Активности




Скачать 2.83 Mb.
Название Активности
страница 8/23
Дата публикации 22.09.2014
Размер 2.83 Mb.
Тип Книга
literature-edu.ru > Психология > Книга
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   ...   23
предметом которой является самодвижение некоторой деятельности? И поскольку “движение деятельности“ может рассматриваться как динамика её субъекта, направленности на объект, процессуальной организованности, предвосхищаемости сознанием, наблюдаемости, быть может, есть смысл говорить о многих деятельностях “движения деятельности“? Выстроим пока лишь возможный феноменологический ряд, подкрепляющий нашу гипотезу. Движение деятельности как особая деятельность может выступать в феноменах самоценной динамики:

субъекта (движение к созерцательности, самоотрешению, фаталистическому отношению к жизни, ““служению, смирению и т. п.: превращение субъекта в агента как бы сквозь него или через него действующего миропорядка);

направленности на объект (дело превращается в слово, человек персонализируется в других, не просто действует, но совершает поступки, и т. п.: переход предметной деятельности в общение);

процессуальной организованности (освобождение от автоматизма жизни, ср.: смех как покушение на автоматизм — Анри Бергсон; разрушение процессуальной заданности);

зависимости деятельности от сознания (познание как “бескорыстная“ активность; инверсия формулы “первоначальности“ сознания);

наблюдаемости деятельности (разрушение её “самопрозрачности“, “интеллигибельности“, проблематизация).

То общее, что объединяет намеченные здесь виды деятельности (предметом которых является само движение деятельности), может быть осмыслено в терминах неадаптивности. Речь в данном случае идет о предпочтении человеком деятельности, характеризуемой непредрешенным исходом, причем существенно, что сама эта нерпедрешенность мотивирует выбор подобной деятельности.

Рассмотрение некоторых явлений движения деятельности, до сих пор ускользавших из поля зрения исследователей, составит содержание последующих глав книги.

74

Глава IV. ПО ТУ СТОРОНУ ПОСТУЛАТА СООБРАЗНОСТИ

§1. Замысел эксперимента

Вот известная гимназическая дилемма: “Господь всемогущ?“ — “Всемогущ!“ — “А может ли он создать такой камень, который сам поднять не сможет?“ (Если бог не сможет создать такой камень, то он не всемогущ; но если он сможет создать камень, который сам поднять не сможет, то он тоже не всемогущ.) Трудно сказать, могло ли входить в интересы всевышнего создание подобного камня, но вот что замечательно: похоже, что за него эту проблему постоянно решают люди, обнаруживая парадоксальное свойство собственной деятельности — её неадаптивность.

...В комнате две девочки1. Первая девочка школьного возраста. Ей предстоит справиться с очень простой задачей: достать предмет, лежащий посреди стола на таком расстоянии от краев, отгороженных невысоким барьером, что дотянуться до него непосредственно рукой нельзя; для этой цели достаточно воспользоваться здесь же лежащей палочкой. Девочка ходит вокруг стола, совершает то одну, то другую пробу, а задача все не решается... Девочка меньшего возраста, лет пяти, сначала молча наблюдает, а потом начинает подавать совет за советом: “подпрыгнуть“ (подсказка явно неудачная), “воспользоваться палочкой“ (то, что единственно может спасти положение). Наконец, она сама берет палочку и пытается достать предмет. Однако старшая немедленно отбирает у нее это “орудие“, объясняя, что достать палочкой нетрудно, что “так всякий может“. В этот момент в комнате появляется экспериментатор, которому испытуемая заявляет, что достать со стола предмет она не может.

Как же следует интерпретировать это явление? Может быть, школьница просто-напросто неверно понимает задачу (например, исходит в своем понимании ситуации из того, что палочкой

75

“нельзя“ воспользоваться)? ... Нет, оказывается. Достаточно несколько изменить условия опыта, а именно: не снимая объективной значимости цели, которая должна быть достигнута (предмет, лежащий на столе), искусственно изменить отношение испытуемого к возможному средству достижения (например, объяснить испытуемому, что он может действовать палочкой). Испытуемый, разумеется, не отказывается действовать, согласно инструкции, но стремится избежать условленной награды (пробует отклонить её или берет явно неохотно, “случайно“ забывает ее на столе и т. п.). С особенной яркостью это явление выступает тогда, когда привлекательность предмета достижения (“цель-награда“) растет, а уровень трудности задачи остается прежним.

О чем говорит эта своеобразная ситуация? Наиболее эффективный способ достижения цели — использование простейшего средства: находящегося под рукой орудия. Между тем избирается другой путь решения. Не следует ли предположить, что перед нами явление, по сути своей неадаптивное?

Фундаментальным признаком человеческой деятельности является то, что она не только реализует исходные жизненные отношения субъекта, но и порождает новые жизненные отношения; раскрывает свою несводимость к первоначальным зафиксированным жизненным ориентациям за счет включения “надситуативных“ моментов.

Понятие о надситуативности может быть раскрыто в трех планах. В первом случае, определяя его, мы, берем за основу понятие “ситуация“. Когда речь идет о ситуации, то при этом подразумевается система внешних по отношению к индивиду условий, побуждающих и опосредствующих его активность. Качество “быть внешним“ по отношению к индивиду означает: в пространственном отношении — воспринимаемую внеположенность субъекту, во временном отношении — сформированность к моменту начала действования. Ситуация деятельности объединяет в себе целевые, инструментальные, строительные (термин А. Г. Асмолова) и ограничительные элементы предстоящей деятельности. Таким образом, мы видим, что понятие “ситуация“ описывает не только окружение, но и состояния самого субъекта, сложившиеся в предшествующий

76

момент времени и “перешедшие“ из прошлого в настоящее. В отличие от понятия “поле“, разработанного в психологической школе К. Левина и означающего совокупность переживаемых субъектом актуальных (знаменитое “здесь и теперь“!) побудителей активности, ситуация характеризует существование преемственности между настоящим и прошлым. Полное описание ситуации подразумевает выделение требований, которые предъявлены индивиду извне или (и) выработаны им самим и выступают для него в качестве исходных. Реализация требований ситуации создает предпосылки для её преобразования или преодоления.

Выход за пределы ситуации — надситуативная активность (в широком смысле) — имеет место в той мере, в какой (при значимости данной ситуации) складываются и начинают воплощаться новые требования к себе, избыточные по отношению к первоначальным. В этом смысле можно говорить о действовании “над порогом ситуативной необходимости“1: человек признает обязательность реализации соответствующих требований, но необходимость их осуществления переживается при этом как определяемая извне — другими людьми, или им самим в прошлом (“самообязательства“ и т. п.). Оказаться “над“ ситуацией — это значит действовать, превышая “пороговые требования“ ситуации, как бы подниматься над ними. “Надситуативность“ в пределах этого определения может означать сочетание моментов принятия требований ситуации и преодоления их. Моменты надситуативности рождаются в деятельности не “вдруг“ и, конечно, не могут быть истолкованы в духе индетерминизма. Внутренняя необходимость формирования этих моментов движения деятельности определяется тем, что в ходе целенаправленного действия субъект вынужден осуществлять поиск средств реализации цели, что означает опробывание различных элементов ситуации в качестве потенциальных условий осуществления действия. Как постановка, так и реализация цели невозможна вне построения более широкого, чем это было бы необходимо, образа предметных условий осуществления предстоящей деятельности. В итоге у индивида накапливается

77

резерв нереализованных возможностей, которые избыточны относительно исходного отношения, побуждавшего деятельность. Кроме того, по мере осуществления деятельности, индивид необходимым образом, как мы уже прежде отмечали, осуществляет ретроспективную и проспективную оценку процессов и результатов собственных достижений (так, сам факт признания деятельности завершенной предполагает осуществление подобного рефлексивного акта). Следовательно, отраженными оказываются намеченные и отброшенные альтернативы. Возникновение их и возврат к ним, как нам думается, и образуют действительную предпосылку надситуативной активности. Мысленно “проигрывая“ некоторое возможное действие, индивид делает первый шаг к его осуществлению. Этот шаг может оказаться единственным, последним. Если этого не происходит, то есть если мысленный прообраз действия воплощается в реальное действие, мы констатируем акт движения деятельности, проявление надситуативной активности. Итак, при надситуативной активности индивид строит образ возможного, но избыточного преобразования ситуации, что и становится для него целью деятельности.

Можно различать мотивационные, целевые, операциональные, ориентировочные моменты надситуативности. Надситуативный мотив характеризуется побуждениями, избыточными с точки зрения потребности, первично инициировавшей поведение, и, возможно, находящимися иногда в противоречивом единстве с данной потребностью. Надситуативная цель — это такая цель, принятие которой не вытекает непосредственно из требований ситуации, однако, реализация которой предполагает актуальную возможность достижения исходной цели. Надситуативный образ включает в себя (в качестве подчиненного и, возможно, “снятого“ момента) исходный образ ситуации, однако им не исчерпывается и т. д. Соотношение ситуативности и надситуативности может быть понято по аналогии взаимосвязи “задачи“ и “сверхзадачи“ в терминах К. С. Станиславского. Решение “сверхзадачи“ предполагает осуществимость решения “задачи“, однако, само по себе решение “задачи“ не означает разрешения “сверхзадачи“. Психологический парадокс состоит в том, что субъект первоначально следует ситуативной необходимости, но в самом процессе следования рождаются надситуативные моменты,

78

способные вступать в противоречие с ситуативной необходимостью.

Еще одно значение понятия “надситуативность“. До сих пор речь шла прежде всего о процессах расширенного воспроизводства деятельности, и такие понятия, как “ситуация“, “ситуативная необходимость“, “надситуативность“ связывались, главным образом, именно с процессами развития деятельности в пределах её исходной формы. Подразумевалось, что деятельность, изменяясь, сохраняет свою качественную определенность, отвечая в конечном счете той потребности, которая вызвала её к жизни. Но развитие деятельности, вызывая изменение как субъекта, так и предметных условий его деятельности, приводит к коренному преобразованию самой исходной формы деятельности. “Скачок“ к новой форме деятельности, определяющейся существенно новыми условиями и требованиями её, также выступает в виде явлений надситуативности. Субъект как бы порывает с предшествующей ситуацией, находя себя измененным в новой ситуации деятельности.

Теперь можно сформулировать принцип, противостоящий постулату сообразности и подчеркивающий активную, относительно независимую от задач адаптации направленность деятельности человека — “принцип надситуативной активности“. Согласно этому принципу, субъект, действуя в направлении реализации исходных отношений его деятельности, выходит за рамки этих отношений, и, в конечном счете, преобразует их. Производство действий над порогом ситуативной необходимости дает нам начальную характеристику активности как момента прогрессивного движения деятельности. Подобное понимание активности было совершенно невозможно в рамках постулата сообразности, но именно оно позволяет конкретизировать и экспериментально обосновать идею движения деятельности вообще и существования феноменов неадаптивности в частности.

Напомним, что об адаптивности уже шла речь прежде. Критически анализировалась возможность сведения актуальных побуждений, целей, норм, установок, ценностей и т. п. к некоему изначальному “корню“ — телеологическому основанию жизнедеятельности; а оно, в зависимости от того, каких теоретических установок придерживается тот или иной автор, выступает в

79

различных вариантах — прагматическом, гедонистическом, гомеопатическом. Постулату сообразности, в рамках, главным образом, теоретического анализа, противоставлялся тезис об универсальном характере движения человеческой деятельности и приметах этого движения в индивидуальной деятельности человека.

Возникает возможность привести экспериментальные данные, которые могли бы быть привлечены к обсуждению проблемы неадаптивности деятельности индивида. Основная трудность заключается в том, что необходимо задать некоторый критерий неадаптивности, который мог бы представлять ценность для эмпирической оценки справедливости критики постулата сообразности. Такой критерий, на наш взгляд, мог бы быть построен на основе соотнесения цели и результата деятельности субъекта. Адаптивность — в самом широком смысле — характеризуется соответствием результата деятельности индивида принятой им цели. Неадаптивность — расхождением, а точнее — противоположностью результата деятельности индивида её цели. Следовательно, речь идет не только об избыточном действовании (надситуативность в широком смысле), но и о существовании конфронтационных отношений между запланированным и достигнутым. Основной вопрос касается возможности намеренных предпочтений неадаптивной стратегии действования адаптивной.

В первом случае (адаптивная стратегия) имеются в виду такие действия, которые базируются на прогнозе соответствия между целью и ожидаемым результатом осуществления этого действия. Во втором случае (неадаптивная стратегия) в качестве условия предпочтения будущего действия выступает прогноз возможного несоответствия, вплоть до противоположности, между исходной целью и будущим результатом данного действия.

Суть экспериментальных ситуаций, в которых могут быть исследованы проявления неадаптивности, заключается в следующем. Испытуемому предлагается выполнить некоторое задание, включающее его в некоторую деятельность (решение интеллектуальных или перцептивных задач, овладение каким-либо навыком и пр.). В итоге ознакомления с инструкцией и Условиями осуществления этого задания у испытуемого должно возникнуть достаточно ясное представление о требуемом, соответствующее ситуативно заданному критерию успеха

80

(правильность решения, точность восприятия, безошибочность выполнения некоторой операции и т. п.). Необходимо, чтобы представление о требуемом было личностно-значимым для испытуемого и побуждало его к максимально эффективному выполнению требований экспериментатора. Невозможность эффективно выполнить требования экспериментатора должна переживаться испытуемым как неуспех. Далее. Помимо внешнего критерия успеха, ситуация предоставляет испытуемому возможность принять внутренний критерий успешности действия (он может как совпадать, так и не совпадать с ситуативно-заданным). Невозможность реализации внутреннего критерия успешности должна переживаться испытуемым как фрустрация той или иной его потребности, сформировавшейся или актуализированной в рамках данной экпериментальной ситуации, иначе говоря, иметь для него смысл неадаптивного исхода действия. Неадаптивные исходы действий могут выступать в форме возможных фрустраций гомеостатических, гедонистических или прагматических побуждений испытуемого, в частности, представлять угрозу его физическому благополучию, социальному статусу, самооценке и т. п. Наконец, экспериментальная ситуация строится таким образом, чтобы испытуемый мог действовать вполне успешно, согласно принятому им ситуативному критерию успеха, не рискуя оказаться в неблагоприятном положении, в соответствии с собственным внутренним критерием успешности действия. В то же время испытуемый должен иметь возможность действовать неадаптивно, намеренно повышая возможность внутренне неблагоприятных последствий в случае неуспеха действия. Иначе говоря, ситуативный успех при выполнении экспериментального задания может достигаться ценой реализации также и неадаптивных тенденций испытуемого (если подобные тенденции действительно у него имеются).

Итак, обеспечим нашим будущим испытуемым возможность ситуативно-успешного выполнения того или иного экспериментального задания и в то же время возможность поступать неадаптивно: без всякого принуждения извне предпочитать действия, исход которых им заранее неизвестен и может быть неблагоприятен в гедонистическом, прагматическом или гомеостатическом смысле. Действительно ли удастся экспериментально установить круг неадаптивных предпочтений,

81

выявив существование подобных проявлений надситуативной активности? В каких экспериментальных условиях они могли бы быть зафиксированы? Что можно сказать о людях, проявляющих или же не проявляющих надситуативную активность в конкретных условиях деятельности? Какую особую задачу решает человек, не довольствующийся обретением лишь ситуативного успеха, и добровольно подвергающий себя всевозможным испытаниям и проверкам “на прочность“? Мы обсудим эти вопросы, имея в виду две группы явлений, одна из которых характеризует поведение испытуемых в обстоятельствах, моделирующих угрозу физическому благополучию индивида; другая — особенности активности человека в познавательной деятельности.

§ 2. Надситуативная активность в условиях потенциального риска

Парадоксально, но факт: “постулат сообразности“ выявляет свою ограниченность при интерпретации тех феноменов активности субъекта, по отношению к которым его объяснительная сила должна была бы проявиться в наибольшей мере. Имеются в виду особенности психических проявлений субъекта в ситуациях, связанных с возможной опасностью, которые, в соответствии с постулатом, оставляют единственно возможный вариант поведения — собственно адаптивный. В этих условиях, однако, возникает своеобразное явление: иногда человек испытывает острое влечение к опасности и предпринимает, на первый взгляд, ничем не оправданные действия навстречу опасности. Эти факты подмечены и неоднократно описаны в художественной литературе. Хорошо известны, например, следующие пушкинские строки (из “Пира во время чумы“):

Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы.
Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —

82

Бессмертья, может быть, залог!
И счаслив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.

Подобные факты активности не получали, однако, научно-психологического освещения. Поиску экспериментальных аргументов в пользу существования подобной “немотивированной“ активности был посвящен ряд наших исследований, начиная с 1971 г.1

Общая гипотеза состояла в том, что одной из возможных форм активности, к которым предполагает ситуация потенциальной угрозы, является активность, направленная навстречу опасности и выступающая как результат свободного выбора субъекта. Иными словами, предрасполагалось, что человек способен идти на риск, не извлекая при этом каких-либо ситуативных преимуществ; в этом случае риск должен был бы выглядеть как “бескорыстный“, “спонтанный“.

Основной замысел эксперимента заключался в том, чтобы создать условия, в которых действия испытуемых могли бы реализовать двоякое отношение: к тому, что предъявлено как цель деятельности, и к ситуативному фактору угрозы, включенному в условия деятельности. Последний мог выступить в качестве особого момента, побуждающего активность субъекта.

При построении методики исследования были приняты за исходное следующие соображения: 1. Деятельность испытуемого должна быть практической, осуществляемой во внешнем плане и позволяющей варьировать способы достижения основной цели; 2. Элемент опасности вводится в контекст деятельности ипытуемого так, чтобы ситуация могла выступить в равной мере, как угрожающая и как нейтральная, в зависимости от проявлений активности испытуемого. Таким образом, мера подверженности риску предполагалась зависимой от самого испытуемого; 3. По возможности, должно быть элиминировано ценностное отношение испытуемого ко всему тому, что связано с элементом опасности в ситуации; 4. Истинные цели исследования предполагаются скрытыми от испытуемых.

83

В качестве модели использовалась деятельность наблюдения за движущейся целью с задачей эстраполяции движения. Эксперимент проходил под видом определения способностей испытуемого действовать в условиях перцептивной неопределенности. В некоторых случаях испытуемый был включен в соревнование с другими участниками эксперимента.

Перед испытуемым находилась панель с прорезью круговой или линейной формы. В прорези с постоянной скоростью перемещался объект наблюдения — “цель“. Прорезь разделена на две части: в меньшей из них цель движется открыто для восприятия испытуемого, большая же часть прорези закрыта и представляет собой своеобразный “тоннель“. Испытуемый заранее выбирает пункт остановки “цели“ (возможные пункты остановки отмечены на поверхности тоннеля) и, экстраполируя движение “цели“ в невидимой части прорези (в “тоннеле“), должен уловить нужный момент и остановить “цель“, нажав специальную кнопку.

Существенно, что в эксперимент было введено следующее условие. В заранее определенный экспериментатором и выделенной им части “тоннеля“ остановка “цели“ была запрещена и наказывалась. Наказанием могли служить как физические раздражители (резкий звук в наушники стрессовой силы или электростимуляция), так и санкции социального характера (резкое порицание или даже угроза снятия испытуемого с соревнований как “несправившегося“). Место запретной зоны в “тоннеле“ варьировалось в зависимости от задачи эксперимента. Так как по условиям деятельности испытуемый по своему усмотрению выбирал место очередной остановки “цели“, а они могли находиться на разном расстоянии от зоны запрета, то тем самым мера возможного риска зависела от самого испытуемого. Понятно, что чем ближе к запретной зоне выбрано место остановки, тем выше риск попасть в запретную зону и, таким образом, быть наказанным.

Подчеркнем, что предпочтение “рискованных“ выборов “нейтральным“ не давало испытуемому каких-либо видимых преимуществ (наград, поощрений и т. п.) в сравнении с нейтральными вариантами. Таким образом, создавались условия для “бескорыстного“ риска.

В эксперименте принимали участие школьники (14—16 лет),

84

студенты (20—25 лет), рабочие (25—40 лет). Всего было исследовано по описанной методике свыше 400 человек. В результате получены следующие данные.

Свободное сближение с опасностью наблюдалось во всех экспериментах, независимо от характера применявшегося стрессора, т. е. многочисленные случаи “бескорыстного“ риска встречались как при условии наказания физическим раздражителем, так и при санкциях социального порядка. В среднем во всех видах экспериментов к числу “бескорыстно“ рискующих можно было отнести приблизительно 20% всех испытуемых. Однако общее число рискующих, а также выраженность тенденции к риску значительно возрастают, когда объектом исследования становятся лица, профессиональная деятельность которых заключает в себе элемент опасности. Об этом свидетельствуют данные, полученные при исследовании электриков-монтажников высоковольтных сетей, работающих на высоте от 10 до 15 м при угрозе поражения электрическим током. Большинство из них (75%) хотя бы однажды в эксперименте выходили в зону повышенного риска (которая была определена на основе данных субъективного шкалирования), и для многих из них были характерны настойчивые попытки действия в этой зоне.

Наблюдения за поведением участников всех проведенных нами опытов свидетельствуют о том, что выбор мишеней, находящихся вблизи черты запрета, сопровождался признаками эмоциональной напряженности. Состояние испытуемых характеризовалось понижением (а в некоторых случаях повышением) общей двигательной активности, наблюдалась скованность позы, испытуемые стискивали зубы, прищуривали глаза; в некоторых случаях появлялась напряженная улыбка, блеск глаз; выбор “рискованных“ мишеней совершался либо мгновенно по завершении предшествующей попытки (так, будто бы решение о нем было принято задолго до момента самого выбора), либо ему предшествовала заметная пауза; некоторые испытуемые, прежде чем сделать соответствующий выбор, глубоко вздыхали и потом решительно перемещали ориентир, громко называли номер “рискованной“ мишени, резко перемещали ориентир к черте запрета (бывали и противоположные по знаку реакции: испытуемые весьма

85

неуверенно называли “риск“ — мишень); многие испытуемые, прослеживая движение сигнал-объекта, как бы подавались вперед, “провожали“ скрыто движущийся объект не только глазами, но и всем корпусом; совершив рискованную попытку, обычно расслаблялись, вздыхали с облегчением, спокойно указывали очередную (как правило, “безопасную“ мишень).

Интерес представляет анализ свободных высказываний участников эксперимента в момент принятия решения о выборе “рискованных“ мишеней. Вот некоторые из этих высказываний: “Ну-ка, теперь вот эту, поближе к звуку!“, “Была ни была!“, “А теперь рискнем!“, “Ну ладно, поставим здесь, на границе с аварией“!“, “Испытать, что ли!“ ... и т. п. В некоторых высказываниях фигурирует указание на “интересность“ работы в зоне риска, например: “Ой, если все равно, где выбирать, то я могу все время здесь (показывает начало тоннеля — вдали от черты угрозы)..., а вообще интересно подальше (у черты угрозы — В. П.). В ряде высказываний непосредственно выражено ожидание наказания или готовность принять наказание: “Ладно уж, треснет так треснет!“, “Пусть, пусть шарахнет!“, “Ну ладно, пусть ударит — выдержу!“ Бывали случаи, когда участник эксперимента вначале заявлял свое намерение выбрать “опасную“ мишень, а потом отказывался от риска: “Попробую-ка я у границы; нет, лучше вот здесь (уводит из зоны риска)“. Некоторые испытуемые, весьма недвусмысленно оценивая угрозу (“А зачем этот страшный звук? Пугаете людей, варвары!!!“, “Сломать бы наушники!“), к сожалению, затем не комментировали вслух свои же нередко отчаянно рискованные выборы, и оставалось лишь пожалеть, что нельзя “подслушать“, как испытуемый мысленно характеризует свои действия.

Все множество стратегий действия испытуемых можно подразделить на две части: в одном случае в поле выборов оказываются “рискованные“ мишени, в другом случае участники эксперимента действуют исключительно в области “нейтральных“ мишеней. Отметим, что в основных экспериментальных подгруппах число вариантов, когда “рискованные“ мишени предпочитались испытуемыми, было обычно меньше, чем соответствующее число “нерискованных“ вариантов действия. Вместе с тем рискованные стратегии действия были явлением достаточно частым, что позволяло говорить о наличии

86

тенденции к риску в пределах данной группы испытуемых.

В исключительном положении оказывались группы испытуемых, чья професиональная деятельность непосредственно связана с опасностью, риском. В этих группах рисковало подавляющее большинство участников эксперимента.

Опишем наиболее характерные стратегии действия испытуемых, хотя бы однажды выбравших рискованную мишень. Весьма часто встречаются последовательности выборов, которые графически могут быть представлены в виде ломаной линии, восходящей к черте запрета и круто обрывающейся вниз, к безопасным мишеням после рискованного выбора. Следующий по распространенности тип работы: испытуемый с первых же попыток выбирает рискованную мишень и, рискнув, несколько раз подряд действует в районе безопасных мишеней, после чего вновь рискует и т. д. Наиболее редкий вариант среди рассматриваемых заключается в том, что на протяжении всего эксперимента испытуемые действуют исключительно в районе безопасных мишеней, но, когда опыт подходит к концу, решаются напоследок рискнуть; заказ опасной мишени выглядит как бы оставленным “на закуску“.

Хотя нет существенного единообразия в динамике предпочитаемых испытуемыми выборов-целей, — нет, не лишне подчеркнуть существование одной весьма общей черты, характеризующей структурное место рискованного выбора в ряду выборов нейтральных. Факт, обративший на себя внимание еще в ходе проведения эксперимента, а также подтвержденный данными выборочных проверок, состоял в том, что “рискованным“ мишеням, как правило, соответствует своеобразный пик в общей динамике предпочтений — они резко выступали над всеми остальнми, значительно отступая как от предшествующих, так и от последующих выборов. Избрание рискованной мишени выглядело не столько результатом постепенного приближения к черте запрета, сколько “скачком“ в зону риска. Совершив “рискованную вылазку“, испытуемый производил резкий переход к безопасным мишеням; создавалось впечатление, что испытуемый “дает себе передышку“.

В ситуации, предшествовавшей фактическому сближению с опасностью, — иногда задолго до принятия решения о риске —

87

у некоторых испытуемых возникало своеобразное состояние, названное нами “психологической прикованностью к опасности“ (чувство беспокойства, тревоги, подверженности угрозе). Переживалось также “влечение“, “тяга“ к опасности. Непосредственно перед риском и в момент самого риска у некоторых возникали так называемые “острые ощущения“. К сожалению, возможности их феноменологического анализа были ограничены. Однако, ближайшим образом переживания эти могли быть ассоциированы с чувством все возрастающего напряжения, которое в последний момент сменяется резкой разрядкой. По окончании действия могло возникать облегчение, будто бы что-то “отпускало“.

Для целей исследования представляло интерес выяснение вопроса относительно зависимости изучаемой тенденции к “бескорыстному“ риску от степени интенсивности стрессора. Если действительно опасность выступает в качестве фактора, предрасполагающего к проявлению “надситуативного“ риска, то её усиление (разумеется, не безграничное!), вероятно, приведет к возрастанию случаев риска. Поставив перед собою цель проверить это предположение, мы следующим образом организовали эксперимент. Общее число испытуемых — студентов в возрасте от 20 до 25 лет — было разделено на 4 группы. С ними проводился “тоннельный“ вариант методики. В качестве стрессора использовался звук четырех уровней интенсивности: 90 дб, 100 дб, 110 дб, 120 дб. Каждая из участниц эксперимента могла осуществить 5 выборов (по две попытки на каждый выбор). Выбор двух мишеней из пяти был связан с риском наказания звуком. Как показал опыт, увеличение “стрессогенности“ ситуации приводит к возрастанию случаев рискованных выборов. В этой же связи упомянем наблюдение И. В. Ривиной, проводившей исследование по описанной методике с монтажниками контактных сетей. Согласно её данным, при переходе значения стрессора от 120 к 150 дб тенденция к риску не падала!

Таким образом, там, где согласно постулату сообразности должно было бы неизменно наблюдаться падение тенденциии к риску (чем выше уровень угрозы, тем “оптимальнее“, “адаптивнее“, “благоразумнее“ уход от опасности!), на деле наблюдается либо рост, либо сохранение частоты случаев риска. (Конечно, тенденцию эту нельзя абсолютировать: должны

88

существовать некоторые пределы повышения интенсивности стрессора, за которыми проявление тенденции к “бескорыстному“ риску будет закономерно и неуклонно падать). Далее, в ходе исследования, были рассмотрены три вопроса, ответ на которые мог прояснить статус феномена “бескорыстного“ риска в ряду других форм активности индивида, и в частности, прагматически ориентированых (мотивированный риск, уровень притязаний, стремление произвести должное впечатление).

Когда говорят о “риске“, то обычно имеют в виду действия, направленные на особенно привлекательную цель, достижение которой сопряжено с элементом опасности. Именно в этом аспекте изучается риск большинством исследователей. С участниками вышеописанной экспериментальной серии были проведены дополнительные испытания, побуждающие к риску, который трактуется именно в этом традиционном смысле, т. е. как “мотивированный“ риск.

В итоге выяснилось, что практически все испытуемые, рисковавшие в условиях обычного, “мотивированного“ риска, проявили тенденцию к “бескорыстному“ риску; вместе с тем не все, кто рисковал “бескорыстно“, обнаруживали склонность к “мотивированному“ риску. Таким образом, тенденция к “бескорыстному“ риску является необходимой предпосылкой принятия рискованного решения. В то же время эта тенденция не является достаточным условием обычного риска, так как последний определяется, по-видимому, еще и заинтересованностью в успехе и субъективной оценкой возможности успеха (гипотетическим фактором “везения“).

В каком отношении к явлению активности навстречу опасности находится уровень притязаний личности? Косвенный (отрицательный) ответ на этот вопрос был уже получен с помощью теста Хекхаузена (мотивацию достижения, измеряемую тестом, принято считать основным фактором уровня притязаний). Вместе с тем, мы считали необходимым развести в эксперименте две возможные тенденции: “бескорыстное“ влечение к риску и стремление к выбору труднодостижимых целей, соответствующее ситуативному уровню притязаний личности. Отметим, что в эксперименте на экстраполяцию движения, трудность остановки движущейся цели была неодинаковой в различных местах “тоннеля“: чем дальше от начала невидимой зоны выбран пункт

89

остановки, тем труднее своевременнно уловить необходимый момент.

По замыслу опыта, в одном случае зона “запрета“ располагалась в конце невидимой части прорези (там останавливать “цель“ было труднее), а в другом случае — в начале “тоннеля“ (точная остановка здесь практически не вызывала затруднений). Высокий уровень притязаний, очевидно, должен был быть связан с предпочтением труднодоступных пунктов остановки, а менее высокий — более легких.

В целом наблюдалось смещение тенденции выбора пунктов остановки вслед за изменением места зоны запрета в “тоннеле“. Как “трудные“, так и “легкие“ пункты начинали “притягивать“, как только вблизи от них появлялась запретная зона. Таким образом, сам по себе ситуативный уровень притязаний (оцененный по степени трудности избираемых целей) не является решающим фактором “бескорыстного“ риска.

Связано ли интересующее нас явление с действием поверхностных мотивов “самоутверждения“? Проблема “бескорыстного“ риска имеет имплицитно представленный в ней социально-психологический аспект: до проведения специального исследования неясно, действительно ли наблюдаемое в эксперименте явление есть проявление бескорыстия или оно определяется побуждением испытуемого следовать каким-либо скрытым от исследователя групповым нормам или приписываемым некоей “референтной группе“ ожиданиям.

Если подобное допущение справедливо, и “бескорыстный“ риск в действительности является своеобразной нормой поведения, принятой среди испытуемых данного круга, то включение в экспериментальную ситуацию группы наблюдателей того же круга (сокурсники и т. п.) должно привести к возрастанию тенденции рисковать. Если же включение той же аудитории в экспериментальную ситуацию не повышает стремления рисковать или тем более, снижает его, то исходное допущение не является справедливым. При этом мы различаем нормы поведения и ценности, принятые индивидом и распространенные в среде его общения. Ценности, в отличие от норм, представляют личности большее число “степеней свободы“. Ценности не принуждают, но побуждают к деятельности. Неся в себе нормативный и оценочный момент, — “должно“ и “хорошо“

90

(О. Г. Дробницкий), — ценности выступают прежде всего своей оценочной стороной, которая несет в себе основание нормативной (“должно“, потому что “хорошо“).

Ситуация свободного общения между людьми, как можно предполагать, способствует проявлению именно ценностных отношений личности. С этой точки зрения интерес представляют факты, полученные нами в ситуации, когда общение между участниками эксперимента в достаточной мере не регламентировалось.

В этих условиях (эксперимент проводился с физическим типом стрессора) наблюдался следующий факт. В присутствии аудитории имело место заметное учащение рискованных выборов. Однако эти же испытуемые действовали в целом осторожно (т. е. останавливали подвижную точку вдали от зоны запрета). Испытуемые вне контакта с аудиторией реже выбирали рискованные пункты остановки, но зато выбрав, не избегали действий в зоне опасности. Факт влияния аудитории, очевидно, заключался в усилении “ценностного“ момента риска, что, однако, далеко не всегда обусловливало обеспечение реально-практической предрасположенности к риску. В силу этого возникали “ножницы“ между намерением рисковать и способностью идти на риск.

Перейдем теперь к освещению экспериментов с регламентацией общения, основных в плане решения вопроса о нормативности риска. Учитывая возможное своеобразие поведения испытуемых в присутствии группы при учете того, каков характер угрозы, опыты проводились с двумя видами стрессоров — с физическим наказанием (звук в наушники) и социальными санкциями в случае неуспеха.

Вот как проходил эксперимент с применением физического стрессора. Испытуемые — 82 человека, студенты — были разделены на 2 экспериментальные группы. Участники I экспериментальной подгруппы (50 человек) действовали в изоляции от группы сокурсников. С испытуемыми II экспериментальной подгруппы (32 человека) опыты велись в присутствии аудитории, состоявшей из 4—6 человек, входивших в ту же, что и испытуемый, учебную группу. Испытуемый должен был называть номера выбранных мишеней при всех, вслух! Возможные коммуникации между испытуемым и группой прямого наблюдателей

91

были жестко ограничены: случаи прямого обращения представителей аудитории к испытуемому и переговоры с ним были исключены; точно также регламентировались всевозможные невербальные реакции, которые могли бы так или иначе повлиять на испытуемого: жесты восклицания и т. п.; наблюдателям запрещалось также переговариваться между собой. Лица, образующие “аудиторию“, не знали о действительной цели испытания и о подлинной причине, по которой они были привлечены в качестве наблюдателей. Таким образом, организация эксперимента была подчинена задаче создания ситуации такого своеобразного “давления“ группы на испытуемого, когда фактором воздействия должны были бы стать имеющиеся у субъекта представления о нормах поведения в данной ситуации, выступающие в форме приписываемых группе ожиданий.

Повлияет ли факт присутствия группы на частоту случаев “бескорыстного риска“? Будут ли наблюдаться изменения в сторону повышения тенденции к риску? Сопоставим ли процент рискующих среди испытуемых I и II экспериментальных подгрупп? Данные таковы. Испытуемые, действовавшие в изоляции от аудитории, выходили в зону риска (46% случаев). В группе участников испытания, работавших на глазах у товарищей, число рисковавших было меньше и составляло 33% от общего числа испытуемых в группе. Таким образом, включение наблюдателей в экспериментальную ситуацию не приводит к росту числа случаев риска (и ведет даже к некоторому его снижению). Это ставит под сомнение исходное допущение о том, что тенденция к “бескорыстному“ риску вызвана стремлением субъекта действовать в соответствии с некоторыми нормами, интернализованными им из ближайшей среды общения.

Эксперимент с социальным типом стрессора (угроза снятия с соревнования как “несправившихся“) проходил по аналогичной схеме; однако при планировании эксперимента учитывался дополнительно и пол испытуемых (как один из возможных факторов “бескорыстного“ риска).

В эксперименте участвовали 40 юношей и 40 девушек. Они были распределены по 4 экспериментальным группам, каждая численностью в 20 человек.

В первой группе юношей и третьей группе девушек

92

эксперимент проводился без наблюдателей. Во второй группе юношей и четвертой группе девушек эксперимент проводился в присутствии трех наблюдателей.

Полученные экспериментальные данные не подтверждают предположения о нормативности “бескорыстного риска“. В условиях индивидуального эксперимента юноши проявляют большую тенденцию к риску, чем девушки. С другой стороны, введение группы наблюдателей того же пола в эксперимент существенно снижает тенденцию к риску у юношей, но этого в аналогичных условиях не происходит в группе девушек.

Таким образом, во-первых, допущение о “нормативности“ риска в одном случае, когда испытуемые — девушки, не находит убедительного подтверждения, а в другом случае, — когда испытания проходят юноши, должно быть отвергнуто. Во-вторых, в группе юношей, действующих индивидуально, факт повышенного риска (в сравнении с девушками) тем более не может быть принят как следствие ориентации на некие специфические “мужские“ нормы (“мужество, “смелость“ и пр.), которые якобы актуализируются ситуацией: введение группы сверстников испытуемых приводит к существенному снижению тенденции к риску. Следовательно, мы вынуждены отклонить версию о нормативном характере наблюдавшихся проявлений риска. Надситуативный риск, таким образом, не является формой приспособления к возможным групповым ожиданиям и к интериоризированным групповым нормам.

Кроме того, сопоставление тенденции к “бескорыстному“ риску и силы “мотива достижения“ (по Хекхаузену), как мы уже отметили, не обнаружило существенной связи между ними. Этот факт также давал основание судить об относительной независимости феномена активности навстречу опасности от тех форм самоутверждения личности, которые обычно вплетены в деятельность, ориентированную на достижение успеха (определяющегося отношением результата к групповым стандартам).

Итак, рискованные действия, избыточные в рамках принятых испытуемым условий задания, нельзя объяснить склонностью испытуемых к прагматическому риску, высоким уровнем притязаний, стремлением самоутверждаться в глазах окружающих. Наблюдавшиеся в эксперименте проявления риска были “бескорыстны“, не только в том смысле, что они не были

93

вызваны ни экспериментальной инструкцией, ни критерием успешности действия, введенным экспериментатором, но и в том смысле, что они по-видимому не были детерминированы некоторыми прагматическими фиксированными “внутренними“ переменами — стремлением к выгоде, личному успеху, одобрению окружающих. При этом испытуемые не только выходили за рамки требований ситуации, но и действовали вопреки адаптивным побуждениям; они перешагивали через свои адаптивные интересы, преодолевая ситуативные ограничения на пути движения деятельности. Таким образом, в фактах выхода субъекта за рамки требований ситуации и проявилось то, что мы называем надситуативной активностью субъекта, возможные детерминанты которой рассмотрим ниже.

***

Существенной чертой ситуации, нашедшей адекватное отражение в созданных нами экспериментальных условиях, является то, что индивид при выборе цели каждого будущего действия должен принимать в расчет фактор угрозы. Процесс целеполагания здесь оказывается взаимосвязанным с построением образа возможных неблагоприятных последствий соответствующих действий.

Действительно, задача, решаемая индивидом в экспериментальной ситуации, заключается в том, чтобы выбирать цели очередного действия — те “мишени“, под которыми должен быть остановлен сигнал-объект. Но для того, чтобы выбрать очередную цель, необходимо произвести более широкую ориентировку в поле возможных выборов, Чем это потребуется непосредственно для реализации выбранной цели, так как постановка цели предполагает формирование представлений об альтернативах, включая оценку последствий предпочтения каждой из них. Мысленно “проигрываются“, в частности, и те альтернативы, которые оцениваются как “рискованные“.

Рассмотрим вначале возможные формы реагирования человека на объект, который предварительно оценивается им как заключающий в себе элемент угрозы возможных неблагоприятных последствий. Могут быть выделены две противостоящих друг другу, и вместе с тем, как можно показать, предполагающих друг друга категории реакций на потенциальную

94

угрозу. Каждая из них, в свою очередь, представлена тремя группами побуждений.

Реакция избегания. Нельзя сказать, что тенденции, входящие в эту категорию реагирования на ситуацию потенциальной угрозы, хорошо исследованы. Тем не менее работы, которые были им посвящены, многочисленны, и само выделение защитных форм поведения в ситуации возможной угрозы не является сколько-нибудь новым. Объектом внимания являются следующие варианты реагирования индивида на элемент угрозы.

А. 
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   ...   23

Похожие:

Активности icon Игровые технологии на уроках физики и внеклассных мероприятиях как...
Сегодня большое внимание стали уделять развитию творческой активности и интереса у школьников к предметам. Проводятся различные конкурсы,...
Активности icon Х. Гендерные особенности целостной активности субъекта жизнедеятельности
Параллельно множится ряд теоретических подходов, зачастую несопоставимых друг с другом. В итоге картина активности субъекта жизнедеятельности...
Активности icon Ступор или кома Снижение уровня активности цнс (сознания) всегда...
...
Активности icon Технология интегрированного обучения истории и литературы как одно...
В статье рассмотрены такие вопросы: интегрированный урок как средство повышения активности обучающихся, структура, формы и типы таких...
Активности icon 15 сила мотива и эффективность деятельности
Как уже говорилось, одной из характеристик мотива является его сила. Она влияет не только на уровень активности человека, но и на...
Активности icon Как внутренний побудитель активности человека
Сходство у большинства психологов наблюдается только в том, что почти все при­знают за потребностью функцию побуждения активности...
Активности icon Ценностная направленность личности как выражение смыслообразующей активности
Изучается взаимосвязь смыслообразующей активности и ценностной направленности личности. Приводятся данные исследования типов ценностной...
Активности icon Открытие нового вида опасных антропогенных воздействий в экологии...
Ингибирование фильтрационной активности моллюсков поверхностно-активными веществами
Активности icon Исследование пористой структуры и фотокаталитической активности наноструктурных...

Активности icon «Неделя добра» общественно значимая акция, которая направлена на...
«Неделя добра» общественно значимая акция, которая направлена на повышение социальной активности населения, вовлечение его в добровольческую...
Литература


При копировании материала укажите ссылку © 2015
контакты
literature-edu.ru
Поиск на сайте

Главная страница  Литература  Доклады  Рефераты  Курсовая работа  Лекции