Тезисы научно-исследовательской работы по теме: «Вклад Пушкина в развитии русского литературного языка»
|
Скачать 482.07 Kb.
|
|
Народность языка Пушкина Народность творчества Пушкина имела глубокие корни. Она была не внешней, не поверхностной, а глубокой, истинной, основанной на любви к своему народу, на вере в его духовные силы, на понимании огромной идеологической и эстетической ценности его словесно-художественного творчества, на умении видеть мир глазами своего народа. Сущность национальной самобытности и народности Пушкина прекрасно определил Гоголь, который писал, что Пушкин «при самом начале своем уже был национален, потому что истинная национальность состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа. Поэт даже может быть и тогда национален, когда описывает совершенно сторонний мир, но глядит на него глазами своей национальной стихии, глазами своего народа, когда чувствует и говорит так, что соотечественникам его кажется, будто это чувствуют и говорят они сами». Народность языка Пушкина, конечно, имеет определенные «внешние» приметы: разговорные, просторечные и «простонародные» слова и выражения, разговорные синтаксические конструкции. Но эти элементы представлены в языке Пушкина отнюдь не в изобилии. Они подвергнуты строжайшему качественному и количественному отбору в соответствии с принципом «соразмерности и сообразности». Язык Пушкина имеет в своем составе гораздо меньше просторечных и «простонародных» элементов, чем язык произведений «низких жанров» середины и второй половины XVIII в., особенно комедий и басен. (Проза лучших писателей--второй половины XVIII в. занимает в этом отношении, как мы видели, особое место; отбор и принципы употребления просторечия у Новикова, Фонвизина, Крылова, Радищева во многом предвосхищали Пушкина). Несмотря на строго продуманное отношение Пушкина к народному языку и осторожное, всегда эстетически и логически оправданное употребление народных языковых средств, тогдашняя критика постоянно обвиняла Пушкина в «простонародности», в том, что он употребляет выражения «низкие», «мужицкие», «бурлацкие» и т. п. В этих обвинениях сказывалось, с одной стороны, влияние эстетики «нового слога» с его крайним пуризмом по отношению ко всему разговорному и тем более просторечному, а с другой стороны, влияние старой концепции классицизма с ее строгой жанровой приуроченностью и ограниченностью в употреблении просторечных и «простонародных» элементов. Отбор народных языковых средств без оглядки на «провинциальную чопорность» и употребление их не в соответствии с заранее заданными жанровыми канонами, а в соответствии с логикой событий и положений, с правдой характеров и с требованием искренности и точности выражения разбивал представления многих критиков о качествах литературного языка и оказывался для них непостижимым. В поэме «Полтава» есть такое место: Мария «...Ты безобразен. Он прекрасен: В его глазах блестит любовь, В его речах такая нега! Его усы белее снега, А на твоих засохла кровь!..» И с диким смехом завизжала, И легче серны молодой ._, Она вспрыгнула, побежала И скрылась в темноте ночной. Редела тень. Восток алел. Огонь казачий пламенел. Пшеницу казаки варили; Драбанты у брегу Днепра Коней расседланных поили. Проснулся Карл. «Ого! пора! Вставай, Мазепа Рассветает». Один из критиков возмущался тем, что Мария упоминает об усах и что она завизжала. А реплика Карла казалась ему совершенно «бурлацкой» и, следовательно, никак не совместимой с королевской личностью. Именно отвечая на эти нападки Пушкин сформулировал свой тезис об искренности и точности выражения как необходимом качестве литературного произведения: «Слова усы, визжать, вставай, рассветает, ого, пора показались критикам низкими, бурлацкими: низкими словами я... почитаю те, которые подлым образом выражают какие-нибудь понятия: например, нализаться вместо напиться пьяным и т. п.; но никогда не пожертвую искренностию и точностию выражения провинциальной чопорности и боязни казаться простонародным, славянофилом и т. п.». Стремление некоторых критиков подходить к литературному языку с меркой языка «хорошего общества» вызывало решительный отпор со стороны Пушкина. Он уличал таких критиков и в неправильном толковании самого понятия «хорошее общество», и в непонимании того, что представляет собой язык «хорошего общества». В статье «О приличии в литературе» (1830 г.) он писал: «Не совестно ли вчуже видеть почтенных профессоров, краснеющих от светской шутки? — Почему им знать, что в лучшем обществе жеманство и напыщенность еще нестерпимее, чем простонародность (vulgarite), и что оно-то именно и обличает незнание света? Почему им знать, что откровенные, оригинальные выражения простолюдинов повторяются и в высшем обществе, не оскорбляя слуха, — между тем как чопорные обиняки провинциальной вежливости возбудили бы только общую невольную улыбку? — Хорошее общество может существовать и не в высшем кругу, а везде, где есть люди честные, умные и образованные». Тогдашняя критика нередко не понимала и народного, национального характера некоторых употребляемых Пушкиным слов и выражений и обвиняла его в неудачном словотворчестве. По поводу строк из V главы «Евгения Онегина» Лай, хохот, пенье, свист и хлоп, Людская молвь и конский топ! критик в журнале «Атеней» (1828 г.) писал: «Порадуемся счастливой гибкости нашего языка: хлопанье и топот не уместятся в стих — можно последние слоги оставить. Будем надеяться, что эта удачная выдумка обрежет слоги многим упрямым русским словам, которые не гнутся в стих. Как приятно будет читать: роп вместо ропот, топ вместо топот, грох вместо грохот, сляк вместо слякоть. Нельзя не полюбоваться также и людской молвью». Отвечая на эту критику, Пушкин в 1830 г. в примечаниях к «Евгению Онегину» указал на народный русский характер употребленных им слов: «В журналах осуждали слова хлоп, молвь и топ как неудачное нововведение. Слова сии коренные русские. «Вышел Бова из шатра прохладиться и услышал в чистом поле людскую молвь и конский топ» (Сказка о.Бове Королевиче). Хлоп употребляется в просторечии вместо хлопание, как шип вместо шипение: Он шип пустил по-змеиному (Древние русские стихотворения) Не должно мешать свободе нашего богатого и прекрасного языка». Отбирая наиболее емкие в смысловом отношении и наиболее стилистически выразительные средства разговорного языка, Пушкин объединяет их в единое, целое с нейтральными и «книжными» языковыми средствами, в результате чего и рождается та искренность и точность выражения, та подлинная непринужденность повествования, которая отличает не только прозаический, но и поэтический язык Пушкина. Приведем несколько примеров из «Евгения Онегина»: ...Да после скучного обеда Ко мне забредшего соседа, Поймав нежданно за полу, Душу трагедией в углу, Или (но это кроме шуток), Тоской и рифмами томим, Бродя над озером моим, Пугаю стадо диких уток. Над ней он голову ломал И чудеса подозревал. Все стали толковать украдкой, Шутить, судить не без греха, Татьяне прочить жениха. Но я... какое дело мне? Я верен буду старине. Но день протек, и нет ответа. Другой настал: все нет как нет. А впрочем, он за вас горой: Он вас так любит... как родной! Заслуживает самого пристального внимания тот факт, что "народно-разговорные элементы вовлекаются Пушкиным в язык не только художественной, но и критико-публицистической прозы. Например, в статье «Путешествие из Москвы в Петербург» читаем: «Державин исподтишка писал сатиры на Сумарокова и приезжал как ни в чем не бывало наслаждаться его бешенством. Ломоносов был иного покроя. С ним шутить было накладно. Он везде был тот же: дома, где все его трепетали; во дворце, где он дирал за уши пажей; в Академии, где, по свидетельству Шлецера, не смели при нем пикнуть». Народно-разговорные, просторечные и «простонародные» элементы относительно нечасто выступают у Пушкина с той или иной стилистической «нагрузкой», с экспрессивной подчеркнутостью. Это обычно бывает при стилизациях и в языке персонажей. Например, в репликах работницы гробовщика Адриана Прохорова: « — Что ты, батюшка? не с ума ли спятил, али хмель вчерашний, еще у тя не прошел? Какие были вчера похороны? Ты целый день пировал у немца — воротился пьян, завалился в постелю, да и спал до сего часа, как уж к обедне отблаговестили». Вообще же «Пушкинский язык избегает всего того, что непонятно и неизвестно в общем литературно-бытовом обиходе. Он чужд экзотике областных выражений, далек от арготизмов (кроме игрецких карточных в „Пиковой даме", военных, например, в „Домике в Коломне", условно-разбойничьих в „Капитанской дочке", которые все требуются самим контекстом изображаемой действительности). Пушкинский язык почти не пользуется профессиональными и сословными диалектами города (ср., например, отсутствие примет купеческого языка в „Женихе"). Он, в общем, сторонится разговорно-чиновничьего диалекта, который играет такую значительную роль в произведениях Гоголя и Ф. М. Достоевского. Словом, пушкинскому языку чужды резкие приемы социально-групповой и профессиональной диалектизации литературной речи, столь характерные, например, для языка гоголевской „натуральной школы"». Наиболее важна и принципиально существенна ассимиляция просторечных и «простонародных» элементов в языке пушкинской поэзии и прозы, вовлечение этих элементов в систему литературного языка. Это явление можно наблюдать буквально на каждой странице сочинений Пушкина; представление о нем дают приведенные выше примеры из «Полтавы», «Евгения Онегина» и статьи «Путешествие из Москвы в Петербург». Умение Пушкина объединять народно-разговорные и литературно-книжные языковые средства в одно гармоничное целое было замечено и оценено уже наиболее проницательными его современниками. Так, С.П. Шевырев писал в журнале «Москвитянин» (1841 г.): «Пушкин не пренебрегал ни единым словом русским, и умел, часто взявши самое простонародное слово из уст черни, оправлять его так в стихе своем, что оно теряло свою грубость. В этом отношении он сходствует с Дантом, Шекспиром, с нашим Ломоносовым и Державиным. Прочтите стихи в «Медном всаднике»: ...Нева всю ночь Рвалася к морю против бури, Не одолев из буйной дури, И спорить стало ей невмочь. Здесь слова буйная дурь и невмочь вынуты из уст черни. Пушкин вслед за старшими мастерами указал нам на простонародный язык как на богатую сокровищницу, требующую исследований». «Славянизмы» в языке Пушкина. Проблема «разговорного языка простого народа» как одного из главнейших источников литературного языка была неразрывно связана с проблемой книжно-славянской стихии, с проблемой «славянизмов» в русском литературном языке. И эта вторая проблема, как и первая, получила свое разрешение в творчестве Пушкина. В соответствии с тем направлением, в котором решалась проблема просторечия, главным в литературно-языковой практике Пушкина явился процесс литературной ассимиляции «славянизмов», который «характеризует основную тенденцию пушкинского языка к взаимодействию и смешению церковнославянизмов и русских литературных и разговорно-бытовых выражений. Церковнославянизмы сталкиваются с русскими словами, обрастают «светскими» переносными значениями, заменяются русскими синонимами, сливаются с ними, передавая им свои значения». Деятельность Пушкина в этом направлении в итоге увенчалась полным успехом и явилась определяющей для дальнейшего развития русского литературного языка. Но современников в этой работе Пушкина многое изумляло и даже раздражало. У нас сейчас не вызывают никаких замечаний и недоумений в отношении языка такие, например, строки из «Евгения Онегина»: Зима! Крестьянин, торжествуя, На дровнях обновляет путь. ИЛИ В избушке распевая, дева Прядет... А между тем критик из журнала «Атеней» иронизировал по поводу соседства слов торжествуя и дровни, дева и в избушке. Последнее казалось ему особенно странным, потому что в другом месте «Евгения Онегина» Пушкин дворянских барышень называет девчонками («Какая радость: будет бал! Девчонки прыгают заране»). В «Евгении Онегине» много и других случаев употребления «славянизмов» в новых, необычных для них контекстах, в новых, переносных значениях: ...Поэта, Быть может, на ступенях света Ждала высокая ступень. Его страдальческая тень, Быть может, унесла с собою Святую тайну, и для нас Погиб животворящий глас, И за могильного чертою К ней не домчится гимн времен, Благословение племен. Там скука, там обман и бред; В том совести, в том смысла нет; На всех различные вериги Условий света свергнув бремя, Как он, устав от суеты, С ним подружился я в то время. Татьяна долго в келье модной Как очарована стоит. Уж утром рано вновь явилась Она в оставленную сень. Подобные примеры представлены и в художественной прозе Пушкина. Например, в «Барышне-крестьянке» читаем: «Настя была в селе Прилучине лицом гораздо более значительным, нежели любая наперсница во французской трагедии»; «Напрасно возражала она самой себе, что беседа их не выходила из границ благопристойности, что эта шалость не могла иметь никакого последствия, совесть ее роптала громче ее разума»; «Она улыбнулась восторгу его благодарности; но Алексей тотчас же заметил на ее лице следы уныния и беспокойства»; «Он употребил все свое красноречие, дабы отвратить Акулину от ее намерения»; «Мысль о неразрывных узах довольно часто мелькала в их уме»; «Лошадь Муромского, не бывшая никогда на охоте, испугалась и понесла. Муромский, провозгласивший себя отличным наездником, дал ей волю»; «Дверь отворилась, он повернул голову с таким равнодушием, с такою гордою небрежностию, что сердце самой закоренелой кокетки непременно должно было бы содрогнуться»; «К несчастию... военное движение Алексеево пропало втуне» и др. В критической и публицистической прозе Пушкина случаи полной ассимиляции и «нейтрализации» «славянизмов» довольно редки, но некоторые примеры все же можно привести: «быв один из первых апостолов романтизма» («Сочинения и переводы в стихах Павла Катенина»); «В тюрьме и в путешествии всякая книга есть божий дар», «Но грамота не есть естественная способность, дарованная богом всему человечеству», «Всякое правительство вправе не позволять проповедовать на площадях, что кому в голову придет» («Путешествие из Москвы в Петербург»). Обычно же в критико-публицистических статьях Пушкина «тяготеющие к нейтрализации» «славянизмы» все же сохраняют некоторый оттенок особой эмоциональной выразительности. Например: «Слава Кутузова не имеет нужды в похвале чьей бы то ни было; а мнение стихотворца не может ни возвысить, ни унизить того, кто низложил Наполеона и вознес Россию на ту ступень, на которой она явилась в 1813 году. Но не могу не огорчиться, когда в смиренной хвале моей вождю, забытому Жуковским, соотечественники мои могли подозревать низкую 'и преступную сатиру — на того, кто некогда внушил мне следующие стихи, конечно, недостойные великой тени, но искренние и излиянные из души» («Объяснение»). Особо должно быть выделено употребление Пушкиным «славянизмов» в соответствии с принципом историзма, в соответствии с требованием отражения в языке произведения особенностей языка изображаемой эпохи. Такого рода употребление «славянизмов» широко представлено в «Борисе Годунове», а также в «Полтаве». Приведем несколько примеров из этой поэмы: Но в искушеньях долгой кары Перетерпев судеб удары, Окрепла Русь. Так тяжкий млат, Дробя стекло, кует булат. Мазепа, в горести притворной, К царю возносит глас покорный. Тогда-то свыше вдохновенный Раздался звучный глас Петра И он промчался пред полками, Могущ и радостен, как бой. Он поле пожирал очами. Но «славянизмы» в языке Пушкина не только подвергались ассимиляции и «нейтрализации» или использовались как средство исторической характеристики языка. Они выступали и с разнообразными стилистическими «заданиями», с той или иной специально подчеркнутой экспрессией. Такого рода употребление «славянизмов» в языке Пушкина очень разнообразно, и перечислить все его случаи здесь невозможно. Укажем лишь главнейшие из них. 1. «Славянизмы» могли использоваться для выражения революционного пафоса, гражданской патетики. Здесь Пушкин продолжал традиции Радищева и писателей-декабристов. Особенно характерно такое использование «славянизмов» для политической лирики Пушкина. Например: Питомцы ветреной судьбы, Тираны мира! трепещите! А вы, мужайтесь и внемлите, Восстаньте, падшие рабы! («Вольность») ...Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам, Здесь рабство тощее влачится по браздам Неумолимого владельца. Здесь тягостный ярем до гроба все влекут. («Деревня») 2. «Славянизмы» употреблялись Пушкиным и в их «традиционной» для русского литературного языка функции: для придания тексту оттенка торжественности, «возвышенности», особой эмоциональной приподнятости. Такое употребление «славянизмов» можно наблюдать, например, в таких стихотворениях, как «Пророк», «Анчар», «Я памятник себе воздвиг нерукотворный», в поэме «Медный всадник» и многих других поэтических произведениях. Однако традиционность такого употребления «славянизмов» у Пушкина относительна. В более или менее пространных стихотворных текстах, а особенно в поэмах «возвышенные контексты свободно чередуются, и переплетаются с контекста «бытовыми», характеризующимися употреблением разговорных и просторечных языковых средств. Приведем небольшой прим из «Медного всадника»: Кругом подножия кумира Безумец бедный обошел И взоры дикие навел На лик державца полумира. Стеснилась грудь его. Чело К решетке хладной прилегло, Глаза подернулись туманом, По сердцу пламень пробежал, Вскипела кровь. Он мрачен стал Пред горделивым истуканом И, зубы стиснув, пальцы сжав, Как обуянный силой черной, «Добро, строитель чудотворный! — Шепнул он, злобно задрожав, — Ужо тебе!..» И вдруг стремглав Бежать пустился... И с той поры, когда случалось Идти той площадью ему, В его лице изображалось Смятенье. К сердцу своему Он прижимал поспешно руку, Как бы его смиряя муку, Картуз изношенный сымал, Смущенных глаз не подымал И шел сторонкой... Необходимо отметить, что употребление «славянизмов», связанное с патетикой, эмоциональной приподнятостью выражения ограничивается поэтическим языком Пушкина. В его художественной прозе оно не встречается вовсе, а в критико-публицистической прозе эмоциональная выразительность «славянизмов» хотя и проступает часто, как мы видели, довольно заметно, но все же она сильно приглушена, в значительной степени «нейтрализована» и, во всяком случае, никак не может равняться с эмоциональной выразительностью «славянизмов» в языке поэзии. 3. Нередко «славянизмы» используются Пушкиным как средство пародирования стиля литературных противников, а также для достижения комических и сатирических эффектов. Чаще всего такое употребление «славянизмов» встречается в «статейной», критико-публицистической прозе Пушкина. Например: «Несколько московских литераторов... наскуча звуками кимвала звенящего, решились составить общество... Г-н Транда-фырь открыл заседание прекрасной речью, в которой трогательно изобразил он беспомощное состояние нашей словесности, недоумение наших писателей, подвизающихся во мраке, не озаренных светильником критики» («Общество московских литераторов»); «Приемля журнальный жезл, собираясь проповедовать истинную критику, весьма достохвально поступили бы вы, м. г., если б перед стадом своих подписчиков изложили предварительно свои мысли о должности критика и журналиста и принесли искреннее покаяние в слабостях, нераздельных с природою человека вообще и журналиста в особенности. По крайней мере вы можете подать благой пример собратий вашей...» («Письмо к издателю»); «Но и цензора не должно запугивать... и делать из него уже не стража государственного благоденствия, но грубого буточника, поставленного на перекрестке с тем, чтоб не пропускать народа за веревку» («Путешествие из Москвы в Петербург») и т. п. Нередко ироническое и комическое употребление «славянизмов» и в художественной прозе Пушкина. Например, в «Станционном смотрителе»: «Тут он принялся переписывать мою подорожную, а я занялся рассмотрением картинок, украшавших его смиренную, но опрятную обитель. Они изображали историю блудного сына... Далее, промотавшийся юноша, в рубище и в треугольной шляпе, пасет свиней и разделяет с ними трапезу... блудный сын стоит на коленах; в перспективе повар убивает упитанного тельца, и. старший брат вопрошает слуг о причине таковой радости». Не чужд комического и сатирического употребления «славянизмов» и поэтический язык Пушкина, особенно язык шутливых и сатирических стихотворений и поэм («Гавриилиада») и эпиграмм. В качестве примера можно привести эпиграмму «На Фотия»: Полу-фанатик, полу-плут; Ему орудием духовным Проклятье, меч, и крест, и кнут. Пошли нам, господи, греховным, Поменьше пастырей таких, — Полу-благих, полу-святых. |
Похожие:
 |
«Вклад Пушкина в развитие русского литературного языка» Литературный язык это язык литературы. Но определить общее определение литературного языка как языка литературы можно только в процессе... |
 |
Примерные темы рефератов по литературе А. С. Пушкин – создатель русского литературного языка; роль Пушкина в развитии отечественной поэзии, прозы и драматургии |
|
Конспект урока русского языка в 11 классе. Тема урока: А. С. Пушкин... Цель урока: выявить определяющую роль А. С. Пушкина в создании русского литературного языка, показать, что русский язык является... |
|
«история русского языка (история русского литературного языка)» «История русского языка (история русского литературного языка)» составлен на основе гос впо по направлению 050300. 62 Филологическое... |
|
Внеурочная деятельность учителя литературы и русского языка в рамках... Ной работы в школе. Значительное место в общей системе внеклассной работы принадлежит деятельности учителей русской словесности.... |
|
История русского литературного языка Ковалевская, Е. Г. История русского литературного языка : учеб пособ для студ пед ин-тов / Е. Г. Ковалевская. – М. Просвещение, 1978.... |
|
"Функции женских образов в отражении авторской концепции творчества... Окончила в 1982 Г. Нижегородский государственный педагогический институт им. М. Горького по специальности "учитель русского языка... |
|
Уроках русского языка Урок русского языка в 7-м классе Мастер-класс по теме «Развитие творческих способностей учащихся на уроках русского языка» |
|
Материалы для подготовки к олимпиаде школьников История языка Генетические связи современного русского языка. Происхождение современного русского литературного языка. Графика |
|
Урок литературы и русского языка в 9 классе. Тема урока: А. С. Пушкин. Лицей. Лирика дружбы Оборудование: портрет А. С. Пушкина Е. Гейтмана (гравюра 1822 г.). Книги: М. Басина «В садах лицея», «А. С. Пушкина. Жизнь и творчество.... |