Н.И. Михайлова
«ВИТИЙСТВА ГРОЗНЫЙ ДАР…»
А.С.Пушкин
и русская ораторская
культура
его времени
Русский путь
Москва
1999
Михайлова Н.И.
«Витийства грозный дар...». А.С. Пушкин и русская ораторская культура его времени. — М.: Русский путь, 1999. — 416 с, ил.
ISBN 5-85887-050-3
Книга впервые представляет творчество А.С. Пушкина в широком контексте ораторской культуры его времени. Памятники красноречия, созданные выдающимися духовными ораторами — митрополитами Платоном, Амвросием, Филаретом; приказы и военные реляции М.И. Кутузова; написанные А.С. Шишковым правительственные манифесты; давно ставшие библиографической редкостью растопчинские афишки 1812 г.; пародийные речи общества «Арзамас»; известные Пушкину учебники риторики, среди авторов которых — лицейские профессора; ораторские речи, звучавшие в учебных аудиториях и литературных салонах, на полях сражений и в государственных собраниях, — позволяют приблизиться к миру Пушкина и его современников, по-новому прочитать его произведения и выявить в них понятный его первым читателям и утраченный сегодня смысл.
Пушкин — поэт, прозаик, критик и публицист — неожиданно предстает перед читателем и как оратор, слово которого обращено к современникам и потомкам.
Издание проиллюстрировано гравюрами и литографиями пушкинского времени.
ОГЛАВЛЕНИЕ
ВВЕДЕНИЕ 4
ЛИРИКА ПУШКИНА 27
И ОРАТОРСКАЯ ПРОЗА ЕГО ВРЕМЕНИ 27
I. ЛИРИКА ПУШКИНА 27
И ОРАТОРСКАЯ ПРОЗА 1812 ГОДА 27
1. «ВОСТРЕПЕЩИ, ТИРАН! УЖ БЛИЗОК ЧАС ПАДЕНЬЯ!» 29
2. «НА ТРОНАХ ПОРАЗИТЬ ПОРОК» 49
3. «УЗНАЙ, НАРОД РОССИЙСКИЙ...» 56
4. «ЧЕМУ, ЧЕМУ СВИДЕТЕЛИ МЫ БЫЛИ!» 66
II. ЛИРИКА ПУШКИНА 76
И ЦЕРКОВНОЕ КРАСНОРЕЧИЕ 76
1. «ХРИСТОС ВОСКРЕС, ПИТОМЕЦ ФЕБА!» 78
2. «ГЛАГОЛОМ ЖГИ СЕРДЦА ЛЮДЕЙ!» 86
3. «МОЙ СВОБОДНЫЙ ГЛАС» 94
4. «ОСТАВЬ ГЕРОЮ СЕРДЦЕ...» 105
5. «ВОТ СЧАСТЬЕ, ВОТ ПРАВА...» 110
РОМАН «ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН» 122
И ОРАТОРСКИЕ ЖАНРЫ 122
1. «МОЮ ПРОШУ ЗАМЕТИТЬ РЕЧЬ» 122
2. «ТАК ПРОПОВЕДОВАЛ ЕВГЕНИЙ» 138
3. «ДРУЗЬЯ МОИ, ВАМ ЖАЛЬ ПОЭТА...» 146
4. «ГРОЗА ДВЕНАДЦАТОГО ГОДА...» 159
5. «У НАС ТЕПЕРЬ НЕ ТО В ПРЕДМЕТЕ» 163
ПОЭМА «МЕДНЫЙ ВСАДНИК» 168
И ОРАТОРСКИЙ СТИЛЬ 168
1. «КРАСУЙСЯ, ГРАД ПЕТРОВ...» 169
2. «НО БЕДНЫЙ, БЕДНЫЙ МОЙ ЕВГЕНИЙ... « 180
3. «УВЫ! ВСЕ ГИБНЕТ...» 190
ПРОЗА ПУШКИНА 194
И ОРАТОРСКАЯ ПРОЗА ЕГО ВРЕМЕНИ 194
I. ПУШКИНСКАЯ ТЕОРИЯ ПРОЗЫ И «РИТОРИКИ» 194
ПЕРВОЙ ТРЕТИ XIX ВЕКА 194
II. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА ПУШКИНА 203
И ОРАТОРСКИЕ ТРАДИЦИИ 203
1. «ИСКУССТВО РАССКАЗЫВАТЬ ИСТОРИИ» 204
2. «В ПРОСТЫХ И ТРОГАТЕЛЬНЫХ ВЫРАЖЕНИЯХ...» 212
3. «УДИВИТЕЛЬНЫЙ ОБРАЗЕЦ 220
НАРОДНОГО КРАСНОРЕЧИЯ» 220
III. ПУБЛИЦИСТИКА ПУШКИНА 226
И ОРАТОРСКИЕ ТРАДИЦИИ 227
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 236
ЦИТИРУЕМЫЕ ИСТОЧНИКИ 238
УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН 251
ВВЕДЕНИЕ
«Недавно читали мы в одной русской книге следующее родословие А.С. Пушкина как поэта: Мерзляков создал г. Кошанского, а г. Кошанский создал А.С. Пушкина. Следовательно, А.С. Пушкин учился по риторике г. Кошанского и, следовательно, учась по риторике г. Кошанского, можно выучиться прекрасно писать», — так в 1836 году в журнале «Библиотека для чтения» сообщалось о четвертом издании «Общей Реторики» лицейского преподавателя Пушкина Н.Ф. Кошанского и о третьем издании его же «Частной Реторики»* (114, 37)**.
* «Общая Реторика» Н.Ф. Кошанского выдержала десять, а «Частная Реторика» — семь изданий (первое издание «Общей Реторики» вышло в 1829 году, десятое — в 1849 году; первое издание «Частной Реторики» — в 1832 году, седьмое — в 1849 году). Обе книги в качестве учебных продержались до середины XIX века.
** В скобках первой арабской цифрой обозначен номер, под которым в приведенном в конце книги списке значится цитируемый источник. После запятой указана страница. В случае перечисления различные работы отделяются друг от друга точкой с запятой.
Отвлекаясь от иронического тона «Библиотеки для чтения», можно сказать, что приведенная заметка некоторым образом соотносится с проблемой, до сих пор не изученной: творчество Пушкина в соотношении с теорией и практикой ораторского искусства его времени.
В современном пушкиноведении давно наметился интерес к изучению творческого наследия Пушкина в литературном и культурном контексте его эпохи. Литература и журналистика, театр и музыка, живопись и архитектура XVIII — первой трети XIX века так или иначе привлекались для исследования (239; 240; 327; 130; 202; 154 и др.). Но ораторское искусство оставалось вне поля зрения пушкинистов. Между тем думается, что именно оно должно занять одно из ведущих мест при рассмотрении соотношения и взаимодействия литературы и культуры пушкинского времени. В данном случае существенными представляются суждения, высказанные выдающимися учеными Ю.Н. Тыняновым и В.В. Виноградовым.
«Литературная система соотносится с ближайшим внелитературным рядом — речью, с материалом соседних речевых искусств и бытовой речи», — писал Ю.Н. Тынянов в статье «Ода как ораторский жанр» (295, 228).
«Перекрестки путей культуры и литературы больше всего привлекали внимание автора. Поэтому вопросы риторических форм выступили на первый план», — заметил В.В. Виноградов в послесловии к разделу «Поэтика и риторика» в монографии «О художественной прозе» (143, 175).
Современники и ближайшие потомки Пушкина обращали внимание на такую характерную особенность его гения, как отзывчивость на все, что его окружало. «Не было почти явления в природе, события в обыденной и общественной жизни, которые бы прошли мимо его, не вызвав дивных и неподражаемых звуков его лиры», — вспоминал И.И. Пущин (242, 87–88). «Пушкин откликнулся на все, в чем проявлялась русская жизнь, — утверждал Н.А. Добролюбов, — он обозрел все ее стороны, проследил ее во всех степенях» (171, 114). Не мог не откликнуться Пушкин и на ораторское искусство, тем более что оно было весьма значительным явлением духовной культуры, сложным и многообразным, в котором отразились философия, эстетика и этика эпохи, явлением, которое теснейшим образом связано с историей и бытом пушкинского времени.
Обращаясь сегодня к изучению творчества Пушкина в соотношении с ораторской прозой первой трети XIX века, мы можем открыть для себя богатства той высокой культуры ораторского слова, которая так необходима нам сегодня и которая сегодня во многом нами утрачена. Это изучение важно для историко-литературного и культурологического комментария пушкинских произведений, позволяющего раскрыть многоплановость их содержания, выявить в текстах Пушкина понятный его современникам, но неизвестный нам, часто неожиданный для нас смысл. Привлечение ораторской прозы нужно и для постижения своеобразия художественной формы, традиции и новаторства в произведениях Пушкина.
Книга, предлагаемая вниманию читателя, — первый опыт монографического исследования творчества Пушкина в контексте ораторской культуры его времени. Свою задачу мы видели прежде всего в том, чтобы привлечь внимание к самой теме, наметить подходы к ее изучению. С помощью сопоставительного анализа поэзии и прозы Пушкина с ораторской прозой первой трети XIX века предпринята попытка определить воздействие ораторского слова на пушкинское творчество на уровне идейно-тематического содержания, образной системы, жанра, стиля; проследить там, где это возможно, эволюцию произведений Пушкина в интересующем нас аспекте.
Изучение избранной нами темы может быть осуществлено лишь на базе достижений пушкиноведения, трудов М.П. Алексеева, Д.Д. Благого, С.М. Бонди, В.В. Виноградова, Г.О. Винокура, Л.П. Гроссмана, Г.А. Гуковского, Н.В. Измайлова, А.З. Лежнева, Г.П. Макогоненко, Б.С. Мейлаха, Ю.Г. Оксмана, Б.В. Томашевского, Ю.Н. Тынянова, И.Л. Фейнберга, Б.М. Эйхенбаума, Д.П. Якубовича и других исследователей. В нашей работе учтены также исследования Е.А. Маймина (206), Ю.М. Лотмана (204), В.И. Кулешова (190), Н.Н. Скатова (269) последних лет, посвященные жизни и творчеству Пушкина, общим закономерностям его творческого развития, монографии Л.С. Сидякова (262), В.А. Грехнева (156), С.А. Фомичева (303), Н.Н. Петруниной (230), рассматривающие вопросы эволюции пушкинской прозы и лирики.
Несмотря на то, что риторические традиции в творчестве Пушкина специально не изучались, в научной литературе есть немало отдельных указаний на те или иные риторические формы, которые использовал Пушкин в своих произведениях, наблюдений, связанных, в частности, с библейским ораторским стилем. Назовем здесь монографии и статьи В.Г. Базанова (108), С.Г. Бочарова (125), М.П. Еремина (173), Я.Л. Левкович (192), В.Е. Хализева (310), работы В.В. Виноградова (137; 138), А.Д. Григорьевой (159), Эркки Пеуранена (231). Особый интерес представляют высказанные И.Л. Фейнбергом соображения о том, что пушкинские произведения — не только поэзия, но и проза — были рассчитаны на чтение вслух. Анализируя историческую прозу Пушкина, вобравшую в себя традиции античной исторической прозы, исследователь писал: «Это проза, рассчитанная на звучание. Звучащая проза Пушкина. Она подобна в этом античной прозе. <...> В “Истории Петра” Пушкин воскресил достоинства звучащей античной прозы» (298, 142).*
* О возможной ориентации Пушкина на слушателей в лирических произведениях см. работы Г.В. Артоболевского (101, 176–181) и Н.H. Петруниной (228).
Еще несколько предварительных замечаний.
Рассматривая творчество Пушкина в контексте ораторской прозы первой трети XIX века, мы отправлялись от общего представления о соотношении и взаимодействии литературы и ораторской культуры этого времени. Ораторская речь в различных ее жанровых разновидностях влияла на поэзию, прозу, драму. Если ода, по справедливому наблюдению Ю.Н. Тынянова (295), сопоставима с похвальным словом, то произведения гражданской, политической лирики — с проповедью, манифестом, воззванием; для изучения элегии с ее мотивами безвременного увядания, ранней могилы может быть привлечено надгробное слово. В еще большей степени, чем поэзия, с красноречием связана проза: не случайно именно учебники красноречия — «Риторики» — заключали в себе теорию всех прозаических сочинений. Что же касается драматургии, то сама генеалогия и специфика этого литературного рода, предназначенного для сцены, для устного чтения, декламации, делает привлечение для ее изучения памятников ораторского искусства тем более правомерным. Таким образом, в сфере сопоставления с ораторской прозой может быть рассмотрено творчество Пушкина — поэта, прозаика, драматурга. При этом в каждом конкретном случае родовые особенности поэзии, прозы, драмы дают о себе знать в том, как сказывается ораторская традиция в тематике, проблематике, жанре и стиле произведения.
Объектом нашего изучения явилась лирика и проза Пушкина, его роман в стихах «Евгений Онегин» и поэма «Медный всадник». Обширность исследуемого материала заставила нас отобрать те произведения, которые представляют значительные вехи в творческой эволюции Пушкина, в его движении от романтизма к реализму, произведения, в которых общие тенденции ориентации Пушкина на ораторскую культуру, на наш взгляд, дают о себе знать наиболее отчетливо. Мы исключили из нашей работы анализ драматургии Пушкина, которая в соотношении с ораторской прозой должна стать предметом специального исследования.
В монографии рассматриваются и в качестве сопоставительного материала, и в качестве самостоятельного предмета изучения произведения русской ораторской прозы XVIII — первой трети XIX века. Одну из своих задач мы видели в том, чтобы познакомить читателя с памятниками русского красноречия пушкинской эпохи, которые если и привлекались историками и литературоведами, то преимущественно как документы, а не как литературные тексты. Проповеди, манифесты, воззвания, приказы по армиям, торжественные речи, выходившие отдельными изданиями, напечатанные в газетах и журналах пушкинского времени, сохранившиеся в рукописях в архивах, позволяют представить ту ораторскую культуру, с которой был хорошо знаком и Пушкин, и его современники, и с которой нам еще только предстоит познакомиться.
...красноречие есть искусство мыслить и говорить. <...> Область сего искусства самая обширная. Оно исходит от Престола Самодержца к подданным — в воззваниях и манифестах; оно торжествует в устах Дипломата, который словом производит в действо то, чего нельзя достигнуть принуждением; господствует на поле брани, одушевляя воинов мужеством; господствует в народных собраниях, на которых происходят совещания о выгодах Отечества; — пред Судилищем, где защищает права граждан; в нравоучительных речах, обличая порок и оживляя благородные помыслы; наконец во всех тех случаях, где требуется наставление. Теория Красноречия для всех родов прозаических сочинений, извлеченная из немецкой библиотеки словесных наук А. Галичем. 1830
...справедливо, кажется, будет с д’Аламбером сказать, что красноречие есть дар потрясать души, переливать в них свои страсти и сообщать им образ своих понятий. Первое следствие сего определения есть то, что, собственно говоря, обучать красноречию неможно, ибо неможно обучать иметь блистательное воображение и сильный ум. Но можно обучать (позвольте мне сие выражение), каким образом сии драгоценные камни, чистое порождение природы, очищать от их коры, умножать отделкой их сияние и вставлять их в таком месте, которое бы умножало их блеск. И вот то, что, собственно, называется риторикой. М. М. Сперанский. Правила высшего красноречия. 1844
Оратор должен действовать не на один только разум человека, но и на все его душевные силы. Он старается особенно воспламенить воображение слушателя, дабы таким образом привязать к себе его внимание. Новость, красота, важность и возвышенность мыслей, так как и одежда их служат самым действительным к тому средством. Живые, разительные картины много способствуют к самому убеждению ума человеческого. А. Ф. Мерзляков. Краткая риторика, или правила, относящиеся ко всем родам сочинений прозаических. 1821
Привлекая для изучения ораторских традиций в творчестве Пушкина ораторские тексты, мы различали их следующим образом: первый круг — тексты, с которыми был знаком Пушкин, которые по документальным свидетельствам он читал или слышал; в этом случае ораторские тексты могли быть и литературными источниками пушкинских произведений. Второй круг, более широкий, — те тексты, которые с той или иной степенью вероятности он мог читать или слышать; здесь также возможны предположения источниковедческого порядка. И, наконец, третий круг — периферийный — ораторские тексты, которые привлекаются как типологическое явление ораторской культуры пушкинского времени, тексты, дающие материал для изучения идеологического содержания различных видов ораторской прозы, их жанровых и стилевых особенностей. При этом нужно учитывать то обстоятельство, что ораторская культура пушкинской эпохи наследует не только традиции древнерусского ораторского искусства, русской ораторской прозы XVIII века, но и традиции античного и европейского красноречия. Произведения древнерусских, античных и европейских ораторов, известные Пушкину и его современникам, также требуют своего выявления и изучения.
Ораторская культура пушкинского времени нашла свое теоретическое выражение в «Риториках» — учебниках теории красноречия.* Они привлекаются для комментария риторических приемов, использованных Пушкиным в его произведениях, рассматриваются при изучении теоретических воззрений Пушкина-прозаика, воплощенных в его прозе. В связи с этим чрезвычайно важным представляется замечание В.В. Виноградова: «“Риторика” Н. Кошанского должна быть принята во внимание при изучении языковых форм пушкинской прозы. Во всяком случае, и теоретические суждения А. С. Пушкина о прозе, и стилистическая структура его прозы обнаруживают большую близость к основным положениям “Риторики” Кошанского» (143, 109).
* Обзор «Риторик» пушкинского времени дан в книге В.В. Виноградова «О художественной прозе» (143).
Реконструкция с помощью ораторских текстов ораторской культуры пушкинского времени; выявление путем сопоставления пушкинских текстов с ораторскими текстами первой трети XIX века творческого использования ораторского слова, его идеологии и поэтики в произведениях Пушкина; анализ теоретического осмысления Пушкиным риторического опыта и претворения им теории красноречия в практику художественного творчества — так виделись нами основные взаимосвязанные направления в исследовании избранной нами темы.
И последнее. Приступая к работе, мы столкнулись с тем, что ораторское искусство пушкинской эпохи недостаточно освещено в научной литературе. Академический труд «История красноречия в России» пока не написан. В немногочисленных же монографиях, брошюрах и статьях, посвященных истории красноречия, ораторское искусство первой трети XIX века представлено весьма неполно (94; 290; 282; 100 и др.).
Как правило, развитие русского красноречия в ХѴІII — первой половине XIX века рассматривается следующим образом: вначале говорится о сложности самих исторических условий существования красноречия в России. Исследователи указывают на то, что в России не было парламента, действовала цензура, гнет которой распространялся и на лекторское слово, до 1864 года не было гласности суда, и поэтому не могло развиваться судебное красноречие. Затем в качестве основополагающих работ называются «Духовный регламент» Петра I, сочинения М.В. Ломоносова по ораторскому искусству, затем следуют имена некоторых авторов русских учебников по риторике, а потом речь идет уже о Т.Н. Грановском и В.Г. Белинском. Между тем ораторское искусство первой трети XIX века представляло собой явление более сложное, широкое и разнообразное и, как отмечалось выше, было связано с самой историей, бытом и культурой пушкинской эпохи. Не претендуя, разумеется, на всестороннюю характеристику ораторского искусства первой трети XIX века, мы считали нужным предварить наше исследование кратким очерком русского красноречия пушкинского времени, рассказать о его видах и жанрах, привести отрывки из некоторых речей, передающие своеобразный ораторский колорит пушкинской эпохи.
* * *
«Слово! — А что такое слово? Смотрите на кормщика; — среди подводных камней он правит верно кораблем своим, по воле своей вертит им, как простым куском дерева, плавающим на поверхности вод; — от времени до времени повторяет он несколько слов, и они-то производят это чудо. Взгляните на поле сражения: сотни полков подвиглись; в одно время, вдруг бросаются они на неприятеля; — одно мановение, одно слово начальника тому причиною. Вот слабое подобие глагола могущаго, который яснее и звонче всякого человеческого голоса в ограниченном пространстве, раздается в беспредельности вселенной; и этот глагол есть слово. Слово есть действующая сила речи, глагол творящий» (278, 145).
Приведенное рассуждение П.Я. Чаадаева свидетельствует о том, насколько современники Пушкина осознавали силу ораторского слова, его возможности воздействовать на умы и сердца людей. И это не случайно. В пушкинское время ораторское слово звучало на поле брани и в учебной аудитории, на площади и во дворце, в церкви и в гостиной. Ораторское слово поднимало на бой и вдохновляло на борьбу. Оно радовало в торжествах и утешало в бедствиях. Оно учило, проповедовало, забавляло. Войны и революции, государственная и частная жизнь, религия и культура — в пушкинское время все было связано с ораторским словом, воплощалось в ораторском слове.
В истории русского красноречия заметное место занимает 1812 год. Это было признано уже тогда, в первой трети XIX века. Многие ораторские тексты 1812 года приводились в учебниках риторики в качестве образцовых. Особенно много поместил их Я.В. Толмачев в своем учебнике «Военное красноречие «, изданном в 1825 году (77). Автор же брошюры «О военном красноречии «, также вышедшей в 1825 году, адъютант А.В. Суворова и сподвижник М.И. Кутузова Е.Б. Фукс, обращаясь в своем изложении к Отечественной войне 1812 года, восклицал: «Какое обширнейшее поле отверзается военному красноречию!» (85, 44).
Война с Наполеоном вызвала к жизни многие жанры ораторского искусства — военного, политического, церковного. Военные события нашли отражение в манифестах, воззваниях, приказах, реляциях, проповедях, торжественных речах, надгробных словах.
Среди создателей ораторской прозы 1812 года были прославленные русские полководцы, известные литераторы, талантливые проповедники. В числе приказов, воззваний, реляций есть те, которые принадлежали перу М.И. Кутузова, М.Б. Барклая-де-Толли, П.И. Багратиона. Над «Известиями из армии» работали А.С. Кайсаров, А.И. Михайловский-Данилевский, Н.Н. Скобелев; не исключено, что в этой работе участвовал и В.А. Жуковский. С проповедями, пастырскими наставлениями выступали такие блестящие ораторы, как епископ Августин, митрополит Амвросий, архиепископ Филарет.
По поручению Александра I правительственные манифесты, приказы по армиям, рескрипты писал А.С. Шишков. По свидетельству близкого к А.С. Шишкову К.С. Сербиновича, «не подлежит сомнению, что выбор пал на него за речь его “О любви к Отечеству”» (324, 575). «Сказывали, — вспоминал К.С. Сербинович, — что при чтении этой речи в публичном собрании «Беседы» (имеется в виду “Беседа любителей русского слова” — Н.М.) сардинский посланник, граф Местр, приехавший, как и многие иные, из любопытства, напрасно старался узнать о подробностях чтения. Восторг был так велик, что никто не обращал внимания на его вопросы: он узнал только, что все русские одушевлены самым горячим чувством патриотизма» (324, 575).
«Нынешний день, ознаменованный Полтавскою победою, да послужит вам примером! Память победоносных предков наших да возбудит к славнейшим подвигам!» — говорилось в приказе Александра I по армиям от 27 июня 1812 года (64, 1442).
«Да встретит он (неприятель — Н. М.) в каждом дворянине Пожарского, в каждом духовном Палицына, в каждом гражданине Минина», — было сказано в Манифесте от 5 июля 1812 года (51, 1481).
«...хотя великолепную Столицу Нашу пожрал ненасытный огонь, но огонь сей будет в роды родов освещать лютость врагов и нашу славу. В нем сгорело чудовищное намерение всесветного обладания, приключившее толико бедствий всему роду человеческому и приготовлявшее столько же зол предбудущим родам. Россия вредом своим купила свое спокойствие и славу быть спасительницею Европы», — говорилось в рескрипте Александра I на имя главнокомандующего Москвы графа Ф.В. Ростопчина от 11 ноября 1812 года (67, 1756).
Эти и другие слова, сочиненные А.С. Шишковым, вселяли мужество в защитников Отечества, воодушевляли их на ратные подвиги. По воспоминаниям С.Т. Аксакова, «...писанные им (А.С. Шишковым — Н.М.) манифесты действовали электрически на целую Русь. Несмотря на книжные, иногда несколько напыщенные выражения, русское чувство, которым они были проникнуты, сильно отзывалось в сердцах русских людей» (96, 306–307). В 1816 году А.С. Шишков анонимно напечатал «Собрание высочайших Манифестов, Грамот и Указов, Рескриптов, Приказов войскам и разных извещений, последовавших в течение 1812–1816 годов». С деятельностью А.С. Шишкова в 1812 году связаны строки Пушкина из «Второго послания к цензору» 1824 года:
Сей старец дорог нам: друг чести, друг народа,
Он славен славою двенадцатого года.
(II, 368)*
* Тексты Пушкина цитируются по изданию: Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 16 т. М.; Л., 1937. В тексте в скобках том обозначается римской, страница — арабской цифрами.
Еще один пример того, как ораторское слово находило отклик у современников и участников военных событий, насколько велика была потребность в этом слове. 29 октября 1812 года М.И. Кутузов издал приказ по армиям. Сообщая об успехе генерала М.И. Платова, разбившего неприятельский корпус под Дорогобужем, фельдмаршал призывал воинов преследовать врагов, ободрял их, вселял веру в победу русского оружия:
«И так мы будем преследовать неутомимо. Настают зима, вьюги и морозы; но нам ли бояться их, дети Севера? Железная грудь ваша не страшится ни суровости погод, ни злости врагов; она есть надежная стена Отечества, о которую все сокрушается» (14, 64).
Артиллерийский подполковник И.Т. Радожицкий так описывает воодушевление воинов, услышавших этот приказ:
«Офицеры и солдаты повторяли весело: мы дети Севера! У нас железные груди и каменные кулаки! Нам ли бояться морозов! Пойдем вперед доколачивать французов!» (246, 272). «Из этого видно, — замечает далее И.Т. Радожицкий, — как полководцу необходимо иметь при себе военно-красноречивого оратора; а еще лучше, ежели он сам может излить свои геройские чувства в сильных выражениях! Слова его как небесная манна подкрепляют бодрость духа воинов, ослабевающих от изнурения, и, оживляя их мужеством военачальника, производят чудеса, недостижимые для обыкновенных людей» (246, 272).
Не только военные, но и другие исторические события, государственная и общественная жизнь России пушкинского времени могут изучаться по правительственным манифестам, речам монархов, министров, государственных и общественных деятелей. Восстание декабристов, крестьянские и солдатские волнения, холерные бунты — все это отражено в ораторских текстах первой трети XIX века. В них — различные постановления, программы, объявления о тех или иных актах. Ораторские тексты обсуждались в разных общественных кругах, печать делала их достоянием всей России. Хотелось бы подчеркнуть, что в большинстве своем они создавались по законам ораторского искусства, являются памятниками русского красноречия. Многие из этих текстов будут рассмотрены нами в дальнейшем. Теперь же обратим внимание на один из ораторских документов первого десятилетия царствования Александра I, когда оживились надежды на либеральные преобразования в России. Это «Речь императора Александра Павловича в первом заседании Государственного совета 1 января 1810 года». В ней излагается назначение нового государственного учреждения, которое состоит в том, чтобы быть «средоточием всех дел высшего управления», чтобы «установить порядок и оградить империю добрыми законами» (11, 473–474). Речь, в целом сдержанная по тону, искусно выстроенная, завершается патетическим призывом к членам совета содействовать государю в этом начинании:
«Уповаю на вас и благословение Всевышнего; мой долг будет разделять труды ваши и искать одной славы, для сердца моего чувствительной, чтобы некогда, в поздних временах, когда меня уже не будет, истинные сыны Отечества, ощутив пользу сего учреждения, вспомнили, что оно установлено было при мне, моим искренним желанием блага России» (11, 474).
Цитируемая речь Александра I составлена М.М. Сперанским, видным государственным деятелем, который был и автором одного из наиболее удачных учебников риторики. Небезынтересны приведенные в публикации поправки Александра I (речь была опубликована в «Русской старине» в 1872 году) — они свидетельствуют о чувствительности императора. Так, слово «ощущать» заменено на «чувствовать «, вместо «истинные сыны Отечества» — «добрые сыны».
В роли оратора выступал и Николай I, который, как известно, брал уроки декламации. Одна из его речей была обращена к народу по случаю беспорядка в Петербурге во время холеры 1831 года. На наш взгляд, она достаточно убедительно свидетельствует о том, что Николай I был искусным оратором. Речь обладает достоинством краткости; вопросы и восклицания делают ее эмоциональной. Убеждая народ в послушании правительству, Николай I обращается к Божественному авторитету, использует театральный жест:
«Не узнаю я в вас Русских: что, Французы ли вы или Поляки? Сии последние уморили возлюбленного Брата Моего: так и вы со Мною хотите то же сделать? Но я уповаю на Всевышняго творца, стою здесь безбоязненно среди вас, вот и грудь Моя!» (57, 227).
Любопытно, что подобным же театральным жестом Пушкин наделяет своего красноречивого героя — Дона Гуана: «Дона Анна, Где твой кинжал? вот грудь моя» (VII, 167).
Государственная идеология находила свое воплощение и в произведениях церковного красноречия. Духовные ораторы в унисон государственным постановлениям оценивали и Великую Французскую революцию, и восстание декабристов, призывали народ к послушанию властям, проповедовали единение монарха и его подданных. Чтобы убедиться в этом, обратимся к проповеди митрополита Филарета, одного из самых значительных ораторов-богословов пушкинского времени. В слове «...в день обретения мощей иже во святых отца нашего Алексия митрополита Московского и всея России чудотворца и по случаю возвращения к Московской пастве, говоренном 20 мая 1830 г.», митрополит Филарет утверждает единство царя и народа:
«Вслушайтесь еще раз добрые верою и верностью сердца: Ваш царь, соступя любовию с высоты величия, в превышающей самое величие простоте любви, вас приветствует. Примите сию добрую весть, понесите ее из дома в дом, со стогны на стогну; пусть выйдет она и за врата обширного града; пусть пройдет по селам и градам, ближним и дальним; услышав ее, они не позавидуют нам, но порадуются с нами, зная, что добрый царь всех добрых Россиян любит единою любовию» (81, 14).
В слове «...в день тезоименитства Благословенного государя, наследника Цесаревича В. К. Александра Николаевича, говоренном в Успенском соборе 30 августа 1830 г.» толкование изречения апостола Петра завершается призывом к повиновению властям (82, 20).
Заметим, что такой «прикладной» характер церковного красноречия был, по-видимому, осознан Пушкиным. Об этом свидетельствуют, как нам кажется, произнесенные им в 1830 году в Болдине проповеди о холере, пародирующие церковное красноречие. Об одной из них Пушкин писал П. А. Плетневу: «Я бы хотел переслать тебе проповедь мою здешним мужикам о холере; ты бы со смеху умер, да не стоишь ты этого подарка» (XIV, 113). Содержание же пушкинских проповедей сохранилось в мемуарной литературе. Нижегородская губернаторша А.П. Бутурлина расспрашивала Пушкина о его занятиях в Болдине: «Что же вы делали в деревне, Александр Сергеич? Скучали?» — «Некогда было, Анна Петровна. Я даже говорил проповеди». — «Проповеди?» — «Да, в церкви, с амвона. По случаю холеры. Увещевал их. — И холера послана вам, братцы, оттого, что вы оброка не платите, пьянствуете. А если вы будете продолжать так же, то вас будут сечь. Аминь!» (120, 65–66).
Разумеется, церковное красноречие, уходящее корнями в глубь веков, не сводилось лишь к государственной функции. Проповедь христианской религии, вечных истин добра, справедливости, самоотвержения, любви — в этом прежде всего заключалось его содержание. И это находило отклик в душах слушателей церковных проповедников. Одно из свидетельств тому — выписки из «Слова» митрополита Филарета, «говоренного 1830-го сентября 21 дня» во время холеры, которые сделала в своем альбоме дочь известной мемуаристки Е.П. Яньковой — А.Д. Янькова: «Отложим гордость, тщеславие и самонадеяние <...>. Исторгнем из сердец наших корень зол — сребролюбие. Возрастим милостыню, правду, человеколюбие. Прекратим роскошь <...>, облачимся если не во вретище, то в простоту <...>. Презрим забавы сердечные, убивающие время, данное для делания добра...» (224, 359).
В лучших образцах церковное красноречие являлось высоким искусством ораторского слова. Среди его создателей были замечательные ораторы. Их проповеди, похвальные и надгробные слова, пастырские наставления отличались стройной композицией, высоким торжественным стилем изложения, который производил сильное впечатление на слушателей. Образный строй их ораторских текстов обогащался за счет обильной цитации из Библии.
Речи духовных ораторов воспринимались современниками Пушкина и как литературные произведения. Не случайно памятники церковного красноречия были включены в «Собрание образцовых русских сочинений и переводов в прозе «, изданное в пяти томах в Санкт-Петербурге в 1815 году Обществом любителей отечественной словесности.
В истории политического красноречия России выдающееся место принадлежит декабристам. «Витийством резким знамениты» — так писал о них Пушкин. Ораторская речь, адресованная ко многим слушателям, открывала широкие возможности для распространения и пропаганды новой идеологии с ее пафосом утверждения свободы и отрицания рабства.
Н.Д. Кочеткова в статье «Ораторская проза декабристов и традиции русской литературы XVIII века (А.Н. Радищев)» (189) анализирует речи Ф.Н. Глинки, М.Ф. Орлова, М.А. Бестужева-Рюмина — они исполнены высокой гражданской страсти, острой политической мысли. При этом автор статьи обращает внимание на то, что в речах декабристов нередко полемически использовались формы церковного красноречия.
Но христианство приобретало здесь иной смысл: обязанности христианина, по мысли декабристов, заключались не в смирении, не в покорности, а в активной гражданской деятельности, в борьбе. Так, например, М.Ф. Орлов свою речь, произнесенную в Киевском отделении Библейского общества 11 августа 1819 года, облек в форму проповеди, но традиционная форма церковного красноречия использовалась им для выражения принципиально нового содержания. Божественный авторитет был привлечен М.Ф. Орловым для обоснования своих предложений по организации взаимного обучения:
«В то же самое время, когда взаимное обучение начинает распространяться в России, сам Бог, конечно, допустил Библейское общество довершить перевод Евангелия, как будто бы хотел показать, на чем должно основать общее просвещение» (223, 50).
Речь М.Ф. Орлова произвела сильное впечатление. П.А. Вяземский писал А.И. Тургеневу 28 августа 1819 года:
«Читал ли ты библейскую речь Орлова? Как приняли ее у вас? <...> Я ее читал с отменным удовольствием: много неправильности в слоге, но всегда сила, всегда живопись, везде отпечаток ума бодрого и души плотной. <...>Я никак не понимаю, что дали ему киевские чернокнижники читать это. Как ловко отделался он от церковного пустословия: текстов, Моисеев, духовных гладов и прочего, прочего. Ну, батюшка, оратор! Он и тебя за пояс заткнул: не прогневайся! <...> Я в восхищении от этой речи...» (147, 299).
Ораторское искусство пушкинского времени не исчерпывается только военным, церковным и политическим красноречием. В эту пору получает свое дальнейшее развитие и академическое красноречие, создавшееся в университетских и других учебных заведениях.
Прекрасным оратором был поэт, критик, профессор Московского университета, автор одного из учебников по риторике А.Ф. Мерзляков. Его лекции пользовались большим успехом. Опыт А.Ф. Мерзлякова, признанного одним из родоначальников русского университетского красноречия, развивали впоследствии преподаватели Московского и Петербургского университетов.
Интересный памятник академического красноречия пушкинского времени — изданные в четырех томах в 1819–1823 годах Обществом любителей российской словесности «Речи, произнесенные в торжественных собраниях императорского Московского университета русскими профессорами оного «. В уведомлении об издании «Речей» подчеркивалось их литературное значение:
«Кроме долга признательности к заслугам таких людей, которые всю жизнь свою посвящали мудрости и трудились не для блистательных отличий, а единственно из любви к добру и просвещению, — кроме сего священного долга, издание профессорских речей, лучших своего времени прозаических сочинений, может служить дополнением к истории отечественной словесности» (70, ч. 1, 2).
В Лицее Пушкин слушал лекции таких преподавателей, как профессор русской и латинской словесности Н.Ф. Кошанский, профессор русской и латинской словесности А.И. Галич, адъюнкт-профессор русской и латинской словесности П.Е. Георгиевский, адъюнкт-профессор нравственных и политических наук А.П. Куницын, адъюнкт-профессор исторических наук И.К. Кайданов. Об их ораторском мастерстве, впрочем, далеко не равноценном, в какой-то мере позволяют судить конспекты лицейских лекций, сохранившиеся в тетрадях лицеиста А. М. Горчакова (48), изданные ими учебники*, а также воспоминания лицеистов (237). Пушкин особенно отличал А. П. Куницына:
Куницыну дань сердца и вина!
Он создал нас, он воспитал наш пламень,
Поставлен им краеугольный камень,
Им чистая лампада возжена...
(II, 972)
* О том, что в основу «Общей Реторики» и «Частной Реторики» H.Ф. Кошанского были положены его лекции, прочитанные в Лицее, свидетельствует лицеист Я.К. Грот: «...учебники его еще не были изданы, и слово реторика даже не произносилось в его лекциях, хотя в них и входило многое из того, что впоследствии явилось в названных книжках» (237, 42).
Будучи источником душевных удовольствий для человека, Словесность возвышает и нравственное достоинство государства. Речь, произнесенная в торжественном собрании Императорской Российской Академии 5 декабря 1818 года.
Самая поэзия, которая питается учением, возрастает и мужает наравне с образованием общества, поэзия принесет зрелые плоды и доставит новые наслаждения душам возвышенным, рожденным любить и чувствовать изящное. Общество примет живейшее участие в успехах ума — и тогда имя писателя, ученого и отличного стихотворца не будет дико для слуха: оно будет возбуждать в умах все понятия о славе Отечества, о достоинстве полезного гражданина. Речь о влиянии легкой поэзии на язык, читанная при вступлении в Общество любителей русской словесности, в Москве. Июля 1816.
Язык человека есть оружие, сильнейшее огня и железа. Рассуждение о причинах, замедляющих успехи нашей словесности. 1814.
Друзья! Вот цветок, рожденный от плодотворной силы земли и от влияний неба; в нем блистают все краски радуги, в нем дышат ароматы Аравии; для него уже довольно быть украшением луга и радостью прохожего, но пусть время откроет в нем целебные соки. Сей цветок есть эмблема литературы и Арзамаса. Наше скромное правило: истина и справедливость, в картинах и суждениях; а цель — чистое удовольствие современных и может быть, польза потомства. Сонное мнение члена Эоловой Арфы, провозглашенное устами пупка его в исходе 20-го Арзамаса. 20 апреля 1817.
Друзья! Помните ли предание древнего времени о Фениксе бессмертном? В нашем брате возобновилось чудо перерождения сей баснословной птицы! В едином токмо не сходствует он с нею — Феникс умирал Фениксом и воскресал Фениксом! Брат наш умер сердитою совою Беседы и воскрес горделивым гусем Арзамаса! Ответ Светланы на речь Громобоя. 29 октября 1815.
Объятый священным трепетом вхожу я в ограду вашу, почтеннейшие сограждане, и, окидывая торопливым взором именитое собрание героев, проливших потоки благородных чернил на стогнах Петрограда, готов я воскликнуть, искажая немного по примеру переводчиков наших известный стих: Parmi tant de heros je n'ose me montrer. Речь члена Асмодея. 24 февраля 1816.
Почтеннейшие сограждане Арзамаса, я не буду исчислять подвигов ваших: они всем известны. Я скажу только, что каждый из вас приводит сочлена Беседы в содрогание точно так, как каждый из них производит в собрании нашем смех и забаву. Да вечно сие продолжится! Собственная речь члена ВОТ. Март 1816.
По свидетельству П.А. Плетнева, Пушкин «о лекциях Куницына <...> вспоминал всегда с восхищением и лично к нему до смерти своей сохранил неизменное уважение» (210, 66).
Литературная жизнь России первой трети XIX века с ее литературными обществами, кружками, салонами также теснейшим образом связана с ораторской культурой. Речи были неотъемлемой частью заседаний литературных обществ; они могли быть двух типов. Речь серьезная рассматривала вопросы литературного развития, теории и практики литературного творчества (примером может служить «Речь о влиянии легкой поэзии на язык», прочитанная Батюшковым в 1816 году в Москве при вступлении в «Общество любителей русской словесности») (106, 8–19). Речь пародийная поднимала те же вопросы, но решались они в иной форме. Такие речи, использующие мотивы и образы церковного красноречия, произносились в «Арзамасе», членом которого был Пушкин, В.А. Жуковским и В.Л. Пушкиным, П.А. Вяземским и Ф.Ф. Вигелем, А.И. Тургеневым и С.П. Жихаревым.
Среди сих пустынных лесов, внимавших некогда победоносному Российскому оружию, вам поведаны будут славные дела героев, поражавших враждебные строи. На сих зыбких равнинах вам показаны будут яркие следы ваших родоначальников, которые стремились на защиту царя и Отечества — окруженные примерами добродетели, Вы ли не воспламенитесь к ней любовию? Вы ли не будете приуготовляться служить Отечеству? Речь А. П. Куницына, произнесенная при открытии Царскосельского Лицея 19 октября 1811 года.
Без ораторских выступлений не обходились торжественные акты:
Вы помните: когда возник лицей,
Как царь для нас открыл чертог царицын,
И мы пришли. И встретил нас Куницын
Приветствием меж царственных гостей*.
(III, 432)
* Речь А.П. Куницына, произнесенная им при открытии Лицея и произведшая большое впечатление на слушателей, вместе с речью А.Ф. Малиновского была напечатана в 1811 году отдельной брошюрой — «Речи, произнесенные при открытии императорского Царскосельского Лицея» (69). Ее анализ дан в монографии Б. В. Томашевского «Пушкин» (292, с. 685–687).
На званых обедах и в дружеских собраниях непременно выступали их участники. Вспомним знаменитый литературный обед у А.Ф. Смирдина 19 февраля 1832 года, на который были созваны В.А. Жуковский, И.А. Крылов, Н.И. Греч и многие другие литераторы, — они произносили речи, тосты. Присутствовал на этом обеде и Пушкин — он «был необыкновенно оживлен и щедро сыпал остротами» (286, 493).
Таким образом, можно сказать, что в пушкинскую эпоху владеть искусством красноречия нужно было и императору, и полководцу, и политическому деятелю, и преподавателю, и церковному проповеднику, и литератору, и, наконец, просто — светскому образованному человеку.
Науку об ораторском искусстве преподавали во многих учебных заведениях. Книги по риторике издавали для девиц, для слушателей духовных семинарий, «в пользу любящего российский слог юношества».
Пушкин еще в Лицее познакомился с образцами античного красноречия; ему была известна европейская ораторская проза XVIII–XIX веков; он читал произведения древнерусской литературы, русских авторов XVIII–XIX веков, в которых сказалась ораторская традиция. В библиотеке Пушкина были теоретические сочинения по риторике М.В. Ломоносова, В.К. Тредиаковского, П.Е. Георгиевского, Н.И. Греча, В.А. Якимова. По свидетельству французского литератора, историка и дипломата Леве-Веймарта, гостившего в Петербурге в июне-июле 1836 года, Пушкин в беседе с ним «с жаром отзывался об удовольствии посещать <...> великих ораторов» (253, 78). Известно, что Пушкин был знаком со многими ораторами: декабристами Н. И. Тургеневым и М.Ф. Орловым, членами «Арзамаса», которые были творцами пародийной ораторской культуры, митрополитом Филаретом, чей ораторский дар был высоко Пушкиным оценен. Пушкин слушал академические и торжественные речи, церковные проповеди и надгробные слова, выступления литераторов. Ораторское искусство было неотъемлемой частью не только литературной, но и бытовой среды Пушкина и так или иначе должно было оказать свое воздействие на его творчество. В чем выражалось это воздействие? Ответ на этот вопрос мы и попытались дать в нашей книге.
|
