Научно-информационный центр «Мемориал» (Санкт-Петербург)
Европейский университет в Санкт-Петербурге
Польский институт в Санкт-Петербурге
Международное общество «Мемориал» (Москва)
Десятые международные биографические чтения памяти В.В. Иофе
«Право на имя: Биографика 20 века»
НИЦ «Мемориал», ЕУСПб, 21-23 апреля 2012
Тезисы
Андрей Алексеев
(СПб., независимый исследователь)
«Объективной истины о человеке не бывает, потому что он субъект…»
Это высказывание ушедшего от нас в прошлом году И.С. Кона взято из личной переписки по частному поводу, однако имеет широкий, обобщающий смысл.
Накопленный Б.Докторовым и некоторыми другими исследователями опыт сбора и обобщения биографических интервью, взятых у коллег-социологов разных поколений, дал повод для дискуссии о мере объективности (достоверности) отображения жизненного пути и профессиональной карьеры, а также интеллектуальной биографии – в таких субъективных документах личности и времени, биографии и истории, как биографические нарративы. В частности, высказывались едва ли не полярные точки зрения на этот счет в дискуссии «Биография и биокритика» развернувшейся на форуме «Биографика, социология и история», в рамках российско-американского проекта «Международная биографическая инициатива» (http://www.unlv.edu/centers/cdclv/programs/bios.html. См. там: Invisible College: IBI Forum1, 2.1, 2.2, 2.3, 2.4).
Автор настоящего доклада отстаивает ту точку зрения, что всякое автобиографическое повествование имеет право на намеренную субъективность (не говоря уж о субъективности ненамеренной), на предъявление человеком событий собственной жизни, а также их освещение и истолкование такими, какими он их видит и/или хотел бы видеть и трактовать. Биографант имеет право на умолчание и даже на искажение действительных событий, если это не затрагивает чести и достоинства других людей. Всякий «рассказ о жизни» есть автопортрет героя (он же – рассказчик), каким он был и, вместе с тем, каким является ныне, есть взгляд в прошлое «из сегодня», сквозь призму всего жизненного и исторического опыта субъекта. Любая информация в биографическом нарративе есть жизненное свидетельство, а не свидетельское показание.
Что касается поиска объективной истины и адекватной биографической и/или исторической реконструкции, то это – дело профессионального исследователя, использующего ради этого и не только биографический метод (в частности, в социологии прижился термин «методологическая триангуляция»). «Истинная» история (хоть общества, хоть индивида) есть продукт конфигурации, сопоставления и взаимопроверки данных, полученных разными методами. Она складывается из множества последующих интерпретаций, о качестве которых мы судим по мощности информационной базы, по соблюдению профессиональных норм, а если говорить об отдельно взятом автобиографическом тексте, то – по стилевым характеристикам и внутренней непротиворечивости самоописания и ауторефлексии рассказчика.
Заметим, что при всей субъективности таких автобиографических произведений, как «Жизнь – сапожок непарный» (Тамара Петкевич), «Подстрочник» (Лилианна Лунгина), «Корни и сучья» (Анатолий Солипатров), «Диск» (Анри Кетегат), вряд ли даже самому придирчивому читателю придет в голову усомниться в их биографической и исторической достоверности.
Вышеприведенные методологические положения иллюстрируются примерами из практики истории отечественной социологии «в лицах», в частности, представленной в электронном издании: Докторов Б.З. Биографические интервью с коллегами-социологами [электронный ресурс] / Ред.-сост. А.Н. Алексеев. М.: ЦСПиМ. 2011.
Денис Ахапкин
Факультет свободных искусств и наук СПбГУ
Иосиф Бродский: конструирование биографии
Известны полуапокрифические слова Анны Ахматовой: «Какую биографию делают нашему рыжему! Как будто он кого-то нарочно нанял». Эта фраза, переданная А.Найманом, рисует скорее пассивный облик поэта, тогда как Бродский, начиная с шестидесятых годов, последовательно конструирует собственный биографический текст. В докладе на материале ряда поэтических и прозаических текстов Бродского (от неопубликованного наброска «На смерть Иосифа Бродского» до эссе «Набережная неисцелимых») будут показаны особенности этого конструирования.
Петр Базанов
СПбГУКИ, кафедра Библиографоведения и книговедения, Петербург
Человек без биографии: Дий Юрьевич Репин (1907-1935)
В ХХ веке почти нет ни одной семьи в России, которую не коснулись бы репрессии. Не является исключением и семья великого русского художника Ильи Ефимовича Репина. Казалось бы, И.Е. Репин его дети жили в эмиграции в Куоккале, какие могут быть репрессии? При этом многие забывают, что у Юрия Ильича было два сына – старший Гай (Георгий) (1906–?) и младший Дий (Дмитрий) Репин (1907–1935). О последнем речь и пойдет.
И.Е. Репин – один из самых известных отечественных художников, все аспекты биографии довольно хорошо изучены. Даже в советское время не представляли никакой тайны судьбы его ближайших родственников, но Дий Юрьевич Репин до сих пор остается загадкой. Родился Дий Юрьевич Репин 4 (17 марта) 1907 в Ораниенбауме, с 1908 жил в Куоккале. Окончил 4 класса реального училища в Териоки. Знал в совершенстве шведский язык, хуже финский и плохо немецкий. По вероисповеданию был католик. Финского гражданства он не принял, жил с 1925 по «нансеновскому паспорту». Дий Репин стал моряком. Очередной раз оставшись без работы в 1934, Дий вернулся в Куоккалу. 28 февраля 1935 Дий Репин неожиданно для родных уходит в СССР и с тех пор они ничего о нем не знают. Все остальное о Д.Ю. Репине известно из дела Архива УФСБ по СПб. и Лен. области. По мнению историка М.С. Соловьева, Дий Юрьевич Репин состоял в Братстве Русской Правды (БРП). «Вступив позднее в РОВС, Д.Ю. Репин был отправлен в СССР в 1935 году с заданием, проводить теракты против высших руководителей СССР, но был арестован и приговорен военным трибуналом ЛВО 10 июня 1935 года по ст. 58-8 и 84 УК РСФСР к расстрелу». Вместе с тем, по отношению к Дию, не все так просто. Согласно «Протоколу судебного заседания от 10 июня 1935 г.» Д.Ю. Репин виновным себя не признал. В заключительной речи указал, что хотел перейти в СССР из-за тяжелых материальных условий и просоветских взглядов, при этом подтвердил контакты с БРП и РОВС, но от терракта решительно отказался. Расстрелян Д.Ю. Репин 6 августа 1935. Похоронен в Койранкангасе, восточнее Токсово. В 1991 дело прекращено в связи с отсутствием состава преступления и материальных доказательств.
Борис Беленкин
«Международный Мемориал», Москва
В отсутствии смерти
(лексико-семантические особенности жизнеописания жертв политических репрессий в 1950-х – 1980-х)
Речь пойдет о том, какую трансформацию претерпел такой неотъемлемый элемент биографического повествования, как «смерть героя», в советских текстах, посвященных жизнеописанию государственных и партийных деятелей – жертв политических репрессий. До эпохи хрущевской оттепели у жертв не было имени. Затем, в процессе хрущевской реабилитации имя было восстановлено, но факт и причина смерти поначалу умалчивались. Постепенно (к середине 1960-х) смерть героя обрастала подробностями. Но уже через несколько лет (к началу 1970-х) тема смерти репрессированного в официальной литературе исчезает. Тем самым прослеживается «путь смерти» от умолчания середины 1950-х к умолчанию 1970-х–1980-х. Смерть в результате репрессии, как нечто постыдное в сталинскую эпоху, опять становится постыдным и неуместным...
Автор рассматривает различные способы умолчания смерти, в т.ч. эвфемизацию смерти, ставит это явление в один ряд с практиками табуирования, как в советской идеологической пропаганде, так и в исторической науке, в частности в биографических текстах. В результате многочисленных табу смерть репрессированного (как правило, в годы Большого террора) превращена в нечто не подлежащее описанию, в нечто сверх секретное, нецензурное, неприличное и дискредитирующее (как постыдная болезнь или нетрадиционная половая ориентация).
В результате же всех манипуляций с умолчанием смерти, сложившийся за десятилетия строго структурированный канон жития большевика-ленинца, героя гражданской войны, в случае его репрессии (уничтожении) – претерпевает качественные изменения, при которых нарушается сам канон. Сакрализация исторического персонажа происходит не благодаря его «мученической кончине», а – вообще вне кончины, вне смерти. Житие (биографическое повествование) обрывается на полуслове (отсутствие смерти становится, в т.ч., указанием на неполноценность жития, неполноценность героя). Но открытый для интерпретации финал жития – убивает жанр. И жанр этот умирает вместе с породившей его идеологией...
В годы «перестройки» биографическая схема оказалось перевернута. Житие репрессированного большевика – во многом дегероизировалось. Чуть ли не единственным фактором героизма – стала именно смерть в результате необоснованной репрессии… Именно они (репрессия и смерть) остались тем единственным, что стало вызывать сопереживание, уважение. И очень быстро, за полтора «перестроечных» года от невинно убиенных сочувствие переместилось к тем, кто сопротивлялся «сталинщине», более того, – сопротивлялся большевизму. Интересно вспомнить, что тенденция презентовать именитую жертву культа личности, как «оказывавшего сопротивление» этому самому «культу» – присутствует во многих подцензурных биографических текстах образца 1963–1965.
Автор полагает, что сегодняшняя культура памяти в российском обществе неразрывно связана с недавними экспериментами советских идеологов и историков в области «презентации смерти».
Севиль Векилова
РГПУ им. А.И.Герцена, психолого-педагогический факультет, Санкт-Петербург
Признаки мифологизации семейной биографии
Тексты семейных биографий отличаются большим разнообразием стилевых форм: от сухих протокольных до героических текстов. Если сделать попытку упорядочить их по какому либо основанию, то очевидно, что они составляют континуум в полярной оппозиции «факт-миф». Мы исходим из предположения, что семейная биография как передаваемый «из уст в уста» текст, претерпевает процесс мифологизации, т.е. трансформации повествования от фактического к архетипическому, и что в разных родовых кланах этот процесс находится на разных стадиях своего развития.
Очевидны функции или предназначение семейного мифа для родового сообщества – создание и поддержание семейной идентичности. На основе анализа существующих философских, психологических и литературоведческих концепции мифа, были выделены признаки мифологичности текста:
социальный, политический, жизненный контекст;
наличие оппозиции добра и зла в разных социальных формах проявления;
наличие в тексте героической фигуры;
тип героя: герой победитель – герой жертва;
описание героического действия;
трансформации героя: смерть, жизнь или трансформация в обыденность;
присутствие «чуда», событий, которые нельзя объяснить в причинно-следственной логике;
эмоционально оценочные характеристики героя;
передача имени героя другим членам родового сообщества.
Исследование текстов 42 семейных биографий позволило получить следующие результаты. Признаки мифологического описания имеют 17 текстов семейных биографий (40,5%.), в них представлены описания 30 героев, большинство которых относятся к старшему поколению генеалогического древа. Можно выделить следующие типы героических фигур в текстах: жертва (16), спасатель (3), освободитель (3),строитель новой жизни (2), целительница (1), предсказатель (1), герой мирного времени (2) и отступник (2) (человек, которого заставили действовать против народа на стороне власти). В 47% текстов фигура зла не персонифицирована.
Виктор Гуревич
Санкт-Петербургский государственный университет телекоммуникаций им. проф. М.А. Бонч-Бруевича
Наталья Крук
НИЦ «Мемориал», Санкт-Петербург
От первого трактора – к первому луноходу. Через ГУЛАГ
Гигантский маятник индустриализации, пришедший в движение в 1928–1929, достиг своего максимума примерно через 40 лет, метнулся в противоположную сторону и застыл, как козьма-прутковский рыцарь Гринвальдус, в исходной позиции. Этот маятник приводили в движение простые люди – патриоты своей страны, биографии которых взлетали вверх и падали вниз, во многих случаях заканчиваясь на Колыме, в Левашовской пустоши, на полях совхоза «Коммунарка» под Москвой и в других подобных местах…
В конце 1920-х – начале 1930-х годов прошлого века вся страна кипела в котле «всесоюзной стройки. На этом фоне выделялся один из «первенцев сталинских пятилеток» – Челябинский тракторный завод (ЧТЗ), по размерам и планам выпуска продукции превосходивший Харьковский и Сталинградский заводы, вместе взятые, в полтора раза. Сельскому хозяйству страны тракторы были нужны, как воздух. А где тракторы – там предполагались и танки, хотя об этом тогда и не говорилось открыто.
Для перехода от аграрной России к индустриальной Советской державе требовались новые люди – инженеры и слесари, ученые и бухгалтеры, машинисты и сталевары. И они появились. Говоря сегодняшним языком, неплохо действовал так называемый «социальный лифт», особенно для людей пролетарского происхождения. Герой настоящего очерка Михаил Алексеевич Храпко не был пролетарием, но стал выдающимся инженером, карьера которого началась в 1933 году со сборки первого гусеничного трактора на ЧТЗ и закончилась участием в разработке первых лунных управляемых аппаратов – «луноходов» (1970–1975).
Однако дорога на Луну не была прямой, она пролегла через 18 лет, проведенных в Гулаге, и совместную работу в «шараге» с будущими академиками Чаромским, Стечкиным, Королевым, Глушко…
Федор Дубшан
Газета «Вечерний Петербург»
Фрагменты жизни.
Рефлексии журналиста о создании биографических материалов в газетной периодике
Написание биографии в новостных СМИ – это постоянное балансирование между формальной, механически воспроизведенной «биографической справкой» и максимально личным отношением к герою текста, включающим эмоциональную оценку и попытку экзистенциального анализа судьбы персонажа. Различные жанры биографии и другие аспекты требуют разного соотношения этого «гуманизированного» и «энциклопедического» дискурсов. Каковы варианты этой пропорции? От каких факторов зависит подход журналиста к написанию конкретной биографии? В каких случаях изложение «фактов жизни» способно возрасти до творческого и заинтересованного осмысления «жизненного сюжета»? В сообщении будут рассмотрены эти вопросы.
Евгения Звонарева
студентка II курса магистратуры Французского университетского колледжа в Санкт-Петербурге (история)
Автобиографический коллаж: книга Всеволода Волина «Неизвестная революция»
Книга «Неизвестная революция» Всеволода Волина (наст. фамилия Эйхенбаум), изданная во Франции в 1947 уже после смерти автора, у ряда ориентирующихся в вопросе читателей вызвала некоторое недоумение. Это недоумение затем особенно явно проявилось в отношении американских издателей, не желавших печатать последний третий том, посвященный кронштадтскому восстанию и махновскому движению, в котором Волин сыграл заметную роль. Эта часть книги показалась им не «исторической». Такая позиция отчасти совпадает с авторской. В письме товарищу Волин разъясняет, что никогда не ставил целью написать историю русской революции, а хотел создать повествование (récit) о ней, которое отражало бы точку зрения анархистов на произошедшие события. Однако поскольку существование такой единой точки зрения сомнительно, автор не столько ее отражает, сколько создает. Будучи на протяжении многих лет активистом, пропагандистом, идеологическим работником революционного движения, автор сживается с рядом материалов (статьи, лекции), шедших в работу в тот или иной период его жизни, богатой пережитыми событиями («Кровавое воскресение», революция 1917, Гражданская война и махновское движение, Испанская революция, Вторая мировая война). Книга складывается из тех же материалов, из которых складывалась пропагандистская деятельность Волина: характер их использования напоминает апроприацию в искусстве. Реконструкция автобиографической канвы книги Волина позволяет снять жанровое недоумение и увидеть в ней цельность, не останавливаясь на примерке к тексту и автору оценочных суждений («плагиат», «оригинальность» /«неоригинальность», «один из ведущих теоретиков анархизма»).
Дмитрий Зубарев,
Геннадий Кузовкин
«Международный Мемориал», Москва
Затерянный в ГУЛАГе : три жизни Андрея Шимкевича
В 1965, публикуя в «Новом мире» шестую книгу воспоминаний «Люди. Годы. Жизнь», Илья Эренбург рассказал биографическую новеллу, хотя подчеркнул, что «она может показаться чересчур литературной, неправдоподобной». Ее герой - мальчик, родившийся накануне революции в Париже, сын русских литераторов. Его отец вернулся в Россию, а мать вышла замуж за скульптора и осталась во Франции. Увидев фильм «Броненосец Потемкин» мальчик решил уехать в страну социалистической революции к отцу. Жизнь в отцовском доме не сложилась, мальчик связался с беспризорниками, пытался бежать за границу. После образцовой детской колонии в Болшево мальчика вернули в семью отца. В 1937 отца арестовали, а сын оказался уже во «взрослом» ГУЛАГе. Вернуться в Париж ему удалось только в конце 1950-х. Встретившись там с Эренбургом, он сказал: «Меня тянет назад в Советский Союз». Писатель назвал в новелле только имя мальчика - Андре, не упомянув фамилий родителей и отчима. За почти полвека, прошедшие с момента публикации знаменитых мемуаров (более 60-ти изданий на 20 языках), биография загадочного Андре вобрала в себя имена Анатолия Луначарского, Ромэна Роллана, Максима Горького, Ле Корбюзье, Лаврентия Берия, Екатерины Пешковой, Варлама Шаламова, Рауля Валленберга и при этом остается совершенно неизученной...
Марко Клементи
Университет Калабрии, «Мемориал» Италии
Нуто Ревелли – создатель итальянской устной истории
Бенвенуто «Нуто» Ревелли (Кунео, 21 июля 1919 – Кунео, 5 февраля 2004), итальянский историк и писатель. Во время второй мировой войны он был офицером итальянской армии и воевал на Дону. Затем, после немецкой оккупации Италии, стал партизаном и руководил отрядом организации «Giustizia e Libertà» (Справедливость и Свобода). После войны, Ревелли посвятил свою жизнь литературному делу, описав свой военный опыт, продолжая дело защиты ценностей антифашистской партизанской войны и демократии.
Его ранние книги связанны с его опытом офицера на русском фронте, во время трагического отступления итальянской армии в январе 1943 и с его последующим переходом в ряды сопротивления. «Mai tardi» (Никогда не поздно) – это его первая автобиографическая книга. После чего, он понял, что его личный опыт не достаточен для того, чтобы объяснить читателю пережитое тысячами итальянских солдат, погибших или пропавших без вести во второй мировой войне. В конце 1950-х Ревелли начал искать бывших солдат итальянской армии и семьи тех, кто не вернулся домой. Официально о них тогда ничего не было известно. Он брал интервью у ветеранов или их родственников, читал письма, смотрел фотографии, узнавал, как они жили до войны. И понял, что это – очень простые люди, которые ничего не знали о России, о политике или о войне. В основном, это были крестьяне из бедных округов северной Италии. Многие из них не умели писать, другие говорили только на своем диалекте, и на нем писали. Книга «La strada del Davaj» (Путь Давай) является обвинительным актом против итальянских властей, которые отправили на фронт неподготовленную армию. Солдаты умирали из-за отсутствия одежды, обуви и боеприпасов, не зная, зачем воюют.
Две работы Ревелли основаны на длинных биографических интервью с мужчинами и женщинами провинции Кунео (сев. Италия) и сегодня являются очень важным вкладом в становление и развитие итальянской устной истории. Они рассказывают о мире побежденных. В них вошли более 270 интервью. Ревелли озвучил «неудачников», а через их истории, он обратил внимание общества на мир забытых и заброшенных.
В последние годы своей жизни, Ревелли продолжал заниматься темой войны и сопротивления. Он исследовал историю неизвестного немецкого офицера, убитого итальянским партизанами. Ревелли долго искал данные в архивах, нашел его имя и восстановил историю. Книга о нем называется «Il disperso di Marburg» (Пропавший без вести из Марбурга). В своей последней работе (2004), под названием «Le due guerre» (Две войны), Ревелли охватывает двадцать пять лет истории Италии, от появления фашизма до создания республики. Эта книга также содержит много интервью. Ревелли умер в 2004. Два года спустя, в 2006, его наследники и друзья создали «Фонд имени Nuto Revelli», некоммерческую организацию, расположенную в Кунео, в доме, где он жил.
Дмитрий Козлов
аспирант кафедры отечественной истории С(А)ФУ, Архангельск
Судьба С.К. Пирогова (1931–2006).
«Случайности» в создании биографического нарратива
А.Ю. Даниэль сравнивал мемуары диссидентов с романами воспитания. Действительно, авторы воспоминаний стараются придать биографическому нарративу логическую стройность, и данное композиционное решение является наиболее приемлемым в стремлении описать «строительство себя». Если автобиографического текста нет, структурирование жизнеописания ложится на плечи историка. Иногда для этого лучше подходит композиция авантюрного романа, где важную роль в сцепке сюжетных линий играют случайности.
На примере биографии архангельского диссидента Сергея Пирогова можно представить два варианта случайностей. Дважды осужденный по политическим статьям, оба раза он был репрессирован за свои убеждения, которые нельзя назвать случайными. Но неизбежность арестов по тому сценарию, по которому они прошли, можно подвергнуть сомнению. Выбор повода для ареста осуществлялся следственными органами. Так как материалы оперативной разработки подозреваемого отсутствуют в следственном деле, проверить версию следствия невозможно. Хотя в деле 1957–1958 есть показания человека, по чьему заявлению было возбуждено уголовное дело, сам Пирогов утверждал, что аресту предшествовало прослушивание его разговоров.
Развивая метафору авантюрного романа, можно сказать, что случайно появление в тексте биографии многих «персонажей». И здесь случайность кажется уже провиденциальной. Весной 1957 Пирогов на свадьбе незнакомой ему девушки встретил компанию молодых людей, в ходе следствия названную антисоветской группой.
Второй арест (1973) сочетал в себе оба вида случайности. Поводом для обыска, предшествовавшего возбуждению уголовного дела, стала предсмертная записка, найденная и переданная Пирогову случайным знакомым. УКГБ могло найти другой повод – сам Пирогов считал, что его подозревали в распространении текстов Солженицына – но сложившаяся ситуация заставляет задуматься о фатальности происходивших событий.
Пирогов в редких автобиографических текстах почти не анализировал причины своих арестов, но авторы некрологов и статей о нем, упуская из виду случайный характер многих событий, конструируют его биографию как портрет борца или жертвы режима и вписывают события его жизни в более широкий исторический контекст. Не ставя под сомнение их правоту, можно предложить и иной вариант биографического нарратива.
Никита Кузнецов
Дом Русского Зарубежья им. А.И. Солженицына, Москва
Выпуск из Морского кадетского корпуса 1894: попытка коллективной биографии
Морской корпус на протяжении более 200 лет был единственным учебным заведением, готовившим командные кадры для Российского Императорского флота. Многие из его выпускников внесли значительный вклад в историю России. Их судьбы неоднократно становились предметом научных исследований, как в Русском Зарубежье, так и в современной России (в том числе и в рамках «Биографических чтений»). Выпуск 1894 года привлекал внимание мемуаристов и интересен современному историку, во многом, из-за того, что именно в том году его окончил А.В. Колчак – человек, чью роль в истории России переоценить трудно. Не может не интересовать историков и тот факт, что те из выпускников 1894 года, которые продолжили свою флотскую, карьеру, к началу Первой Мировой войны находились в чинах не ниже капитана 2 ранга и командовали кораблями, либо соединениями флота, а многие к концу войны дослужились и до адмиральских орлов. Сопоставление мемуарных источников с архивными документами позволяет реконструировать картину жизни выпускников Морского корпуса, ставших элитой Российского Императорского флота в конце его существования.
Александр Марголис
НИЦ «Мемориал», Санкт-Петербург
Памяти Герцена
В марте этого года исполнилось 200 лет со дня рождения А.И.Герцена. Юбилей прошел почти незамеченным. В современной России Герцена вспоминают и цитируют гораздо реже, чем Достоевского, Бердяева или Василия Розанова. Наши современники как будто не могут простить Герцену его «грех» – участие в революционном движении и перенос европейского учения о социализме на национальную почву России, иных раздражает его «уважение к Западу», иным ненавистен последовательный антиклерикализм Герцена. В 1945 году в статье «Россия и свобода» живший в эмиграции русский философ Георгий Федотов заметил, что «только Герцен из всей плеяды классиков русской литературы 19 века может учить свободе. Но Герцен, кажется, не в особом почете у советского читателя». Шесть десятилетий спустя автор «Былого и дум» еще менее популярен у читателей современной России. Между тем, крах коммунистической системы в Восточной Европе, распад советской империи и мучительно начавшийся процесс формирования рыночной экономики и гражданского общества в России – все это, на наш взгляд, актуализирует Герцена и его наследие.
Часть 1. Сбывшиеся пророчества.
Часть 2. «Особый путь» России.
Часть 3. Герцен и русский патриотизм.
Часть 4. «Вольтер XIX столетия».
Адам Михник
«Газета Выборча», Варшава
Вилли Брандт: Тернистый путь диссидента или Мужество и конформизм
Вилли Брандт (1913–1992), немецкий политик, социал-демократ, 4-й канцлер ФРГ (1969–1974), лауреат Нобелевской премии мира (1971). Брандт известен, прежде всего, своим стремлением к смягчению «восточной политики». Для Польши это знаковая фигура: в декабре 1970 Бранд молча встал на колени перед памятником жертвам Варшавского гетто; в 1985 он также молча пожал руки польским генералам ПНР. Речь пойдет о двух приездах в Польшу Вилли Брандта и их польских интерпретациях в его биографии и аксиологии.
Олег Николаев
НИЦ «Мемориал», Санкт-Петербург
«Фотографические» сюжеты в составе автобиографического нарратива
(на материале воспоминаний о Гулаге)
Что ты прячешься, фотограф.
Что завесился платком?
(Осип Мандельштам)
Фотография традиционно включена в круг биографических исследований как источник разнообразной фактографической информации: где, когда, с кем сфотографировался герой? Визуальный образ не всегда дает ответы на эти вопросы (что часто превращает фотографию просто в иллюстрацию), но в любом случае их ставит. В меньшей степени используется потенциал культурно-антропологической информации (фотография как историко-культурный источник): о чем говорят одежда героя, его поза; окружающий интерьер или ландшафт; в конце концов, даже задник фотоателье, на фоне которого он сфотографирован.
За рамками обоих подходов фактически остается вопрос о бытовании фотографий. Информация об этом хранится в памяти и проговаривается в устных и письменных воспоминаниях. Анализ массива автобиографических текстов, связанных с Гулагом, показал значимость (и знаковость!) «фотографических» мотивов внутри нарративов. Фотография оказывается на перекрестке семиотических коллизий и конфликтов эпохи репрессий; в «фотографическом» поле сталкиваются тоталитарная система и пространство частной жизни.
Можно выделить несколько топосов участия фотографии и фотографирования в построении автобиографического нарратива.
«Человек с фотоаппаратом». Время сталинских репрессий изобилует случаями, когда фотоаппарат и фотографирование оказываются опознавательными знаками «врагов народа». Фотографические практики подвергаются ограничениям, запретам; быть фотолюбителем становится опасно.
«Никогда не соединятся половинки разрезанной фотографии из семейного альбома…» Эпоха террора порождает новые практики бытования визуальной памяти, запечатленной в фотографиях: снимки репрессированных членов семьи прячут или уничтожают; появляются в семейных фотоальбомах странные фотографии с вырезанными лицами…
«…из письменного стола исчезла вся переписка, многие альбомы и фотографии». В момент ареста фотографии оказываются в числе подверженных опасности реалий личной жизни; они изымаются при обыске (весь архив или выборочно), что часто ведет к гибели семейной (и не только!) визуальной памяти.
«Из спецвагона прямиком повезли на Лубянку, здесь унизительные процедуры отпечатков пальцев, фотографирование со всех сторон и ракурсов…» Фотографирование при аресте – постоянный мотив воспоминаний. Ему явно придается семантика инициации. В контексте пребывания в Гулаге фотографирование – тревожный знак («…я сразу встревожилась, думая, что меня готовят в этап»). Фотографии из следственного дела становятся визуальным символом лагерного периода жизни, а зачастую – и жизни человека вообще.
«Ей тыкали фотографию какого-то немца и орали: "Признавайся!"»
Фотографии (часто – случайные) для следователей сталинского времени – одно из главных свидетельств обвинения. Фотоснимки близких могли использоваться и как средство давления на арестованного: «На допросах <�…> не били, не ругали. Но каждый день показывали фотографию дочери…» В редких случаях (но они все-таки были!) фотографии могли стать доказательством невиновности.
«Так вышло, что на лагпункте оказался фотограф, который нас сфотографировал». В жизни Гулага фотографические практики тоже существовали, и в официальном, и в неофициальном вариантах. Так, по данным 1935 года (из частного письма), заключенные-ударники имели право «на получение одного бесплатного фотографического снимка». При лагерях были штатные фотографы; после 1953 года многие заключенные изготавливали самодельные фотоаппараты и занимались фотоделом.
«Фотографии на свободе». Первым фотографиям, сделанным по освобождении, тоже придавалась особая инциационная семантика. Эти снимки сберегаются и становятся семейными реликвиями. Но о них обычно воспоминания умалчивают: визуальная память выходит из зоны угрозы, не нуждается в нарративной форме трансляции и может в виде фотокарточки спокойно сохраняться в личном архиве.
Ольга Розенблюм
РГГУ, Москва
Дискуссии о биографических нормам в журнале «Литературный критик»
Советская литература отражает становление и эволюцию норм, образцов поведения, переживания, вообще жизни/биографии как пути. Когда они появились? Когда стало важно, что можно проживать, а что нельзя?
Журнал «Литературный критик» (издавался в 1933–1940) показывает: к 1934 году, к первому съезду советских писателей и к XVII съезду партии (к этим датам в 1934 был издан специальный сборник с избранными статьями из «Литературного критика» за предыдущий год), биографические нормы являются предметом обсуждения и дидактики в гораздо меньшей степени, чем в первые годы войны и даже в предвоенные годы.
Предмет этого доклада – становление биографических норм в конце 1930-х и отражение этого процесса в журнале «Литературный критик» в статьях, где предметом дискуссии оказывались:
образ героя и проблема типического (определения героя, словоупотребление в статьях «Литературного критика» 1934–1938: от «героического» в сочетании с «романтическим» (Горький, 1934) к героическому как непоколебимому, нечувствительному / «герою нашего времени» / героическому как образцовому);
реальный человек vs герой, лишенный эмоций (дискуссии о причинах все увеличивающегося зазора между одним и другим);
оптимизм и негативные эмоции («Человек, не способный испытывать страхи и тревоги, – не оптимист, а чучело»: дискуссия о праве на психологические реакции, депрессию, скорби, тревоги, страдание);
право на прошлое (дискуссия о том, можно ли помнить прошлое, продолжается ли прошлое в сегодняшнем дне).
Представляется, что в предвоенные годы в дискуссиях о «нормальной» биографии больше внимания уделялось вопросам о том, что можно проживать, а в самом начале войны, вместе с перенесением внимания на изображение героической смерти, большее значение приобрела биография как путь, история.
Дмитрий Рублёв
МГУП, Москва
Автобиография и биография, как формы сопротивления политике тоталитарного государства: на примере анархиста и политзаключённого А.Н. Андреева.
Как писал Дж. Оруэлл: «Кто контролирует прошлое, тот контролирует будущее. А тот, кто контролирует настоящее, тот всевластен над прошлым». Тоталитарное государство монополизирует право на формирование картины прошлого. Соответственно, одной из стратегий сопротивления сталинскому режиму со стороны его оппонентов, ставших жертвами репрессий, была попытка написать историю своей жизни и по возможности донести её до общественности, используя жанры автобиографии или биографических очерков.
Андрей Никифорович Андреев (1882–1962) – участник революционного движения, один из основателей социал-демократической организации в Иваново-Вознесенске (1903), затем участник боевых групп эсеров (1906). С 1906 – анархист, теоретик «неонигилизма» – одного из радикальных анархо-индивидуалистических течений. В 1920–1953 неоднократно подвергался арестам. Провёл, в общей сложности, 10 лет в тюрьмах и лагерях и 8 лет в ссылках. Его перу принадлежит несколько автобиографических эссе. В их числе «Квадратура круга жизни» (1951). Несколько биографий Андреева написано его женой З.Б. Гандлевской. Эти материалы сохранились лишь в рукописях. Главная задача этих работ – снятие обвинений в контрреволюционной деятельности. Этой цели служило подробное описание его революционных заслуг. Для обоснования правоты своих действий в дореволюционный период и права на существование анархистов в СССР он использовал даже советские идеологемы (защита Лениным насилия против «угнетателей», теория отмирания государства). В докладе показано, как различные виды источников помогают скорректировать представления, складывающиеся при знакомстве с автобиографиями и биографиями Андреева. В частности дан ответ на вопрос – почему Андреев умолчал о таких фактах своей биографии, как арест в 1905 и участие в анархистском подполье 1920-х.
Полина Румянцева
РГПУ им. А. И. Герцена, Санкт-Петербург
Этническая автобиография как метод исследования факторов формирования этнической идентичности у русскоговорящих иммигрантов в Финляндии
В докладе планируется осветить результаты эмпирического исследования, проведенного в 2010 в университете г. Турку при поддержке гранта TRIPLE I Consortium 155699-EM-1-2009-1-FI-ERA MUNDUS-ECW.
Основной целью исследования было изучение этнической идентичности русскоговорящих иммигрантов в Финляндии, эмпирический материал собирался при помощи глубинного полуструктурированного интервью. Выборку исследования составили 30 респондентов в возрасте от 19 до 63 лет (средний возраст – 35 лет), переехавших на постоянное место жительства в Финляндию с территории бывшего СССР. К моменту проведения исследования участники опроса жили в Финляндии в течение периода от 3 до 19 лет (средний показатель составил 10 лет). Среди респондентов было 15 мужчин и 15 женщин. Поиск респондентов осуществлялся двумя способами: при помощи объявлений в социальных сетях, а также методом «снежного кома».
Одну из частей проведенного интервью составило составление так называемой «Этнической автобиографии» в ходе которого респондентам предлагалось описать различные этапы становления собственной этнической идентичности: от раннего детства до взрослости, отвечая на предлагаемые интервьюером вопросы.
В докладе мы планируем проанализировать данные, полученные при помощи методики «Этническая автобиография», и выделить роль таких факторов формирования этнической идентичности русскоговорящих иммигрантов в Финляндии, как ранняя семейная социализация, влияние общества сверстников и образовательных учреждений, межэтнические и межкультурные контакты, этническая дискриминация.
Инна Сергеенко
СПбГУКИ, Санкт-Петербург
«И вела я жизнь цивильную, как вдруг...»:
Прочтение романа «Властелин колец» в автобиографическом нарративе
В данном докладе рассматриваются автобиографические нарративы, посвященные прочтению романа Дж.Р.Р.Толкина «Властелин колец», их роль и место в формировании автобиографического мифа, анализируется социкультурный контекст первого знакомства с романом, кратко характеризуются разные поколения читателей Толкиена в советской и постсоветской России. Материалом для сообщения послужили записи 150-ти информантов, с 1964 по 1993 гг.р., как принадлежащих к субкультуре толкинистов, так и не имеющих к ней прямого отношения.
Максим Скороходов
ИМЛИ им. А.М.Горького РАН, ученый секретарь Есенинской группы
Отклики на смерть как материалы к биографии
Смерть человека является трагическим событием, которое вызывает значительный рост интереса к его личности и деятельности. Это касается как людей, хорошо его знавших, близко с ним общавшихся, так и поклонников его таланта. В связи с этим наблюдаются два взаимодействующих процесса: с одной стороны, желание высказать свое мнение о знакомом человеке, подвести определенные итоги его уже завершившейся земной жизни, а с другой – есть интерес потенциальных читателей (слушателей), которые будут читать воспоминания и другие материалы к биографии умершего, приходить на вечера, посвященные его памяти. Если исследователь успевает в это время собирать появляющиеся в печати и звучащие устно воспоминания, создается база для последующего научного изучения биографии. Еще более значимыми становятся результаты, если удается организовать написание воспоминаний, взять интервью у родных, друзей и знакомых. Важная задача – сохранить рукописи умершего, которые в последующем могут быть подготовлены к печати и опубликованы. Далеко не всегда такая работа проводится оперативно. В результате время стирает из памяти современников воспоминания о встречах и других биографических фактах, утрачиваются рукописные материалы, мемориальные предметы. Так, первый собиратель материалов для биографии А.С.Пушкина П.В.Анненков только в 1851 г., т. е. спустя 14 лет после смерти поэта, обратился к родным и лицейским товарищам поэта с вопросами относительно жизни Пушкина в детстве и в лицейские годы, поскольку ощущалась скудость информации прежде всего об этом периоде его жизни. Иногда ошибки в опубликованных воспоминаниях побуждают современников подготовить и опубликовать свой вариант изложения событий. Нередко биографические материалы содержатся в переписке современников, которые после смерти знакомого им человека делятся известными им фактами, обсуждают его поступки, давая им довольно подробную характеристику.
В докладе будут приведены конкретные примеры, подтверждающие и раскрывающие данные тезисы.
|
