Леонид саксон асфодель, часть III аксель, Кри и фея
|
Скачать 5.41 Mb.
|
| ГЛАВА VIII. КОМНАТА НИКОСА — Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай!* — угрюмо сказал Аксель, глядя на закрывшуюся дверь. (* Перевод А.С. Пушкиным первых двух строк стихотворения Д. Г. Байрона «Fare Thee Well». — Л.С.) — Ну и тип... — покрутил головой Октавио. — Плевать им всем на этого Никоса! — ещё менее поэтично выразилась Дженни. — А ты что скажешь, Кри? — Не пойму пока, — честно созналась Кри, сонно моргая. — По-моему, всё зависит от того, что с ним случилось... — И она сладко зевнула. — Это ты о чём? — спросил Аксель. — Ну, если ОН, — Кри ткнула липким от сладостей пальцем в портрет Конделоса, — решил избавиться от сына, чтоб не отдавать ему деньги, когда тот вырастет, то Крэя не хочет, чтоб Никоса нашли. А если ОН, наоборот, хочет оставить ему деньги, то Крэя хочет, чтоб Никоса нашли. Потому что Крэя всегда хочет того, чего хочет этот жулик, даже если он ЕГО ненавидит ещё больше, чем Никос, — закончила она под самые дружные аплодисменты этого дня. — Сам Отто не рассудил бы лучше! — объявил Аксель, целуя её. — Я всегда говорил, что Кри умнее нас всех, — добавил он, искренне веря в свои слова. — Но сейчас иди-ка ты спать... И ты тоже, Дженни. — А можно, я сама решу, что мне делать? — бросила та и подхватила Кри под локти. — Двигайся наверх! — Лично я проведаю здешний пляж, — решил Октавио. — Выспитесь — приходите! — Кажется, я не сказала, что иду спать! — приструнила Дженни и его, уводя подругу в коридор. — А разве тебя не укачало? — с беспокойством спросил брата Аксель. — Может быть, лучше завтра? — Нет, я хорошо переношу самолёт. — Зачем же ты... — Потом объясню! — Не забудь предупредить дежурного, Тави, — раздался с порога голос Хофа, и комиссар заглянул в комнату. В руке у него был саквояж.— Акси, как дела? — Сыт и готов! — Вот такой помощник и нужен Интерполу! Тогда пошли... Они пересекли холл, где им приветливо кивнул дежурный «диопос», и, покинув левое, гостевое крыло виллы, направились на второй этаж правого крыла. Белая штукатурка стен, малиновые ковровые дорожки и бронзовые светильники как-то не создавали атмосферы уюта — хотелось говорить шёпотом... Впрочем, Хоф никогда не любил шуметь. — Ну как, осмотрел окрестности? — спросил Аксель на ходу. — Да, — сказал комиссар без особого интереса. — Всё давно осмотрено, с розыскными собаками причём! И то место, куда мы идём, тоже. Однако я возлагаю на тебя определённые надежды... Он остановился в самом конце этажа перед такой же дверью красного дерева, что и двери гостевых помещений. Прямо на неё в упор смотрела видеокамера; другая, под углом к первой, тёмным зрачком гипнотизировала коридор. Не успел Хоф полезть в карман, как Аксель тут же тронул его за локоть: — Отто, я не знаю, чего ты от меня ждёшь, но так не пойдёт! — Что случилось? — Здесь же печати! На косяке и на самой двери... — Сейчас сниму, — улыбнулся Хоф. — А когда всё закончим, снова опечатаю комнату. И так будет до конца следствия. Какие проблемы, Акси? — Большие! Если на волшебном пространстве лежит печать — хоть колдовская, хоть человеческая! — в нём никакие заклятия толком не работают. Происходит искривление магического пространства. Всё равно, что смотреть на себя в кривое зеркало... — Хорошо, что ты сказал, — нахмурился комиссар. — Я впервые слышу! Помнится, в библиотечке нашего Шворка... — Это не в библиотечке! К ней есть масса комментариев и примечаний, но они в волшебном компьютере, а не в шкафах. И ты там многого не знаешь. — Естественно, ведь у меня обычная память. Но я же сниму их, Акси! До самого конца работы. — Нет! — Аксель помотал головой. — Сними эту гадость вовсе, а я специальной формулой уничтожу её следы, и ещё наложу Заклятие Выпрямления Пространства. И впредь их не восстанавливай, а то и формулы не помогут... — Но я не имею пра... — Я сделаю так, что все забудут о них — от Цебиша до матросов! И, если тебя мучает совесть, можно вдобавок заклясть комнату, чтоб никто в неё ничего не внёс и не вынес. Кроме тебя. («И меня», — добавил он мысленно). — Хм... — Комиссар явно колебался. — Конечно, её уже осматривали. И я как раз собирался просить тебя в ней поколдовать. По очень важному поводу... — Тем более! Никаких печатей. — Ну, так и быть. Накладывай свои заклинания! И вот что, Акси... сделай-ка ещё одно — против средств человеческого подслушивания. Только не выводи их из строя совсем! — Ты думаешь... — Я думаю, вон та камера не зря смотрела Никосу прямо в лоб, когда он выходил из своей комнаты. Хоф снял печати, Аксель вполголоса произнёс нужные формулы и заверил Отто, что теперь всё в порядке. Колдуя, он старался, чтобы тот заслонял его от камер, хотя это было смешно. — Итак, можно открывать? — Да! Щёлкнул ключ в замке, и дверь в комнату Никоса Конделоса открылась. Аксель вступил в неё с невольной дрожью, хотя и не ожидал увидеть что-нибудь необычное или страшное. Но мысль о том, что её хозяин, ровесник самого Акселя, скорей всего, никогда уже сюда не войдёт, словно висела в воздухе, бросая мрачный отблеск на обстановку. Покинутая комната казалась от этого другой, чем гостевые помещения. Во всём здесь чувствовалась какая-то задумчивость... печаль? Против двери, слева от раздвижной балконной рамы, стоял рабочий стол; с виду он походил на обычный школьный, но сделан был из тёмного дуба. Перед ним горбился такой же стул, а над столешницей пестрела переплётами полочка для книг. И больше почти ничего, лишь кровать под балдахином да пара кресел. Встроенный гардероб — такой же, как повсюду на вилле. Пушистый ковёр на полу светлого мрамора. Мальчик подошёл к окну: оно смотрело на внутренний двор с голубым бассейном. И так как двор был незамкнут, дальше виднелся обрыв, а за ним — синяя гладь моря. — Что, Акси, хотел бы ты здесь писать стихи? — Здесь — нет. Но иметь такой вид за окном у себя в Мюнхене я бы не отказался. Их прервал тихий стук в дверь. — Войдите! — нахмурившись, сказал Хоф. В дверную щель просунулась голова Дженни. — Прости, Отто, — пробормотала она, не глядя на Акселя и порозовев. — Можно, я тоже побуду с вами? — Нет! — отрезал комиссар непривычно жёстким голосом, так, что Дженни вздрогнула. Затем смягчил тон и улыбнулся: — Завтра, Дженни. Завтра... Я приеду опять, и вы все сможете побывать здесь. А без меня нельзя! — Извините! — сказала она и, по-прежнему не глядя на Акселя, тихо прикрыла дверь. Последний не стал приставать к комиссару: что, мол, за таинственность? Когда будет нужно, Отто сам всё объяснит. Вместо этого Аксель подошёл к столу Никоса и, взглядом спросив у Хофа разрешения, провёл пальцами по корешкам книг на стенной полке. Всё же неловко: словно бы ты залез в карман кому-то... — Ничего, — кивнул Хоф. — Он сам нас позвал. — Думаешь, правда он? — Посмотрим... Судя по учебникам, преподавание в частной школе «Просперити» велось на английском языке, а кроме него Никос изучал ещё французский, новогреческий и древнегреческий. Чуть не треть его книжек была посвящена античной и византийской культурам, о которых Аксель понятия не имел. Вот и сама школа на фотографии под стеклом: двухэтажное белое здание среди зелёного парка, и перед ним улыбающаяся группа подростков. С первого взгляда их трудно различить — смуглолицые, темноволосые, черноглазые, в похожих летних костюмах... Никос. Стоит чуть левее центра. Такой же счастливый и беззаботный с виду, как остальные. Конец учебного года, последнего в его жизни. Аксель скользнул взглядом по стопкам разномастных тетрадей на столе. Рядом с ними, под книжной полкой, стояла уменьшенная цветная репродукция портрета из кают-компании. Мать. Он ещё раз нашёл на групповой фотографии её сына и подивился сходству не лиц — это-то понятно, — а выражения глаз. Кто виноват в нём? Чего им не хватало в таком доме? Портрета отца на столе не было. Аксель повёл глазами по стенам: нет ли там? Однако в комнате, всё над тем же столом, висела одна-единственная небольшая картина в скромной деревянной раме, написанная маслом, и она не имела никакого отношения к Конделосу-старшему. Два кудрявых мальчика-близнеца, одетые в хитоны, мирно спали в полутьме богатого древнегреческого дома; на заднем плане виднелись колонны внутреннего двора. Из курильницы рядом с ложем шёл лёгкий дым, навевая братьям сладкие сны. Тот, что подальше от зрителя, в тени, выглядел крупнее и старше. Прежде, чем заснуть, он играл на арфе, брошенной рядом с ним, а на переднем плане, ближе ко второму спящему, виднелись две свирели. И... что там зажато у младшего в кулаке? Цветы... кажется, маки. — Отто, посмотри — чудесно, правда? — Правда... Жаль, я не смыслю в живописи, хотя человек моей профессии, конечно, должен в ней разбираться. Но даже мне ясно: художник хорош, а таким вот детям стоило бы проснуться. — Почему? — Им и наяву хорошо! Между ними царит самая настоящая агапэ — видишь, младшенький положил старшему голову на плечо, а тот обнял его за талию? — Да... — мечтательно сказал Аксель. — Да... — Тебе ли вздыхать, когда у тебя такая чудесная сестрёнка и замечательный брат? Мы часто любуемся шедеврами живописи, Акси, не замечая того, что лучший шедевр — наша собственная жизнь! Надо лишь поискать эту красоту, а если её нет, не отвлекаться на пустяки, покуда не создал её сам... — Всего лишь. — Ну, чем красивей ты хочешь стать, тем упорней будет сопротивление жизни. Но результат... Подумай о результате! — А он точно будет? — Всегда! — Знаешь, Отто, по-моему, ты очень даже неплохо смыслишь в живописи. — Спасибо. Так я, пожалуй, брошу криминалистику и пойду в художники... — Слушай, — спросил Аксель, вглядываясь в картину, — а бывает, что один из близнецов крупней другого? — Да. Тогда их следует называть «двойняшки». Их, кстати, рождается вдвое больше, чем настоящих близнецов. — Откуда такая разница? — Не сейчас, Акси. К тому же те, кому эта картина посвящена, скорей всего никогда нигде не рождались... Нам пора перейти к менее приятным материям. — Я уж чую, — вздохнул Аксель, с трудом оторвался от картины и сел в кресло. Хоф сел против него, досадливо морщась. — Что-то здорово неприятное? — прямо спросил мальчик. — Не тяни! Я стреляный воробей... — Но, к счастью, не в этом... Ладно, дружище. Пришла пора испробовать твои волшебные способности, чтобы найти Никоса. Боюсь, другого шанса просто нет. — Что же тут плохого? — На первом этапе ничего. В бортовой библиотечке Шворка я обнаружил четыре разных заклятия, посвящённые вызову отсутствующих лиц. Как по-твоему... ты ведь теперь опытный чернокнижник... какое из них подходит? — Никакое, — ответил Аксель после минутной паузы, не спрашивая, что заставляет Хофа вновь уступить соблазну колдовства. — Или все четыре, только без гарантии успеха. — И мне так кажется. Но всё же обоснуй своё мнение. — Если ты со мной согласен, скажи сам! — А я хочу выслушать тебя. — Никакое, — повторил Аксель. — Потому что я не знаю, жив Никос или мёртв, — добавил он мрачно. — Вызывать мёртвых я не умею. — Обычным способом, — подчеркнул Хоф. — Но есть способ твоего деда. — Стихи? — Да! Только ничего пока не делай. — Отто, в чём дело? — раздражённо сказал Аксель. — Говори уже наконец! — Ну как же, Акси... Перед нами может появиться труп. Причём в любом состоянии, ведь с момента исчезновения мальчика прошло много времени. Полицейскому иногда такое видеть приходится... — Хоф отвёл глаза. — Ужасно, что я должен просить тебя об этом! Но ты понимаешь... Аксель содрогнулся. — Давай так, — сказал комиссар. — Только не волнуйся, я всё продумал! Скажешь заклятие, зажмурившись. И если появится что-то, чего тебе не стоит видеть, я выведу тебя в коридор. А потом, когда я закончу и стукну в дверь, произнесёшь заклятие Исчезновения. О’кей? — Закончишь? Что закончишь? — У меня с собой всё необходимое для осмотра трупа, — комиссар приподнял саквояж. — Пускай я не смогу предъявить тело следствию, но хотя бы установлю факт смерти, возможно, буду знать её причину... и строить предположения о её месте... А там посмотрим! — А если ничего не появится? Совсем ничего! — Ну тогда... — Хоф развёл руками и встал. — Тогда в деле явно замешаны волшебные силы, которые уже позаботились о том, чтоб помешать Никосу Конделосу — живому или мёртвому — вернуться под отчий кров, наложив на него защитные чары. И моё пребывание на острове Кипр лишается смысла... Я могу всю отведённую мне неделю нежиться на пляже — конечно, в те минуты, когда я недосягаем для зоркого ока Гюнтера Цебиша! А это тоже нелишне знать. — Не думаю, что мы прилетели зря, — медленно сказал Аксель, оттягивая страшный момент. — Вспомни призыв Никоса о помощи. И Ноэ... — Разве я сказал, что ТЫ тут зря? Нет-нет, как раз тогда-то твоя роль снова главная, Акси! Подобно временам Потустороннего замка и Белой Маски... Значит, начнём? — Да, — хрипло ответил Аксель, встал и закрыл глаза. Готовые строки возникли мгновенно, но он не спешил их произносить. Скажешь заклятие нехотя — ничего не выйдет! Поэтому он несколько минут убеждал себя: всё это нужно для блага Никоса... и его отца, который, кто он там ни есть, всё же, наверное, будет рад снова обнять сына. Всегда лучше знать, чем не знать — пусть самое худшее! — Ты чего? — нервно спросил Хоф. — Зачем ты открыл глаза? — Я не буду их закрывать. Я хочу видеть. — Акси! Какой в этом смысл? — Такой, что я мужчина! Пауза. — Ладно, — сказал Хоф, отступив на шаг. — Если ты уверен — давай! И Аксель поскорей, чтоб не передумать, шепнул: В какую б ни исчез ты даль и высь, Живой иль мёртвый — Никос, появись! Ничего. Тишина. Он на подгибающихся ногах добрёл до кресла и сел, чувствуя, как по спине струится холодный пот. И ещё — тайное, постыдное облегчение... — Постой... Одну минутку, — умоляюще сказал комиссар. — А если чуть-чуть иначе? — Как? — с отвращением уточнил Аксель. — Как ещё? — Ты попроси, чтоб он тебе ответил — живой иль мёртвый. Где он сейчас, и что с ним. А? Аксель приободрился: ведь ничего уже не появится! Для верности он повторил прежнее заклинание — всё ещё дрожа, — а затем без труда сочинил пару заклятий, нужных Хофу. И опять ничего. Опять тишина. — Спасибо, Акси, — устало бросил Хоф. — Ты сэконо... постой, что это? Он резко обернулся, подчиняясь природному инстинкту, шагнул к встроенному гардеробу и отбросил дверцу. Аксель, не выдержав, зажмурился... Кожей лица он почувствовал лёгкое дуновение, а, открыв глаза, различил неясную, прозрачную тень с рожками, заструившуюся к балкону. Штора на окне колыхнулась, вечерний воздух замер. — Чёрт! — прошипел Хоф. — Кто это был? — Я не успел разглядеть, — виновато сознался Аксель. — Струсил и зажмурился... Тряпка я, а не мужчина! Извини, Отто... — Совсем ничего не видел? — Какая-то неясная рогатая тень в белом балахоне. Если мне не почудилось. Прости... — Да ладно, что ты! Без того дело ясное. Xорошо быть волшебником — я-то вообще никого не видел… — Ну, пойдём отсюда? — с нетерпением сказал мальчик. — ТЫ можешь. Если не хочешь посмотреть это, — комиссар кивнул на тетради Никоса. — Разумеется, их уже смотрела полиция. Ученические записи, планы занятий, но ни личного дневника, ни писем. Есть ещё тексты стихов... — Стихов? Их я посмотрю. — Серьёзно? — лукаво спросил комиссар. — Ведь ты, как мы условились, не знаешь новогреческого... — Зачем же ты предложил? — Проверить твоё послушание. Но если уж его всё равно нет, учти: полиция смотрела стихи тоже. — И? — Никаких «зацепок». Разве что у тебя чисто литературный интерес к кафаревусе... — А это что за зверь? Ох, сколько всего запоминать... Сделаю себе волшебную память. — Не советую. Расслабишь настоящую. Ну, а кафаревуса, если я верно понял — нечто среднее между димотики и древнегреческим. — Спасибо! Полная ясность. — Димотики — язык разговорный, народный, — объяснил Хоф. — Он развился с течением веков из древнегреческого. Но когда Греция в девятнадцатом столетии была освобождена от турок... что ты, как любитель Байрона, должен знать... греки решили очистить свой язык от иноземных влияний и приблизить его к античным корням. Так появилась официальная, государственная кафаревуса, кстати, затронувшая поэзию меньше всего. А сегодня эти два языка — димотики и кафаревуса — слились в современный новогреческий. Я зачем рассказываю: тебе будет легче оценить стихи Никоса, если ты к своему кипрскому диалекту и новогреческому добавишь ещё язык Гомера... — Ты не можешь знать, владею ли я кипрским... — Это написано на твоём носу. С такой уликой спорить не приходилось, и Аксель, пополнив свой языковой запас, устроился за столом с довольно толстой тетрадью в руках. Но, бросив взгляд на Хофа, изучавшего содержимое гардероба, встал и подошёл поближе: кроме одежды, он увидел высокие штабеля книг, занимавшие добрую половину шкафа. Книг, в которых часто рылись. — Ух ты, сколько! Можно посмотреть? — Попозже... Их все тоже пролистали. — Я не поэтому. Ну ладно, не буду тебе мешать. В конце концов, каждый должен заниматься своим делом. Аксель вернулся к столу, снова потянулся к тетради — и снова поднял голову. — Отто! — Что? — неохотно отозвался гардероб. — А сам-то ты будешь читать бумаги Никоса? — Конечно! — А как же ты будешь это делать, если ты не знаешь ни кафаревусы, ни димотики, ни древнегреческого, ни новогреческого, ни даже кипрского диалекта? Значит, ты наколдовал себе всё это? Признавайся! — Я не умею колдовать, ты же знаешь. Возьму переводчика. — Верно, — кивнул Аксель. — По имени Шворк! Ты ещё в Мюнхене сговорился с ним потихоньку, что он подключится к твоему мозгу, когда ты попросишь... Что, не так? И ещё меня колдовством попрекает! — Закончу с гардеробом — выпорю! — Не спеши, не спеши. Ищи как следует... И Аксель с улыбкой открыл тетрадь. В ней явно не хватало многих страниц из плотной желтоватой бумаги. Кто-то вырывал их в разное время — скорей всего, владелец. Но, кажется, в остальном он был аккуратистом: в сохранившихся текстах почти нет помарок, чёткий, красивый почерк, над каждым стихом название, и внизу — дата. «Если ты такой чистюля, чего ж не сделал себе нормальный книжный шкаф?» — мысленно спросил мальчик и решил начать с последних вещей — июньских. Может, всё же удастся заметить что-то, ускользнувшее от полиции... — Отто! Прости, в последний раз... — Никаких «последних»! — сурово донеслось из гардероба. — Любой вопрос — немедленно! Я тебя затем и привёл. Мне тут ничего не светит, кроме моли, а вот тебе... — Спасибо. Как ты думаешь, Никос — волшебник? — Нет! Во всяком случае, не здесь, на вилле. Или не по тем же причинам, что ты и Кри. — Почему? — А ты сам прикинь... — Хоф вылез из гардероба и перевёл дух. — Почему стал настоящим волшебником твой дед Гуго? — Потому что он был настоящим поэтом. — Верно. А в каком возрасте люди становятся настоящими поэтами? — Мне кажется... таких законов нет. Есть способности, их развивают, и... — Да, безусловно. Но вряд ли они достаточно развиты к четырнадцати годам. И даже если предположить невероятное: что способности Никоса не уступают способностям Гуго Реннера... ещё превосходят их! — нужно же иметь какую-то душевную зрелость, жизненный опыт. Думаю, только такое сочетание, а не один лишь природный дар, могло бы заменить отсутствие усилителей, волшебного поля! — Правда? — нахмурил брови Аксель. Раньше он как-то не задумывался, что именно — какие, так сказать, составляющие — сделали дедушку Гуго ... дедушкой Гуго. — Магия и поэзия — не говоря уже об их сочетании — не моя область, Акси. Однако в последнее время я много думал о Никосе и задавал себе те самые вопросы, что ты. Вспомни себя и Кри в Потустороннем замке! Если б не мысленный контакт с дедушкой Гуго, твои волшебные способности там могли и не проявиться. Когда же они всё-таки проявились, глядя на тебя, стала колдовать Кри. Да ещё Шворк поддержал ваши проснувшиеся таланты антеннами-усилителями волшебного поля, после того, как мы вырвались оттуда! Видишь, сколько всего должно было совпасть и произойти, чтоб сделать из двух детей волшебников... И мне не кажется вероятным, что юный Никос —будь он, повторяю, хоть кто по своим задаткам! — мог уже сейчас переплюнуть все законы природы. Хватит с него и того, что он Конделос! А вот обратить на себя внимание волшебников он мог и, судя по твоей сегодняшней неудаче, обратил. — И у тебя нет никаких догадок, как это случилось? — Ни малейших. Аксель вздохнул. Однако четвёртая атака на тетрадь увенчалась успехом. «КАТАКЛИЗМОС», — прочитал он название стиха, датированного первым июня. Через тысячу тысяч лет Стеной придёт вода. Через тысячу тысяч лет Зажгутся города. Станет всяк безумной звездой, Звездой с горящей спиной, Но от рокота синих вод Погаснут все до одной. Через тысячу тысяч лет Распустится миндаль. Через тысячу тысяч лет Погибших станет жаль. Унесёт Евфрат по весне Семь радостей, девять бед… Только вспомнят ли обо мне Через тысячу тысяч лет? — Так, — сказал Аксель. — Та-ак... Он немного посидел, закрыв глаза, сбегал в ванную, умылся над мраморным отливом, глянул на своё хмурое, взъерошенное отражение в огромном зеркале и вернулся за стол. Следующее стихотворение было датировано тремя днями позже и называлось «СВЕЧА». Тают капли стеарина смертью древней и старинной В огненной тюрьме. Каллимаху Хрисорроя в платье кажется нагою, Как свеча во тьме. Богом проклятое пламя зажигается ночами В сердце у меня. О, задуй его, святая! Стеарин молчит и тает, Плечи наклоня... «Богом проклятое пламя...» Аксель поёжился. От этих стихов веяло чем-то зловещим, тёмным — и в то же время в них слышался крик о помощи. «Катаклизмос... Может, он пророк? Умеет предсказывать катастрофы? Вот они и взяли его к себе... Да нет, откуда ему уметь такое? И не станет Штрой ждать тысячу тысяч лет... Ладно, пойдём дальше». Дальше шёл целый цикл стихов с заранее, словно для памяти, обозначенными строфами: «I–V». Половина второй строфы была аккуратно отрезана, и следующий лист в тетради тоже отсутствовал. «Чего он? Бумажных голубей пускал с балкона? — злобно подумал Аксель. — На что мне полторы строфы из пяти? Неизвестно даже, когда это написано...» И стал читать. ТАНАТОС I. Ко мне приходит Танатос, чёрный мрамор на белом, Сын Эреба и Ночи. Любовь твоя виновата, бедный Никос Конделос, Что бог твоей смерти хочет! Его сновиденья зыбки, как звёзды над тёмным морем, Ужасны его советы. Он сердце моё похитил — ведь мы никогда не спорим С посланцами сонной Леты. О да, никогда не спорим, о нет, никогда не знаем, Увы, никогда не слышим, Что шепчет рассвет закату, коль этим двум негодяям Возмездия срок не вышел... II. Ко мне приходит Танатос, брат весны беззаботной, Голубь смерти крылатой. Иди же, Никос Конделос! Твои надежды бесплотны, Любовь твоя виновата. Закрыты жизни ворота. Открылся счёт небывалый, Спешат создания мрака! А ты ещё ждешь чего-то, чтоб кончить муки Тан... — Отто... — слабо позвал Аксель. — Отто!!! Через две секунды Хоф был рядом. — Что случилось? — Отто! Его надо найти во что бы то ни стало! |
Похожие:
 |
Леонид саксон асфодель, часть IV аксель, Кри и проект «Луна» Поставить точку. Заботливо оглядеть комнату — не носится ли в воздухе что-то важное, незаписанное. (Иногда оно есть). Спокойный и... |
|
Леонид саксон асфодель, часть IV аксель, Кри и проект «Луна» Поставить точку. Заботливо оглядеть комнату — не носится ли в воздухе что-то важное, незаписанное. (Иногда оно есть). Спокойный и... |
|
Прайм-еврознак Реан А. А. Часть I: глава 14; в частях IV, V, VIII: глава Реан А. А., Петанова Е. И. Часть V: глава Розум С. И. В частях II, IV-VIII:... |
|
Пособие Минск 2006 удк 159. 9(075. 8) В 64 Сборник психологических тестов. Часть III: Пособие / Сост. Е. Е. Миронова – Мн.: Женский институт энвила, 2006. – 120 с |
|
Владимир Лисичкин, Леонид Шелепин |
|
Узбеки Турции (часть III). «Басмачи» или участники национально-освободительного движения «курбаши». Слово «курбаши» (на самом деле – «корбаши») состоит из двух слов – «кор» («горящие угли», «жар») и «баши» («начальник»)... |
|
Положение о III всероссийской дистанционной олимпиаде «Летописец»... Всероссийский центр дистанционных олимпиад «Летописец» объявляет о старте III всероссийской дистанционной олимпиады «Летописец».... |
|
Положение о проведении III всероссийского конкурса методических разработок Настоящее положение определяет цели, задачи III всероссийского конкурса методических разработок «Моё лучшее занятие с использованием... |
 |
Образовательные программы начальной школы Учебный план для I-III классов дагестанских общеобразовательных учреждений разработан на основе федерального государственного стандарта... |
|
Учебник, часть 1, рабочая тетрадь, часть 1 (в дальнейшем не будут... России, флаг России (или его изображение), музыкальная запись гимна Российской Федерации и устройство для её проигрывания. У учащихся... |