широким.
Если, однако, в нашем понимании неадаптивности мы ограничиваемся лишь представлениями о созидательности как социально заданном отношении человека к миру (избыточном с точки зрения выживания), то возникает риск, что в тени
39
останутся существенно значимые пласты человеческой активности, созидательный смысл которых не очевиден. Человека могут притягивать опасность, неопределенность успеха, неизведанное — как таковые, и независимо от того, сможет ли человек в дальнейшем придать этим импульсам какой-либо рациональный смысл, его действия в данном направлении будут носить неадаптивный характер. Именно этот класс проявлений активности — неадаптивная активность в узком смысле слова.
Как и созидательная (продуктивная) активность, она избыточна относительно интересов “выживания“ и составляет необходимый момент расширенного воспроизводства индивидуального и общественного бытия. Неадаптивная активность в узком смысле является предметом особого анализа в данной книге и напрямую связана с предлагаемой здесь концепцией активности личности.
Если верно, что неадаптивные проявления человека могут способствовать не только развитию самого индивида, но и развитию окружающих его людей, то понятие “неадаптивность“ теряет будто бы от века свойственный ему смысл непременно болезненных отклонений от некоей “нормы“. Внутри этого понятия происходит дифференциация. Определенная часть явлений неадаптивности действительно может быть связана с различного рода “снижениями“ потенциала существования и совершенствования человека, с ограничениями возможностей восходящего движения личности, другая часть, напротив, — с феноменами роста и развития возможностей человека. В этом последнем случае, анализируя проявления неадаптивности, мы говорим о надситуативной активности субъекта. Она образует ядро развивающейся личности. Эта высшая форма активности может быть понята лишь в контексте анализа деятельности — как момент её собственного движения и развития. Само формирование такого, контекста обсуждения проблемы активности — результат длительного становления психологической мысли.
§ 2. Деятельность и активность
Судьба понятия “активность“ в психологии является своеобразным зеркалом её исторического становления и
40
обособления в качестве самостоятельной науки1.
Если бы нам удалось восстановить голоса тех, кто на рубеже XIX—XX вв. отстаивал идеалистические традиции в трактовке активности, — известных в те годы философов: Л. М. Лопатина, С. Л. Франка, Н. О. Лосского и многих других, — то мы столкнулись бы прежде всего с пониманием активности как имманентного свойства духа, открывающегося человеку исключительно в ходе самонаблюдения или, иначе, “интроспекции“ (взгляд изнутри). Здесь замелькали бы такие слова — как “душа“, “дух“, “Воля“, “Я“, “спонтанность“, “апперцепция“ (синтетическая способность сознания) и др. Источник активности, сказали бы эти философы, содержится, точнее, глубоко спрятан, в деятельности души и непознаваем ни одним из естественно научных (объективных) методов.
Но тут же мы услышали протестующие голоса представителей эмпирического и естественно-научного направлений в психологии. “Ваши умозрительные схемы, — сказали бы они, — какими бы логичными или изощренными они ни казались, безжизненны; они далеки от реальных проблем, решаемых людьми; вы извлекаете человека из реальных его связей с миром. Между тем именно в рассмотрении этих связей единственно и можно усмотреть источник возникновения и область обнаружения человеческой активности. И правда, — что есть активность человека? Это есть прежде всего его отношение к окружающему миру, а оно — тут мы уже вполне отчетливо слышим голос одного из ярких психологов тех лет: А. Ф. Лазурского, которого сейчас в профессиональной среде назвали бы “личностником“, — оно, это отношение, есть мера устойчивости субъекта к влияниям окружающей среды и, в свою очередь, мера воздействия на среду!“
Увы! Этот ответ, который как будто бы вполне вписывается в круг наших сегодняшних представлений, ничуть не удовлетворяет представителей “идеалистического крыла“ в разработке проблемы активности субъекта. “А откуда, собственно, — вопрошают они, — берутся ваши так называемые отношения, что обеспечивает столь высоко ценимые вами “устойчивость“ и
41
“воздейственность“ человеческой особи?“ И, не дождавшись ответа, дают уже знакомый нам свой: “Дух“, “Воля“, “Я“...
“Ну, нет! — вступает в воображаемый диалог основатель рефлексологии В. М. Бехтерев, — душа здесь ни причем. Биологические импульсы, энергия тела, природно-биологический потепнциал — вот в чем источник активности!“
“А был ли мальчик?!“ — как бы озадачивает “горьковским возгласом“ своих “собеседников“ другой крупный ученый того времени, автор реактологии К. Н. Корнилов. “Нет активности, есть только реактивность!“ (слова, принадлежащие самому К. Н. Корнилову и выступившие как девиз реактологических исследований вплоть до самого окончания 20-х годов).
Этот спор, начатый так давно, продолжается и поныне (взять хотя бы взгляды философов экзистенциального направления или необихевиористов в лице Скиннера, выдвинувших концепцию “манипуляции людьми“). Основные позиции в понимании активности оказываются здесь уже заданы, и по ним можно предугадать дальнейшие “ходы“ в решении этой проблемы в пределах все тех же объяснительных схем, какие бы формы последующего обсуждения они ни принимали. За всеми этими взглядами вырисовывается по существу ложная дихотомия: “либо дух, либо тело“; либо источник активности “внутри“ субъекта, либо “вне“ его. Они закономерно породили сомнение в самом существовании феномена активности. Между тем искомое решение состоит, разумеется, не в том, чтобы выбрать, какой путь лучше. Оба хуже! Принцип решения столь остро стоящей проблемы содержался в разработке категории “предметной деятельности“, снимающей как дуализм “духа“ и “тела“, так и дуализм “внешнего“ и “внутреннего“ в природе человека.
На протяжении 30-х годов, в связи с перестройкой психологической науки, обусловленной углубленным изучением марксистской теории и проникновением в концептуальный аппарат психологии идей об активном, незеркальном характере отражения, о происхождении сознания из трудовой деятельности, о роли потребностей в развитии личности, принцип активности в явной или неявной форме становится определяющим для интерпретации важнейших психологических фактов и закономерностей.
С именем Л. С. Выготского связано развитие представлений о
42
культурно-историческом опосредовании высших психических функций. В историко-психологических исследованиях, освещающих взгляды Л. С. Выготского, обычно подчеркивается, что активность выступала для него как обусловленная использованием “психологических орудий“. В целях нашего анализа укажем, что в работах Л. С. Выготского и его сотрудников активность раскрывается также и со стороны становления ее как знаковой, орудийной. С особенной рельефностью этот план представлений об активности выявляется при анализе черт, присущих “инструментальному“ методу, развитому в работах Л. С. Выготского и его сотрудников. Как известно, экспериментальный метод предполагал создание ситуации свободного выбора относительно возможности обращения к “стимулу-средству“ при решении поставленной перед испытуемым задачи. Необходимость использования в деятельности “стимула-средства“ не навязывалась испытуемому извне. Действие со “стимулом-средством“ являлось результатом свободного решения испытуемого. В зависимости от уровня развития субъекта, внешние “стимулы-средства“ выступали существенно по-разному. Они могли как соответствовать, так и не соответствовать возможностям их использования; их Применение могло выступать как во внешней, так и во внутренней форме. “Психологическое орудие“ означало не столько принудительно воздействующее на субъекта начало, сколько точку приложения сил самого индивида, которые как бы “вбирают“ в себя знак. Индивид тем самым рассматривался по существу как активный.
Ни один исследователь проблемы активности не может пройти мимо теории установки Д. Н. Узнадзе. Ядро научных исследований и основной акцент в понятийном осмыслении “установки“ приходятся на указание зависимого характера активности субъекта от имеющейся у него установки, т. е. готовности человека воспринимать мир определенным образом, действовать в том или ином направлении. Активность при этом выступает как направляемая установкой и благодаря установке как устойчивая к возмущающим воздействиям среды. Вместе с тем объективно в психологической интерпретации феномена установки содержится и другой план, определяющийся необходимостью ответа на вопрос о происхождении (“порождении“) установки. Этот аспект проблемы разработан значительно меньше, чем первый.
43
Основатель теории установки Д. Н. Узнадзе, подчеркивая зависимость направленности поведения от установки, призывал к изучению генезиса последней, и этим — к изучению активности как первичной. Этот призыв не ослаблен, а, наоборот, усилен временем. Трудность, однако, заключается в недостаточности простого постулирования активности как исходного условия для развития психики. Поэтому некоторые современные исследователи в области теории деятельности (А. Г. Асмолов, 1974, 1976), видя в установке механизм стабилизации деятельности, подчеркивают, что установка является моментом, внутренне включенным в саму деятельность, и именно в этом качестве трактуют установку как порождаемую деятельностью. Это положение представляется нам особенно важным для понимания связи активности и установки. При исследовании предметной деятельности субъекта открывается возможность специального разграничения двух слоев движения, представленных в деятельности: один из них структурирован наличными установками, другой первоначально представляет собой совокупность предметно-неоформленных моментов движения, которые как бы заполняют “просвет“ между актуально действующими установками и выходящими за их рамки предметными условиями деятельности. Именно этот, обладающий особой пластичностью слой движения (активность) как бы отливается в форму новых установок субъекта.
Быть может, сейчас более, чем когда-либо, раскрывают свой конструктивный смысл для разработки проблемы активности теоретические взгляды С. Л. Рубинштейна. Ему принадлежит заслуга четкой постановки проблемы соотношения “внешнего“ и “внутреннего“, что сыграло важную роль в формировании психологической мысли. Выдвинутый С. Л. Рубинштейном принцип, согласно которому внешние воздействия вызывают эффект, лишь преломляясь сквозь внутренние условия, противостоял как представлениям о фатальной предопределенности активности со стороны внешних воздействий, так и истолкованию активности как особой силы, не зависящей от взаимодействия субъекта с предметной средой. С данным принципом тесно связаны представления о направленности личности (понятие, которое вошло в обиход научной психологии после опубликования “Основ общей психологии“ в 1940 г.), идея пассивно-активного характера потребностей человека. Еще ближе к обсуждаемой проблеме
44
стоит положение, рассмотренное в последних работах С. Л. Рубинштейна, о выходе личности за рамки ситуации, который мыслился в форме разрешения субъектом проблемной ситуации.
Особый подход к проблеме соотношения “внешнего“ и “внутреннего“ утверждается в работах А. Н. Леонтьева. В книге “Деятельность. Сознание. Личность“ предложена по существу формула активности: “Внутренне (субъект) воздействует через внешнее и этим само себя изменяет“. Потребовалось введение категории деятельности в психологию и вычленение в деятельности особых её единиц, чтобы подготовить почву для постановки вопроса о тех внутренних моментах движения деятельности, которые характеризуют постоянно происходящие переходы и трансформации единиц деятельности и сознания. Это новое родившееся в советской психологии направление исследований позволило с новых позиций подойти к решению некоторых фундаментальных проблем, к числу которых относится и проблема активности как предпосылки и условия движения сознания и деятельности.
Соотношение “активности“ и “деятельности“ — предмет оживленной дискуссии в философской литературе (Е. А. Ануфриев, А. Н. Илиади и Ю. Л. Воробьев, М. С. Каган, В. Ю. Сагатовский, Б. С. Украинцев, Л. В. Хоруц и др.). В этой дискуссии высказываются различные суждения, диапазон которых весьма велик. В ряде этих работ активность то отождествляется с самодвижением материи (тогда деятельность, разумеется, становится лишь частным проявлениям активности), то, наоборот, деятельность рассматривается как своеобразная “субстанция“, тогда как активность выступает её “модусом“.
Каково же действительное соотношение “активности“ и “деятельности“? Введение категории деятельности в психологию привело к перестройке всего концептуального аппарата науки, существенно отразившись на традиционных представлениях об активности субъекта. Впервые в категории “деятельность“ и через нее понятие “активность“ приобретает реальное психологическое звучание.
Исходным для нас является представление об активности как движении, характеризующем деятельность и неотделимом от нее. При этом активным может быть назван не всякий процесс, объективно представленный в деятельности, а лишь такой, само
45
существование которого находится в прямой зависимости от субъекта. Это — процессы инициации (“запуска“) деятельности, ее осуществления, контроля над ее динамикой и т. д. Активность, следовательно, может быть определена как совокупность обусловленных индивидом моментов движения деятельности.
Нет деятельности вне активности и активности вне деятельности. Формулируя это положение, подчеркнем, что последняя трактуется здесь в широком смысле. Под деятельностью подразумевается динамическая связь субъекта с объектами окружающего мира, выступающая в виде необходимого и достаточного условия реализации жизненных отношений субъекта — “молярная единица жизни“ (А. Н. Леонтьев). Могут быть рассмотрены 3 рода соотношений активности и деятельности.
Активность как динамическая образующая деятельности. Рассматривая деятельность в ее становлении, мы с необходимостью должны признать существование таких изменений, вносимых субъектом в систему его отношений с миром, которые выступили бы в виде основы возникающей деятельности. Особенность этих процессов заключается в том, что начало свое они берут в самом субъекте, порождены им, однако форма их всецело определяется независимыми от субъекта предметными отношениями. Активность раскрывается здесь как представленная в движении возможность деятельности. Обусловленное субъектом движение как бы впитывает в себя мир, приобретая формы предметной деятельности. Говоря о порождении психического образа, мы поясняли это на примере движения руки, копирующей форму предмета. Специальные исследования деятельности дают основания считать, что ее мотивы и цели первоначально также рождаются в результате “соприкосновения“ живого человеческого движения и окружающих обстоятельств. Итак, активность — динамическая образующая деятельности в ходе становления ее основных структур.
Активность как динамическая сторона деятельности. Завершение процесса становления деятельности не означает ее эмансипации от активности. Последняя выступает теперь в двояком плане. Прежде всего — как то, в чем обнаруживает себя течение деятельности. В отличие от мотивационных, целевых, орудийных и других отношений, фиксирующих статическую (“структурную“) сторону деятельности, активность
46
характеризует ее динамическую сторону. Активность — движение, в котором реализуются указанные отношения.
Динамическая сторона деятельности (активность) не исчерпывается, однако, лишь процессами течения последней, т. е. такими процессами, в которых развертываются уже накопленные в опыте субъекта (или присвоенные им) структуры деятельности. К явлениям активности следует также отнести и то, что было обозначено А. Н. Леонтьевым как “внутрисистемные переходы“ в деятельности (“сдвиг мотива на цель“, превращение исходной деятельности в действие, реализующее отношения более развитой формы деятельности, и т. п.). В этих переходах осуществляется развитие деятельности.
|
