Книга может быть интересна и доступна в понимании любому вдумчивому читателю
|
Скачать 7.42 Mb.
|
1.2. ТРОПИНКИ В ФИЛОСОФИИ 1.2-1. Венценосность естествознания 1.2-1.1. Естественнонаучная увлечённость Аппетиты радетелей многоохватны. Особо велика их приверженность физике. Собственно, упражнения с логикой, ставшей у них формальной, как раз и были направлены на максимальное её соответствие параметрам физики. Что ж, авторитет физики несомненен и велик. Всё материальное достояние человечества обязано, прежде всего, разнообразными открытиями в этой науке. И сами учёные данным обстоятельством по праву горды: «Телеграф, телефон, радио, аэропланы… охватили весь земной шар. Сношения становятся всё более простыми и быстрыми» (Вернадский: 49. 321). Признав заслуги физических и естественных наук, учтём и иное. В познании огромного Бытия значимы не только достижения естествознания. Не менее важен человек, различнейшие проявления его души, невероятно сложное поле взаимоотношений между людьми, наконец, пока неясная миссия человечества во Вселенной. Возможности естествознания тут явно невелики. Но радетели об этом почему-то забывают, либо вовсе эти проблемы игнорируют. Например, бесценен вклад в науку Ньютона. Преодолевая религиозную схоластику, он смело заявлял: «Новейшие авторы, отбросив субстанции и скрытые свойства, стараются подчинить явления природы законам математики» (Ньютон: 149. 11). Эту тенденцию резко усугубили Г.Спенсер и О.Конт. В итоге многостороннее Бытие начало восприниматься многими знатоками только в индустриально-физическом ключе (261. 6). Тут-то и обозначили своё присутствие радетели. Повод подали сами естествоиспытатели, может быть, как Ньютон, отстаивая для своих прозрений право под солнцем. Когда кто-то их них претенциозно заявляет, что все отрасли науки всего лишь одной природы, будучи отраслями физики (Гемпель: 149. 128) – такое отчасти понимается. Хотя принять это, разумеется, нельзя. Тем более странно слышать, что точная методика естествознания, якобы, «с успехом применяется к проблемам психологии, теории познания и даже к общим мировоззренческим проблемам» (Планк: 25). Насколько неуклюжи, неточны и далеки от тончайших свойств человеческой психики методы естествознания, мне уже приходилось писать (266. гл. 3). Весьма небольшие и даже отсутствующие возможности естествознания в исследовании общетеоретических и мировоззренческих проблем освещены будут далее. Но для учёных, стремительно рвущихся к целостному познанию мира, пока ничто и никто авторитетом не является. Потому они резво берутся за совсем уж далёкие от их компетенции вопросы. К примеру, физики начинают исследовать экономику и её законы. И смело утверждают, что, в противовес приверженцам теории «эффективного рынка», ставящим изменение цен в зависимость от новой информации, специалисты по хаосу считают законы рынка более сложными и пока непонятыми (120.45-46). Скажу профессионально, что это не так. Законы рынка, будучи относительно сложными, вполне поддаются исследованию, причём, в широком философском контексте (см.: 268). Но резвость радетеля естествознания философию не чтит, а потому берётся изучать экономические проблемы общества «теми же методами и приёмами, как для исследования колебательных химических реакций, изменений солнечной активности или схода снежных лавин» (120. 45-46). А это уж совершенно не годится: сложнейшие экономические отношения ни физикой, ни химией расшифрованы быть не могут. Тем более нелепо утверждение, будто «хаос на микроуровне может приводить к упорядоченности на макроуровне» (120. 61). Во-первых, науке пока неизвестно, хаотичен микромир, или только кажется таковым. А во-вторых, попробуйте внешне хаотичным состоянием микрочастиц разумно и доказательно объяснить сущность социальной гармонии. Впрочем, привыкшее к гегемонии естественнонаучное сознание безоговорочно отметает «все бесчисленные – философские, и религиозные – представления о значении человека и человеческой истории». В научном, мол, «обобщении об антропогенной геологической эре не играют существенной роли, и могут быть спокойно оставлены в стороне» (49. 328). Только эра эта связана именно с человеком и его историческим бытием на планете Земля. Потому бороться с религией и презирать философию преждевременно. Тем не менее, возникшая гегемония естествознания не чурается даже категорическим императивом: положения религии и философии прямо-таки «обязаны отступить перед научными истинами» (51. 39). Как на самом деле складываются продуктивные отношения между наукой, религией и философией, будет показано далее. 1.2-1.2. Прифизичные страсти Распространившаяся увлечённость естествознанием захватила и круг людей, причислявших себя к философам. Т.е. к мыслителям, подобным Платону, Аристотелю, Канту, Гегелю, способным изучать все основные стороны и грани Бытия. Этот великий и чрезвычайно ответственный долг философии в отношении к Бытию был людьми, видимо, неуёмно страстными, подзабыт. К примеру, мудрец внимательно изучает природу и Космос, возможное воздействие Всевышнего на людей, сложнейшую жизнь человеческого общества, богатейший мир человеческого «Я». Это – колоссальные по объёму и содержанию области познания. В науке они пока никак не пересекаются между собой. Причём, существуют значительные разветвления внутри каждой из данных областей. В таких разветвлениях учёные познают только специфические микростороны какой-то части Бытия. Вполне естественно, что мир мыслей учёного определяется, в первую очередь, кругом исследуемых микропроблем. Но вот являются знатоки, провозглашающие: все стороны Бытия, даже если они основные, никогда познающим сознанием не охватишь. Доступнее и надёжнее, мол, верить фактам. Эта вера направлена на один или на несколько объектов. Меж объектами легко установить отношения. Например, «во многих случаях два рода объектов - огонь и тепло, снег и холод - всегда соединены друг с другом» (Юм: 56-57). Если же кто заинтересовался социальными фактами, они также «должны рассматриваться как вещи». Ведь любые вещи уже в течение столетий плодотворно исследуются наукой. А вот идеи, изучаемые философами, «непосредственно не даны» (Дюркгейм: 178). Таким заверениям возражают: к вещам, материальным объектам обычно относят микрочастицы, гены, или приборы, или готовые изделия. Но как представить в виде вещей любовь, справедливость, совесть, ненависть, коварство, подлость? Да, просто, говорит знаток, уверовавший в авторитет естествознания. Нужно всё как бы глубинно человеческое из собственного сознания спокойно удалить, и после назвать те или иные взаимоотношения людей «средой» (Дюркгейм: 182). А когда вместо многоцветия характеров останется лишь серая масса, её нетрудно обмерить и обсчитать. Изредка в сознании знатока по обмерам да обсчётам взаимоотношений людей мелькнёт сокровенное: разные состояния субъекта возникают из строя его психики. Будучи внутренними, они не могут рассматриваться как внешние, иначе последуют искажения их природы (Дюркгейм: 55). И тогда душа самого знатока сигналит ему о большой сложности социальных фактов, изучать которые как предметы категорически нельзя. Но тут же в нём вновь пробуждается, видимо, ослепляющая вера в науку, которая упорно толкает всё его существо в научные мастерские (Дюркгейм: 99.56). Там, растоптав возникшие было сомнения, знаток торжественно, как клятву, провозглашает: «социальные факты суть вещи и должны рассматриваться именно как таковые» (99.174). В связи с этим, им почтительно упоминается предтеча, заложивший в некие философские головы неколебимую веру в первенство науки пред мудростью: вся моя клятва, мол, почти буквально совпадает с методом О.Конта (99.127-128). После от знатока требуется отречение, которое он и совершает: общество прежде изучалось, мол, великими философами, и социология привыкла «опираться на какую-нибудь систему». Но охватившая душу священная вера в первостепенную важность строгой науки позволяет заявить: мой социологический метод «независим от всякой философии» (Дюркгейм: 171). Ныне чуткие души, порой, недоумевают: откуда в социальных исследованиях столько формализма, неимоверных огрублений и дилетантизма? Тогда невольно приходится вспоминать о философских отреченцах, возлюбивших плоскостную, одностороннюю строгость и точность. Хотя лиц, обретших новую, научную веру увещеваниями не проймёшь. Их самозабвение, подчас, само с яростью преследует ранее родную им философию. Только преследует также плоскостно и односторонне, каковой является обретённая ими научная вера. Опровержению гонителей мудрости подлежит именно её полнота знаний – самое высшее достояние человеческой мысли. Этой великой полноте знаний противопоставляются, якобы, пытливые умы, вытесняющие философов из общей сферы познания (321. 36). На самом-то деле пытливыми умами издревле были, есть, будут мудрецы и творческие души в разных отраслях познания Бытия. А в атаку на философов бросаются, прежде всего, те или иные заносчивые души, тайно претендующие на звание мудрецов. Хотя словесно твердят они прямо противоположное: мы, мол, полностью открещиваемся от философии (321.57). В команду любителей научной строгости по очень странному совпадению попадают иногда и подлинные представители мудрости. Так, один из них намечает грандиозную задачу: создать такую трансцендентальную феноменологию, в основе которой пребывали бы системность и всеобъемлющий порядок. Внутри возможной системы сознания присутствовали бы следующие друг за другом уровни всех её предметов. Не исключались бы в этой системе также формальные и материальные категории. Причём, весь объём уровней и знаний был бы трансцендентально связан между собой (Гуссерль: 81. 390). Фактически, известный мыслитель предложил подлинно философские контуры трансцендентальной топологии, идею которой впервые выдвинул Кант (117. 319 и 562-563). Сама задача создания трансцендентальной топологии – поистине философская, ни одной отрасли и области научного знания не доступная, и принципиально не совпадающая с любой областью научного мышления, как и со всеми областями науки в целом. Тем не менее, известный автор обрушивается на философию именно за то, что она «ещё вовсе не наука, что в качестве науки она ещё не начиналась». А далее создатель трансцендентальной всё же не топологии, а феноменологии, предлагает взять за масштаб «самую маленькую долю объективного обоснованного научного содержания» (Гуссерль: 83. 670-671). Хотя в создаваемом им проекте таких долей, состоящих из первичных, вторичных, третичных обобщений, должно быть множество. После этого данный мыслитель проповедует уже известную идею отречения. Мудрость должна, мол, «противопоставить себя стремлению к миросозерцанию». Т.е. мудрости предлагается противопоставить себя самой себе. Отречение это завершается настоящим приговором: «тут должны быть отвергнуты и все попытки примирения» (83. 739). Между тем, подлинный взгляд на миссию философии совершенно иной. Этот взгляд далёк от одержимости радетелей сугубо формальной объективности, точности, строгости науки, противопоставляемой философии. Мудрец легко отстраняется от гипнотически навязчивой идеи «научности», предлагая преимущественно содержательную объективность, строгость и точность. Ибо философия неизменно, последовательно восходя к целостно-системному взгляду на Бытие, «ни в коем случае не есть наука и ни в каком смысле не должна быть научной» (Бердяев. 31. 262, 264). 1.2-1.3. Претенциозная мешанина Как отнёсся бы физик к психологу, который, не разобравшись в основах и сути физики, принялся бы его поучать? Как отнёсся бы социолог к генетику, который, ничего не усвоив из главных принципов социологии, начал бы предъявлять к социологу те или иные претензии? Таких казусов в профессиональной этике взаимоотношений между специалистами обычно не бывает. В отличие от большинства наук, развивающихся только столетия или всего десятилетия, мудрость углубляла, оттачивала, совершенствовала методы и способы познания Бытия на протяжении тысяч лет. Наличие в ней нескольких, отличающихся одна от другой, систем совсем не исключает надобности изучать основные из них, а также обретать общий взгляд на софию в целом. Этот тип знания, как легко догадаться, требует огромной и полной увлечённости мудростью, и такая деятельность высоко профессиональна. В мире радетелей науки кое-каким умам положение дел представляется совсем иным. Если любой учёный весьма щепетильно оценивает профессионализм тех или суждений в своей отрасли, то о философии, мол, может судить всяк, имеющий голову. Подобная головастость с лёгкостью необыкновенной разбрасывает рецепты не начинающим философам, а мудрецам, являющимся гордостью мировой философии. Особенно головастостям приглянулся И.Кант. Не имея возможности что-либо понять в его сложнейшем учении, иная головастость рассуждает: ощущения у Канта принадлежат реальному миру, но познать этот мир невозможно. Способен на такое разум, но только, мол, при помощи субъективных категорий. А сам разум, видите ли, познанием природы совсем не занимается, копаясь лишь в собственных тайниках (133. 92). Знала бы подобная головастость, что у Канта дано тончайшее различение особенностей чувственного познания, рассудка и разума. Что это различение направлено именно на повышение возможностей науки в деле познания Бытия. Что непознаваемость у Канта относится к сложнейшим пограничным состояниям знаний человечества в целом, а не просто отдельного исследования. Причём, непознаваемость эта вовсе не абсолютна, но относительна. Что собственную философию Кант посвятил особенностям синтетического, целостного познания природы, человека, общества, бога, т.е. тому, чем в таком широчайшем контексте профессионально не занимается ни один учёный. Знай всё это наша ретивая головастость, была бы аккуратней в попытках судить о совершенно для неё неведомом. Другая головастость из ряда радетелей науки упрекает Канта в том, что научные части его философии очень уступают современной науке (49. 74). В отношении к любому учёному прошлого данный упрёк выглядел бы так: геометрия Евклида, скажем, категорически уступает учению Эйнштейна, поскольку Евклид не додумался до теории относительности. Евклид, естественно, в силу уровня развития научного знания своего времени, действительно не мог никаким способом додуматься до достижений учения Эйнштейна. Но кто же из разумных людей пошлёт такой упрёк Евклиду. Однако И.Канта без особого стеснения можно упрекать даже в том, что ему и не снилось. А с другой стороны, кто бы взялся упрекать логика Рассела за незнание им тонкостей конкретных экспериментов в науке? Но И.Канту, великому философу, предъявляется примерно такой же упрёк – не спец он в конкретных тонкостях научного познания. Использующая пустые претензии головастость при этом скромно оговаривается: «Я, обычно далёкий от философской работы, выступаю в философском обществе (49. 69). Т.е., я, мол, никаким боком к философии не принадлежащий, и Канту указываю, и философов поучаю. Поучение это выглядит, примерно, так: «Творец философской системы накладывает на неё всецело свою личность» (49. 161). Головастости, видимо, совсем не известно, что подлинная мудрость всегда стремится соответствовать сокровенным тайнам Бытия, максимально нейтрализовав какую бы то ни было субъективность. К Канту это относится в полной мере, хотя в понимании его метода есть особые, скрытые от поверхностного взгляда тонкости. Тем не менее, вновь летит камень вслед тени великого И.Канта от ещё одного вполне импозантного учёного (298. 31), который подобно другой головастости, на йоту не разобрался его учении. Не разобрался, отвергая не только учение Канта, но и философию в целом. Однако «пренебрежение философствованием фактически является лишь его специфическим видом» (Паскаль: 154. фр. 4). Только это пренебрежение, ставящее себя на место философии, к собственно всеохватной мудрости никакого отношения не имеет, а отдаёт примитивной теоретической мешаниной. Можно было бы приводить и иные примеры, да ситуация предельно ясна. О подобных знатоках высказался однажды Гегель. Упомянув поговорку, что для камердинера не существует героя, он добавил: «не потому, что последний не герой, а потому что первый – камердинер» (Гегель: 61. 84). Впрочем, психологически понятно, зачем головастости, отвлекаясь от увлечения наукой, вздымают мечи да копья на философию. Принижая великих философов и философию как таковую непрофессиональными, путаными претензиями, головастости автоматически возвышают значимость своих персон над личностью того или иного мудреца, да и над философией в целом. 1.2-1.4. Естествознание и мудрость Виды искажения мудрости и низвержения её – лишь некоторые эпизоды утверждения в умах радетелей да ревнителей идеологии естествознания. В настоящее время естественнонаучные взгляды пропитывают повседневный язык, человеческое общение, естественнонаучные теории уже почти автоматически принимаются за истину. Однако крохотная планета Земля, обращающаяся вокруг жёлтого карлика по имени Солнце, потрясающе мала на фоне грандиозного Мироздания. Наши естественнонаучные знания на фоне бездны Мироздания – словно точка, помноженная на десять в минус сотой, тысячной или энной степени. Когда тот или иной знаток естествознания претенциозно возвышает своё «Я» над какой-то чуждой ему теоретической позицией, он, видимо, катастрофически забывает о масштабах, глубине и сложности проблем Мироздания, о масштабах нашего общего, огромного незнания. Потому само существование тех или иных естественнонаучных законов, а также провозглашаемых ими истин пока ещё совсем не являются самоочевидным, но, напротив, представляет собою пока только перечень проблем (Xюбнер: 25). Вдумчивое сознание жаждет пересмотра своего отношения к естествознанию. Кто верил безоговорочно естественнонаучной методологии, ныне осознаёт: вера эта принесла гораздо больше ошибок, чем достижений: «мы незаметно для себя оказались жертвами неодушевлённых вещей» (Тойнби: 133). Осмысляются и приведшие к заблуждениям редукционные ступени: «человек есть животное; животное есть организм; организмы суть вещественные предметы» (Страхов: 115). Следовательно, человек – всего лишь вещь в ходе всякого научного эксперимента. С этой вещью, считает традиционное естествознание, можно обращаться как угодно. Что и делали лихие психиатры, подменившие сложнейшее лечение души обыкновенной фармакологией. Психиатрия тем самым оказалась физикой да химией, колдующей с помощью таблеток над человеческой душой (266. § 2.1.-5.1.). Тот же самый синдром поразил социологию. Ранее в учениях Платона, Аристотеля, Спинозы, Руссо, Канта, Гегеля была уже разработана тончайшая методология изучения общественной жизни. Но социологи, возлюбившие науку и обратившиеся в её веру, принялись проводить эксперименты с общественными отношениями, как с «природными феноменами – силой инерции, расой, средой» (261.133). Отрезвляюще звучит в сознании совершенно иной мотив: противоестественно, нелепо, превращать одухотворённую человеческую жизнь в свойство неодушевлённых, значит, мёртвых вещей. Наоборот, вещи всегда были и останутся только средством в руках человека (Якоби: 312. 125). К сожалению, среди радетелей науки немало голов, возлюбивших экспериментирование с человеком до самозабвения. Такие экспериментаторы, не задумываясь, изобретали газовые печи для концлагерей, атомные бомбы для уничтожения городов, генную модификацию человеческой сущности и т.п. Подобное обращение с представителями человечества на малой планете Земля «может иметь катастрофические последствия» (Тойнби: 8). На беду, современная философия превратилась также в послушницу науки. Она лишь робко воссоздаёт размытые версии тех или иных доказанных научных теорий. Такая философия утратила мощь собственной эвристичности, которая исходно позволяет намечать стратегические вехи развития человечества и науки в целом. Усвоенный научной философией редукционизм (при всех её заявлениях о противоположном), порождает процедуры мелочной опеки любого познания (включая познание культурологическое и художественное). В то же время редукции к естествознанию, укрепившиеся в философии, «способствуют бесконечному методическому ужесточению законности научных суждений» (Адорно: 178). Тем не менее, преодолевая окостеневшую традицию, то тут, то там появляются примеры осознания и преодоления естественнонаучного засилья (Карпенко: 394). На первом рубеже возвращения мира и науки к гуманному состоянию находится не подчинившаяся научности философия, но мудрость. Она считает недопустимым в принципе «втискивать философию в традиционную форму науки» с её ослеплённо преувеличенным значением (Рубинштейн: 51). Такое ослепление просто мешает современной философии расшифровывать сущность человеческого измерения Бытия. Если же в поисках своих мы возвращаемся к подлинной мудрости, тогда мы начинаем изучать, прежде всего, мир людей в виде «полей действия множества индивидуальных душ. Это фундаментальный принцип любой общественной системы» (Тойнби: 527). Вместе с устремлением к тончайшему миру человеческих душ пробуждается подлинно гуманное понимание и изучение всех иных сторон человеческого Бытия. И на планете Земля, и, возможно – во Вселенной. |
Похожие:
 |
Адизесом, автором бестселлера «Идеальный руководитель». Книга будет... Соответственно, должны быть индивидуальными и методы управления людьми — то, что хорошо воспринимается одним сотрудником, может... |
|
Книга Г. Р. Балтановой «Мусульманка» Балтановой «Мусульманка». Тем не менее, книга Балтановой не только интересна, но и полезна, даже необходима современному российскому... |
|
Макс Вебер «объективность» «исследования в области социальных наук» так, как мы его понимаем; несмотря на то что речь пойдет о вещах «само собой разумеющихся»,... |
|
Книга предназначена для массажистов, медицинских сестер, иглорефлексотерапевтов.... Книга предназначена для массажистов, медицинских сестер, иглорефлексотерапевтов. Книга будет интересна так же для широкого круга... |
|
Книга К. Прибрама «Языки мозга» Предлагаемая советскому читателю книга принадлежит перу одного из наиболее творческих представителей американской нейропсихологии... |
|
Книга предназначена для мастеров и бригадиров промышленных предприятий.... |
|
Книга написана легко и доступно. Она будет интересна всем подросткам от 12 до 16 лет Книга предназначена для тебя человека, вступающего на тропу юности. Это небольшой подарок тебе от того, кто эту тропу уже прошел |
 |
Книга издана ограниченным тиражом. Заказать книгу можно по адресу Книга предназначена в первую очередь для представителей класса законотворчества, сотрудников правоохранительных органов, следователей,... |
|
Р. Хаэр Лишённые совести. Пугающий мир психопатов Книга обильно иллюстрирована примерами из клинической практики и повседневной жизни. Книга Лишенные совести будет интересна как профессиональным... |
|
Юрий Мухин Власть на костях или самые наглые аферы XX века «такого не может быть, потому что такого не может быть никогда!». Обыватель уверен, что если бы такие аферы действительно были осуществлены,... |