Русский XX век на кладбище под Парижем Санкт-Петербург




Скачать 6.08 Mb.
Название Русский XX век на кладбище под Парижем Санкт-Петербург
страница 8/57
Дата публикации 18.10.2014
Размер 6.08 Mb.
Тип Документы
literature-edu.ru > Литература > Документы
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   ...   57

Бунина Вера Николаевна, 1881—1961

В. Н. Бунина (урожденная Муромцева), жена писателя Ивана Алексеевича Бунина, 47 лет прожившая с ним в браке (лишь послед­ние тридцать — в официальном, ибо раньше обвенчаться они не могли, так как И. А. Бунин не был разведен с А. Цакни), — автор интересных мемуаров и дневников. Была преданной и терпеливой женой этому нелегкому человеку, с честью вышла из самых запутанных семейных ситуаций. Когда И. А. Бунин влюбился в молодую Галину Кузнецову и она поселилась с семьей Бунина, Вера Николаевна, смирив свои ревность и гордость, сумела по-доброму относиться к Галине... В самую трудную пору ее семейной драмы было послано Вере Николаевне утешение: на вилле у Буниных поселился молодой русский писатель из тогдашней Эстонии Леонид Зуров, пробудивший в сердце Веры Николаевны (она была на 20 лет старше Зурова) глубокое, почти материнское чувство. Забота о муже и о Зурове ложится на плечи Веры Николаевны, и она с готовностью несет этот груз до последних дней. Взваливает она на себя и сбор средств меценатов для других эмигрантских писателей (Тэффи, Зайцева, Яновского) или просто для тех, кто попал в нужду (вроде одинокой матери Е. Жировой).

Вышедший в трех томах в издательстве «Посев» вместе с дневниковыми записями И. А. Бунина дневник В. Н. Буниной представляет большой интерес для всех, кто интересуется жизнью эмиграции («Устами Буниных»). Н. Н. Берберова посмеялась некогда в своей мемуарной книге над дневником В. Н. Буниной, назвав Веру Николаевну «исключительно глупой» женщиной. Сама Вера Николаевна, в свою очередь, отмечала в своем дневнике отсутствие ума у... Цветаевой: «Нет и второстепенных качеств ума: такта и меры». С этой точки зрения, ведь и книга самой Берберовой не может притязать на высокие качества ума. Ах, пустой спор... А что доброта важнее ума, кто ж из нас не согласится? К тому же солидный биографический словарь (Русские писатели. 1800—1917. М.: Большая российская энциклопедия, 1992) авторитетно сообщает о В. Н. Буниной: «Умная и образованная женщина, Вера Ник<�олаевна> стала преданным и самоотверженным другом Б<�унина> на всю жизнь, а после его смерти готовила к изданию мн<�огие> рукописи Б<�унина>, написала содержащую ценные биогр<�афические> свидетельства кн<�игу> «Жизнь Бунина». Б<�унин> говорил жене: “Без тебя я ничего не написал бы. Пропал бы!”».

Последнее, вероятно, самое последнее в ее жизни письмо (адресованное художнице Т. Логиновой) было написано Верой Николаевной в апреле 1961 года: «Сижу в кафе на бульваре Экзельманс. В ожидании всенощной не знаю, что делать?.. Ждать надо полтора часа... Хотела зайти к Струве, но их не было дома. Позвонила Полонской, она играет в карты. Этим спасается! Позвонила Алдановой — к телефону никто не подошел. Вот и сижу и бросаю взгляды на прохожих... Я сегодня надела свой серый костюм: распускаются деревья. Небо синее, безоблачное... Пишу письма и «беседую с памятью»... Мало нас осталось!».

Книга «Беседы с памятью» позднее увидела свет. А крест над могилой Буниных изготовлен был по рисунку Леонида Зурова, участвовавшего в этнографических экспедициях близ Малов и Избор­ска: нетрудно заметить его сходство со знаменитым «Труворовым крестом».

Бурцев Владимир Львович, 17.11.1862—21.08.1942

В годы войны один за другим умирали во Франции старые эмигранты — иногда от холода и голода, но чаще от черной безнадежности этой войны, этой схватки двух фашистов, черного и красного, схватки, исход которой, похоже, не обещал ничего доброго... Летом 1942 года умер в бедняцкой больнице Парижа и человек, которого мой друг, писатель Ю. В. Давыдов, называл «бурный Бурцев»...

Родился Владимир Бурцев в далеком закаспийском форте, где его отец был штабс-капитаном, окончил гимназию, учился в Казанском и Петербургском университетах, рано занялся политикой, двадцати лет от роду был арестован в первый раз, а потом уж — бессчетно. В 21 год стал народовольцем, сторонником террора. В 1888-м он бежал из сибирской ссылки в Швейцарию, потом жил во Франции, Англии, занимался политической и исторической журналистикой, издавал сборник «Былое», «Историко-революционный альманах», в Англии был арестован за подстрекательство к цареубийству, в Россию вернулся в 1905 году. Громкая известность к нему пришла в 1906 году, когда он специализировался на разоблачении провокаторов и агентов, внедренных полицией в политические партии и кружки. Ни одна тайная организация не может избежать того, что в ней будут агенты («провокаторы»): у Ленина на курсах в городке Лонжюмо, что совсем неподалеку от этого кладбища, из десяти слушателей двое были агентами полиции (в том числе Малиновский). Но никто не гарантирует полицию от того, что ее агенты будут торговать и ее тайнами. Именно таких продажных информаторов полиции и нашел себе Бурцев, который напечатал в «Былом» список «Шпионы, предатели, провокаторы». Там был и знаменитый Азеф, и некоторые другие революционные светила. Бурцев обрел славу и подвергся нападкам униженных лидеров и скомпрометированных партий. Ленин поначалу отбил своего друга Малиновского, но Бурцев довел расследование до конца. В 1917 году Бурцев обвинил большевиков в сотрудничестве с Германией, авторитетно сообщив, что «среди большевиков всегда играли и теперь продолжают огромную роль и провокаторы и немецкие агенты». Конечно, после Октябрьского переворота газету Бурцева закрыли, а самого его упрятали в крепость. В крепости «бурный Бурцев» вел себя по-бурцевски. Он немедленно спросил, где тут сидит бывший директор департамента полиции Белецкий, и с радостью узнал, что Белецкий в соседней камере. О том, что было дальше, рассказывает в своем дневнике Зинаида Гиппиус:

«...Бурцев теперь в полном удовлетворении: они ведут нескончаемые разговоры перестукиванием. Бурцев хочет выудить у соседа все, что еще не знает о большевиках, особенно о Троцком».

В феврале 1918 года добрейший И. И. Манухин вызволил Бурцева из крепости, а в мае Бурцев ушел через Финляндию в Стокгольм, выпустил там на трех языках брошюру с убедительным названием «Проклятие вам, большевики!», а вернувшись в знакомый ему Париж, — сборник статей «В борьбе с большевиками и немцами». Бурцев возобновил издание газеты «Общее дело», написал мемуары, а десятилетие Октября отметил выпуском брошюры «Юбилей предателей и убийц. 1917—1927». Позднее он издал и брошюру о «московских процессах». Как знаток русской охранки он давал в 1934 году в Берне показания по поводу «Протоколов сионских мудрецов», сфабрикованных русской охранкой в Париже. Писал он и о тайнах, связанных с изданием «Евгения Онегина»...

Этот нищий фанатик, революционер и аскет жил в мрачном, параноическом мире агентов, конспираторов, предательств; считал своим долгом разоблачать их, и, в конце концов, не он один (он — тоже, потому что был когда-то подпольщиком) виноват был в том, что тоталитарные системы опутали наш мир паутиной предательства и доносов. Если уж восточногерманская ШТАЗИ принудила к сотрудничеству каждого седьмого немца маленькой ГДР, то сколько же миллионов стукачей было в нашей бедной России при коммунистах? Господи, прости их всех...

Варшавский Владимир Сергеевич, Croix de la guerre,
1906—1978


Герой Сопротивления, литературный критик, прозаик и мемуарист Владимир Варшавский прославился после Второй мировой войны книгой о «молодом поколении» эмигрантской литературы, которому дал приставшее к нему позднее название «незамеченного поколения». В значительной степени благодаря Варшавскому это поколение и было замечено потомками, ибо книга его рассказала о трудной жизни поколения, о его блужданиях и поисках, о его героях, отдавших жизни в последней войне. Рассказала благородно, без зависти к мертвым героям, какая сквозит, к примеру, в мемуарах Берберовой и Яновского...

Сам Владимир Варшавский уехал из России двенадцати лет от роду, гимназию и университет (юридический факультет) окончил в Праге. Потом он изучал литературу и философию в Сорбонне, а литературную карьеру начал с рассказа о страхе перед одиночеством и о гениальном забулдыге-французе Вийоне, чьи шаги и нынче звучат в памяти молодых поколений на крутой улочке близ Сорбонны.

До войны Варшавский вместе со сверстниками из «незамеченного поколения» обживал Монпарнас (и кафе «Селект»), журнал Оцупа «Числа» и альманах Фондаминского «Круг». В начале войны ушел во французскую армию, был в Сопротивлении, а потом долго маялся в немецком плену. После войны он выпустил автобиографическую прозу («Семь лет») и книгу о своем «незамеченном поколении». Послевоенная патриотическая эмигрантская лихорадка не сделала его поклонником большевиков и Сталина. Напротив, последняя его оставшаяся недописанной книга называлась «Родословная большевизма». Она вышла лишь через пять лет после его смерти, и в предисловии к ней о. А. Шмеман писал, что «Варшавский встал на защиту России путем раскрытия подлинной родословной большевизма. И сделал он это с тем мужеством, с которым в июле 1940 г. он, рядовой разгромленной французской армии, почти в одиночку, на протяжении нескольких дней, в обреченной крепости сдерживал мощный натиск немцев».

В отличие от многих тогдашних зарубежных историков Варшавский утверждал, что «истоки советского империализма нужно искать не в русской истории и не в особом мессианизме русского народа, а в марксистском эсхатологическом мире мировой революции». Переживший насилие, искалечившее судьбу ему и его сверстникам, Варшавский разглядел мерзкое для него сходство «трех угодников» (Маркса, Энгельса и Ленина): «тот же стиль, то педантически наукообразный, то площадной, та же бешеная ярость в полемике, то же неколебимое убеждение, что прогресс не может совершаться без насилия и кровавых человеческих жертв и что, как бы ужасны ни были эти жертвы, на них нужно идти».

В. Яновский вспоминал в своих мемуарах, что Варшавского все любили в довоенном Париже... А грамотный русский интеллигент вспоминал в связи с парижским изгнанием горькие слова француза Декарта о времени, проведенном в чуждом и чужом Амстердаме: «Среди великого народа, чрезвычайно деятельного и более занятого своими собственными делами, чем интересующегося чужими, я мог жить так же одиноко и уединенно, как в самой далекой пустыне».

В 1950 году он уехал в США, долго жил там среди чужих, умер в чужой Женеве, а вот упокоиться ему суждено было здесь, неподалеку от друзей-сверстников из «незамеченного поколения» — Бориса Поплавского, Ирины Кнорринг, Лазаря Кельберина...

Кн. Васильчиков Борис, 19.05.1886—13.05.1931

Князь Борис Александрович Васильчиков был до революции членом Государственного совета и возглавлял Главное управление землеустройства. Впрочем, он и в эмиграции не сидел сложа руки. В 1924 году он возглавил комитет по изысканию средств для приобретения городской усадьбы, которая стала позднее Сергиевским подворьем. Членами комитета были такие люди, как архимандрит Иоанн, протоиерей Георгий Спасский, князь Г. Н. Трубецкой, М. М. Осоргин, Вахрушев, Шидловский, Ковалевский, гр. Хрептович-Бутенев, Липеровский, Аметистов и др. Работы всем хватило...

Кн. Васильчикова (урожд. княжна Вяземская)
Лидия Леонидовна, 10.06.1886—1.11.1948


Пережив бесконечные скитания по Европе (между Литвой, Францией, Германией, Италией), смерть старшего сына, а потом и страшные военные годы, княгиня Лидия Леонидовна Васильчикова осенью 1948 года попала в мирном Париже под автомобиль и погибла...

Она происходила из Вяземских, была дочерью князя Леонида Дмитриевича Вяземского и княгини Марии Ивановны Вяземской (урожденной графини Левашовой) и приходилась старшей сестрой князю Владимиру Леонидовичу Вяземскому. Выйдя замуж за князя Иллариона Сергеевича Васильчикова (бывшего в Литве губернским предводителем дворянства, а потом и членом Государственной думы IV созыва от Литвы), она родила в браке двух сыновей и трех дочерей (все как есть были красавицы). Средняя из них, Татьяна, была замужем за князем Меттернихом. Очень хороша собой была старшая, Ирина, однако по-настоящему прославилась во всем мире младшая дочь княгини Лидии Леонидовны княжна Мария Васильчикова (по-семейному Мисси). В 1932 году (после Франции) семья поселилась в Каунасе, там юная Мисси начинала свою трудовую жизнь — секретаршей в британском посольстве. А летом 1939 года, когда Мис­си была на летнем отдыхе в Германии, грянула мировая война. Возвращаться в советскую Литву было нельзя, князья были «классовые враги», а эмигранты были «белые», и Мисси (со своими пятью европейскими языками и секретарским опытом) устроилась на работу в Берлине — сперва на радио, а потом в Отдел информации германского МИД. Там Мисси близко сошлась с группой молодых аристократов, как и она, ненавидевших нацизм и безумного Гитлера, с теми, кто участвовал позднее в «Заговоре 20 июля 1944 года» и неудавшемся покушении на фюрера. Они доверяли ей во всем, их удивляли ясность ее ума, бесстрашие, непостижимая «надмирность» и «наднациональность» в нынешнем одуревшем от политики и националистических комплексов мире. Ее мидовский начальник Адам фон Тротт (позднее повешенный Гитлером) написал как-то жене об этой своей русской сотруднице: «В ней есть что-то от благородной жар-птицы из легенд, что-то такое, что так и не удается до конца связать... что-то свободное, позволяющее ей парить высоко-высоко над всем и вся. Конечно, это отдает трагизмом, чуть ли не зловеще таинственным...».

У Мисси было ощущение уникальности того, что с ней происходит, того, что творится вокруг, а может, дело было в тревоге и беспокойстве — так или иначе, она день за днем писала дневник... Она пережила бомбардировки Берлина и Вены, разгром антигитлеровского заговора, казнь друзей — пережила все и сохранила свой дневник. Она расшифровала его и перепечатала на машинке после войны, а в конце семидесятых годов, ослабев от болезни и чувствуя приближение смерти, она по совету брата и друзей стала готовить его для публикации. Она закончила работу за две недели до смерти. В отличие от своей знаменитой предшественницы Марии Башкирцевой она не питала надежд на посмертную славу. Но ее написанный по-английски дневник о жизни в Берлине и Вене с 1940 по 1945 год потряс читателей. Он был издан на дюжине языков и стал бестселлером... Там была рассказана незаурядная, страшная история: жизнь среди бомб и смертей, Апокалипсис конца войны — в Берлине и в Вене, в двух шагах от германской верхушки... И главное — рассказчица, эта Мисси Васильчикова, она была незаурядной личностью. А для человека из нынешней России и вовсе существом незнакомым. Для нее нет русских, немцев, французов, евреев, шведов — есть хорошие и плохие люди, есть друзья, есть семья и есть жлобы. Нет границ (семья живет везде), а есть пристойная и непристойная жизнь, есть молодость, которая убегает так быстро, под бомбами...

Как и Мария Башкирцева, Мисси ничего не написала, кроме этих дневниковых тетрадок, но уж эта-то книга... Читатели из разных стран, прочитав дневники этой молодой женщины, говорили: такого я не читал...

Мисси ненавидела сатану Гитлера, но политика ее мало занимала. Как ни странно, политические рассуждения попадаются в июльской дневниковой записи 1943 года — именно там, где Мисси говорит о своей матери, о княгине Лидии Леонидовне. Приведу отрывок из этой записи, так как он может объяснить кое-что о поколении русских аристократов, упокоившемся под березами Сент-Женевьев-де-Буа...

Один из немецких знакомых княгини Васильчиковой (граф Пюклер) написал донос на нее в гестапо: «Княгиня Васильчикова — подруга детства моей жены — настроена против нашей политики в России и критически отзывается о нашем отношении к военнопленным... Ее не следует выпускать из страны».

Приведя это письмо в своем дневнике, Мисси считает нужным подробно объяснить, что же вдруг произошло с ее мамой:

«Maman всегда была ярой антикоммунисткой, и это неудивительно, если вспомнить, что у нее два брата погибли в самом начале революции. Она придерживалась этой неколебимой позиции двадцать лет, и дело дошло до того, что даже Гитлер виделся ей в благоприятном свете, согласно принципу «враги моего врага — мои друзья»... в сентябре 1941 года она еще надеялась, что немецкое вторжение в Россию приведет к массовому народному восстанию против коммунистической системы: после чего с немцами, в свою очередь, разделается возрожденная Россия. Так как она не жила подолгу в Германии, ее нелегко было убедить, что Гитлер не меньший злодей, чем Сталин. Мы же с Татьяной... были свидетелями гнусного сговора между Гитлером и Сталиным, имевшего целью уничтожить Польшу, и мы из первых рук знали о немецких зверствах в этой стране... Но по мере того, как становилось известно о тупой жестокости германской политики на оккупированных территориях СССР и все больше становилось жертв, и там, и в лагерях русских военнопленных, любовь Maman к своей стране, усугубленная ее скрытой прежней германофобией, восходящей к тем годам, когда она была медсестрой на фронтах Первой мировой войны, — эта любовь взяла верх над ее бескомпромиссными антисоветскими убеждениями, и она решила принять посильное участие в облегчении страданий своих соотечественников, и в первую очередь русских военно­пленных.

С помощью друзей она связалась с соответствующими учреждениями германского Верховного командования... В отличие от дореволюционной России Советское правительство отказалось от предложенной помощи Международного Креста. Это означало, что русские пленные, будучи в глазах своего правительства изменниками родины, предоставлялись собственной судьбе — в большинстве случаев голодной смерти.

Maman обратилась к своей тетушке, а моей крестной, графине Софье Владимировне Паниной, которая работала в Толстовском фонде в Нью-Йорке. Кроме того, она втянула в эту деятельность двух всемирно известных американских авиаконструкторов русского происхождения — Сикорского и Северского, а также православные церкви Северной и Южной Америки. Вскоре была создана специальная организация помощи пленным, которой удалось собрать столько продуктов, одеял, одежды, лекарств и т. д., что для их перевозки понадобилось несколько кораблей...».

...Всю жизнь я читал про ту войну, заставшую меня в Москве ребенком... Но что-то ни в одном самом подробном описании не встречал я имен княгини Васильчиковой, графини С. В. Паниной (создательницы Народного дома в Петербурге), Сикорского и Северского...
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   ...   57

Похожие:

Русский XX век на кладбище под Парижем Санкт-Петербург icon «Санкт-Петербург, Пушкин, Лермонтов и мировая культура»
Дом»), Всероссийским Музеем А. С. Пушкина и Санкт-Петербургским городским Дворцом Творчества Юных проводит с 15 по 20 октября 2014...
Русский XX век на кладбище под Парижем Санкт-Петербург icon Редактор Алексей Богословский (Санкт-Петербург)
Алексею Капустину (Рига), Александру Кудрявцеву (Николаев), Сергею Сербину (Таллинн), Сергею Шишко (Минск), Сергею Ефимову (Волгоград),...
Русский XX век на кладбище под Парижем Санкт-Петербург icon Приведу из интернета план плато Гизе со всеми историческими объектами: Рис. 1
Погребальная дорога 25. каменоломня Микерина 26. Современное кладбище 27. К югу, гробницы, вырубленные в скальной породе 28. Стена...
Русский XX век на кладбище под Парижем Санкт-Петербург icon Рабочая программа по предмету «Русская литература»
«Русский язык и литература 5-9 классы национальной школы рф» (составители: Н. С. Русина, С. К. Бирюкова, А. М. Мансурова, Е. В. Ефремова,...
Русский XX век на кладбище под Парижем Санкт-Петербург icon В аспирантуру по данной специальности абитуриенты могут быть зачислены в следующих заведениях
Философском факультете «Санкт-Петербургского государственного университета» (СПбГУ) (Санкт-Петербург)
Русский XX век на кладбище под Парижем Санкт-Петербург icon Программа: Г. Н. Никольская. Русский язык и литература X-XI классы...
Муниципальное бюджетное общеобразовательное учреждение средняя общеобразовательная школа имени
Русский XX век на кладбище под Парижем Санкт-Петербург icon Тематическое планирование уроков русского языка составлено: 8, 9 класс
Минобрнауки России от 30 августа 2010г №889 на основе «Программы русский язык и литература 5-11кл национальных школ Российской Федерации»,...
Русский XX век на кладбище под Парижем Санкт-Петербург icon Диалектика • Санкт-Петербург • Киев Москва' ббк (Ю)88. 6 Б75
...
Русский XX век на кладбище под Парижем Санкт-Петербург icon Информационное письмо
Дом»), Всероссийским Музеем А. С. Пушкина и Санкт-Петербургским городским Дворцом Творчества Юных проводит с 15 по 20 октября 2014...
Русский XX век на кладбище под Парижем Санкт-Петербург icon П. И. Юнацкевич образование взрослых санкт-петЕрбурга
Юнацкевич П. И. Образование взрослых Санкт-Петербурга / Серия книг: Теория и методика профессионального обучения и воспитания взрослых....
Литература


При копировании материала укажите ссылку © 2015
контакты
literature-edu.ru
Поиск на сайте

Главная страница  Литература  Доклады  Рефераты  Курсовая работа  Лекции