Кроули Р. Ф 60 Терапевтические метафоры для детей и "внутреннего ребенка"/ Пер с англ. Т. К. Кругловой

1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   14

Часть первая ГРАНИ МЕТАФОРЫ


1. ПРИРОДА МЕТАФОРЫ
Поместив комок глины в центр гончарного круга, мастер начинает медленно его вращать и с помощью воды и чутких, но уверенных прикосновений пальцев придает глине форму, пока она не превращается в неповторимое произведение, которым можно равно восхищаться и пользоваться.

Метафора — это вид символического языка, который в течение многих столетий используется в целях обучения. Возьмите притчи Старого и Нового Завета, священные тексты Каббалы, коаны дзен-буддизма, литературные аллегории, поэтические образы и произве­дения сказочников — везде используется метафора, чтобы выразить определенную мысль в непрямой и от этого, как ни парадоксально, наиболее впечатляющей форме. Эту силу воздействия метафоры чув­ствуют все родители, дедушки и бабушки. Увидев погрустневшее ли­чико ребенка, они спешат утешить и обласкать его, рассказав какую-нибудь историю, с которой ребенок может интуитивно соотнести и себя.

В этой главе приводится широкий спектр теорий, охватывающих философские, психологические и физиологические взгляды на при­роду метафоры.

Метафора и восточные мудрецы

"Как мне узреть истину?" — спросил молодой монах. "Повседнев­ными глазами," — ответил мудрец.

Мы начали главу с восточных мудрецов, потому что их филосо­фии в метафорическом смысле воспроизводят развитие ребенка. Что­бы быть в гармонии с жизнью и природой, надо учиться взрослеть и преодолевать трудности. Главным инструментом обучения для вос­точных философов различных направлений была метафора. Они от­давали предпочтение этому методу косвенного воздействия, потому что понимали, что ученики воспринимают процесс обучения как не­что подчиненное законам логики и разума. Именно это обстоятельст­во может помешать успешному обучению. Например, Учитель Чжуан Цзы при объяснении единства человека, природы и вселенной ис­пользовал не логические построения, а истории, притчи и басни, что­бы передать это же понятие в виде метафоры.

Жил однажды одноногий дракон Куи. Его зависть к сороконожке была столь велика, что однажды он не выдержал и спросил: "Как ты только управляешься со своими сорока ногами? Мне вот и с одной трудно приходится". "Проще простого, — ответила сороконожка. — Тут и управляться нечего, они сами опускаются на землю как капли слюны".

У философов дзен-буддизма притчи и басни приобрели глубоко продуманную и отточенную форму коанов — парадоксальных загадок, неподвластных логике. Коаны одного типа представляют собой пря­мые, простые констатации, но от этого не менее загадочные и завуа­лированные.

Скажи, как звучит хлопок одной ладонью. или

Цветок не красен, а ива не зелена.

Коаны другого типа имеют традиционную форму вопроса-ответа, но нетрадиционны по смыслу. Ученик задает вполне ожидаемый или предсказуемый вопрос, ответ учителя поражает неожиданностью и полной непостижимостью.

Молодой монах спрашивает: "В чем секрет Просветления?" Учитель отвечает: "Поешь, когда голоден; поспи, когда устал".

или

Вопрос молодого монаха: "Что значит дзен?" Ответ учителя: "Вылить кипящее масло в бушующий огонь".

Загадочность такого подхода к обучению и является его силь­ной стороной, ибо побуждает ученика к поискам более глубокого знания. Росси и Джичаку (1984) объясняют ценность коанов тем, что содержащаяся в них загадка требует от ученика выхода за пре­делы обычного дуалистического мышления. Чтобы понять коан, надо стереть традиционную грань, разделяющую добро и зло, чер­ное и белое, льва и ягненка. В поисках решения надо выйти за пределы собственного разума. И тогда усилия постичь смысл вне­запно растворяются в потоке озарения, которое всегда в нас. При­мер такого просветления приводят Росси и Джичаку, цитируя Учи­теля Хакуина.

"Все мои прежние сомнения растаяли, словно лед. Я громко вос­кликнул: "Чудо, чудо! Человек вовсе не должен проходить извечный круг рождения и смерти. Не надо стремиться к просветлению, ибо его нет. А донесенные до нас из прошлого тысяча семьсот коанов не име­ют ни малейшей ценности".

"Просветление" заключается в нас самих, считают восточные муд­рецы. Не надо мучиться в поисках знания, надо лишь разобрать на­носы, отделяющие просветление от его восприятия человеком, и луч­ший для этого способ — метафора коана, притчи и басни.

Вот выразительный отрывок из "Сада историй" (Ксиань и Янг, 1981):

Туи Дзы вечно говорит загадками, — как-то пожаловался один из придворных принцу Ляну. — Повелитель, если ты запретишь ему упот­реблять иносказания, поверь, он ни одной мысли не сможет толково сформулировать".

Принц согласился с просителем. На следующий день он встретил Гуи Дзы. "Отныне оставь, пожалуйста, свои иносказания и высказы­вайся прямо", — сказал принц. В ответ он услышал: "Представьте че­ловека, который не знает, что такое катапульта. Он спрашивает, на что она похожа, а вы отвечаете, что похожа на катапульту. Как вы думаете, он вас поймет?"

"Конечно нет", — ответил принц.

"А если вы ответите, что катапульта напоминает лук и сделана из бамбука, ему будет понятнее?"

"Да, понятнее", — согласился принц.

"Чтобы было понятнее, мы сравниваем то, что человек не знает, с тем, что он знает", — пояснил Гуи Дзы. Принц признал его правоту.

Понятие "просветление" относится к миру взрослого человека и основано на его опыте. Какое же отношение оно имеет к детям? До­пустимо будет сказать, что познание ребенком мира и есть просветле­ние в чистом и непосредственном виде. В учении дзен и писаниях мистиков различных направлений именно дети считаются естествен­ными носителями просветления. Взрослым предлагается вернуться в детское состояние, чтобы обрести познание, к которому они так стре­мятся. Потому что дети живут данным мгновением, погружены в него и воспринимают происходящее вокруг всем своим чувственным ми­ром. Они не связаны поисками и тревогами взрослых (Копп, 1971):

"Что касается вопросов духа, то здесь ребенок словно окутан Божь­им благоволением. Он так поглощен самим процессом жизни, что у него нет ни времени, ни возможности задуматься о вопросах сущнос­ти, или целесообразности, или смысла всего окружающего".

Вот этого самого "состояния благоволения" достиг Учитель Хаку-ин в момент озарения, когда коаны вмиг потеряли всю свою ценность перед ценностью самой жизни. Каждому, похоже, приходится пройти полный крут: от невинности, чистоты и открытости ребенка, через трудные поиски самопознания, которыми занят разум взрослого че­ловека, вернуться, наконец, к детской непосредственности и просто­те, обогащенным сознанием и зрелостью.*

Согласно метафоре таоиста Хоффа, ребенка можно сравнить с "необработанным камнем".

"Принцип "необработанного камня" означает, по сути, что естес­твенная сила вещей заключается в их первородной простоте, нарушив которую, можно легко повредить или вообще утратить силу".


* Юнг называл этот процесс индивидуацией (1960) и считал его единственной и самой важной задачей современного сознания.

Эта сила простоты и составляет особый дар детского сознания, вызывая изумление у нас, современных психотерапевтов, воспитанных в духе взрослого превосходства. Мы теряемся, когда вдруг обнаружива­ем, как легко разбирается ребенок в сложных межличностных отноше­ниях. Мы учимся многому, но не знаем, как реагировать на такую про­зорливость. А ведь предполагается, что мы, взрослые, должны знать больше, чтобы направлять и руководить. Откуда же у ребенка такая чут­кость? Как сохранить эту силу (и хрупкость) детской простоты, когда мы учим наших питомцев приспосабливаться к сложностям окружающего мира? Это будет не так трудно, если мы, психотерапевты, поймем, что нам следует черпать знания из двух источников: из опыта, накопленно­го в результате эволюции представлений взрослого человека, и из того далекого детского опыта, который ждет, когда его вызовут из подсозна­ния, а пока пребывает там в качестве ребенка внутри нас.

Семейство на лоне природы

Я внимательно слушала свою клиентку, которая с горечью и слезами рассказывала о сыне-подростке. Он только недавно отка­зался от наркотиков. Она говорила о той сумятице, что творится у нее в душе, когда она не знает, то ли ей оставить сына в покое и отстраненно наблюдать, как он борется с собой, то ли броситься на помощь. Если жертвовать собой, то до каких пределов? Как спра­виться с охватывающим ее чувством бессилия, когда она наблюда­ет за борьбой сына со своей слабостью? Я вслушивалась в ее горе­стный рассказ и вдруг припомнила один случай, который как нельзя лучше совпал с ее проблемами.

Уловив момент, когда моя посетительница приумолкла, затаив вздох и безвольно опустив плечи, я выразительно посмотрела на нее и начала свой рассказ.

Несколько месяцев тому назад мы собрались компанией и от­правились путешествовать по реке на плотах. Как-то утром я про­снулась раньше всех и решила прогуляться по берегу реки вниз по течению. Вокруг была удивительная тишина и покой. Я присела на бревнышко у кромки воды и огляделась вокруг. Неподалеку сто­яло огромное красивое дерево. На одной из веток сидела малень­кая птичка в ярком оперении. Я заметила, что она напряженно смотрит в сторону небольшого углубления в скале, расположенно­го метрах в шести от дерева и чуть ниже ветки. Тут я обратила внимание на еще одну птичку, которая все время перелетала от углубления к другой ветке этого же дерева и обратно.

В углублении, весь съежившись и боясь шевельнуться, сидел кро­хотный птенчик. Поняв, что в этом "семействе" происходит нечто важное, я стала наблюдать с еще большим интересом. Чему же роди­тели пытаются научить своего малыша? Одна из птичек продолжала все так же сновать между двумя точками.

Затем мне пришлось покинуть свой наблюдательный пост. Вер­нувшись примерно через час, я обнаружила, что малыш все так же сидит нахохлившись в своем углублении, мама все так же летает туда и обратно, а папа по-прежнему восседает на своей ветке и чирикает ука­зания. Наконец, в очередной раз достигнув своей ветки, мама осталась на ней и не вернулась к малышу. Прошло еще немного времени, птен­чик затрепетал крылышками и начал свой первый вылет в свет, и тут же шлепнулся. Мама и папа молча наблюдали.

Я инстинктивно рванулась было на помощь, но остановилась, понимая, что надо довериться природе с ее многовековым опытом обучения.

Старшие птицы оставались на своих местах. Птенчик шебуршил-ся, хлопал крылышками и падал, снова пыжился и снова падал. Нако­нец, до папаши "дошло", что малыш еще не готов к таким серьезным занятиям. Он подлетел к птенцу, чирикнул несколько раз и, вернув­шись к дереву, сел на ветку, что была расположена гораздо ниже пре­жней и намного ближе к малышу. Крохотное существо с яркими, как самоцвет, крылышками присоединилось к сидевшему на нижней вет­ке отцу. А вскоре рядом с ними устроилась и мама.

После длительной паузы моя клиентка улыбнулась и сказала: "Спасибо. Видно, я не такая уж плохая мать, если разобраться. Моему птенцу еще нужна моя любовь и моя помощь, но научиться летать он должен сам".


Метафора и западная психология Карл Юнг

В своей основополагающей работе Карл Юнг навел мосты меж­ду учениями древности и современности, между мудрецами Восто­ка и психологами сегодняшнего дня, между западными религиями и модернистскими поисками веры. В основе его построений ле­жит символ. Символ, как и метафора, передает нечто большее, чем представляется на первый взгляд. Юнг считал, что вся картина нашего психического мира опосредована символами. С их помо­щью наше "Я" проявляет все свои грани, от самых низменных до высочайших. Юнговское определение символического удивитель­ным образом совпадает с существующими определениями метафор.

"Слово или образ становятся символическими, когда подразуме­вается нечто большее, чем передаваемое или очевидное и непосред­ственное значение. За ним скрывается более глубокий "подсознатель­ный" смысл, который не поддается точному определению или исчер­пывающему объяснению. Попытки сделать это обречены на провал. Когда сознание исследует символ, оно натыкается на понятия, лежа­щие вне пределов рационального понимания".

Выражение архетипа, по мнению Юнга, является основной ролью символа. Архетипы — это врожденные элементы человеческой психи­ки, отражающие общие модели чувственного опыта, выработанные в ходе развития человеческого сознания. Говоря по-иному, архетипы — это метафорические прототипы, представляющие многочисленные эта­пы эволюции человечества. Существуют архетипы отца и матери, му­жественности и женственности, детства и т.д. Для Юнга архетипы "живые психические силы", не менее реальные, чем наши физические тела. Для духа архетипы являются тем же самым, что органы для тела.

Существует много способов выразить или воссоздать архетип; наиболее распространенные из них — сны, мифы и сказки. В этих особых областях деятельности сознания неуловимый архетип обретает осязаемую форму и воплощен в действии. Сознательный ум внимает некой истории с определенной последовательностью событий, смысл которой усваивается полностью только на подсознательном уровне. Архетип облекается в метафорические одежды (Юнг использует тер­мин иносказания), которые помогают ему выйти за пределы понима­ния обычного бодрствующего сознания, точно так же, как это проис­ходит в восточных коанах (Юнг, 1958).

"По содержанию архетип, в первую очередь, представляет собой иносказание. Если речь идет о солнце и оно отождествляется со львом, земным властелином, охраняемым драконом несметным золотым кла­дом или с некоей силой, от которой зависит жизнь и здоровье челове­ка, то все эти тождества неадекватны, ибо существует третье неизвес­тное, которое более или менее приближается к перечисленным сравнениям, но, к постоянной досаде интеллекта, так и остается неиз­вестным, не вписываясь ни в одну формулу".

Юнг считал, что сила воздействия символов заключается в их "ну-минозности" {numinositi, от латинского питеп — божественная воля), ибо они вызывают в человеке эмоциональный отклик, чувство благого­вейного трепета и вдохновения. Юнг особенно настаивал на том, что символы являются одновременно и образами и эмоциями. Символ теря­ет смысл, если в нем нет нуминозности, эмоциональной валентности.

"Когда перед нами всего лишь образ, тогда это просто словесная картинка, не обремененная глубоким смыслом. Но когда образ эмо­ционально насыщен, он обретает нуминозность (или психическую энер­гию) и динамизм и несет в себе определенный подтекст".

Для Юнга символы являются той жизнетворной силой, которая питает психику и служит средством отражения и преобразования жизни. В символе Юнг всегда видел носителя современной духовности, по­рожденного жизненно необходимыми психодинамическими процес­сами, происходящими в каждом человеке. Постепенный спад интере­са к традиционным авторитарным религиям приводит к тому, что в поисках веры, "обретения души" человеку все больше придется пола­гаться на собственную психику и ее символические связи.

"Человек нуждается в символической жизни... Только символи­ческая жизнь может выразить потребность души — повседневную пот­ребность души, обратите на это внимание!"

1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   14

При копировании материала укажите ссылку © 2015
контакты
literature-edu.ru