Эвальд ильенков: портрет в интерьере времени




Скачать 1.45 Mb.
Название Эвальд ильенков: портрет в интерьере времени
страница 1/10
Дата публикации 27.05.2014
Размер 1.45 Mb.
Тип Документы
literature-edu.ru > Философия > Документы
  1   2   3   4   5   6   7   8   9   10




Лев Науменко
ЭВАЛЬД ИЛЬЕНКОВ:
ПОРТРЕТ В ИНТЕРЬЕРЕ ВРЕМЕНИ.

Это воспоминания, воспоминания и кое-какие размышления об Эвальде Ильенкове, о времени и немного о себе.

О себе сразу, чтобы читатель имел возможность делать поправки на субъективность восприятия, неизбежную узость угла зрения, возможные огрехи памяти. То, что я скажу ниже, - это, конечно, Эвальд в моей памяти, моем восприятии, моем понимании.

Существенно ли это мое, а лучше - наше, его современников, восприятие. Думаю, что да. И вот почему.

Эвальд Ильенков – главное событие в моей жизни и очень значительное в жизни моего поколения, всех, кто имел хоть какое-то отношение к философии. Одних он «перепахал», других «заразил», третьих – подстегнул. Но не было, пожалуй, никого, кого он так или иначе не затронул бы. В этом смысле все, и друзья его и враги, были «спровоцированы» им, действовали либо заодно с ним, либо против него, либо по аналогии с ним, либо «в пику» ему. Верно однажды было сказано: «Все мы вышли из ильенковской шинели», фронтовой шинели. Это прошлое. А вот настоящее. Уже три десятилетия после его гибели выходят в нашей стране и за рубежом книги его и книги о нем1- в Европе, Японии, Латинской Америке…. Который раз проводятся «Ильенковские чтения» и в Москве, и в Алма-Ате, и в Киеве, и в Ростове-на-Дону, международные конференции, симпозиумы, круглые столы… Чем дальше, тем больше. «За несколько дней до отъезда из Дели,- пишет друг и соратник Эвальда Ильенкова В.И.Коровиков, - я зашел в большой магазин на главной торговой площади столицы. На полке увидел «Диалектическую логику» моего друга. – «Спрос на книгу не прекращается, - ответил на мой вопрос продавец, - ее охотно покупают. А памфлет «Об идолах и идеалах» разошелся за несколько дней». Не только в московских магазинах, но и в библиотеках Москвы и других городов «Диалектику абстрактного и конкретного», например, не найдешь. Из библиотек просто «умыкали». Мой собственный экземпляр с авторской надписью, «увели» прямо из дома. За книгами его, знаю точно, ездили за тридевять земель, в «глубинку». Что это? Это ведь не романы, повести, стихи. Даже не злободневная публицистика. Вот штрих: в середине 1950-х гг., когда еще ни одной книжки Ильенкова не было издано, Пальмиро Тольятти, руководитель итальянской компартии, едва сойдя с трапа самолета в московском аэропорту, озадачил встречавших его высших партийных чиновников вопросом: как поскорее встретиться с Эвальдом Ильенковым? А «талантливый молодой философ» в это время уже был опальным. Я беру в руки одну из последних книг Вадима Кожинова – филолог, историк, публицист – и там Эвальд Ильенков. В Финляндии Веса Ойттинен много лет сам исследует «земные судьбы» творчества Ильенкова в странах Запада и сам организует публикации о нем в США. Какой-то молодой человек из Ирана пишет С.Н.Марееву (ученик Ильенкова), что хотел бы быть похожим на Эвальда. Ильенков – длящееся событие и минувшей жизни, и нынешней. Стало быть живет частица его духа, светит все еще его интеллект, не забывают его те, кто знал его и общался с ним, хотят знать о нем те, кто не видел его и для кого он уже стал легендой. Вот для них-то и пишутся эти строки. Здесь они найдут конечно лишь кусочки, фрагменты, картинки из прошлого, штрихи к «портрету в интерьере». Допишут и уже пишут другие. А для меня самое важное – чтобы хоть часть наших современников за границами заказника, маркированного словом «философия», вошла в резонанс с частотой, на которой звучала его мысль, его душа, все его существо.

И о том, что еще важнее.
1. …И СВЕЧА БЫ НЕ УГАСЛА.

Есть книги – друзья, есть книги – враги, есть книги справочники, есть и книги-молитвенники. Одни тебе улыбаются тепло и доверчиво, другие упрекают, третьи подмигивают, четвертые угрожают, пятые смотрят в тебя неоновым оком василиска. А есть книги, ставшие членами твоей семьи, книги–пенаты. Одна из таких – «Дмитрий Донской» Юрия Лощица. Близка она даже не тем, что бережно, по крупицам и намекам, едва заметным следам в памятниках и народной памяти восстанавливает, возрождает один из самых дорогих образов нашего прошлого, не ломясь, как слон в посудную лавку со своим «творческим воображением». И даже не блестящими метафорами мысли-древа, мысли-реки, ветвящейся из Окско-Волжского междуречья и «напояющей вселенную». Мне она особенно дорога рассказом о том, как Великий князь Московский Семен Иванович, прозванный Гордым, в последнее мгновение своей гаснущей жизни коснеющими губами выдохнул заветное: «…и свеча бы не угасла».

Тридцать лет назад мне довелось над гробом Эвальда Ильенкова сказать о нем как о «явлении». Тогда это было понятно и так, сегодня уже требуются пояснения.

Но сначала коротко о том, кто он и откуда.

Эвальд Васильевич Ильенков родился в том самом двадцать четвертом, который в сорок пятом добыл Победу. В настоящем году исполняется 85 лет с его рождения. Один из немногих добывавших, он увидел эту Победу в Берлине. Родился в Смоленске, в русской семье, корнями уходившей в Брянщину. Мать, Елизавета Ильинична, сельская учительница. Отец, Василий Павлович, - известный советский писатель. Оба деда – сельские священники и оба «расстриги» (вероятнее всего за «неполиткорректные» речи). Эвальдом отец назвал сына в память о своем друге революционере, латышском стрелке. Поступил в ИФЛИ (Институт истории, философии и литературы). И сразу – война. С войны лейтенант-артиллерист, командир взвода разведки вернулся с орденами Красной Звезды, Отечественной войны (первый любил больше и надевал чаще), с медалями и туберкулезом (случалось подолгу «купаться» в ледяной воде). И еще с серой кожаной папкой из Рейхсканцеллярии со штампом: «Fuhrers Eigentum» (принадлежит Фюреру), показывал. Поступил в МГУ на философский факультет, затем в аспирантуру по кафедре Истории зарубежной философии. Защитил кандидатскую диссертацию о логике «Капитала» Маркса, наделавшую не только на факультете много шума (о чем ниже), много лет спустя – докторскую. Но это уже мелочи (карьера, пусть даже только научная, его не интересовала). А вот о личности и творчестве в нескольких словах не скажешь. Приходится начинать издалека.

Много лет мне не дает покоя одна мысль -- заноза в сердце: как плохо мы, общность, «ныне зовомая Русь», Россия, знаем и ценим, а если и ценим, то не бережем (хотя бы только в памяти) лучших сынов своих. Пушкин, Лермонтов,…Есенин, Маяковский, Рубцов…Как внушаема и легкомысленна «молва». Как легко она возносит и как бездумно бросает в бездну без следа. …Радищев, Рылеев, Чернышевский…Вот и Эвальд Ильенков – из этого скорбного ряда. Без следа…В лучшем случае отметят каким-никаким памятником, отметят – и мимо. Дальше? А куда дальше-то? Отметили и забыли. И снова «все коснеет на Руси, молясь и раболепствуя позорно». И снова «главы пред идолами клонят и просят денег да цепей». Об идолах и идеалах и писал Эвальд Ильенков.2 Обличья-«эйдосы» у идолов разные, а суть одна – обесчеловечение. В идолах ныне банальный денежный мешок, воровская «мошна». И как расточительна «молва»! Меняется эпоха и все знаки меняются на обратные. Опять сбрасывают с «парохода современности» половину имен. «История в лицах» рассекается пополам. Словно бы у нее и в самом деле нет другой заботы, кроме как расставлять и вовремя менять «отметки»: вчерашним отличникам двойки, нынешним двоечникам – пятерки. И снова «правдоискатели, осквернители-гробокопатели, исторические толкователи» треплют и выкручивают историю, разделяя волокна, чтобы свить новую веревку и сунуть в ее петлю очередную голову вчерашнего святого.

Об Э.В.Ильенкове недостаточно сказать, что его помнят, знают, ценят. Помнят, знают, ценят и А.Ф.Лосева, и М.М.Бахтина… Ильенкова не только помнят, знают, ценят – его любят.

Об Ильенкове можно сказать теми же словами, которыми Пушкин сказал о Куницыне:

Куницыну – дар сердца и вина:

Он создал нас, он воспитал наш пламень,

Поставлен им краеугольный камень,

Им чистая лампада возжена.

С несравненно большим основанием эти слова можно адресовать самому Пушкину. Но в такой инверсии возникает абсурдная мысль о сопоставлении величин. В любви к Пушкину признаются миллионы, к Ильенкову – единицы. Мне конечно хотелось бы, чтобы их были сотни, тысячи. Но в этом они несоизмеримы, как несоизмеримы с Пушкиным и любые другие «наши имена». Пушкин – единственный. И это уже навсегда. Он действительно солнце не только нашей поэзии, но и нашей истории, он воистину «наше все». А вот в этом сочетании: «все» в «единственном» и заключен смысл той единственной думы, из под власти которой Эвальд Ильенков никогда не выходил и только эту власть он и признавал. В ней тоже «все», что он писал и говорил. Он единственный, кто объяснил саму возможность такого абсурдного для «здравого смысла» сочетания, кто раскрыл мыслимость его. Уже только поэтому сближение этих двух имен не насильственно. Но это уже философия, а мне сначала хочется сказать о другом, о «явлении».

Лицеистов-то тоже было – на пальцах сосчитать, тех, кто подносил Куницыну дар сердца и вина. Но есть одна общая «странность», составляющая, по-видимому, какую-то неслучайную черту нашего национального характера. У Лермонтова – это «странная любовь». Недавно прочел: «Шекспир, Гете, Данте, Сервантес – все они вершины своих культур, неиссякаемые источники национальной гордости, цитирования, порой в ранге народной мудрости. Но я что-то не знаю такого, чтобы каждый год множество людей собирались у их памятников, забрасывали их цветами, скорбели об их смерти, читали стихи и говорили, говорили…».3 Рынок еще не задушил это. Если задушит, то исчезнет и Россия. Вот уже тридцать лет собираются люди на разных конференциях, симпозиумах, круглых столах, семинарах, просто за столом и говорят, говорят… О нем, об Эвальде. И чем дальше – тем больше.

Что я ни сказал бы далее об этой «любви», сказанное в лучшем случае убедит читателя в том, что и я его люблю. Кому это интересно? Но вот несколько извлечений из этих разговоров. Ю.М.Бородай: «Я был не согласен с ним по всем пунктам, но я его люблю». Далее он говорил о том, что Ильенков написал разгромную статью-рецензию на его книжку. «Я до сих пор горюю, что она не была опубликована». Защищает Юрий Мефодьевич кандидатскую диссертацию, по всем позициям антиильенковскую. Выступает Ильенков и разносит Бородая в пух. А вывод его такой: Ну, какая же это кандидатская? В данном случае надо ставить вопрос о защите докторской. Сам он еще кандидат. И в заключение Бородай говорит о трагедии Ильенкова: «Это не просто трагедия коммунизма в нашей стране, в России, это трагедия коммунизма как такового». Следом берет слово Г.Г.Водолазов: «Мне думается, задачу надо поставить иначе: Ильенков как вопрос. Ибо самое нужное и самое трудное сегодня: понять, в чем состоит «проблема Ильенкова». Юрий Бородай пытался сформулировать ее как трагедию марксиста и коммуниста, видимо, считая Ильенкова «открытым, прозрачным коммунистом», а себя «подпольщиком», «подпольным человеком». Я бы сказал иначе: Вы, Юрий Мефодьевич, были подпольным антикоммунистом, а Эвальд – подпольным коммунистом…»

А вот сопоставление Ильенкова с «’’философским соловьем’’ застойных времен – М.К.Мамардашвили, почти не скрывавшим своего негативного, чуть ли не презрительного отношения и к исторической, и к современной России». – Это из выступления В.М.Межуева, продолжившего так: «Как бы ни оценивать философский талант последнего, он, мне кажется, выпадает из русской культурной традиции, чужд ей, выглядит в ней ’’залетным соловьем’’. Если уж уподоблять Ильенкова русскому Моцарту, то Мамардашвили на русской почве не более чем французский шансонье. А кем он является у себя на родине, в Грузии, или любимой им Франции – не мне судить». (При Гамсахурдии его не пустили в Грузию).

Вот так, «в таком ключе» и говорили, говорили…,говорим и по сей день. О чем говорим? – О том, чтобы свеча не угасла.
2. ЛИЧНОСТЬ.

В чем «секрет» этой любви и обаяния? Он не только в нем, но и в нас.

Если не вникать в содержание его философии (которое только многократно усиливало эффект), то причина видится в следующем. Будучи бесспорно человеком крупным, значительным, самым значительным в той среде, где его знали, и, безусловно, сознающим свою неординарность, Эвальд Ильенков никогда, ничем и никак не обозначал ни вольно, ни невольно эту значительность. (С другими обратное случается, но быстро распознается как уловка). Полное безразличие к тому, какое впечатление он производил на окружающих, к своему «имиджу». Не выделял себя, но выделялся. И сие от него уже не зависело: граница объективная была и не сознавать ее было невозможно. Добавим, что его окружение – вовсе не толпа: каждый и сам по себе нечто значительное. В толпе же, если он и выделялся, то скорее всего ненарочитой небрежностью в «оформлении» своей персоны. Случалось (зимой), что именно его, небритого, в разлапистой шапке, на вид даже чуть-чуть «бомжеватого» (несмотря на воистину героические усилия жены) стражи останавливали на пороге ресторана (обычная вещь после какой-нибудь защиты диссертации), что служило потом (уже внутри) причиной всеобщего веселья. Зато после того, как стражу разъясняли, что случай-то необычный, и когда этот страж по поведению «свиты» и сам мог судить об этом, то провожал компанию, с особым подобострастием улыбаясь необычному «клиенту».

Но это, повторяю, в толпе. А вот, например, в Обнинске, куда мне доводилось сопровождать его в конце шестидесятых и где еще недавно сотни людей обносили вокруг Горкома КПСС гроб чем-то сильно обиженного и безвременно скончавшегося молодого ученого, все обстояло иначе. Когда Эвальд выходил (в «Вечернем университете марксизма-ленинизма»(!)) к настороженной, колючей, даже просто враждебной аудитории, готовой встретить «засланца из Москвы», сразу ощущалась эта грань, сразу понимали: нет, это не тот случай. Он выходил говорить как человек с человеком, вот такой, как он есть, «лектор из Москвы». Даже по одежке он был совсем неожидаемым. И встречали не по одежке, и провожали по уму.

Вот в этом «контрапункте» узнаваемой значительности и очевидной простоты и состояла причина эвальдова обаяния, а для многих и обожания. Где-то он написал, что «человек есть диалектическое существо». Таким был и он сам. Он и был радостным открытием обыкновенного в априори необыкновенном, доступного в недоступном. Сложность, уже известная всем, для многих просто осязаемая высота и столь же осязаемая доступность и простота. Не наигранная, не рассчитанная, а совершенно естественная. «Он как вы и я – совсем такой же». Можно сказать и так: умный открывал в Ильенкове не особенного человека, а просто человека, такого же, как и он сам. И именно эта всеобщность и была его неповторимой особенностью. Ожидаемая высота и неожиданная простота, ожидаемая необычность и неожиданная доступность. Затравленные собственными комплексами и запуганные комплексующим «наоборот» окружением (в философии это «норма») вдруг открывали в недоступном, казалось бы, Эвальде свое, простую человечность, и это открытие и было радостью.

В общении с ним на этом вот уровне межличностных контактов-соприкосновений все решало ощущение подлинности или фальши. Нельзя сказать, что он был прост и в этом смысле доступен каждому. Граница всегда ощущалась. Но это граница не между им и тобой, а между умом и глупостью, деликатностью и той простотой, которая хуже воровства. Пустого человека, готового тут же «сократить дистанцию», он почти никогда (или крайне редко) не «ставил на место», как это всегда умел делать, например, граф Лев Толстой. Просто ему становилось скучно, неинтересно. Он потухал, сникал, отделывался междометиями, глядя вниз, покорно кивал головой, не прерывая собеседника. Много раз я бывал наблюдателем такой сцены. Эвальд сосредоточенно выпаивает какой-нибудь резистор (о его хобби ниже). Телефонный звонок. Снимает трубку: «Угу, привет, Генрих». С другого конца линии начинает течь бурный поток – монолог. Прослушав начало, Эвальд кладет трубку на стол и – за паяльник. Минут через пять, потом через десять берет трубку: «Угу», - и опять за паяльник. Сам при этом искоса бросит взгляд и на меня – не скучаю ли, вникая в какой-либо дорогой для него текст. «Да, да…» И так минут сорок, а то и целый час.

Подчеркну: он ничем в таких случаях не обнаруживал отсутствие интереса, не обижал увлеченного собой собеседника, даже простака, понимая его, допуская, вероятно, что и сам иной раз способен был забыться. И в этом случае в нем говорила человечность.

Об одном известном, хорошем и очень значительном человеке мой собеседник, хорошо знавший его, на мой вопрос о доброте, помедлив минуту, ответил: «Он не добрый, он – гуманный». И это было сказано очень верно. А вот об Ильенкове, не задумываясь, можно было сказать: «Добрый». Никогда не упрощался, но и не снисходил к «малым сим», понимая и принимая их такими, каковы они есть.(Но вот когда эти малые начинали раздуваться и хорохориться, поднимаясь на цыпочки и выпячивая грудь, то и ставил на место, редко, но бывало). Так, лаская бесхитростно выражающую свои чувства влюбленную в хозяина собачку, мы не снисходим же к ней, мы просто любим ее такой, какова она есть, отвечаем ей тем же.

Он был из тех людей, к которым можно «прилепиться» душой, прильнуть в трудную минуту, даже поплакать, когда особенно горько. А он будет молча гладить по голове, прижимая к себе. Именно об этом вспоминают его «ребятки», слепоглухие воспитанники и ученики. Один из них, Саша Суворов, пронзительно пишет об этом в своих стихах. Вот поэма – «Средоточие боли»,4 диалог с покойным учителем и отцом, как с живым.

В крематории выступая

Я «прощайте» Вам не сказал.

……….

Все, за что Вы всю жизнь боролись,

И мечтали о чем с тоской, -

Средоточие общей боли

Продолжает свой вечный бой.

Жгут и лечат при нашей встрече,

На трибуне из тысяч строк,

Ваши выстраданные речи,

Трудный мысленный диалог.

Пусть отрывочный: в ночь бессонную

Все-то мысли кто соберет?..

Превозмочь бы к утру огромную

Боль за весь человеческий род…

Стихи нельзя пересказывать, особенно такие. Кому интересно, сам найдет это издание (мизерным тиражом). А вот проза. Об А.И.Мещерякове (выдающемся психологе и педагоге, пестовавшем слепоглухонемых ребят в Загорском интернате, друге Э.В.Ильенкова) и об Ильенкове: «Мещеряков немного не дожил до пятидесяти одного года. Вы умерли через месяц после пятидесятипятилетия. Жизнь личности оборвалась в обоих случаях трагически рано. Я нестерпимо соскучился, истосковался без Вас обоих. Я унаследовал груз Ваших проблем, средоточие Вашей боли, ставшей также и моей. Не тысячи, а сотни тысяч, миллионы строк моих текстов прямо или косвенно обращены к Вам, вдохновлены Вами. Без Вас обоих я просто не состоялся бы как личность определенного, именно этого, получившегося, типа и качества». «Да, Вы слишком рано своими действительно классическими произведениями заработали сомнительную честь – быть иконой, а не живым человеком. На Вас пытались молиться. И я тоже…Тем самым Вас хоронили задолго до смерти, мешая дожить, доработать, договорить с человечеством. Это я понял годы спустя после того, как Ваш прах захоронили на Новодевичьем кладбище в Москве. Понял, перечитывая Ваши книги, вспоминая Вас, мысленно без конца беседуя с Вами, с каждым годом сильнее тоскуя по живому, теплому, вечно взволнованному, подчас непоследовательному, противоречащему себе же. Лишь осиротев, потеряв Вас, я понял, что надо принимать любимых – как есть, иногда слабыми, беззащитными перед собственным безрассудным чувством, хотя бы чувством страха. Ибо мужество – не бесстрашие. Способность выдерживать противоречие – не безчувствие. Выдерживаем – в конечном итоге, а перед этим не раз ослабеваем, стонем навзрыд, цепенеем от горя и ужаса».

Автор цитированных строк – Александр Васильевич Суворов, доктор психологических наук, профессор, академик Международной академии информации при ООН, почетный международный доктор гуманитарных наук в Саскуаханском университете США – личность именно этого, эвальдианского типа и качества.

Последнее о личности такого масштаба и такого качества. Ильенков никогда не пытался «дорости до собственной маски», т.е. до того образа-имиджа, «иконы», как сказал Саша Суворов, которую некоторые и по сей день хотели бы видеть в нем. Он никогда не «казался», а был самим собой. Его неординарность, повторюсь, ощущалась сразу, с первого взгляда. И столь же очевидным, тоже ощущаемым, было отсутствие границы, отделяющей его неординарность. Это и притягивало к нему, как магнитом. И именно в этой диалектике всеобщего и особенного секрет обаяния его личности.

Терпеть не мог «дурную оригинальность», всяческую нарочитость, искусственность, «выпендривание». Впрочем, об этом лучше сказать его собственными словами. В них его понимание того, что такое личность и индивидуальность. И одновременно он самреальное осуществление этой «философской утопии». «Чем меньше действительно индивидуального, заранее не заштампованного отношения к действительно серьезным, социально значимым вещам дозволяется ей (индивидуальности) проявлять, тем больше она хорохорится своей «неповторимостью» в пустяках, в ерунде, в курьезных особенностях: в словах, в одежде, в манере, в мимике, призванных лишь скрыть (и от других и прежде всего от себя самого) отсутствие личности (индивидуальности) в главном, в решающем – в социально значимых параметрах». –
  1   2   3   4   5   6   7   8   9   10

Добавить документ в свой блог или на сайт

Похожие:

Эвальд ильенков: портрет в интерьере времени icon Моу «сош №34 с углублённым изучением художественно эстетических предметов»
И встреча мастера кисти и мастера слова всегда давала зримый результат: появлялся портрет. Портрет, который увековечивал человека,...
Эвальд ильенков: портрет в интерьере времени icon Употребление словосочетаний. «Созвучье слов». Сформулируем цели
Оборудование: портрет П. И. Чайковского, звукозапись «Осенняя мелодия», портрет С. А. Жуковского, реподукция картины «Брошенная терраса»,...
Эвальд ильенков: портрет в интерьере времени icon А. В. Сурмава Кандидат психологических наук
Русская классическая психология, ключевыми фигурами которой являются Л. С. Выготский, А. Н. Леонтьев и Э. В. Ильенков
Эвальд ильенков: портрет в интерьере времени icon Э. В. Ильенков что же такое личность?1 6
Психология личности. Тексты / Под ред. Ю. Б. Гиппенрейтер, А. А. Пузырея.— М.: Изд-во Моск ун-та, 1982.—288 с
Эвальд ильенков: портрет в интерьере времени icon «Способы декорирования диванной подушки в современном интерьере»...
«Перед тобой различные искусства, выбирай из них одно, которое пойдет тебе на пользу, изучи его, не унывай и не теряй терпения из...
Эвальд ильенков: портрет в интерьере времени icon Книга написана при финансовом содействии финской Академии наук в...
«Из истории советской философии: Лукач-Выготский-Ильенков»: Культурная революция; M; 2008
Эвальд ильенков: портрет в интерьере времени icon Структура культуры в широком смысле: 1
Это показатели степени культурности человека. Периодизация: 1 – к. Первобытности до 4тыс лет до н э.; 2 – к. Др. Мира до 5в н э.;...
Эвальд ильенков: портрет в интерьере времени icon Н. В. Гоголь «Герой нашего времени» И. В. Гете «Евгений Онегин»
Б в композиции романа «Герой нашего времени» нарушена хронологическая последовательность с целью более полного раскрытия характера...
Эвальд ильенков: портрет в интерьере времени icon Совокупность людей, отношения друг к другу и окр миру. 5
Это показатели степени культурности человека. Периодизация: 1 – к. Первобытности до 4тыс лет до н э.; 2 – к. Др. Мира до 5в н э.;...
Эвальд ильенков: портрет в интерьере времени icon А. С. Пушкин – великий русский поэт
Оборудование: конторка, свеча, перо, лист бумаги, портрет А. С. Пушкина, проектор, компьютер
Литература


При копировании материала укажите ссылку © 2015
контакты
literature-edu.ru
Поиск на сайте

Главная страница  Литература  Доклады  Рефераты  Курсовая работа  Лекции