Скачать 2.73 Mb.
|
ГЛАВА I. ЛАЗАРЬ ГОЛЬДЕНБЕРГ. В начале своего царствования Александр II проявил себя, как известно, большим либералом, чем привлек к себе всеобщие симпатии. Свое вступление на престол он ознаменовал дарованием полной амнистии всем оставшимся в живых и томившимся в Сибири в течение целых тридцати лет декабристам. По поводу произошедших в первые годы его царствования столкновений между студентами и полицией он приказал произвести строжайшее расследование и по прочтении последнего признал виновной не молодежь, как то всегда бывало при его отце, а полицию, и т. п. Но мы уже знаем, что беспристрастие и, вообще, гуманное отношение к своим подданным продолжалось не долго у слабохарактерного царя, легко поддававшегося влиянию своих тупоголовых советников: уже в самом начале 60-х годов, как известно, целый ряд возмутительнейших преследований посыпался, главным образом, на головы передовой части молодежи, стремившейся притти на помощь царю в его, казалось, искренних стремлениях повести страну по пути прогресса. Так, летом 1861 г. мин. народ, проев, издал новый университетский устав, не дозволявший студентам устраивать кассы взаимопомощи, столовые, библиотеки и т. п. В столице, а затем и в других университетских городах начались, поэтому, волнения среди учащихся, с которыми расправлялись самым жестоким образом: давно озлобленная против студентов полиция, призванная «усмирять» их, пустила в ход тесаки, шашки и пр.; оказались раненые; произведены были многочисленные аресты и увольнения мало в чем-либо повинных и случайно попавшихся на глаза усмирителей молодых людей. Среди огромного числа пострадавших во время этих знаменитых беспорядков попались также шесть евреев. В чем собственно они провинились по мнению строгого, но несправедливого начальства, мне в подробностях не известно. Но а priori можно сказать, что «преступления» их были не велики, так как вскоре затем им разрешено было вновь вступить в университет, где они окончили курс и стали мирными гражданами Вот фамилии этих студентов: Зеленский, Шмулевич, Кацен, Португалов, Бекман и Розен. И из них огромную популярность среди передовой еврейской молодежи 70-х годов приобрел ставший врачом в Самаре Португалов своими публицистическими статьями, печатавшимися в лучших журналах; он являлся защитником трудящихся масс, и мы, евреи, поэтому, ставили себе задачей со временем итти по его стопам, Мне также неизвестно, участвовали ли, кроме этих студентов, еще и другие лица из еврейской молодежи в происходивших в некоторых высших учебных заведениях «студенческих волнениях» в 60-х годах. Знаю только об участии одного лишь еврея в крупных «беспорядках», произошедших в 1869 г. одновременно во многих высших учебных заведениях обеих столиц. То был Лазарь Гольденберг. Насколько мне известно, он также был одним из первых евреев, принявших затем участие в революционном движении последующих десятилетий. С него, поэтому, я начну свои очерки и остановлюсь на нем несколько подробнее, чтобы показать, какие именно обстоятельства и причины побудили еврейского юношу, благодарного, как я уже сказал, царю за его «доброту», примириться с мыслью о предстоявших ему всевозможных страданиях и посвятить себя делу освобождения обездоленных масс. При жизни Л. Гольденберга я в 1912 г. обратился к нему,—он жил тогда в Англии,—с просьбой сообщить мне биографические о себе сведения. Он охотно исполнил это, прислав мне довольно обширную рукопись, из которой приведу здесь наиболее существенные выдержки. Лазарь Гольденберг родился в 1846 г. в местечке Попловске, Херсонской губернии. Отца своего, бывшего большим талмудистом, он лишился, когда ему было всего два года, а мать вскоре затем вторично вышла замуж за некоего Кауфмана, от которого имела еще сына, ставшего впоследствии видным ученым и профессором политической экономии. 44 Четырех лет Лазарь начал посещать хедер. «Одно осталось у меня в памяти из этого периода,—сообщает он в своей автобиографии,—меламед был настоящим палачом, разбойником: он бил нас жестоко, безжалостно, а по пятницам, отпуская нас домой до воскресенья, он особенно усердно порол нас, так сказать, «про запас», чтобы, помня день субботний, мы не шалили». Затем, когда мальчику минуло восемь лет, бедные родители, скрепя сердце, принуждены были отдать его в «гойское» казенное училище, где, по сообщению Гольденберга, христианские учителя «также безбожно драли нас». Оттуда Лазарь попал в Одесскую гимназию. Особенно хорошо занимался он там по математике, к которой чувствовал большое влечение, но русский язык знал плохо, однако, в общем учился недурно. Отчим с матерью решили, по разным соображениям, перевести его в открывшееся там незадолго пред тем коммерческое училище, что они и сделали. Но Лазаря влекло к математическим наукам, и ему хотелось попасть в университет, а не заниматься коммерцией, так как он уже успел познакомиться с некоторыми произведениями наших передовых писателей, поэтов, беллетристов и публицистов,— с Некрасовым, Тургеневым-; Добролюбовым, Чернышевским, Писаревым. «Помню,—сообщает он,—меня «Рудин» тем пленил, что он умирает на баррикадах во время революции 1848 г.». Бросив коммерческое училище, Гольденберг стал готовиться к окончательному экзамену, который, после года усиленных занятий, выдержал в качестве экстерна и поступил в 1865 г. на физико-математический факультет Харьковского университета. Еще будучи в коммерческом училище, ему пришлось услыхать от товарища-поляка скорбные рассказы о происходившем в то время польском восстании, что возбудило в нем живейшую симпатию к этому угнетенному царским правительством народу. «Реформы Александра II,—сообщает Гольденберг,—имели для нас, евреев, громадное значение; мы за это чувствовали к нему большую признательность, и я, семнадцатилетний юноша, не мог понять, каким образом этот «добрый царь» мог позволить своим генералам и чиновникам мучить бедных поляков, когда нам он дал «свободу»: мы, действительно, почувствовали себя, с его воцарением, свободными,—антисемитизм, казалось, совсем исчез». (Возьмите на заметку это признание Лазаря Гольденберга. Прим. Проф. Столешникова). 45 Лазарю очень тяжело жилось в доме отчима: «он смотрел на меня, как на никуда негодного юношу, и я терпел от него всевозможные обиды и унижения»,—вспоминал Гольденберг на склоне лет. Иначе, поэтому, почувствовал он себя, когда очутился в товарищеской среде в университете. Уже на первом курсе он, сообща с несколькими студентами, устроил кружок саморазвития для совместного чтения передовых журналов—«Современника» и «Русского Слова»—и обсуждений возникавших у них по этому поводу вопросов. В этот кружок входили также и молодые девушки. Однако, жизнь в Харькове не удовлетворяла этого пылкого юношу, чувствовавшего в себе призвание к более широкой деятельности: его влекло в столицу, в самый центр общественной жизни. Вскоре затем он перевелся в Технологический Институт, где оказался чуть ли не одним из первых студентов-евреев. По выдержании им блестяще проверочного экзамена, его не только зачислили на 3-й курс, но и дали стипендию. Он считался хорошим студентом и прекрасным товарищем, готовым помочь каждому как в разъяснении трудных специальных вопросов, так и материально, насколько он был в состоянии уделять из 20 рублей ежемесячной стипендии. Занимаясь довольно усердно в Институте, он, однако, не переставал следить за нашей передовой печатью, и, «конечно, — как он сообщает, — по воззрениям, одежде, манерам я был совершенным нигилистом». То было довольно глухое время,—вскоре после покушения Каракозова на царя и известных неистовств Муравьева-вешателя, о чем я уже выше сообщил. Никаких подпольных кружков, тайных сходок и т. п. молодежь не устраивала, а если кое-где они и бывали, то чрезвычайно трудно было приезжему новичку попасть туда. Но в 1868 г., на съезде естествоиспытателей, Гольденбергу удалось познакомиться с несколькими студентами университета, и вот, однажды, они предложили ему притти на «тайную сходку». «Это было первое такое собрание, на которое я попал,— писал Гольденберг в своей записке.—Там были, кроме студентов, и некоторые молодые писатели. Один из последних,— говорили, что это был знаменитый Писарев,—прочел какую-то свою непропущенную цензором статью, другой сообщил басню, изображавшую злоупотребления правительства и страдания трудящегося народа. По тому времени это уже являлось большим «политическим преступлением», за которое можно было попасть в Петропавловскую крепость, а оттуда в Сибирь». После этого Гольденберг стал посещать и другие такие же тайные сходки, на которых молодые люди обсуждали положение народа и средства к облегчению его тяжелой участи. В то время появился в переводе на русский язык I том сочинений Лассаля, а также некоторые книги по кооперации. «Все это,—писал мне Гольденберг,—имело большое на нас, учащуюся молодежь, влияние: начали устраиваться разные мастерские,—конечно, конспиративно,—в которых мы стали заниматься пропагандой». По инициативе Гольденберга была, между прочим, устроена на кооперативных началах химическая лаборатория для лиц, окончивших куре в Технологическом Институте, для того, чтобы они проработали в ней не меньше полугода до поступления на частный завод. Там же могли получить занятие инженеры-технологи, потерявшие службу за свою «неблагонадежность». Студенты-технологи решили также устроить при Институте кухмистерскую, для чего из их же среды был выбран комитет. Дело пошло довольно хорошо. Но вскоре затем начались среди студентов известные волнения, находившиеся в связи с агитацией Нечаева. Во всех почти высших учебных заведениях обеих столиц происходили сходки, на которые часто являлся Нечаев, числившийся вольнослушателем петербургского университета. Целью его агитации, как известно, было вызвать среди учащихся высших учебных заведений большие беспорядки, после которых, как он знал, последует крутая расправа со студентами, а затем пострадавшие явятся адептами задуманного им плана создания обширной тайной организации, необходимой для изменения, революционным путем, существующего в России безобразного строя. Вот что об этом сообщает Гольденберг в своих заметках: 47 «Нечаев на наших собраниях произносил зажигательные речи и вносил разные решительные предложения. Так, однажды он предложил, чтобы все мы отправились на Дворцовую площадь и потребовали допустить нас к царю, или чтобы он к нам вышел, а когда Александр II явится, то заявить ему о необходимости отнять землю у помещиков и передать ее крестьянам. При этом Нечаев вынул из кармана бумагу и предложил нам подписаться под нею. Я с такими речами и предложениями его не соглашался, но находилось среди студентов немало склонявшихся на его сторону. После этой сходки Нечаев куда-то исчез, и демонстрация перед Зимним дворцом не состоялась». Между тем волнения все разрастались: одно за другим высшие учебные заведения предъявляли начальству разные требования. То же происходило в Технологическом Институте. Гольденберг совершенно не одобрял этих волнений, считая их искусственно вызванными и раздутыми; все же и ему эти волнения казались полезными, но не в смысле достижения студентами более широких академических прав, а в интересах пропаганды. Когда на одной из происходивших в Технологическом Институте сходок какой-то студент заявил, что «нужно быть готовым на жертвы», Гольденберг возразил: «нет, мы не жертвы принесем, а на казенный счет развезем по всей России социалистические идеи, которые теперь пропагандируем только в своем маленьком кружке». Его предсказания вполне оправдались: эти обширные волнения окончились исключениями многих студентов, арестами и административными высылками. Желая избегнуть пока ареста, Гольденберг перестал приходить на свою квартиру, однако, продолжал являться в Технологический Институт, чтобы участвовать в происходивших там сходках. Но однажды в корридор Института явилась полиция, занявшая входы и выходы, и переписала всех собравшихся. После этого волнения понемногу улеглись, а затем вышло царское повеление об исключении семи студентов, в числе которых был и Гольденберг. 48 Он знал, что его ждет, тем не менее вернулся на свою квартиру, где его ждал полицейский, пригласивший его в участок. Оттуда доставили его в страшное Третье Отделение, в котором ему объявили, что его административным порядком отправят в Тамбовскую губернию. В сопровождении двух жандармов Гольденберга повезли с арестантской партией в Тамбов, откуда этапным порядком,—что продолжалось целых 27 суток, при крайне тяжелых условиях,—его отправили в маленький захолустный городок Темников. Но на этом его мытарства еще далеко не закончились. На первых порах Гольденбергу удалось недурно, в общем, устроиться: вблизи Темникова находилась ковровая фабрика князя Ельговичева, где он вскоре получил занятия с жалованием 25 рублей в месяц, что по тем временам являлось вполне достаточным для холостого человека. Но спустя 4 месяца он вынужден был оставить эту службу вследствие крайне грубого обращения владельца фабрики с рабочими. Вскоре затем из Петербурга пришло распоряжение перевезти Гольденберга из этой относительно недурной местности на далекий север, в Олонецкую губернию. Вновь начались продолжительные мытарства под конвоем то солдат, то полицейских и жандармов из одного города в другой, с продолжительными пребываниями по пути в тюрьмах, полицейских участках и в этапных помещениях, со всеми неизбежными при этом для арестантов «прелестями». Только по прошествии нескольких месяцев томительного путешествия Гольденберг был, наконец, доставлен в Петрозаводск,—в главный город Олонецкой губернии, где его и оставили. На первых порах ему и там удалось недурно устроиться: он получил место химика на казенном пушечном заводе, которым заведывал порядочный и неглупый человек, генерал Фелькнер. Он вполне правильно оценил познания Гольденберга в химии, положив ему хорошее вознаграждение — от 30 до 50 рублей в месяц,—и, вообще, хорошо отнесся к первому ссыльному еврею, «государственному преступнику», с которым этому генералу пришлось встретиться (К своему по крови. Прим. Проф. Столешникова). Но не так отнеслась местная администрация к мирному и полезному, казалось бы, занятию Гольденберга в ссылке. Его не могла защитить даже протекция генерала Фелькнера: всего три недели спустя этот начальник казенного завода получил от губернатора и жандармского полковника предписание немедленно уволить Гольденберга как «крайне опасного человека». Генерал не хотел подчиниться такому требованию, так как считал, наоборот, этого своего служащего вполне безобидным и вместе с тем очень полезным для завода; но названные царские слуги заявили ему, что тем хуже будет для протежируемого им ссыльного, так как они, в случае дальнейшего пребывания его на заводе, арестуют его, после чего отправят его на далекий север в глухой городок, где его положение будет неизмеримо печальнее, чем в Петрозаводске. Ввиду такой перспективы добрый и справедливый начальник завода не мог ничего предпринять. «Он дал мне, кажется, 50 рублей, и я ушел с тяжелым сердцем»,—сообщает Гольденберг в своей записке. Жить, однако, чем-нибудь нужно было, и вот Гольденберг нашел вскоре другое занятие: он сблизился с проживавшим на общем с ним дворе отставным солдатом, имевшим маленькую мастерскую, в которой занимался починкой жестяной посуды, лужением самоваров и т. п. Гольденберг стал помогать ему. «Начал я работать у этого добродушного пьяницы, и нужно сказать, жил я у него, как у бога за пазухой»,— сообщает Гольденберг. Он сделался «правой рукой своего хозяина», к тому же для него представилась возможность познакомиться с простым рабочим людом, приносившим в починку свои вещи. В Петрозаводске, кроме Гольденберга, находились еще трое политических ссыльных—христиан. С двумя из них он близко сошелся и обсуждал с ними разные общественные вопросы. В это время в Каргопольском уезде был голод, между тем администрация все же выколачивала подати из голодавшего населения, продавая за бесценок жалкое его имущество. Тогда Гольденберг с товарищами начали убеждать крестьян отказаться от взноса податей. Агитация их удалась, и в некоторых деревнях крестьяне перестали что- либо вносить. 50 Но администрация перехватила одно послание этих ссыльных агитаторов, после чего их арестовали и предали суду «за возбуждение крестьян к неповиновению властям». Однако, сколько ни секли ослушников, все же пришлось отсрочить уплату ими податей. Продержав ссыльных полгода в тюрьме, их затем, за отсутствием улик, оправдали. Пребывание Гольденберга с товарищами в петрозаводской тюрьме совпало с Парижской коммуной 1871 г., которая, как известно, на - ряду с Первым Интернационалом, имела огромное влияние на развитие нашего революционного движения. В Петербурге и в других университетских городах стали возникать более или менее значительные тайные организации, задававшиеся целью распространять социалистические взгляды среди учащейся молодежи, а также и между трудящимися слоями населения. Но общества эти,—в противоположность приемам, к которым прибег Нечаев,—основывались на взаимном доверии, искренности и братской любви, а не на обмане и мистификации. Наиболее влиятельными из этих организаций были «чайковцы» и «долгушинцы». По выходе из тюрьмы Гольденбергу через машиниста одного парохода, делавшего рейсы между Петербургом и Петрозаводском, удалось завязать тайную переписку с некоторыми членами названных обществ. Между тем, жизнь его в Петрозаводске становилась все тяжелее и безотраднее: работа с «добродушным пьяницей» не могла, конечно, удовлетворять его, а делать что-либо сверх нее, после выхода из тюрьмы, не было возможности, так как полиция зорко следила за каждым шагом его и товарищей. Кроме того, беседуя с трудящимися, которые приходили в мастерскую, Гольденберг замечал трудность своего положения, как пропагандиста, вследствие полного отсутствия тогда сколько-нибудь понятных для народа популярных книжек. Он обратился за такими произведениями к своим петербургским товарищам, но они ответили, что и у них нет таких. Тогда Гольденберг решил посодействовать появлению подобных книжек; Для осуществления этого намерения ему необходимо было бежать из Петрозаводска за границу с тем, чтобы печатать там популярные книжки, в которых излагались бы социалистические взгляды. Этот план вполне одобрили «долгушинцы», приславшие ему через упомянутого машиниста необходимые для побега вещи,—костюм, деньги и пр. 51 Этот же машинист, поместив его под пароходным котлом, доставил его в Петербург, где некоторое время он скрывался у «сочувствовавшего» офицера. Побыв короткое время в столице, Гольденберг, конечно, нелегально переправился через границу и поехал в Цюрих, где в то время был центр русской политической эмиграции. Там жили тогда известные русские социалисты—Лавров, Смирнов, Сажин и другие. Там же в то время сосредоточилась и масса учащейся русской молодежи, так как впервые цюрихский университет и политехникум, из всех европейских высших учебных заведений, открыли доступ женщинам. Туда поэтому потянулись молодые девушки из самых отдаленных концов России, чтобы обучаться естественным наукам, математике, медицине и пр. В течение нескольких лет в России редко какая передовая молодая женщина не стремилась отправиться в этот отдаленный небольшой город маленькой Швейцарской республики, чтобы учиться высшим наукам. (И кто их, интересно, всех там в «Цурихе», который по-английски пишется чисто еврейским именем «Зурик», содержал? В соответствии со статистикой 2006-2008 годов «Цурих» самый богатый город Европы – город криптоевреев http://en.wikipedia.org/wiki/Z%C3%BCrich Прим. Проф. Столешникова) Между этими первыми русскими студентками было также несколько евреек. Но об этом я сообщу ниже, а теперь возвратимся к Гольденбергу. Насколько мне известно, он является одним из первых евреев-социалистов, эмигрировавших заграницу. Правда, там еще с середины 60-х годов проживал упомянутый Николай Утин, приобревший большую в свое время известность, как сторонник Карла Маркса и ярый противник Бакунина, но он окончил свою заграничную деятельность тем, что подал царю просьбу о помиловании, и, по хлопотам. Полякова, ему разрешено было вернуться обратно в Россию, после чего он навсегда пропал для революционного движения. Гольденберг же, убежав из ссылки, как говорится, сжег за собою навсегда корабли. В первые же дни его приезда в Цюрих на него обрушилось возмутительнейшее подозрение, причинившее ему массу огорчений. Как известно, Нечаев, после убийства невинного студента Иванова, бежал за границу. Боясь быть оттуда выданным России в качестве человека, совершившего уголовное преступление, он проживал и в Швейцарии под вымышленным именем, хотя многие эмигранты хорошо знали, кто он в действительности. 52 Вдруг через четыре дня после приезда Гольденберга в Цюрих местная полиция арестовала Нечаева. А так как Гольденберг знал его в Петербурге и недружелюбно относился к его действиям, то у некоторых лиц явилось предположение, что это он указал полиции, где именно можно встретить и арестовать Нечаева. Слух этот быстро распространился среди русской колонии. Легко представить себе, что тогда испытывал честный, беспредельно преданный интересам трудящихся и недавно лишь прибывший в эмиграцию Гольденберг. По счастью, среди русских оказался его старый товарищ по России, бывший член нечаевской организации З. Ралли, пользовавшийся среди русских сторонников Бакунина большим влиянием. Благодаря ему и еще двум русским, знавшим Гольденберга по России, его репутация и доброе имя были восстановлены. Вскоре затем было установлено, что выдал Нечаева поляк Стемпковский, бывший членом первого «Интернационала». Эмигранты устроили международный суд над этим предателем: были выбраны 18 присяжных, но этот низкий человек обратился к начальнику цюрихской полиции «за защитой его жизни от грозившей, будто бы, ему опасности». Суд заочно и единогласно признал его тогда шпионом, выдавшим Нечаева, что и было опубликовано в местных газетах за подписями всех присяжных. После этого, в силу закона Цюрихского кантона, Стемпковский был оттуда изгнан. Одновременно с этим среди русских выходцев началась сильная агитация с целью освобождения Нечаева, как политического эмигранта, чтобы недопустить выдачу его русскому правительству. Гольденберг принял самое энергичное участие в этой кампании. Так, на одном большом митинге, на котором было не меньше 800 человек, он произнес по-немецки горячую речь против выдачи Нечаева. На следующий день его пригласил к себе министр полиции, и ввиду того, что у него не оказалось, как-то требовалось в Цюрихе, свидетельства на право жительства, ему велено было убраться оттуда. Через несколько дней его арестовали на улице и с двумя полисменами вывезли за пределы Цюрихского кантона. 53 Таким образом, наш агитатор за защиту права и свободы даже в демократической Швейцарской республике не миновал ни ареста, ни высылки под полицейской охраной, что, конечно, не могло доставить ему удовольствия, особенно ввиду того, что Цюрих в то время был ареной политической борьбы между проживавшими там русскими. Вожаками русской молодежи, как известно, являлись тогда Бакунин и Лавров (Оба чистейшие еврей в криптосостоянии. Это Мойша Бакунин – двойник Карла Маркса: http://en.wikipedia.org/wiki/File:Bakuninfull.jpg и http://en.wikipedia.org/wiki/Mikhail_Bakunin - Прим. Проф. Столешникова), несогласные между собою относительно того, каким образом следует действовать, чтобы скорее произошла в России социалистическая революция. Поэтому вся цюрихская колония поделилась на два враждовавшие лагеря,—на «бакунистов» и «лавристов», между которыми шла отчаянная борьба. Среди сторонников как одной, так и другой партии находились юноши и молодые девушки, которые впоследствии приобрели в русском революционном движении огромную известность,—Вера Фигнер, Бардина, а также еврейки Бети Каменская и Анна Розенфельд, о которых я ниже сообщу подробно. Русские купили даже в рассрочку дом, в котором жили многие на товарищеских, коммунальных началах (На чьи деньги, если они все "профессиональные революционеры", языков не знали и нигде не работали. Прим. Проф. Столешникова). Там же помещалась общая читальня, где происходили дебаты, читались лекции и пр. В. Цюрихе же каждая фракция имела свою типографию, в которой печатались социалистические произведения, контрабандным способом доставлявшиеся в Россию. Словом, жизнь там била ключом. Между тем Гольденберг, как мы уже знаем, вынужден был, вскоре по приезде, удалиться от всего этого. Он поселился в Женеве, куда, спустя некоторое время, из Цюриха перевезена была типография, принадлежавшая «чайковцам». В этой типографии стал работать Гольденберг, чтобы осуществить план, ради которого он из ссылки бежал за границу. Отчасти он сам приискивал подходящий для печатания популярных книжек материал, отчасти из России «чайковцы» присылали ему рукописи, и, таким образом, в короткое время им было издано довольно много брошюр, кото- рые тогда пользовались в России громадной популярностью и являлись незаменимым подспорьем в деле пропаганды среди народа и молодежи социалистических идей. Из книжек, изданных Гольденбергом, нельзя не упомянуть о самой лучшей и наиболее известной тогда—«Сказке о четырех братьях», автором которой был знаменитый в истории русского революционного движения Лев Тихомиров. В это же время «бакунисты» в своей типографии печатали разные анархические сочинения, а Лавров со своими приверженцами редактировал очень популярный тогда, обширных размеров непериодический журнал «Вперед», к которому в 1875 г. он присоединил двухнедельную газету того же названия. Таким образом, мы видим, что в семидесятых годах заграничная деятельность наших эмигрантов была очень обширна, а, главное, она имела громадное влияние на развитие русского революционного движения внутри страны. В этой полезной работе была и капля меда, внесенная Лазарем Гольденбергом, хотя сам он и не был литератором по профессии. Но тем почтеннее его роль, что, будучи, как мы видели, человеком довольно образованным, он не только не гнушался никакой так называемой черной работы, но, наоборот, всегда охотно исполнял ее. Он набирал, корректировал, брошюровал, словом, делал все, что было нужно и без чего самое лучшее литературное произведение не может выйти в свет. Проработал он таким образом несколько лет в Женеве, оставаясь в типографии «чайковцев». Между тем, за немногими исключениями, большинство членов этой обширной организации было в России арестовано и посажено в тюрьмы и в Петропавловскую крепость. Но зимой 1875 г. вернулся из административной ссылки один из самых энергичных, дельных и умных членов этой организации, уже упомянутый мною Марк Натансон. В 1876 г. он отправился по делам за границу и, между прочим, решил соединить типографию «чайковцев» с той, которая находилась уже в Лондоне и где печатался «Вперед» (Впоследствии сионистский «Форвертс». Прим Проф. Столешникова). Он предложил Гольденбергу тоже переселится туда, на что последний согласился, и вместе с типографией он вскоре затем перекочевал в столицу Англии. Там круг деятельности Гольденберга значительно расширился: он не только набирал, корректировал и пр., но явился также участником разных предприятий, обществ, митингов и пр. 55 В своей автобиографии он сообщает: «Во время моего пребывания в Лондоне образовалась Интернациональная Лига, в которой Энгельс был немецким секретарем, Лиссагарэ — французским, а я, как и подобает еврею,—славянским, хотя там участвовал знаменитый генерал Парижской Коммуны Врублевский, и большую часть славянской секции составляли поляки. (Польские евреи. И тут вы видите начальный этап образования социалистического Евреонала. Прим. Проф. Столешникова) Но последний пристал ко мне, и я принял на себя секретарство». Что особенно интересно и важно для евреев, ввиду тех огромных размеров, какие приняла теперь среди них проповедь социализма на еврейском языке, это то, что Гольденберг, вместе с известным Либерманом, является одним из основателей первого еврейского общества, поставившего себе целью вести пропаганду социалистических идей среди еврейских тружеников на их разговорном языке. Раньше этого и много лет еще спустя еврейская социалистическая молодежь, действовавшая в России, совершенно не признавала нужным заниматься проповедью социализма среди наших единоплеменников, вообще, и тем более—на еврейском языке. Для нас, в сущности, совершенно не существовали труженики евреи. Мы смотрели на них глазами обрусителей: еврей должен вполне ассимилироваться с коренным населением, как это уже произошло во Франции, Англии, Германии. Как сторонники интернационального социализма, мы, вообще, отрицали пропаганду на языках разных находящихся в России народов, а на еврейском—в особенности, так как «жаргон» мы вовсе не признавали за язык, и многие из нас— я в том числе—совершенно его не знали. Для нас существовал один только несчастный, обездоленный трудящийся люд, понимавший и говоривший на господствующем русском языке, к тому же, главным образом, занимавшийся земледелием, да отчасти только работавший на фабриках и заводах. Ремесленники же причислялись нами чуть что не к эксплоататорам. Так как большинство еврейских тружеников принадлежало к ремесленникам, которые подчас не прочь были заниматься и какой-нибудь мелкой торговлей, то мы всех их готовы были причислить к «гешефтсмахерам» (дельцам). Поэтому пропаганда среди них социализма, да к тому же еще на «жаргоне», нам казалась если: не вредной, то, во всяком случае, бесполезной тратой сил и времени. Не так отнесся к этому вопросу Либерман. Одним из первых его последователей был Лазарь Гольденберг. Они основали в Лондоне, весной 1876 г., «Еврейское социалистическое общество» из евреев-ремесленников. В это общество, кроме Лнбермана и Гольденберга, как основатели входили: пять портных, один столяр, один коробочник, выдающийся рабочий, Гирш Сапер и один шапочник. Как известно, общество это поставило себе целью распространять социализм среди евреев всюду, где они находятся, и организовывать их для борьбы против их эксплоататоров. Кроме того, общество это ставило себе целью «соединиться в братский союз с рабочими обществами других национальностей». Для созыва первого публичного митинга было выпущено на еврейском языке воззвание, являющееся первым запрещенным произведением, с которым евреи-социалисты из России обратились к своим единоверцам. Приведу поэтому несколько строк из этого исторического документа. «Как ни тяжела жизнь всех рабочих, но еврейские угнетены еще более других,—говорится в этом воззвании.—Еврей принужден больше работать и получать меньшую плату, чем христиане. Почему это так? Лишь потому, что они не объединены... Сплоченные в организации рабочие не допускают, чтобы фабриканты и мастера, их угнетали. Но у нас, еврейских рабочих, нет объединения... Это вредит нам и, кроме того, вызывает ненависть к нам английских рабочих, обвиняющих нас в том, что мы приносим и им вред тем, что, работая больше, мы соглашаемся брать меньшую плату». Председателем этого митинга, состоявшегося 18 августа 1876 г., на котором присутствовали Лавров и другие видные социалисты-христиане, был. Лазарь Гольденберг. Он открыл митинг речью, в которой, между прочим, сказал, что цель социалистов—освобождение рабочего класса от господства капитала, и что «Еврейский Социалистический Союз» стремится объяснить еврейским рабочим, каким способом они могут улучшить свое положение. Результатом этого митинга было то, что 80 евреев-рабочих записались в члены этого нового союза. 57 Я не имею возможности входить здесь в подробности деятельности Гольденберга, в качестве одного из инициаторов этого «Союза». Скажу лишь, что он неоднократно читал на его заседаниях доклады («О рабочем движении в Швейцарии», «О первом интернациональном Конгрессе в Женеве», «О разногласиях между мадзинианцами и другими партиями» и т. д. (Мадзини – итальянский еврей. Фото: http://en.wikipedia.org/wiki/Giuseppe_Mazzini Прим. Проф. Столешникова). Но «Союз» не долго просуществовал, так как еврейские выходцы из России, жившие в Лондонском Уайтчепеле, оказались не совсем подходящей средой для революционно-социалистического общества. К тому же тогда еще не назрели условия для сознания всеми необходимости пропаганды социализма среди еврейской бедноты. Но основанный Гольденбергом и Либерманом первый еврейский «Union Mantel makers» (Профсоюз пошивщиков пальто. Крышевая организация) существует до сих пор. Происходившее тогда в России революционное движение приняло направление, враждебное «лавризму»: восторжествовали анархические взгляды Бакунина. Поражение «лавризма» имело большое значение в дальнейшей судьбе Гольденберга: весной 1877 г. вышел последний номер «Вперед», и затем этот журнал навсегда прекратился. Гольденберг очутился в крайне тяжелом моральном и материальном положении. То дело, которое он еще в ссылке считал чрезвычайно важным—печатание понятных для трудящихся масс книжек,— одержавшие в России верх бакунисты не только не признавали таковым, но, наоборот, находили его совершенно бесполезным. Да и вообще литературе действовавшие в России бакунисты,—«народники-бунтари»—не придавали никакого значения. Не находя себе в Лондоне никакого занятия по душе и согласную с его убеждениями работу, к тому же испытывая сильнейшую материальную нужду, Гольденберг отправился на континент. С этих пор начинаются его скитания по свету в поисках за делом: он перекочевывает с одного конца Западной Европы в другой, из Старого Света в Новый и обратно. К сожалению, не могу сколько-нибудь подробно передать все то, что пришлось Гольденбергу делать и вытерпеть в течение длившейся почти двадцать лет цыганской его жизни. Гольденберг был рабочим на красильном заводе около Парижа, получая семь су в час за тяжелый и продолжительный труд; он состоял лаборантом на электрическом заводе; заведывал электрическим освещением в конторе и мастерских газеты «Тimes» в Лондоне, куда он вновь перекочевал. Затем снова отправился в Париж, где в течение долгого времени оставался без всякого заработка, а потом достал перевод одной книги по электричеству. Всегда и везде Гольденберг не переставал интересоваться рабочим движением, социалистической пропагандой и агитацией, которой занимался, насколько то было в его силах. Так, будучи в Париже в 1880 г., ему опять пришлось, как-то было в 1872 г. в Цюрихе, участвовать в агитации по поводу ареста знаменитого Льва Гартмана, произведшего взрыв царского поезда в Москве (в ноябре 1879 г.): французское правительство хотело выдать его России, где его ждала смертная казнь. На этот раз агитация Гольденберга и других русских увенчалась полным успехом: французы отказались выдать этого цареубийцу. Но, чтобы смягчить гнев Александра II, французское правительство выслало из пределов республики Гольденберга, Лаврова и еще нескольких русских эмигрантов. Он направился в Швейцарию, оттуда в Румынию, где вместе с другими жившими там русскими основал первое социалистическое общество. Ими была устроена типография, в которой Гольденберг набирал первые социалистические книжки на чуждом ему румынском языке. Но не долго пришлось ему там работать: 18 марта 1881 г., на митинге по случаю годовщины Парижской Коммуны и убийства Але-ксандра II, Гольденберга и еще нескольких человек арестовали; продержав месяц в тюрьме, его затем вместе с другими отправили в Константинополь с тем, чтобы оттуда увезти их далее и выдать России. Но Гольденбергу и еще трем арестованным удалось сесть в пароходную лодку и на ней добраться до Константинополя. Оттуда на английском грузовом судне он отправился в Роттердам и затем вновь в Лондон. Прожив там,—то без работы, то опять находя ее,—года четыре, Гольденберг решил попытать счастья в Новом Свете, и в январе 1885 г. он прибыл в Нью-Йорк. Вновь тяжелый труд в качестве обыкновенного рабочего на фабрике Эдисона, снова периоды без заработка или со случайным, как уроки, агентство по продаже пишущих машин и т. п. Но и здесь, как и в Старом Свете, Гольденберг не переставал служить делу распространения социалистических идей: он читал лекции—по-русски и по-английски— о революционном движении, редактировал в продолжение 4-х лет американское издание «Free Russiа», написал рассказ «Look in the Basket», имевший огромный успех, перевел некоторые рассказы Л. Толстого и т. д. Но самым главным своим делом в Нью-Йорке Гольденберг считает устройство здесь, сообща с другими товарищами, «Русской Лиги против трактата о выдаче политических преступников России». Знаменитый Георг Кенан помог Гольденбергу и его товарищам устроить такие же английские комитеты в других городах, и можно по справедливости сказать, что если политические эмигранты потом спокойно жили в Соединенных Штатах, не боясь быть выданными русскому палачу, то отчасти этим они были обязаны также и Лазарю Гольденбергу. Всем перечисленным еще далеко не ограничилась деятельность его в Нью-Йорке. Кроме, так сказать, идейной, духовной помощи всем и всему, Гольденберг, живя в Северной Америке, старался также оказывать материальную поддержку лицам, нуждавшимся в ней. При помощи «Free Russiа» ему удалось собрать несколько сот долларов для голодавших в 1891 г. в России крестьян, а также—для ссыльных и заключенных. Он содействовал основанию клубов, библиотек и т. д., и т. д. Пребывание в Соединенных Штатах оставило у Гольденберга самое отрадное воспоминание. Вот что он об этом написал мне: «Нью-Йоркские товарищи устроили мне прощальный банкет, который я буду помнить до конца жизни, как один из самых счастливых в ней моментов. Часы, которые они мне поднесли, я до сих пор ношу и считаю их самым дорогим для меня подарком». Уехал Гольденберг оттуда в 1895 г., вследствие полученного им из Лондона от старых своих товарищей—Чайковского, Степняка, Волховского и др.—приглашения, так как они там основали общество, названное ими «Фондом Вольной русской прессы». Гольденбергу они предложили заведывать всеми техническими и финансовыми делами этого учреждения, и он с обычной энергией, настойчивостью и неутомимостью принялся за организацию этого нового предприятия. То было беспартийное учреждение, главной целью которого являлась литературная борьба с господствовавшим в России гнусным режимом. «Фонд» издавал всякого рода книги, брошюры, листки. Между прочим, им изданы; были «Подпольная Россия» Степняка, «За сто лет» Бурцева, «Русская Конституция»—киевского адвоката Куперника и т. п. Но в первый же год этой деятельности «Фонда» произошло в высшей степени прискорбное для всех членов его, и для Голь-деиберга в частности, происшествие. Фонд выпускал «летучие листки». Вместо них приехавший в Лондон Куперник предложил издавать регулярную газету— «Земский Собор». На это предприятие он предложил материальные средства, а также желал принять в нем литературное участие. Но во время одного из очередных заседаний, на котором должна была обсуждаться выработанная Степняком программа для этой газеты,—редактором ее был выбран Степняк,—собравшиеся вдруг узнали, что на него, когда он шел из дому на это собрание, при переходе через рельсы железной дороги, наскочил поезд и раздавил его. Деятельность «Фонда Вольной русской прессы», выразившаяся в издании' и распространении как за границей, так и в России огромного количества всевозможных литературных произведений, прекратилась только с наступившими' после амнистии 1905 г. в России так называемыми «Днями свободы», когда хулиганы при содействии полиции, казаков и солдат свободно проливали кровь евреев и интеллигентов по всей стране... После тридцати четырех лет, протекших со времени отъезда Гольденберга из России, дождавшись наконец в ней «конституции», в достижении которой была и его доля усилий и страданий, отправился и этот «вечный жид» на свою далекую «родину», являвшуюся для большинства трудящихся,—а для евреев в особенности,—местом всевозможных ужасов. В Петербург он прибыл во время заседаний Первой Госуд.Думы. Ходил он по собраниям, встречался со старыми товарищами, присматривался, наблюдал. Все было для него ново и вместе старо в этом городе, где он когда-то учился, работал, пропагандировал, сидел в тюрьмах и скрывался. Брат его, богатый купец, с которым Гольденберг не виделся сорок лет, убеждал его поселиться у него в Одессе, но там свирепствовала черная сотня, а, живя долгое время за границей, он ужа забыл, что принадлежит к несчастной преследуемой нации. Поэтому, отказавшись от предложения брата, он вернулся в Англию. Упомяну теперь о нашем с ним знакомстве. Встретились мы впервые в Женеве в 1880 г., куда он приехал после изгнания из Парижа. У нас сразу установились добрые товарищеские отношения. У Гольденберга был прекрасный, отзывчивый характер,—скромный, без малейшего самолюбия, общительный, всегда хорошо настроенный. Вскоре после его отъезда меня судьба надолго разлучила со всеми товарищами. Но, бежав в 1901 г. из Сибири, я, по приезде осенью в Лондон ( В Лондоне Ротшильды давали стипендию всем еврейским революционерам. Прим Проф. Столешникова) первым из всех тамошних товарищей разыскал его. За истекшие 20 лет Гольденберг мало изменился в духовном отношении; несмотря на свои 55 лет и почти 35 - летнюю службу делу освобождения пролетариата, он остался все тем же стойким, непоколебимым солдатом революции. Гольденберг прожил еще 15 лет безвыездно в Англии, всего несколько месяцев не дожив до февральской революции: он скончался в конце ноября 1916 г., 70-ти лет. 62 |
Лев Иванович Тетерников Тантра: йога с партнёром «Тантра: йога с партнёром»: София; Киев; 1996 В настоящей книге описывается выполнение асан и растяжек с партнером, пробуждение энергетического тела, техника выхода в медитацию... |
Лев Николаевич Гумилев Лев Гумилев Вступление I. Во мгле веков в древнейшем китае |
||
Моисей, который всем преподал учение в небесных книгах своих, этот... Евреев, и меня, как ученика, да научит своим Пятикнижием этою сокровищницею откровения. В нем раскрыта история едемского сада; по... |
Декрет о печати 27 октября (9 ноября) 1917 г При Революционном Трибунале учреждается Революционный Трибунал Печати. Ведению Революционного Трибунала Печати подлежат преступления... |
||
Кодекс справедливого использования информации Семьи евреев-ашкенази должны помочь ученым понять биологическую природу шизофрении и раздвоения личности |
Исход шапольского Зима была жаркой, за несколько месяцев не выпало ни одной капли, и сто тысяч евреев пришло к Стене Плача молить о дожде |
||
Лев Васильевич Успенский По закону буквы |
Для группы второго года обучения, №033 Семью Рерихов, не случайно было дано именно на русском языке. Передавая новое Учение на русском языке и через русских людей, Великие... |
||
«Человек немыслим вне общества» (Л. Н. Толстой) Лев Николаевич Толстой... Лев Николаевич Толстой – великий русский писатель второй половины XIX – начала XX вв. Его творчество поражает читателя глубочайшими... |
Литература: Модули по лекциями и практическим занятиям 1 Повзнер... Кинематика и динамика вращательного движения. Законы сохранения при вращательном движении |
Поиск на сайте Главная страница Литература Доклады Рефераты Курсовая работа Лекции |