Тхостов А. Ш. Т 927 Психология телесности

авторов, сейчас не существует никакой убедительной общей теории восприятия, способной охватить накопленные знания, наметить концептуальную схему, отвечающую требованиям диалектико-ма-териалистической методологии. В психологии восприятия остаются по существу не преодоленными физиологический идеализм, прикрытый новой терминологией, параллелизм и эпифеноменализм, субъективный сенсуализм, вульгарный механицизм.

Жалкое состояние теории восприятия при богатстве накопленных конкретных знаний свидетельствует о том, что сейчас создалась острая необходимость пересмотреть то принципиальное направление в котором движутся исследования... А это требует коренного преобразования самой постановки проблемы психологии восприятия и отказа от ряда мнимых постулатов, которые по инерции в ней удерживаются» (Леонтьев А.Н., 1979, с. 3—4). После опубликования этих строк прошло более двадцати лет, но их актуальность нисколько не уменьшилась, а возможно даже обострилась, и жалкое состояние теории стало еще более очевидным на фоне бурного развития инструментальных технологий.

Если не понимать психику эпифеноменально, как область, могущую вызывать лишь курьезный интерес, но не оказывающую никакого действия на течение реальных событий, подчиняющихся, в конечном счете, исключительно физическим закономерностям, то оправдание существования психологии как науки должно основываться на доказательстве несводимости всей реальности к безличной игре физических сил.

Это один из самых сложных вопросов, отсутствие ясного и недвусмысленного ответа на который делает столь убедительным и естественным объективный метод, доминирующий в современной науке.

Для того чтобы включить субъект в научную картину мира, следует доказать, что он имеет к нему отношение. Само понятие «отношение» имеет смысл в контексте объективного метода только как причинное отношение. Однако для того, чтобы данное отношение реализовать, необходимо «психическое» и «соматическое» поместить в один объективный мир. Психическое лишь тогда может действовать на соматическое, когда между ними есть нечто общее, сводящее их в одно реальное пространство. «...Когда пытаются представить подобное воздействие, воображают нечто вроде материальной или эфирной подкладки, которая якобы лежит в основе сознания и выступает под его именем, вызывая действие организма... Причинное воздействие какого-нибудь органического процесса на сознание столь же непонятно. Подобный процесс состоит в последовательности развертывающихся материальных процессов, предполагающих
35

наличие у них массы, силы, сопротивления, энергии и т.д. Для того, чтобы эти материальные процессы модифицировали сознание, нужно было бы, чтобы они нашли в нем точку приложения, природа которой была бы однородна с ними, в форме перемещения массы, ускорения движущейся силы... иначе модификация осталась бы непонятной» (Пиаже, 1966, с. 98). Таким образом существует неразрешимая антиномия: необходимо либо допустить тождественность души и тела, сняв при этом необходимость выделения субъективного как самостоятельной сущности, либо, если постулировать существование особой «психической реальности», становится невозможно логически понять их отношение и связь (как причинную). Хотя снять эту антиномию в рамках субъект-объектного членения принципиально невозможно, для последовательности и полноты рассуждения необходимо найти те или иные способы ее разрешения. «Подобного рода трудности нередко преодолеваются за счет введения понятий, имеющих двойственную интерпретацию (наиболее популярное — эмоциональный стресс). Дело в том, что подобного рода понятия обеспечивают возможность в удобный для теоретика момент спроецировать события из мира психических событий в мир физиологических событий и обратно. Например, зарождение некоторого события (клинического феномена) описывается на языке внутрипсихического конфликта, повествование доводится до опосредующего звена — "эмоционального стресса", а затем продолжение описания осуществляется уже на языке физиологических отношений. Единство рассказа обеспечивается единством ситуационного временного ряда. Хотя о причинном отношении здесь говорить нельзя, но этот недостаток смягчается возможностью обнаружения закономерностей временной координации событий» (Тищенко, 1991а, с. 146).

В психиатрии, психологии и физиологии широко применяются подобного рода «двойственные» понятия, представляющие собой место «перетекания» психического в соматическое. Помимо стресса можно назвать уже описанные «кайнестопатию», «детектор», «церебральное информационное поле», «вегетативную нервную систему», «торможение и возбуждение» и пр.

К сожалению, психофизиологическая проблема, составляющая ядро этих теоретических затруднений, несмотря на длительную историю своего существования, не получила адекватного разрешения. Более того, большинство современных психологов и философов старается держаться от нее как можно дальше, зная о теоретических неприятностях и опасностях, которые она приносит ее исследователю. Меньшую осторожность проявляют представители технических и естественных наук, изобретая все новые способы редукции.
36

Уйти от этой проблемы невозможно и, не претендуя на ее адекватное и окончательное решение, можно попытаться подойти к ней не с точки зрения редукции, а постулировав исходное существование двух реальностей и в качестве сущего рассматривать не только физические объекты. Для прояснения нашей проблемы — телесности во всех ее вариантах — важно не столько то, в каком отношении находятся телесные ощущения к вызывающему их объективному процессу, сколько сам факт их реального субъективного существования, необходимость понимания закономерностей которого не может быть отменена никаким объективным изучением. «...Если голова (мозг) и мир будут все-таки в конце концов описаны с предельно возможной детализацией в физических (физико-химических) терминах в реальном пространстве и времени, то психическое все равно окажется особым срезом и аппарата отражения (мозга), и отображаемых в нем состояний, и объектов мира, не сводимых ни к тому, ни к другому, и живущих в квази-предметном измерении бытия... Субъективность сама входит в объективную реальность, данную науке, является элементом ее определения, а не располагается где-то над ней в качестве воспаренного фантома физических событий... Говоря, что субъективность входит в реальность, мы имеем в виду, что она входит в ту реальность, которая является объективной, каузально организованной по отношению к миру сознания, данному нам также и на "языке внутреннего". Только задав ее с самого начала (также как в биологии явление жизни) в трансцендентной по отношению к "языку внутреннего" части, мы можем затем выделить объективные процессы (идущие независимо от наблюдения и самонаблюдения), выделить стороны предмета психологического исследования, поддающегося объективному описанию. Потом уже поздно соединять сознание с природными явлениями и описывающими их терминами» {Зинченко, Мамардашвили, 1977, с. 116—117).

Если перевести это рассуждение на почву нашей темы, то соотношение между «аллопластической картиной болезни» и ее «аутоп-ластическим» отражением невозможно адекватно объяснить, рассматривая в качестве онтологической только первую, а вторую пытаясь вывести из нее. Это сходно с требованием Э. Гуссерля (Husserl, 1973) радикально изменить понимание самого субъекта познания и трактовку сознания. Онтологическую интерпретацию невозможно осуществить, если за субъектом познания признается только гносеологический статус и не ставится вопрос о бытии этого субъекта, а познавательная активность сознания и его бытие рассматриваются изолированно. Сознание само должно быть онто-логичным (Мотрошилова, 1989; Рубенис, 1989). По Э. Гуссерлю,
37

совершенно бессмысленно говорить о мире «как о таковом», вне сознания. Речь должна идти о мире, данном в сознании, т.е. иного способа представления мира у субъекта нет. При этом сознание само находится в мире, а не вне его, и поэтому оно может ставить вопрос не о мире как таковом, а только о мире в горизонте его видения сознанием. Разрушается классическая рационалистическая постановка субъекта на точку зрения «абсолютного» наблюдателя, «прозрачного» и не подверженного никаким влияниям. В нашем случае, болезнь доступна субъекту лишь в виде аутопластической картины, лишь в форме ощущений, переживаний и знаний.

Это совершенно не означает, что нет аллопластической объективной картины болезни, она существует, как существует объективный мир. Это означает лишь то, что, став фактом сознания, она с неизбежностью начинает подчиняться законам субъективного. «...Фактически медитирующее Ego не может освободиться от индивидуальных субъективных условий, так как то, что оно познает, оно познает в определенной перспективе. Ни одна рефлексия не может ничего поделать с тем, что я в туманный день вижу солнце на расстоянии двухсот метров, что я вижу солнце на восходе и на закате, что способ моего мышления испытывает "воздействие" моего воспитания, моих предшествующих усилий и моей истории» (Merleau-Ponty, 1966, р. 147). Качество болезненного ощущения есть субъективное качество, не совпадающее по сущности с качеством патогенного фактора, и не содержит в себе ни одной его частицы.

Внутренняя картина болезни — не простая калька аллопластической и может не совпадать с ней вплоть до того, что существуют болезни, не имеющие либо субъективного, либо объективного коррелята.

Медицина длительное время ориентировалась на поиски объективных причин болезни и максимальное устранение субъекта из процесса лечения. Несмотря на все ее уверения, что нужно лечить больного, а не болезнь, она практически стала организмо-центрической. На этом пути медицина добилась весьма впечатляющих успехов и, несомненно, ее перспективы неограниченны. Значительно скромнее успехи «субъективной» медицины, которую еще только предстоит создать. Она должна не претендовать на отмену «объективной» медицины, но дополнить ее. Если мы принимаем положение о том, что человек есть не только организм, то и лечение не должно быть только биологическим. Необходимо создать специальную область знания, основанную не просто на здравом смысле и опытности практического врача, но использующую накопленный багаж психологии, философии и других гуманитарных наук, изучающих не фантомы, а реальные, хотя и не физические сущности.
38

Установленные ими законы не могут и не должны игнорироваться на пути дальнейшего развития научного знания.

Как писал по сходному поводу 3. Фрейд, «...продолговатый мозг — очень серьезный и красивый объект. Припоминаю точно, сколько времени и труда много лет тому назад я посвятил его изучению. Но теперь я должен сказать, что мне неизвестно ничего, что было бы безразличней для психологического понимания страха, чем значение нервного пути, по которому проходит его возбуждение» (1922, с. 145). В этой цитате, которая неоднократно приводилась физиологами павловской школы в качестве образца отсутствия логики и предела падения в идеализм, на самом деле речь идет не об игнорировании значения материального субстрата (этого было бы странно ожидать от профессионального невролога), а о невозможности прямой редукции психического и бессмысленности его познания изучением исключительно мозгового субстрата.

Глава 2

Теоретические проблемы психологии интрацепции

2.1. Активность субъекта в телесном восприятии

Признание онтологии субъективности ставит нас перед необходимостью решения целого ряда сложных теоретических проблем, не существующих в рамках рефлекторного объективистского подхода, в котором возможность возникновения как отдельного ощущения, так и целостного образа ограничивается только наличием стимула и соответствующего сенсорного аппарата, способного его воспринять, рецепторов, содержащих «специфическую энергию», и «проводниковых путей», передающих сигнал к рецепторам коры, а затем к афферентным звеньям. Опознание осуществляется по принципу «замок-ключ», и в качестве идентичных будут выступать все сигналы, обладающие общим свойством включения рецептора.

Несмотря на очевидную простоту и логичность рефлекторной схемы, она, тем не менее, не в состоянии объяснить реальную работу восприятия, и к настоящему времени накоплено большое число убедительных теоретических аргументов и экспериментальных фактов, показывающих принципиальную ограниченность рефлекторной парадигмы и невозможность построения в ее рамках непротиворечивой модели познавательных процессов (Узнадзе, 1966; Брунер, 1977; Коршунов, 1979; Ильенков, 1979; Лекторский, 1980; Смирнов С.Д., 1985). Ее критика велась с самых разных сторон.
40

Во-первых, со стороны физиологии, продемонстрировавшей на теоретических моделях и в конкретных экспериментах невозможность построения даже элементарного движения без опережающего «нерефлекторного» характера отражения {Бернштейн, 1947, 1966; Анохин, 1968) (хотя сам оксюморон «опережающего отражения», на мой взгляд, очень хорошо демонстрирует методологические затруднения). В рамках рефлекторной схемы оказалось невозможным объяснение даже отдельных ощущений, например боли. Хотя самоочевидная биологическая ценность боли, сигнализирующей о повреждении тканей, должна была бы обеспечивать ее базовый характер и основываться на самом простом и чисто физиологическом механизме, многие факты говорят о том, что боль зависит не только от величины повреждения, и ее восприятие не определяется только свойствами раздражения (Melzack, 1961; Крыжановский, 1997; Мелзак, 1981).

Во-вторых, этому противоречат многочисленные психологические эксперименты, свидетельствующие о том, что человек воспринимает реальность отнюдь не так, «как она есть» {Gibson, 1950, 1966; Fraisse, 1967; Грегори, 1970, 1972; Ительсон, 1971; Тоидзе, 1974; Уоллах, 1976; Turvey, Show, 1979; Fodor, Polyshyn, 1981; Смирнов С.Д., 1981). «Тезис о прямом характере восприятия... совершенно явно противоречит основному массиву накопленных в психологии данных о перцептивных процессах. От описанных в прошлом веке куба Неккера и оптико-геометрических иллюзий до более современных демонстраций Эймса и примеров неоднозначности предложений в порождающей трансформационной грамматике (Н. Хом-ского. — А. Т.) бесчисленные феномены свидетельствуют о том, что внутренняя репрезентация стимулов может быть неопределенной, неустойчивой, вызывающе неадекватной» (Величковский, 1982, с. 272—273). Поступающая информация обладает гигантским числом степеней свободы и не может служить единственным источником ориентации без адекватного отбора и структурирования. Вопрос же о том, какие впечатления будут восприняты и как будет репрезентирована стимуляция, решается на стадии процесса, предшествующей самому воздействию стимула. Субъект не просто улавливает стимульное воздействие, а выбирает его, или даже, вернее, активно его ищет. Причем стимул, который ищется, уже заранее имеет определенную интерпретацию, значение и эмоционально-личностный смысл. Они как бы предшествуют стимулу, а не «вытягиваются» из него {Сталин, 1976). В этом смысле описанию процесса восприятия более адекватна метафора «кувшина», придающего воспринимаемому свою форму, нежели метафора «печати», без изменений передающей форму воспринимаемого {Ортега-и-Гассет, 1990).
41

Характер восприятия невозможно вывести из знания условий стимуляции, даже при переходе к переменным самых высоких порядков. Так, «отдельные признаки глубины получают статус реальных факторов в определении пространственной организации воспринимаемого, только будучи взяты по отношению к наличной в восприятии перцептивной гипотезе» {Пузырей, 1980, с. 17—18).

Та или иная стимуляция может быть правильно воспринята лишь при наличии идущей вовне активности субъекта. «Характеристика отражения как опережающего предполагает, что оно не является результатом только изменений, вносимых отражаемым объектом в отражающий. Напротив, сущность отражения, определяющая направление его развития от более низких к более высоким формам, заключается в способности отражающего субъекта развивать встречный процесс, в ходе которого осуществляется объективирование, выражение вовне его внутренней природы... Это предположение дает систему теоретико-методологических аргументов для критики механистических теорий психического образа как результата одностороннего запечатления внешнего во внутреннем. Это тем более актуально, что подходы такого рода претендуют на статус единственных последовательно материалистических концепций» {Смирнов С.Д., 1985, с. 129).

Что же противопоставляет субъект воспринимаемому им миру, что, собственно, является истинным психологическим инструментом (помимо очевидного наличия сохранных и работающих органов чувств) «вычерпывания» информации из мира? При ответе на этот вопрос необходимо помнить, что перцептивный образ, рождающийся в результате этой встречи, существует именно в виде субъективных качеств, не содержа в себе ничего из вещества стимула. Стимуляция приобретает свое субъективное существование лишь «отливаясь» в форму субъективных единиц. При этом очевидно, что эти единицы находятся в некоторой системе, так как мы не воспринимаем каждый раз стимул в новом его качестве (хотя невозможно представить даже двух полностью идентичных проявлений стимула, имеющих бесконечное количество степеней свободы проекции, интенсивности, условий появления и пр.). Короче говоря, воспринять стимул — значит отнести его к некоторой категории. «Восприятие предполагает акт категоризации. Фактически... происходит следующее: мы предъявляем субъекту соответствующий объект, а он отвечает путем отнесения воспринятого раздражителя к тому или иному классу вещей или событий. На этой основе только и могут строиться любые наши теоретические рассуждения» {Брунер, 1977, с. 13).

С этой точки зрения восприятие ничем не отличается от познания вообще и нет никаких оснований предполагать, что законы ка-
42

тегоризации резко отличаются от законов понятийной деятельности. При этом совершенно необязательно, чтобы они были осознанными или произвольными. По мнению Дж. Брунера, развивавшего старую идею Г. Гельмголыца о «бессознательных умозаключениях», «...теория восприятия должна включать, подобно теории познания, какие-то механизмы, лежащие в основе вывода и категоризации» (Там же, с. 14).

Это допущение совершенно не означает отказа от классического учения о сенсорных данных. Речь идет о том, что эти данные и могут быть восприняты лишь в виде элемента некоторого множества, но не как неповторимое и единичное событие. «Для установления самого простого порядка необходима "система элементов", то есть определение сегментов, внутри которых смогут возникать сходства и различия, типы изменений, претерпеваемых этими сегментами, наконец, порог, выше которого будет иметь место различие, а ниже — подобие» {Фуко, 1977, с. 37).

Категоризация необходима даже в механистических моделях, не использующих понятие субъекта. Д.О. Хебб, например, предполагал существование неких примитивных форм перцептивной организации, делающих возможным использование признаков для различения объектов и отнесения их к определенной категории (Hebb, 1949). Физиологические модели механизмов таких первичных систем предложены П.К.Анохиным (1968) и Е.Н.Соколовым (1963) в виде «акцептора действия» и «нервной модели стимула».

Тем более категоризация обязательна для существования любого субъективного ощущения, в котором и будет себя обнаруживать. Это весьма принципиальный для уяснения момент. Многими психологами категоризация предусматривается лишь для развитых форм восприятия и служит неким дополнением, оформляющим нормальные (натуральные) чувственные данные. В своем анализе структуры сознания А.Н.Леонтьев (1975) в качестве базового, первичного элемента выделяет его «чувственную ткань». По его мнению, эта «ткань» образует чувственный состав конкретных образов реальности, актуально воспринимаемой или выплывающей из памяти. Эти образы различаются по тону, степени ясности, устойчивости, создают чувственный состав образов, придавая сознанию реальность. Понятие категории же относится к абстрактным внечувственным образованиям, и чувственная ткань противопоставляется значению, как амодальному и надындивидуальному конструкту. Субъект, по мнению А.Н. Леонтьева, способен дифференцировать восприятие реального мира и свое внутреннее феноменальное поле. Первое представлено в сознании «значимыми образами», второе — «чувственной тканью». Чувственная ткань может
43

быть представлена в сознании в двух формах: как то, в чем существует для субъекта предметное содержание (это составляет обычное «нормальное» явление), или сама по себе. В последнем случае несовпадение обнаруживается либо в результате специально направленной интроспекции, либо в особых экспериментальных условиях. Возможность дифференцирования феноменального поля и предметных «значимых» образов составляет особенность человеческого сознания, благодаря которой человек освобождается от рабства чувственных впечатлений, извращенных случайными условиями. Идея дифференциации феноменального поля и предметных образов высказывалась ранее также Дж. Гибсоном (Gibson, 1950), Г. Уоллахом (Wallach, 1949), К. Праттом (Pratt, 1950) и еще раньше Е. Титченером (Titchener, 1916) как различие между видимым полем (мир ощущений, отражающих признаки вещей) и видимым миром (мир предметов, вещей, событий).

Не подвергая сомнению действительно существенную разницу между модальными чувственными впечатлениями и амодальным значением, в котором свернута более широкая совокупность свойств предметного мира и отношений, раскрытых общественной практикой, зададимся вопросом: настолько ли принципиальна и непреодолима эта граница? Ведь для существования даже отдельных чувственных сенсаций нужна сеть категориальных структур. Если отвлечься от врожденных способов категоризации, составляющих, видимо, меньшую часть таких структур, они также представляют собой социально выработанную систему значений. Многими исследователями демонстрировались убедительные факты социокультурной детерминированности чувственных ощущений. Так, отсутствие в языке некоторых цветовых названий приводит к невозможности различения отдельных цветов (Лурия, 1974). Древние греки не воспринимали синего цвета и, напротив, большой перцептивный опыт и развитая категориальная система позволяет народам Севера различать сотни оттенков белого, а красильщикам — сотни оттенков черного цвета. Значения, используемые в чувственном восприятии, могут быть менее дифференцированы, не зафиксированы в языке, плохо рефлексируемы, отражать лишь отдельные качества объекта. Выражаясь языком Дж. Брунера, категоризация может быть богаче («это хрустальный бокал, ограненный в Дании»), беднее («это стеклянный предмет»), совсем бедной («это предмет, а не звук»), принципиально — все это значения разной степени дифференцированности.

«...Мне кажется необязательным и неразумным предположение, что сенсорные процессы, на которых основываются категоризации более высокого порядка, коренным образом отличны от процес-
44

сов сравнения и идентификации, которые входят в состав наших восприятий. Основное допущение, которое мы должны принять с самого начала, состоит в том, что всякий перцептивный опыт есть конечный продукт процесса категоризации. Мы должны принять это допущение по двум причинам. Первая состоит в том, что восприятия имеют родовой характер в том смысле, что все воспринимаемое относится к некоторому классу и лишь через него приобретает свое значение... Факт существования предметов, событий или ощущений, не относимых ни к какой категории — хотя бы категории определенной модальности, — настолько далек от всякого опыта, что его без колебаний следует признать сверхъестественным... Более серьезным, хотя и чисто логическим, является вопрос о том, как вообще человек может сообщить другим о наличии у него не родового или полностью индивидуального опыта. Ни язык, ни предварительное обучение, которое можно дать организму для управления любой другой формой внешней реакции, не позволяют ничего сообщить иначе как в терминах рода или категории. Если бы какое-нибудь восприятие оказалось не включенным в систему категорий, то есть свободным от отнесения к какой-либо категории, оно было бы обречено оставаться недоступной жемчужиной, жар-птицей, погребенной в безмолвии индивидуального опыта» {Брунер, 1977, с.