Глава 3
ИНИЦИАЦИЯ КАК ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ КРИЗИС
Психологические корни волшебной сказки
Снова возвращаемся к тому моменту первой главы, где мы на время согласились с тем, что корни сказки – исторические.
В.Я. Пропп это блестяще доказал, однако в самом начале своей второй книги он предположил, что общие корни сказок могут быть и психологическими: «Хочется поставить вопрос: если все волшебные сказки так единообразны по своей форме, то не значит ли это, что все они происходят из одного источника? На этот вопрос морфолог не имеет права ответить. Здесь он передает свои заключения историку или сам должен превратиться в историка. Но от себя мы можем ответить хотя бы в виде предположения: да, это так. Но только вопрос об источниках не должен быть поставлен узко географически... Единый источник может быть и психологическим (курсив мой – Р. Е.) в историко-социальном аспекте»18.
Правда, в конце книги В.Я. Пропп сам же опроверг свое предположение («Мы нашли, что композиционное единство сказки кроется не в каких-нибудь особенностях человеческой психики, оно кроется в исторической реальности прошлого»19). Однако я не считаю принципиальным противопоставление, отмеченное В.Я. Проппом. Единый источник сказок, по моему мнению, является и историческим, и психологическим. Психология родового человека во многом отлична от психологии наших современников. Тем не менее историческая реальность меняется, а сказка остается в прежнем виде. Следовательно, кроме обряда за структурой волшебной сказки кроется еще нечто, что не изменяется со сменой строя.
Я радовалась, когда, перечитывая работы психологов-практиков, регулярно в своей работе имеющих дело с архетипическим поведением клиентов, находила подтверждение своему предположению о том, что сюжет сказки – это некий универсальный код прохождения пути психологического развития. Конечно, разные авторы называют этот феномен разными именами, но все они видят в сюжете сказки психологическую подоплеку. Ниже я привожу точки зрения специалистов, которые поделились своими сомнениями и наблюдениями на этот счет.
Точка зрения К.Г. Юнга
К. Юнг в «Воспоминаниях, сновидениях, размышлениях» пишет: «Я смог установить, что в разное время в разных концах земли появлялись одни и те же истории. Должна была существовать какая-то причина, и эта причина не могла быть связана с общими религиозными предпосылками. Это был не тот случай. Скорее всего, дело было в некоторых объективных свойствах человеческой психики. Но вот здесь-то – в том, что касалось объективных свойств психики, я не мог найти абсолютно ничего, кроме разве что всякого рода измышлений философов о душе».
В другой работе К.Г. Юнг утверждает, что «сказка как спонтанный, наивный и нерефлексируемый продукт души не может высказывать ничего другого, кроме того, что же собственно представляет собой душа. Поэтому не только наша сказка, но и бесчисленные другие сказки делают то же самое. Для дилетантов в этой области я хотел бы добавить, что учение о структуре психики было выведено не только на материале сказок и мифов, но основано на опытах и наблюдениях в области медико-психологического расследования. Лишь вторично было найдено подтверждение этому учению в области, лежащей очень далеко от врача, – в области сравнительного исследования сказок». Слова про клинические наблюдения у меня по понятным причинам откликаются особенно – с наблюдений все и началось.
Точка зрения М.-Л. фон Франц
Мария-Луиза фон Франц, ученица и соратница К.Г. Юнга, рассматривая происхождение сказки, полемизирует с Э.Б. Тэйлором, автором книги «Первобытная культура»: «Тэйлор, опираясь на предложенную им теорию анимизма, попытался объяснить происхождение волшебных сказок из ритуала. Он утверждал, что их необходимо рассматривать не столько как остатки подвергшегося распаду верования, сколько как специфическое отражение древних ритуалов: ритуалы уже исчезли, но то, о чем они говорили, сохранилось в виде волшебных сказок. Я с этим согласиться не могу, так как считаю, что основой для сказок является не ритуал, а архетипический опыт».
На мой взгляд, эти слова верны и по отношению к высказыванию В.Я. Проппа, видевшего композиционное единство сказки в исторической реальности прошлого: «То, что сейчас рассказывают, некогда делали, изображали, а то, чего не делали, представляли себе».
Точка зрения Д. Ю. Соколова
Того же мнения, что и M.-Л. фон Франц, психолог Д. Ю. Соколов: «Я не представляю, как могла бы сказка так сохраниться и продолжать жить в культуре, буквально всем отличающейся от той культуры, где она первоначально возникла, если бы она не была наполнена каким-то важным психологическим содержанием. У нас и у тех древних народов все разное – язык, государство, обычаи и т.д. – и трудно представить, что нас может объединять, если не устройство психики».
Точка зрения П.И. Яничева
Так же считает психолог П.И. Яничев: «Нам представляется, что сохранение сказки на протяжении длительного исторического времени обусловлено как раз ее психологической ценностью. С психологической точки зрения можно предположить, что если в сказке отражен именно этот обряд (инициации – Р.Е.), и сказка как носитель информации об этом обряде оказывается кросс-культуральной и весьма устойчивой во времени, то в ней закодированы универсальные, в какой-то мере внеисторические психологические реалии. Сказка, будучи воспринятой и понятой (как правило, неосознанно) решает или, точнее, помогает решать некоторые универсальные психологические задачи, обеспечивая вхождение человека в жизнь. Преобразование обряда в сказку протекало так, как если бы “спектакль” ушел со сцены по разным причинам, но остался “сценарий” и “воспоминания о спектакле”. Эти воспоминания оказались весьма живучими и полезными».
Точка зрения 3. Фрейда
Родоначальник психоанализа 3. Фрейд по поводу этого же вопроса – в чем жизненность мифов в наше время, – пишет: «Если “Царь Эдип” способен потрясти современного человека не меньше, чем античного грека, то разгадка этого может, видимо, заключаться только в том, что воздействие греческой трагедии покоится не на противоречии между роком и человеческой волей его нужно искать в особенностях материала, в котором проявляется это противоречие. В нашей душе, должно быть, существует голос, готовый признать неотвратимую власть рока в “Эдипе”, тогда как в “Праматери” или в других трагедиях рока такие повеления мы можем отклонять как произвольные. И фактически подобный момент содержится в истории царя Эдипа. Его судьба захватывает нас потому, что она могла бы стать и нашей судьбой (курсив мой – Р. Е.), ведь оракул еще до нашего рождения наделил нас тем же проклятьем, что и его. Быть может, всем нам суждено направить первое сексуальное побуждение на мать, а первую ненависть и желание употребить насилие – на отца. Царь Эдип, убивший своего отца Лайя и женившийся на своей матери Иокасте, являет собой всего лишь реализацию нашего детского желания».
Точка зрения Э. Берна
Психоаналитик Э. Берн считает: «Человек, пытаясь дойти до сути, нередко видит, что жизнь-то оказывается чем-то вроде старого вина, но в новых мехах. Так, например, скорлупа кокоса уступила путь бурдюку из козьей шкуры, бурдюк – глине, а глина стеклу, однако виноградные гроздья почти не изменились. Поэтому психотерапевту трудно бывает обнаружить изменения в каком-то обычном сюжете или выявить новизну жизненных приключений пациента. Некоторые элементы его сценария можно с определенной уверенностью предсказать... Мы исходим из необходимости искать именно тот миф или ту волшебную сказку, которым следует пациент. И чем более мы к ним приближаемся, тем лучше для пациента. Отсутствие такого «исторического» основания обычно бывает чревато ошибками»27.
Точка зрения М. Элиаде
Историк религии М. Элиаде разделяет восприятие мира человеком на два подхода: священный и мирской (профанный). Нерелигиозный человек не свободен от своего религиозного наследия – религиозного сознания своих предков. У наших неверующих современников, считает он, «религия и мифология “скрыты” в глубине подсознания». «Пропп видит в народных сказках напоминание о тотемических ритуалах инициации. Совершенно очевидно, что структура сказок имеет характер инициаций. Но вся проблема в том, чтобы выяснить, описывает ли сказка систему обрядов, относящихся к какой-либо определенной стадии культуры, или же сценарий инициации оказывается “воображаемым”, в том смысле, что он не связан с каким-то историко-культурным контекстом, но выражает скорее внеис- торическое архетипическое поведение психики»28.
Точка зрения Дж. Кэмпбелла
Мифолог Дж. Кэмпбелл задается тем же вопросом: «Мифологические символы – не продукт произвола; их нельзя вызывать к жизни волею разума, изобретать и безнаказанно подавлять. Они представляют собой спонтанный продукт психики, и каждый из них несет в себе в зародыше нетронутой всю силу своих первоистоков. В чем же заключается секрет этого неподвластного времени видения? Из каких глубин мозга оно берет свое начало? Почему за многообразием своих одежд мифология повсюду оказывается одинаковой? И чему она учит?» Ответ Дж. Кэмпбелла таков: «Сновидение – это персонифицированный миф, а миф – это деперсонифицированное сновидение; как миф, так и сновидение символически в целом одинаково выражают динамику психики. Но в сновидении образы искажены специфическими проблемами сновидца, в то время как в мифе их разрешения представлены в виде, прямо однозначном для всего человечества».
Итак, если опираться на вышесказанное, то можно сделать следующий вывод: то, что сказка сегодня живет, говорит о ее единых психологических источниках. Разные авторы называют эти источники по-разному: структура психики (К.Г. Юнг); динамика психики (Дж. Кэмпбелл); архетипический опыт (М.-Л. фон Франц); устройство психики (Д.Ю. Соколов); закодированные универсальные психологические реалии (П.И. Яничев); сходные судьбоносные комплексы (3. Фрейд); внеисторическое архетипическое поведение психики (М. Элиаде); сценарии человеческой жизни (Э. Берн), – однако суть одна и та же: единые корни волшебной сказки – психологические.
Я тоже так считаю. Я пришла к этому знанию эмпирическим путем, на основании собственного опыта работы с клиентками в психотерапевтическом пространстве. Работая психотерапевтом, невозможно не выйти на этот пласт, общий для всех людей. В поисках психологического языка, на который бы я смогла переложить сказку, я пришла к языку психологии развития, которую я читаю уже пятнадцать лет в Новосибирском государственном университете студентам второго высшего психологического образования. На этом языке инициация – то же самое, что нормативный психологический кризис. Структура волшебной сказки хранит код прохождения кризиса. Упрощенно говоря, сказка может рассказать современному человеку, как «правильно» пройти кризис (только он «не слушается»).
Ритуалов уже нет, потому что изменился социальный уклад общества, но они были нужны, чтобы структурировать жизнь человека во время кризисов. Кризисы же как были, так и есть и будут. Сегодня человек во время кризисов не находит ничего лучшего, как их отрицать и подавлять, потому что социальные институты, призванные позаботиться о человеке в кризисном состоянии, утрачены. Поэтому раньше были обряды, которые проводили старейшины, колдуны, шаманы, а сейчас есть психотерапевтические сессии, которые проводит психотерапевт.
Теперь настало время поговорить о нормативных кризисах поподробнее.
ОТНОШЕНИЕ К КРИЗИСАМ В СОВРЕМЕННОМ ОБЩЕСТВЕ
Незнание о кризисах не освобождает от кризисов.
В нашем рационально ориентированном обществе человек, испытывающий кризис, считается «проблемным», «больным» или даже неудачником. Поздравляя родных и близких с днем рождения или праздником, мы желаем им «быть ВСЕГДА здоровыми и веселыми, ВСЕГДА оставаться такими, какие они есть».
Однако уже в самой формулировке таких поздравлений кроется сомнение: полно, можно ли ВСЕГДА сохранять одно и то же состояние? Если бы это было так, то мы бы и не нуждались в подобных пожеланиях. К сожалению большинства людей, жизненный путь не является гладким и безоблачным, а состоит из чередующихся периодов – стабильных и критических. Во время стабильных мы знаем, что нам делать и как жить, но когда подступает кризис, мы в растерянности и панике.
Тем не менее кризисы неизбежны и для тех людей, кто к ним готов, и для тех, кто стремится их избежать любой ценой, и для тех, кто ничего о них не знает. Когда вы попадаете в это состояние, которое производит глубочайшие изменения в структуре вашей личности и над которым вы не властны, обычные действия – не обращать внимания, «отвлечься» с помощью алкоголя, наркотиков, азартных игр, работоголизма, любовных интрижек. Однако все это дает передышку лишь на короткий срок. Родные и друзья в это время – тоже плохие советчики, так как из самых лучших побуждений первые встревожатся, вторые – посоветуют обратиться к психотерапевту. Человек и сам; быстро сообразит, что лучше не распространяться о себе, потому что в нашем обществе не приветствуются пограничные состояния, нужно быть или хотя бы выглядеть о‘кей.
Что делать? Главная трудность заключается в том, что в условиях дефицита информации человек, соприкоснувшийся с совершенно новым для него опытом, оказывается беспомощным и не имеет ориентиров. Более того, он становится маргиналом, так как, его попытки получить хоть какие-то ориентиры и ответы на вопрос о своем состоянии в лучшем случае остаются без внимания, а в худшем он оказывается «вне закона» и подвергается насильственной изоляции и лечению.
Почему так? Дело в том, что человеческая природа сопротивляется переменам. Люди хотят видеть мир таким, каким его себе представляют, пусть даже при этом что-то в нем и не нравится. По крайней мере, мы знаем, чего от него ожидать. Перемены и нестабильность грозят нарушить привычный ход вещей, особенно если это непознанное не считается с нашим эго. Псевдооптимизм относительно того, что можно самим контролировать и выбирать периоды своей жизни, глубоко проник в нашу культуру. Я и сама обожаю напевать популярную песню: «А я ясные дни оставляю себе, а я хмурые дни возвращаю судьбе...» I
Еще одна причина того, что тема кризисов мало популярна среди людей, заключается в том, что во время кризиса мы сталкиваемся с околосмертным опытом, а в нашем обществе тема смерти считается неприличной. I
Если обратиться за информацией о критических периодах к научной литературе, то и здесь мы найдем очень мало сведений, психология только-только подступается к этой теме. I
Если же это средства массовой информации, то здесь все просто безнадежно. СМИ принадлежат мейнстриму (от англ. main – основной, stream – течение) и ориентированы на его потребности, то есть призваны поддерживать привычную систему представлений, при которой человек, переживающий кризис – «неудобен», а потому нуждается в коррекции. Я сама лично не раз и не два встречалась с мощным потоком противодействия, едва выходила с этой темой на арену средств массовой информации.
Первый такой опыт – публикация в популярном «глянцевом» журнале на тему кризиса тридцати лет. Когда я, выполняя заказ редактора, написала про закономерности кризиса поздней юности у мужчин, редактор категорически отказался печатать материал в таком виде. Он попросил изменить серьезный стиль на более игривый, интонации этого стиля должны были, вопреки серьезности темы, посылать читателю двойной сигнал типа «нам все нипочем, где наша ни пропадала». Это очень типично для широкого общественного мнения – говорить о смерти и околосмертном опыте шутя. Мне очень хотелось, чтобы статья вышла, потому что я помнила, как тяжело мне самой было переживать свой кризис тридцати, не имея возможности узнать о нем хоть что-то, и поэтому я пошла на то, чтобы переделать стиль. Но редактор снова потребовал изменений: «Вы психолог и должны научить людей, как избежать кризиса, а не пугать их тем, что кризис неизбежен! Иначе для чего нужна психология?»
И вправду, для чего: для того, чтобы предотвращать кризисы, или для того, чтобы помогать проживать?
Второй мой подобный опыт – выступление в телепередачах цикла «Между нами»32. Это еженедельные вечерние передачи, в которых психолог общается в прямом эфире со зрителями на психологические темы. Обычно зрители внимательно воспринимают информацию и задают волнующие их вопросы, связанные с их собственной жизнью. Но совсем иначе они вели себя во время тех передач, в которых я заводила речь о кризисах тридцати и сорока лет. Зрители просто отрицали наличие такого опыта и обвиняли меня в психологической некомпетентности, причем чаще всего роль эксперта брали на себя те зрители, которые представлялись психологами.
Хотя некоторые психологи и психотерапевты считают кризисы шансами жизни, которые «даются» человеку, чтобы пережить трансформацию и сделать переход на новый, более высоко организованный этап развития, проделав сначала внутреннюю разрушительную, а затем созидательную работу, но эта точка зрения мало популярна. Людям свойственно, скорее, удерживать состояние стабильности и всеми силами и средствами избегать критических периодов. Что же касается традиционной медицинской парадигмы, то она также совпадает с господствующей точкой зрения мейнстрима. Медики воспринимают кризис как болезнь и стремятся «бороться» с нею, «истребить» и «уничтожить» симптомы, «одолеть» недуг – здесь сама лексика взята из военной терминологии. Конечная цель такого лечения – продлевать период ремиссии и удерживать стабильный период во что бы то ни стало.
Цикл еженедельных телепередач «Между нами» шел с 1999 по 2003 гг. по каналу НТН-4 г. Новосибирска.
Наконец, я имею возможность наблюдать реакции людей на информацию о кризисах на собственных лекциях по психологии развития. Энергетика аудитории резко меняется с позитивной на негативную, как только я начинаю говорить о критических периодах жизненного пути человека. Вот типичные реплики слушателей, в которых за вежливостью вопросительной формы скрывается раздражение: «Скажите, а разве нельзя вообще как- нибудь обойтись без кризисов?»; «А то, что вы рассказываете, – научная информация или ваша собственная точка зрения?»; «А я что-то не замечал ничего такого в своей жизни. Ну, бывает плохое настроение, так все само собой проходит, с чего вы взяли, что это кризис?» и т.п.
Но есть и другой опыт. Работая психотерапевтом, я заметила, что люди, обращающиеся за консультациями, чаще всего находятся именно в критических периодах жизненного пути, в поворотных точках своего развития. Оказавшись лицом к лицу с неизвестностью и будучи не в силах справиться со своим состоянием традиционными методами, они воспринимают информацию о кризисах совсем иначе, нежели в стабильном периоде. Им нужен наставник – тот, кто уже был «там», где они сейчас оказались, и готов их выслушать и услышать. Другими словами, этим людям предстоит пройти инициацию, примерно так же, как проходили ее наши предки в племенных культурах, – то есть умереть в старом качестве и возродиться в новом. И для этого они нуждаются в проводнике. Сегодня, как я уже сказала, такими проводниками в какой-то степени являются психотерапевты.
Итак, не наученная горьким опытом неприятия темы, которая напоминает о развитии и смерти, я все же снова и снова обращаюсь к ней. Цель этой главы – рассказать о кризисах взрослого человека. При этом мне бы хотелось вызвать уважение у читателя к подобным периодам в нашей жизни, потому что они настолько важны и одновременно настолько трудны, что не только породили такой социальный институт, как инициатические обряды, сопровождающие и поддерживающие человека в момент переходного состояния, но и послужили основной темой, культивируемой в сказках всех народов мира на протяжении многих тысячелетий.
ПУТЬ ПОДЪЕМОВ И СПУСКОВ
Если мы живем как дышим – впускаем и отпускаем, – то не собьемся с пути.
Кларисса Пинкола Эстес
Жизненный путь – это поочередная смена стабильных и критических периодов. Юнгианский психоаналитик Марион Вудман образно, но очень точно и убедительно, на мой взгляд, описала жизненный процесс в его пульсации: «Все происходит, словно жизнь в истинном ее понимании предоставляет нам возможность родиться несколько раз. Какое-то время мы движемся в ее потоке, а затем вдруг или постепенно существующее положение дел перестает нас удовлетворять. Работа не интересует нас так, как раньше, партнер теряет свою привлекательность, а прежние пути не позволяют достичь цели. Соотнеся это обстоятельство с естественным психическим ритмом, мы окажемся в изоляции от мира, прямо в материнской утробе, потеряв уверенность в том, кто мы такие и что с нами происходит. Если удастся вытерпеть всю боль и скорбь угасания старой жизни и вынести все муки распятия в процессе трансформации, мы переживем второе рождение. И тогда в течение нескольких лет сможем получать наслаждение от ровного течения жизни. Но наступает время, когда снова возникает процесс разделения противоположностей, стимулируя нас к достижению нового уровня осознания. Иногда мы ощущаем движение вверх, иногда – вниз, но, так или иначе, любой Путь – это путь подъемов и спусков»83.
Во время жизненных «подъемов» каждый знает, что делать. Зато «спуски» могут сопровождаться такими состояниями личности, когда она неадекватна сама себе. Поэтому «спуски» всегда являются более актуальными для исследователей, нежели «подъемы», причем в самых разных областях науки.
Так, в этнографии изучаются инициации как переходы из одного социального или возрастного статуса в другой. Однако есть и другие явления, аналогичные инициациям, но изучаемые другими дисциплинами. И.С. Кон в монографии «Ребенок и общество» приводит примеры подобных явлений, сопоставляя данные этнографии, истории, социологии и психологии: «Современная наука уделяет особенно много внимания проблеме качественных сдвигов, скачков в развитии. В биологии и психофизиологии это так называемые критические периоды, когда организм отличается повышенной сензитивностью (чувствительностью) к определенным внешним и/или внутренним факторам, воздействия которых именно в данной (и никакой другой) точке развития имеют особенно важные необратимые последствия».
В социологии и других общественных науках этому соответствует понятие «социальный переход» индивида или группы людей из одного социального состояния в другое (например, из детства в отрочество или из категории учащихся в категорию работающих). Специфически этнографический аспект данной проблемы – «обряды перехода» (rites depassage) и их особый, частный случай – инициации.
Поскольку критические периоды и социальные переходы обычно сопровождаются определенной, подчас болезненной психологической перестройкой, психология развития выработала особое понятие – «возрастные кризисы», или «нормативные кризисы развития». Слово «кризис» подчеркивает момент нарушения равновесия, появления новых потребностей и перестройки мотивационной сферы личности. Но так как в данной фазе развития подобное состояние статистически нормально, то и кризисы эти называются «нормативными»84. Ниже я представила это в виде таблицы.
И.С. Кон подчеркивает, что «как ни близки эти понятия в философском смысле, – все они обозначают локализованный во времени скачок, – они коренятся в разных системах отсчета и не выводимы друг из друга. Критические периоды суть инварианты онтогенеза, возрастные кризисы относятся к жизненному циклу, возрастные переходы производны от социальной структуры общества, а поворотные пункты относятся к индивидуальному жизненному пути (биографии). Вместе с тем они тесно связаны друг с другом»85.
Дисциплина
|
Изучаемое понятие
|
Биология и психофизиология
|
Критический период
|
Социология и другие общественные науки
|
Социальный переход
|
Этнография
|
Обряд перехода и его частный случай – инициация
|
Психология развития
|
Возрастной кризис, или нормативный кризис развития
|
|
