§ 3. Условия успешного восприятия текста. Подтекст
Восприятия текста определяется не только его языковыми единицами. Необходимым условием правильной интерпретации является наличие общего фонда знаний адресата и адресанта. В семантике и теории текста он называется по-разному – фоновым, энциклопедическим знанием, пресуппозицией. Пресуппозиция (лат. prae ‘впереди, пéред’, suppositio ‘подкладывание’) – это нелингвистическое знание о мире, компонент смысла предложения или слова, дающий возможность правильно воспринять лингвистическую информацию. По степени известности выделяют три типа пресуппозиций:
1) социальное знание известно всем носителям языка. Когда кондуктор спрашивает «Кто еще не заплатил?», пассажир не представляется, а платит, потому что под формой вопроса он видит подразумеваемое содержание. Это стандартный косвенный речевой акт, и все участники языковой конвенции знают, как на него реагировать. Но есть менее широкие пресуппозиции.
2) коллективное знание известно членам замкнутой социальной группы, связанным профессией, общими интересами. «Ты в отпуск? Как отдыхать собираешься?» – «Да хочу в Дивееве поработать». Нецерковным людям диалог может показаться несколько абсурдным, но он прекрасно понятен тем, кто знаком с православными реалиями: человек в отпуске собирается пожить трудником в Дивеевском монастыре.
3) индивидуальное знание известно лишь двум участникам диалога. Иоанн Предтеча посылает двоих из учеников спросить Христа: «Ты ли Тот, Который должен придти, или ожидать нам другого? И сказал им Иисус в ответ: пойдите, скажите Иоанну, что слышите и видите: слепые прозревают и хромые ходят, прокаженные очищаются и глухие слышат, мертвые воскресают и нищие благовествуют; и блажен, кто не соблазнится о Мне» (Мф. 11:3-6). Иоанн прекрасно знает, кто такой Иисус, а Господь знает, что Иоанн это знает. Их заочный диалог – для учеников: «Не потому, что не знает Христа, спрашивает Иоанн, ибо как он мог не знать Того, о котором свидетельствовал: “вот Агнец Божий”. Но так как ученики завидовали Христу, то он посылает их, чтобы, видя чудеса, они уверовали, что Христос больше Иоанна. <�…> Не сказал: “возвестите Иоанну, что Я Тот, который должен придти”, но зная, что Иоанн послал учеников для того, чтобы видели чудеса, говорит: “скажите Иоанну, что видите”, и тот, воспользовавшись данным случаем, конечно, еще больше, засвидетельствует обо Мне пред вами» (Блж. Феофилакт Болгарский. Толкование на Евангелие от Матфея).
Помимо собственно энциклопедических знаний, пресуппозиции включают и нравственный компонент. Его наличие может стать причиной непонимания текста, о содержании которого каждый судит «в меру своей испорченности». Автор ни в коем случае не отвечает за неправильное понимание, если эта мера у читателя оказалась больше, чем у него. В.С. Непомнящий на конференции «Пушкин как мировоззренческое явление национальной традиции» 19 мая 2009 г. говорил: «Я думаю, что не я один видел телепередачу, в которой преподаватель филологического факультета МГУ рассказывала о пушкинском семинаре, который она вела, и в котором участвовало двадцать человек – студентов. Разговор шел о лирике Пушкина и, в особенности, о стихотворении «Я вас любил». И в конце она задала студентам вопрос, как они понимают последние две строки:
Я вас любил так искренне, так нежно,
Как дай вам Бог любимой быть другим.
Девятнадцать человек из двадцати сказали, что это ирония. А двадцатая девочка сказала, что это насмешка...
Это катастрофа. Такого не могло быть никогда на Руси. Только сейчас, в наше время людям становятся неведомы чувства доброжелательности, самопожертвования, благородства, все эти чувства, которые продиктовали вот эти строки»1.
Фоновые знания часто используются при создании подтекста – неявного, закадрового смысла, напрямую не выводимого из семантики языковых единиц. В подтексте скрываются мысли и чувства автора, которые он по каким-то причинам не может или не желает выразить прямо. Они восстанавливаются адресатом на основе прямого смысла языковых единиц с учетом обстоятельств создания текста или ситуации общения. Например, без знания подтекста непонятно апостольское сравнение простоволосой и обритой женщины: «И всякая жена, молящаяся или пророчествующая с открытою головою, постыжает свою голову, ибо это то же, как если бы она была обритая. Ибо если жена не хочет покрываться, то пусть и стрижется; а если жене стыдно быть остриженной или обритой, пусть покрывается» (1Кор. 11:5-6). Подтекст основан на языческих обычаях: «Кроме того, в те времена женщины-язычницы ходили в свои капища открыто с нечистыми целями и обнажение головы для женщины считалось знаком ее бесстыдства. Распутная женщина наказывалась за распутство снятием волос, почему апостол и говорит: “если жена не покрываться, пусть стрижется”»1. Итак, явный смысл – женщина должна молиться с покрытой головой; подтекст – простоволосая и обритая, значит, распутная, потому что это черты внешнего облика и поведения язычниц.
Подтекст часто распределен между текстом и факторами нелингвистического характера. Вернемся к Предисловию М.В. Ломоносова в его «Российской грамматике» (Лекция № 1). Особую пикантность этому тексту придает его адресат – будущий император Павел I: «Пресветлейшему государю, великому князю Павлу Петровичу, герцогу голстейн-шлезвигскому, стормарнскому и дитмарсенскому, графу олденбургскому и делменгорстскому и прочая, милостивейшему государю». М.В. Ломоносов подписывает Предисловие 20 сентября 1755 г., в день рождения Павла Петровича, которому исполнился… ровно год. Текст фактически написан для родителей младенца – голштинского принца Карла-Фридриха и анхальт-цербстской принцессы Софии-Фредерики-Августы2. Почти открытым текстом немцам указывается на величие страны, в которой они Промыслом Божиим живут. А подтекст посылки «Русской грамматики» – призыв к изучению русского языка, культуры и воспитанию мальчика в русском духе.
Безусловным требованием к научным и официально-деловым текстам является их бесподтекстовость, что, впрочем, не всегда соблюдается. В содержании закона всегда есть подтекст – «что не запрещено, то разрешено». Научный труд тоже может иметь подтекст, причем иногда с небезобидным влиянием. Он может быть средством скрытого воздействия на образ мышления и поведения. Вот фраза из школьного учебника: «Если общение человека перестает быть нормальным (уход в монастырь, лишение свободы, дурная компания и т.д.), тогда в его психике происходят очень серьезные изменения»3. В подтексте – общение монахов ненормально, а их психика претерпевает изменения в том же направлении, что и в других названных сообществах.
В связи с наличием подтекста в художественных, публицистических, религиозных произведениях встает проблема глубины прочтения текста. Текст имеет субъективную информативность. Не все его содержание в равной степени доступно читателям. Кибернетики информацию любой системы делят на связанную и актуальную. Связанная – это объективно присутствующая в тексте информация, актуальная – информация, усвоенная адресатом. В филологии связанную информацию называют информационной насыщенностью, актуальную – просто информативностью. Текст информативен в той мере, в какой подготовлен к его чтению читатель. Для неподготовленного читателя доступным становится только фактологическая, сюжетная сторона. Идейное (концептуальное) и подтекстовое содержание текста остаются для него связанной информацией, о которой он может даже и не подозревать. Например, понять строки Н. Гумилева без знания ветхозаветных сюжетов невозможно: «В оный день, когда над миром новым / Бог склонял лицо свое, тогда / Солнце останавливали словом, / Словом разрушали города»1.
Трагическим примером коммуникативной неудачи массового читателя служит восприятие религиозно-философских текстов атеистами. В частности, абсолютно не был понят атеистической интеллигенцией выдающийся мыслитель ХХ в. А.Ф. Лосев (1893-1988). М. Горький писал о нем: «Профессор этот явно безумен, очевидно малограмотен, и если дикие слова его кто-нибудь почувствует как удар – это удар не только сумасшедшего, но и слепого» (статья «О борьбе с природой»). Тексты А.Ф. Лосева действительно трудны, особенно для нецерковного человека, но поводом к обвинению в безумии служило его мировоззрение. А.Ф. Лосев даже не удостаивал критики попытки представить христианство как синтез языческих мифов и мистерий: «О сходстве и различии христианства и античности писали очень много. В последнее время вошло в обычай нивелировать это различие и выдвигать на первый план сходство. В кровавых и диких оргиях пьяных вакханок увидали начало христианской Евхаристии, а растерзанный Дионис оказался прообразом распятого Христа. Это потемнение исторического взора и отсутствие элементарного исторического чутья и вкуса не таково, чтобы имело смысл его здесь опровергать» (Дополнение к «Диалектике мифа»). Подобные пассажи были даже слишком понятны и вызывали бешенство советских атеистов.
Праведный Иоанн Кронштадтский писал: «Если веру нашу Православную, Таинства ее, христиане иногда не могут вместить, то это показывает только, что умы и сердца людей нечисты и страстны и не могут выносить чистоты и света ее, как больные глазами – света солнечного»2. Одним словом, причины коммуникативных неудач при восприятии православного текста не в нем, а в греховном своеволии людей, возлюбивших тьму (Ин. 3:19).
|
