Книга может быть интересна и доступна в понимании любому вдумчивому читателю
|
Скачать 7.42 Mb.
|
1.2.-3. Наука и мудрость 1.2.-3.1. Историцизм и софия Приглядываясь к роли мудрости в отношении истории, обнаруживаешь, что радетелю приоритетности истории категорически не нравится самая суть мудрости: представлять круг исторических событий и их теоретических осмыслений со всеобщей, философской позиции. Не нравится радетелю и стремление мудрости рассматривать судьбу человечества, исходя из критерия органической целостности. Называя такой метод познания мистификацией, радетель историцизма противопоставляет мудрости исторически ограниченные правила (Xюбнер: 226). Такие правила выявляют некие исторические ансамбли, как бы протягивающие через себя линию прогресса. Данная позиция широко распространена, и перед ней дрогнул даже знаток наук о духе. Видимо, противореча всему своему существу, он изрёк: «жизнь не может быть приведена к суду разума». И восстановил известную аргументацию: жизнь исторична, а потому постигается она, мол, «как движение во времени и как возникающий в ходе этого движения комплекс воздействий» (Дильтей: 94. 311). Но любые правила и комплексы рождаются в голове: «уже на своём первичном, простейшем уровне история есть герменевтика, Т.е. интерпретация, включающая каждый отдельный факт, событие в органическую структуру жизненной системы» (Ортега-и-Гассет: 201. 240). Группы таких правил или комплексов необходимо обобщаются в сознании мыслителя в соответствии с их тематическими и сущностными характеристиками. Эти обобщения осмысляются применительно к целям бытия человечества. Следовательно, любой историк, даже враждебно настроенный к мудрости, подчиняет свои обобщения «некой верховной инстанции – собственной идее человеческой жизни как целостности» (201. 241). И, в зависимости от соответствия или противопоставления таких обобщений целям жизни человечества, обнаруживаются софийно-регулятивные способы их конкретизации и уточнения. А через них, в конце концов – воздействия на возможный ход будущей истории. Воздействия, естественно, не практического, но прогностически-конструктивного. Потому все мыслительные акты, начиная от обнаружения качеств тех или иных правил или комплексов, восходя далее к целостной картине их регулятивного преобразования, принадлежат именно мудрости. И тогда, когда замечательный радетель историцизма желает устранить все возможности проявления мудрости, полагаясь на течение исторических явлений, он, тем самым, устраняет свою мыслящую голову. В то же время, постоянно мысля (дифференцируя, анализируя, синтезируя), отказаться от обобщений невозможно. Да и вредит это собственному делу. Ведь, любой историцизм, отказавшись от зоны, области, сферы обобщений, «переходит в крайний скептический субъективизм». А при данном варианте любые идеи историцизма, претендующие на истины, совершенно теряют их абсолютное значение (Гуссерль: 83. 721). Потому отстранившаяся от мудрости история, как и всякая другая эмпирическая наука о духовно-нравственном развитии человечества, «не в состоянии своими силами ничего решить ни положительно, ни отрицательно» (83. 722). И хотят того радетели истории или нет, но взяв на себя ответственность изучать не только частные случаи, но и о судьбу человечества, им придётся сотрудничать с собственной или чужой мудростью. А с помощью мудрости любой масштаб исторических событий, при всей их потрясающей конкретности, обретёт над собою регулятивно осмысленную, единую содержательно-сущностную структуру (Ортега-и-Гассет: 201. 241). 1.2.-3.2. Возможный союз Теперь – кратко о самоценности философского познания и о роли мудрости в развитии наук. Когда раскрывается суть самоценности философии, речь – не об упомянутом ранее е в его худых проявлениях. Для общей сферы человеческого познания важно то, что мудрость, тщательно изучая, внимательно оценивая в себе самой теоретический вес достижений той или иной отрасли знания, всё же остаётся суверенной, особой формой исследования Бытия. Наука и научная история, открещивающиеся от продуктивной помощи мудрости, остаются в своих областях – узко, односторонне обобщающими видами познания. Над головами той и другой висит дамокловым мечом критерий научности. Постоянная оглядка на него загоняет любые более широкие суждения мысли в обойму соответствующей частной методологии (Рикёр: 190). Есть умы, с ограниченностью критерия научности никак не соглашающиеся. Наоборот, - утверждают они, - широкий научный прогресс в «условиях безгранично расширяющегося общества» будет осуществляться сугубо научными силами. А дело мудрости преобразуется этой трактовкой в пустые «понятийные оболочки, в которые… нужно поместить целое». Причём, само дело философии напоминает данному критику «реликты натурального хозяйства в индустриальном капитализме» (Адорно: 14-15). Об этом замечательном критике я уже сказал несколько слов. Тут добавлю: во-первых, лихой ниспровергатель не знает элементарного – чтоֺ в чём располагается: понятия в целом или целое в понятиях (нужно ли шар приспосабливать к точкам?). Во-вторых, чем больше расширяется мир науки, тем сильнее он дифференцируется по отдельным лабораторно-поисковым зонам. Соответственно, тем в тысячи, миллионы раз сложнее представить такие зоны, отрасли, области и сферы познания в виде целостного процесса освоения человечеством тайн Бытия. А меж тем, определяет стратегию собственного развития не какая-то из частных наук, не все они вместе, но совокупная мысль человечества. Потому-то и необходима сфера широчайшего синтеза, дабы избежать стратегических просчётов в этом огромном, сложном познавательном процессе. За дело такого синтеза бралась во все века и не отступает от данного рубежа мудрость. Ответственный представитель научного мира более точен, нежели лихие ниспровергатели: «аппарат научного мышления груб и несовершенен; он улучшается, главным образом, путём философской работы человеческого сознания. Здесь философия могущественным образом содействует развитию и росту науки» (Вернадский: 49. 54). Действительно, углубляясь в отдельные штреки и штольни Бытия, наука пока в состоянии лишь приспосабливаться к силам природы, вырывая её тайны только таким приспособлением. Поисковый луч мудрости, свободно и творчески обследуя все сферы сознания и теоретического познания, привносит в научный поиск силу творческого преодоления (Бердяев. 31. 269). Нередко богаты творческим духом научные еретики. Потому истина открывается также им, порой, в большем объёме, «чем ортодоксальным представителям научной мысли» (49. 54). В духовных сферах сознания – нравственном, художественном, культурологическом – первостепенны свойства человеческой души. Научный опыт, при всех своих накопленных открытиях, до особых свойств души дотянуться не может. Не может, в основном, из-за блокирующего его поиски ограничения – критерия научности. Мудрость это обстоятельство предвидела давно: «Ты умеешь измерить круг, привести к квадрату любую фигуру, называешь расстояние между звёздами. Но измерь человеческую душу! Скажи – велика она или ничтожна? – старался перенаправить научный ум в сторону душеведческого опыта Сенека (242.192). Сам душеведческий опыт способен перевести творческие умы науки в русло широчайшего, глубинного, собственно человеческого бытия. От него наука странным критерием научности пока принципиально ограждена. Мудрость по этому поводу горько констатирует: пусты слова того исследователя, «которыми не врачуется никакое страдание человека» (Эпикур: 11. 273). В этой связи, применительно к жизни рождается диковатый парадокс: наука всячески окружает людей своими благами, но блага эти, относящиеся только к телу, пока отгорожены, а иногда губительны для мира людских душ. Потому категорически назрела необходимость трансформации сущности научного познания. Пресловутый критерий научности со своими императивами формальной строгости, точности, объективности, отражающими свойства исключительно материального мира, должен уступить место подлинно широкому, открытому исследовательскому пространству. В нём займут достойнейшее место опыты воссоздания сокровенных тайн душевно-духовного мира. В связи с проблемой расширения кругозора познания, науке предстоит «стать более целостной, …встроить свой причинно-научный метод в концепцию сущностного познания, ядром которой станет идея блага» (Хесле: 71). Также важно принципиально пересмотреть уже существующие, очень неудачные попытки сковывания научным каркасом обществоведческого (правового, религиоведческого, художественного и т.п.) и человековедческого (антропологического, психологического и т.п.) знания. Ведь подлинный акт познания дан нам как акт многоплановой жизни, «как человечески живое – вот что мы находим непосредственно и первоначально» (Бердяев: 31. 102). Мудрости хорошо известно, что в любом акте познания нет экспериментатора самого по себе, но «личность обращается тут к личности» (Гуссерль: 83. 741). Соответственно, любая получаемая исследователем истина никогда «не есть отвлечённая ценность, ценность суждения. Истина – предметна, она живёт, …истина – путь и жизнь» (Бердяев: 31. 95). Вследствие этого, системе наук, которой предаётся широкий круг подлинно увлечённых людей, важно направить силы на «совокупности всех человеческих интересов и устремлений» (Финк: 22) в душеведчески-глубинном, а не в отчуждённом плане. И, наконец, ещё один существенный акцент в возможной взаимосвязи науки и мудрости. Касается он уподобленной науке истории, с одной стороны, и теоретическими проекциями в будущее, с другой. Научно ориентированный историк не смеет целенаправленно думать о предвосхищении фактов или идей, «даже в тех случаях, когда он может уловить их значение». «Он обязан оставаться строгим наблюдателем» только тех явлений, которые вписываются в ныне выверенный критерий научности (49. 15). То же самое предписывается политической зрелости: строго-настрого «принимать мир таким, каков он есть, а не таким, каким мы хотим его видеть» (287. 37). Такая ситуация с познанием истории напоминает движение спиной вперёд. Хотя любое подлинное изучение прошлого предпринимается для активной расшифровки тех или иных черт будущего. И творческий историк, выискивая запрятанные тайны прошлого, помогает любому другому знанию увереннее продвигаться к новым открытиям. В этом смысле истории не необходимо подчинять себя закостеневшей научной традиции. Наоборот, «история могла бы стать основой для решительной перестройки тех представлений о науке, которые сложились у нас к настоящему времени» (Кун: 18). Пока картина совершенно иная. Подавляющее большинство книг грешат научно-историческим методом. Отсюда: А) постоянные возвраты в прошлое той или иной проблемы (учения), что приводит к загрязнению умов нонинформативным мусором. Б) Масса текста отведена не контурам развития тех или иных идей в связи с историей их рождения, а просто их истории, что плодит горы неактуальных знаний. В) Соответственно, рождается синдром фантастического невнимания умов к логике актуальных и опережающих идей. Но подобное «человеческое прошлое имело бы вид бессвязной суммы отдельных мелких фактов и событий, лишённых формы, структуры и внутренней закономерности» (Ортега-и-Гассет: 201. 239). Союз науки, истории и мудрости возможен при развороте всей имеющейся в науках и истории информации к новейшим проблемам, разгадывающим сущность, строение и возможную целесообразность человеческого бытия во Вселенной. Ведь науки в широком смысле взаимосвязано изучают не просто виды животных, растений, этапы развития обществ, но всё это в совокупном становлении Земли, т.е. космического корабля человечества во Вселенной (Арон: 219). С этих позиций, в объяснении любого прошлого нужно бы исходить из того, что может составлять высшую силу будущего человеческого бытия (Ницше: 199. 198). Тогда прошлое и настоящее результатов познания всего комплекса наук осмысленно, целенаправленно будет прочерчивать горизонты того, что «должно быть по законам вероятности и необходимости» (Аристотель). 1.3. ОНТОЛОГИЯ ВНЕ ОНТОСА 1.3-1. Претенциозные последователи Прикосновение к тайнам Бытия и погружение в них исключает, какую бы то ни было, облегчённость в принципе. Неожиданность состоит в том, что облегчённость эта проникла в учения известных и знаменитых философов. Запутанность ситуации возникла, во-первых, от того, что знаменитости в намерениях своих демонстрировали желание проникнуть в глубины бытия, а затем породили малообъяснимую легковесность. И этот стиль мышления, во-вторых, был безоглядно скопирован другими знаменитостями, но уже в новейшем времени. Первым маяком облегчённого изучения Бытия представляется мне «Физика» Аристотеля. Будучи разносторонним гением в философии, опередив даже современные искания в нравственно-социальных сочинениях, заложив основы поэтики, Аристотель в повествовании о проблемах физики (природного бытия) по стилю изложения оказался весьма расточительным. Вместо обнаружения путей исследования самой сущности физических явлений и процессов, Аристотель преимущественно занялся точками зрения других философов и сферой определений. Язык великого автора попал в полоֺн вспомогательных словооборотов. Мысль его с огромным трудом пробивалась через их словесно-сорняковое поле. Потому онтология уступила в его труде место метатеории, в которой самоценной оказалась она сама, а не мир природных сущностей. Именно такой стиль (вместо критического к нему отношения) унаследовали многие философы, превратив философию в пустопорожнее умствование. Следующий этап облегчённого понимания Бытия относится к философской классике. Основатель и предшественник её, И.Кант, совершил величайший переворот в философии, создав трансцендентально-философский метод познания. Последователи принялись странным способом улучшать методологию Канта. Трансцендентально-философский метод предполагает максимально полное исследование разных граней Бытия человеком. При этом особо важна тончайшая сфера, возникающая между (именно между!) многими тайнами Бытия и познающим «Я». Последователи, видимо, не уловив основного посыла И.Канта, энергично сосредоточились на внутренних состояниях «Я». Забыв, между прочим, и о тончайшей сфере «между», и о самом Бытии. Забвение сферы «между», т.е. трансцендентальных переходов и возникающих в этой сфере взаимосвязей, привело к утрате стратегического критерия, важнейших ориентиров трансцендентально-философского познания как такового. Например, Шеллинг обосновывает как бы первое основоположение философии. Если у Канта им является трансцендентальная сфера «между», то Шеллинг начинает исключительно с «Я», как своего собственного продукта. Далее появляется глубокомысленная формула: «тождество Я в качестве производящего и Я в качестве произведённого может быть выражено в положении Я = Я» (313. 260). Это пустое тождество по мановению волшебства оказывается, якобы, «синтетическим». Хотя Кант заложил основу синтеза разнокачественных областей познания: науки, религии, культуры, нравственности, права. У Шеллинга же пустое тождество именуется точкой, «где тождественное знание непосредственно возникает из синтетического, а синтетическое – из тождественного». Причём, такое простейшее соположение совершенно бессодержательных знаков именуется «принципом всякого знания» (Шеллинг: 313. 260). Практически в том же направлении штурмует тайны Бытия Фихте. Ничуть не занимаясь сокровенной трансцендентальной сферой познания, Фихте наделяет слепое тождество «Я есть Я» безусловной и непосредственной значимостью «не только по форме, но также и по своему содержанию» (278. 77). Т.е. он совершает три нелепых крена. Во-первых, из-за претенциозности или наивности пренебрегает главным достоянием мудрости И.Канта. Во-вторых, превозносит над миром познания в виде высшего критерия слепое тождество. Да ещё и наделяет его, в-третьих, миражной содержательностью. А далее, в своём многозначительном труде «Наукоучение» он пускается в схоластическое многословие: «Я не = Я, но Я = не-Я и не-Я – Я» (278. 91). Заверяя при этом читателя, что он нигде и никогда не отступает от, якобы, «синтетического приёма» (Фихте: 99). Свой труд последователь Канта (а в реальности – полнейший отступник), завершает сакраментальным заявлением: «все установленные в течение нашего исследования мысленные возможности, которые мы мыслили себе и мыслили притом с сознанием нашего о них мышления, все они были тоже фактами нашего сознания, поскольку мы философствовали» (Фихте: 213). «Халва, халва, халва» – продолжил бы ироничный читатель, прекрасно зная, что слаще от этого не станет. Мысль Фихте замкнулась в себе самой, торжественно любуясь в зеркало своим изображением. Учтём, в то же время, что Шеллингом и Фихте написаны и другие произведения, в которых, так или иначе, проявляется проблема соприкосновения с Бытием. Но их последователи, к сожалению, подхватили именно тенденцию бессодержательного самополагания «Я», фактически отделившего их от Бытия. |
Похожие:
 |
Адизесом, автором бестселлера «Идеальный руководитель». Книга будет... Соответственно, должны быть индивидуальными и методы управления людьми — то, что хорошо воспринимается одним сотрудником, может... |
|
Книга Г. Р. Балтановой «Мусульманка» Балтановой «Мусульманка». Тем не менее, книга Балтановой не только интересна, но и полезна, даже необходима современному российскому... |
|
Макс Вебер «объективность» «исследования в области социальных наук» так, как мы его понимаем; несмотря на то что речь пойдет о вещах «само собой разумеющихся»,... |
|
Книга предназначена для массажистов, медицинских сестер, иглорефлексотерапевтов.... Книга предназначена для массажистов, медицинских сестер, иглорефлексотерапевтов. Книга будет интересна так же для широкого круга... |
|
Книга К. Прибрама «Языки мозга» Предлагаемая советскому читателю книга принадлежит перу одного из наиболее творческих представителей американской нейропсихологии... |
|
Книга предназначена для мастеров и бригадиров промышленных предприятий.... |
|
Книга написана легко и доступно. Она будет интересна всем подросткам от 12 до 16 лет Книга предназначена для тебя человека, вступающего на тропу юности. Это небольшой подарок тебе от того, кто эту тропу уже прошел |
 |
Книга издана ограниченным тиражом. Заказать книгу можно по адресу Книга предназначена в первую очередь для представителей класса законотворчества, сотрудников правоохранительных органов, следователей,... |
|
Р. Хаэр Лишённые совести. Пугающий мир психопатов Книга обильно иллюстрирована примерами из клинической практики и повседневной жизни. Книга Лишенные совести будет интересна как профессиональным... |
|
Юрий Мухин Власть на костях или самые наглые аферы XX века «такого не может быть, потому что такого не может быть никогда!». Обыватель уверен, что если бы такие аферы действительно были осуществлены,... |