сохранился неоконченный набросок составленной Корниловым записки «О необходимости (18) организации партии протеста»54. В своем кружке он, несомненно, пользовался авторитетом: когда Вернадский задумал (несостоявшееся) издание собственного журнала, именно Корнилов был намечен его редактором55. Важной вехой в жизни Корнилова стал 1891 «голодный год». Печальные события этого года еще раз подтвердили полную неспособность правительства найти выход из затянувшегося аграрного кризиса заметно расшевелили общественность. Возникло целое движение в помощь голодающим, в котором Корнилов принял активное участие. Зимой 1892 г. он уехал «на голод» в тамбовское имение В. И. Вернадского, где и проработал более полугода56. Свою активную деятельность по борьбе с голодом Корнилов продолжил и в следующем 1893 г. сначала в Воронежской, а затем в Тульской губерниях. Во время своих периодических «наездов» в Москву он принимал деятельное участие в различных собраниях, заседаниях, банкетах местных либералов. Именно в это время Корнилов знакомится с П. H. Милюковым, сближается с И. И. Петрункевичем, А. А. Бакуниным, В. А. Гольцевым57.

Тесное общение с лидерами русского либерального движения, так же как и проходившая в русле этого движения работа «на голоде», оказало огромное влияние на поиски Корниловым своего места в жизни. В начале 1890-х годов из Петербурга он пишет своего рода «программное» письмо к матери, в котором определяет свою «жизненную задачу» как деятельность государственную, политическую. Во имя этой деятельности он и расстается с государственной службой: через нее в России «достичь такого положения, чтобы можно было проводить свои взгляды в жизнь – невозможно». Единственно приемлемый путь для себя Корнилов видел в журналистике, которой и собирался заняться. В то же время он сообщил матери, что друзья – в первую очередь В. И. Вернадский – убеждают его посвятить себя научной деятельности и «искать места в Университете»58.

Однако Корнилову пришлось отложить на некоторое время эти планы и еще несколько лет (19) посвятить государственной службе. По личным обстоятельствам59 он вынужден был принять место чиновника особых поручений при иркутском генерал-губернаторе А. Д. Горемыкине и в 1894 г. выехал в Восточную Сибирь. Там ему вновь пришлось заниматься крестьянскими земельными, а также переселенческими делами. Эта деятельность не только увлекала Корнилова, но и позволяла ему в какой-то степени разрешить противоречие «между новыми убеждениями и службой самодержавному правительству. «Пока не настал час действия, – объяснял он свою позицию, – я могу брать на себя деятельность, хотя и подчиненную правительству, но не налагающую на меня каких бы то ни было обязательств, не совместных с моими взглядами и являющуюся по существу службой народу, а не правительству»60. Подобная точка зрения какое-то время подкреплялась хорошими, почти дружескими отношениями, установившимися у Корнилова с Горемыкиным. Губернатору понравился исполнительный и в то же время независимо державшийся чиновник, и он, по воспоминаниям историка, почти не стеснял его «службу народу». Впоследствии Корнилов, вероятно, искренне – хотя трудно сказать насколько справедливо – писал, что за двенадцать лет службы в Царстве Польском и Сибири он «не только ни разу не изменил своим служебным обязанностям, но и никогда не входил в сделки со своей совестью»61.

Отметим, что, будучи государственным служащим, Корнилов являлся в то же время членом самых разнообразных кружков и обществ, принимал деятельное участие в редактировании единственной иркутской газеты «Восточное обозрение»62, с 1896 г. он стал гласным иркутской государственной думы. Корнилов сближается с иркутскими ссыльными, нередко используя свое определенное влияние на губернатора для облегчения их участи63. Перемены в мировоззрении заметно сказались и на отношении Корнилова к государственной службе. В своих мемуарах Корнилов вспоминал о дискуссии, разгоревшейся в редакции «Восточного обозрения»: один из членов ее – некто Дубенский – выступил с заявлением о необходимости самого широкого освещения (20) различных правительственных «реформ». «Я, – пишет Корнилов, – возражал..., что все подобные чисто бюрократические мероприятия, в сущности, выеденного яйца не стоят, что нужно твердо сознать, что пока нам суждено барахтаться в тисках, хотя бы и «доброжелательного» самодержавного бюрократизма, ничего путного в России быть не может, и что поэтому я считаю главной задачей печати разоблачение полной несостоятельности всех подобных затей нашего самодержавно-бюрократического правительства»64.

При столь резких антибюрократических взглядах нелегко было исполнять бюрократические, по сути обязанности. Корнилов, очевидно, хорошо сознавал это. Уже в 1898 г., несмотря на служебные успехи65 и «режим полного благоприятствования» со стороны генерал-губернатора, Корнилов предпринял неудачную попытку «переселиться в европейскую Россию, т. е. примкнуть здесь к какому-нибудь литературному или общественному делу»66. Когда же в 1900 г. место Горемыкина занял А. И. Пантелеев, бывший, до этого товарищем министра внутренних дел и заведовавший жандармами, Корнилов без всяких колебаний подал в отставку и переехал в Петербург.
Таким образом, начался второй, наиболее важный период его жизни, когда Корнилов, наконец, вступил на столь давно его привлекавшее «поприще общественной и литературной деятельности». Этот период начался с трудностей: Корнилов приехал в Петербург в период жестокой правительственной реакции, когда заработать на жизнь литературным трудом было чрезвычайно трудно. Пришлось вновь подыскивать себе более или менее надежное место; Корнилов даже подумывал о возвращении в Иркутск, правда, уже в качестве редактора «Восточного обозрения». Однако все его сомнения разрешило само правительство. После варварского разгона демонстрации 4 марта 1901 г. у Казанского собора Корнилов подписал известный «протест 44-х» и был выслан из Петербурга67. Летом того же года он принял предложение председателя саратовской губернской земской управы Н. Н. Львова возглавить редакцию газеты «Саратовский дневник». (21)

Львов завел свой орган с одной целью: чтобы «подтягивать начальство и проводить интересы свободного земства» – этим определялись и подбор сотрудников, и общее направление газеты, которое, по словам Корнилова, «не особенно отличалось от «Русских ведомостей»68. По его собственному признанию, материалы, публиковавшееся в «Дневнике», представляли «добросовестную компиляцию» из газет столичных и местных. Тем не менее редакционная работа, борьба с цензурными придирками отнимали у Корнилова массу времени и сил69. Впрочем, губернские власти довольно скоро «облегчили» ему жизнь: в конце 1902 г. «Саратовский дневник» был закрыт на два месяца, а затем Львову было предложено изменить состав редакции70.

После этого Корнилов оставался в Саратове еще два года. Формально он числился помощником присяжного поверенного, но дел не брал; именно в это время Корнилов, по его собственным словам, «нашел дорогу на будущее»71 – он становится историком, и прежде всего историком крестьянской реформы. К подобному выбору его подвела сама жизнь – сказалось стремление дойти до сути, до самых корней того «крестьянского вопроса», с которым ему постоянно приходилось сталкиваться и теоретически – в студенческие годы, и практически – в период государственной службы. В 1902–1904 гг. Корнилов заканчивает начатый им еще в 1899 г. очерк «Крестьянская реформа в Калужской губернии при В. А. Арцимовиче»; затем он пишет статьи о губернских комитетах и административном устройстве крестьян, начинает работу над обобщающими монографиями «Крестьянская реформа» и «Общественное движение в царствование Александра II», которые вышли в свет в 1905 г. В сущности, именно в эти годы Корнилов создал себе репутацию ученого, специалиста по истории «общественного движения и крестьянского дела в России».

Научные занятия Корнилова нередко прерывались из-за активного участия историка в буржуазно-либеральном движении. Он был выслан из Петербурга накануне знаменательных событий: летом 1902 г. за границей вышел первый номер журнала (22) «Освобождение»; в 1903 г. был организован «Союз освобождения». Либеральное движение вступало в новую фазу, фазу консолидации сил, и далеко не последнюю роль в этом процессе играли близкие друзья Корнилова – Петрункевич, Вернадский, Шаховской72. Не терял связи с событиями и сам Корнилов. Помимо оживленной переписки с друзьями он, несомненно, получал достаточно полную информацию от своего саратовского «начальства» – Н. Н. Львова – участника I съезда «Союза», одного из основных «кредитодателей» печатного органа «освобожденцев». Именно Львов еще в 1903 г. «очень склонял» Корнилова к поездке в Париж на подмогу «изнемогавшему а одиночестве» редактору «Освобождения» П. Б. Струве73. Тогда «дело сорвалось» – Корнилову был запрещен выезд из России. После долгих хлопот это запрещение удалось снять, и в сентябре 1904 г. Корнилов, только что участвовавший во II съезде «освобожденцев», выехал в Париж, к Струве, в качестве полуофициального представителя «Союза»74.

В БСЭ упомянуто, что историк оказывал активную поддержку Струве в его редакторской деятельности75. Следует отметить, что, по собственным воспоминаниям Корнилова, его участие в «Освобождении» было чисто формальным и ограничивалось публикацией там нескольких статей76. Уже в ноябре 1904 г. он выехал из Парижа в Швейцарию, а оттуда – в Россию.

Здесь, в преддверии первой русской революции, настала страдная пора деятельности Корнилова «на поприще политической борьбы». «Все мое время расхватано буквально по минутам»; «мне приходится много работать – не дают дыхнуть» – подобные строки весьма характерны для его переписки, 1905–1907 гг. Очень много времени отнимала «административная работа»: после образования в октябре 1905 г. кадетской партии Корнилов был избран секретарем ее ЦК. По воспоминаниям историка, его новые обязанности поглощали весь день77. Но помимо того, считаясь специалистом по крестьянскому вопросу, он принимал еще и самое деятельное участие в выработке аграрной программы партии, а (23) также входил в состав аграрной комиссии, чья работа легла в основу знаменитой «записки 42-х» в Государственной думе. Эту прямую связь между исторической специализацией Корнилова и основным направлением его политической деятельности следует отметить особо.

В нашу задачу не входит сколько-нибудь подробный анализ этой деятельности, которая вся, без исключений, протекала в рамках российского кадетизма. Отметим лишь, что среди различных течений внутри этой партии Корнилов определенно занимал положение, близкое к центру. В своей автобиографии историк вспоминал, что когда на II съезде к.-д. партии он – единогласно – был избран секретарем ЦК, С. А. Котляревский «в полушутливой форме» спросил его: «Не можете ли Вы только немножко поправеть?» В связи с этим Корнилов замечает, что «большой левизной» он никогда не отличался и «чувствовал себя как раз посредине комитета»78. Это заявление, как нам кажется, вполне соответствует истине: никаких идейных связей с левым крылом кадетов у Корнилова не прослеживается. Он, можно сказать, был образцовым кадетом, и образцовым работником. Когда в 1908 г. Корнилов сложил с себя обязанности секретаря ЦК, один из кадетских руководителей П. Д. Долгоруков писал ему по этому поводу: «Это ужасный удар для партии, так как, разумеется, никого подобного Вам не найдем» – никого, столь же «инициативного и авторитетного»79.

Судя по этому письму, Корнилов, «уходя в отставку», ссылался прежде всего на семейные обстоятельства. Однако из его мемуаров очевидно, что первостепенную роль в подобном отходе от активной политической деятельности сыграла столыпинская реакция: так же, как и многие другие либеральные деятели, Корнилов переживал в это время «глубокий упадок духа»80. Он уходит в личную жизнь, возвращается вновь к интенсивной научной деятельности. Для Корнилова 1908–1910 гг. – это прежде всего преподавание в Петербургском политехникуме, создание курса лекций, в котором он постарался наиболее полно и четко выразить свою (24) «историософию», свое понимание исторического процесса в России. На 1910–1912 гг. приходится основная часть его напряженной работы, над I томом хроники семейства Бакуниных.

В 1910 г. оживляется деятельность кадетского ЦК, в которой самое активное участие принимал и Корнилов. В 1910 г. он входит в состав партийной комиссии, созданной в связи со «столыпинскими новеллами». С 1912 г. политика, по словам Корнилова, вновь занимает основное место в его жизни: дни и ночи он посвящает работе в ЦК81. С началом первой мировой войны эта работа захватывает историка уже целиком. В 1915 г. он вновь избирается секретарем ЦК; одновременно с тем занимает должность председателя петербургского городского комитета к.-д. партии, возглавляет организацию кадетами продовольственного дела в столице. После Февральской революции Корнилов был назначен сенатором второго (крестьянского) департамента. Огромная нагрузка, с которой ему приходилось работать на протяжении более чем двух лет, сказалась самым неожиданным и роковым образом: в июле 1917 г. во время заседания ЦК кадетской партии с Корниловым случился апоплексический удар, а через неделю – второй. Несколько оправившись, Корнилов с женой и дочкой уехал на отдых в Кисловодск – в сентябре 1917 г., за месяц с небольшим до Великой Октябрьской социалистической революции.

Последние годы свои историк не столько жил, сколько существовал... Во время гражданской войны Корниловы бедствовали в Кисловодске. Дневник маленькой дочки историка Талы ярко характеризует то ужасное положение, в котором оказалось все семейство: сам Корнилов с трудом передвигался и практически не мог писать; у Талы начался туберкулез; жить приходилось в сырой, угарной комнате82. Уже с конца 1917 г. началось хроническое безденежье; письма Корнилова к друзьям и родственникам постоянно, содержали мольбы о помощи, но она приходила крайне редко83. Семья держалась лишь на случайных заработках жены историка Екатерины Антиповны.

Личные невзгоды для Корнилова, несомненно, (25) усугублялись общим положением дел в России. Октябрьской революции он не принял, – и не мог принять. Его переписка с И. М. Гревсом, А. А. Кауфманом, Вернадским, последние страницы его воспоминаний, записанных в Кисловодске Е. А. Корниловой, достаточно ясно говорят об этом. Очевидно, лишь инвалидность помешала ему принять активное участие в контрреволюционном движении; да и при всем том он, судя по письму П. Д. Долгорукого, входил в состав небезызвестной организации «Национальный центр» – во всяком случае посещал ее заседания84.

Летом 1921 г., волей-неволей «признав» Советскую власть, Корнилов с семьей возвратился в Петроград. К этому времени он несколько оправился от ударов и смог продолжать работу в Политехническом институте. В 1922 г. Корнилов оставил службу, не без труда выхлопотав себе маленькую пенсию, которая и составила основное средство существования всего семейства историка85. Научная его работа в это время была сведена к минимуму. После неудачной попытки переиздать курс лекций Корнилов все свои помыслы связал с публикацией второго тома бакунинской хроники. Сначала ему удалось поместить несколько глав в «Былом», а накануне смерти историка второй том вышел отдельным изданием. Известие о кончине Корнилова было опубликовано также в «Былом», вместе с несколькими письмами премухинского архива, послужившими своеобразным некрологом историку и его незаконченной работе над хроникой86.

Такова в общих чертах история жизни и деятельности А. А. Корнилова. В ней, как мы видим, заметно выделяется период его идейных исканий в 80–90-е годы. Следует отметить, что при всем разнообразии увлечений молодого Корнилова – толстовство, марксизм, народничество, анархизм – все они проходили в смягченной, смазанной форме, легко укладываясь в конечном итоге в узкие рамки российского либерализма. Именно в этих рамках, и только в них, Корнилов искал себя и обрел в конечном итоге «классический» облик буржуазного либерала. С конца 90-х годов вся его жизнь и политическая (26) деятельность определялись историей буржуазных организаций: сначала «Союза освобождения», а затем кадетской партой. Вместе с ними переживал Корнилов периоды подъема и упадка либерального движения; их программа стала его программой. Но этого мало: мы отмечали уже тесную взаимосвязь политических и научных интересов Корнилова.

Как нам кажется, именно этим во многом объясняется печальная судьба историка после Октябрьской революции. Среди друзей Корнилова, весьма близких с ним по политическим убеждениям, было немало видных ученых. И многие из них – В. И. Вернадский, С. Ф. Ольденбург, И. М. Гревс – продолжали свою плодотворную научную деятельность после революции. Для Корнилова этот путь был закрыт: его исторические изыскания были связаны прежде всего с обоснованием программы и тактики российского либерализма; крах же либерализма означал полное банкротство не только Корнилова-политика, но и ученого. (27)

  1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   13

Добавить документ в свой блог или на сайт

Похожие:

Из истории кризиса русской буржуазно-либеральной историографии. А. А. Корнилов icon Московского пожара 1812 г относится к числу вечных тем русской истории....
Дарьи Оливье, которая, как известно, имела русские корни и обращалась к русской и советской историографии. Но… Это особая тема…
Из истории кризиса русской буржуазно-либеральной историографии. А. А. Корнилов icon План Общая характеристика системного кризиса в Российской империи...
Углубление революционного кризиса (лето 1917 г.). Независимость Украины и Финляндии
Из истории кризиса русской буржуазно-либеральной историографии. А. А. Корнилов icon Спецкурс «Россия в условиях революционного кризиса 1917 года: современное...
Методологические проблемы изучения «русской революции». Социокультурный, историко-антропологический, цивилизационный, альтернативный,...
Из истории кризиса русской буржуазно-либеральной историографии. А. А. Корнилов icon Сидорина Т. Ю. Философия кризиса: Учебное пособие / Т. Ю.
Сидорина Т. Ю. Философия кризиса: Учебное пособие / Т. Ю. Сидорина. М.: Флинта: Наука, 2003. 456 с
Из истории кризиса русской буржуазно-либеральной историографии. А. А. Корнилов icon Календарно-тематическое планирование по литературе в 9 классе
Общее понятие об истории русской литературы Основные этапы развития русской литературы: древнерусская, литература
Из истории кризиса русской буржуазно-либеральной историографии. А. А. Корнилов icon Программа дисциплины дпп. Ф. 12 История русской литературы (ч. 3: 1/2 XIX в.)
В истории русской литературы особую эстетическую и этическую значимость имеет литература начала и середины ХIХ века. При ее изучении...
Из истории кризиса русской буржуазно-либеральной историографии. А. А. Корнилов icon Институт филологии и искусств кафедра истории русской литературы
Художественно-документальные жанры русской литературы х1-хх вв.(Генезис, жанры, поэтика)
Из истории кризиса русской буржуазно-либеральной историографии. А. А. Корнилов icon Учебной дисциплины актуальные проблемы изучения истории русской культуры:...
Актуальные проблемы изучения истории русской культуры: лингвистический и методический аспекты
Из истории кризиса русской буржуазно-либеральной историографии. А. А. Корнилов icon Учебной дисциплины актуальные проблемы изучения и преподавания русского...
Актуальные проблемы изучения истории русской культуры (лингвистический и методический аспекты)
Из истории кризиса русской буржуазно-либеральной историографии. А. А. Корнилов icon Тема Роль и значение историографии
Вернадский Г. В. Русская историография / Г. В. Вернадский [Текст]. – М., 2003, 447 с
Литература


При копировании материала укажите ссылку © 2015
контакты
literature-edu.ru
Поиск на сайте

Главная страница  Литература  Доклады  Рефераты  Курсовая работа  Лекции