Шахриза Богатырева одна из высоких поэтических вершин народов, населяющих Российскую Федерацию. Её поэзия национальна и общечеловечна. Всё что происходит в
|
Скачать 2 Mb.
|
| О ШАХРИЗЕ БОГАТЫРЕВОЙ Шахриза Богатырева – одна из высоких поэтических вершин народов, населяющих Российскую Федерацию. Её поэзия национальна и общечеловечна. Всё что происходит в мире, не обходит стороной чуткое сердце поэтессы. «Поэт – эхо эпохи, а не только нянька своей души»,- говорил Александр Блок. В случае Шахризы – это абсолютная правда. Прямое отношение имеет к ней и другое хрестоматийное определение: «Поэт в России – больше, чем поэт». Поэтическое слово и правозащитная деятельность – вот два крыла, которые то поднимают Шахризу высоко в небо, то возвращают на землю. На земле её тянет вверх, к себе высокое чистое Небо. Но с высоты ей особенно видны все горести земной жизни и она возвращается обратно на землю, чтобы бороться за справедливость. «Поэтом можешь и не быть, но гражданином быть обязан», - писал русский поэт Некрасов. К счастью, Богатырева может служить образцом и поэта, и гражданина. «Я сжигаю себя, но горю для других». Верность этой своей поэтической строке Шахриза подтверждает всей своей жизнью. Шахриза служит своим словом истине, правде, справедливости; борется за права человека и народа. Откуда родом Шахриза, где истоки её творчества? «Чтобы узнать поэта, надо побывать на его родине»,- сказал великий Гёте. Побывал на родине Шахризы, за сто лет до её рождения, другой великий человек Земли, патриарх русской литературы Лев Толстой и оставил замечательные слова о народе Шахризы: «Карачай – нейтральный народ, живущий у подошвы Эльбруса; отличается своей верностью, красотой и храбростью». Одним предложением Толстой охарактеризовал карачаевский народ и указал его историческую родину. Эльбрус – гора на Кавказе, вершина Европы. У подошвы Эльбруса тысячелетиями живет народ Карачай, являясь коренным, древним, самым высокогорным народом Кавказа и Европы. Предки карачаевцев – аланы – имели свое государство: Алания. Алания была завоевана Чингисханом, а окончательно была разрушена Темирланом в 1396-1397 годах. Взрослое мужское население было истреблено, а остальные были угнаны в плен. Только в 1428 году некоторая часть алан во главе с легендарным вождем Карча сумела вернуться на родину и создать новое государство Карачай. Государство Карачай просуществовало 400 лет. В 1828 году оно было захвачено Российской империей. Этому предшествовало кровопролитное Хасаукинское сражение. Национальным героем в этой битве стал прапрапрадед Шахризы Умар Богатырев. Небольшое карачаевское ополчение оказало упорное сопротивление российской армии, которая считалась самой сильной в Европе, после разгрома Наполеона. Это имел ввиду Толстой, когда писал о храбрости карачаевского народа. Карачай вошел в состав России на договорных началах и был всегда верен подписанным документам. Это имел ввиду Толстой, говоря о верности карачаевцев. Карачай строго соблюдал нейтралитет в отношении России с другими государствами и народами, который вытекал также из договора. Потому отметил Толстой, что «Карачай – нейтральный народ». А что касается красоты, не только Толстого поражала красота карачаевского народа – это общепризнанный факт. В 1917 году в России к власти пришли большевики во главе с Лениным. Как и многие народы, Карачай получил национальную государственность в форме автономной области. Карачаевская автономная область просуществовала до 1943 года. Но 2 ноября 1943 года по преступному указу Сталинского правительства Карачаевская автономная область была ликвидирована, а карачаевский народ полностью – по национальному признаку – был депортирован в Среднюю Азию и Сибирь. Во время этого геноцида погибла более половины карачаевского народа. Только через 14 лет, в 1957 году, оставшаяся в живых половина карачаевского народа, сумела вернуться на историческую родину. Но Карачаевская автономная область не восстановлена до сих пор. Под давлением карачаевского и других репрессированных народов России в 1991 году был принят российский закон «О реабилитации репрессированных народов». К сожалению, закон не действует. Псевдодемократическое российское государство не желает процесс реабилитации довести до конца. Поэтому противостояние российского государства и репрессированных народов не ослабевает. Более того, в настоящее время российское государство под видом укрупнения регионов проводит политику ликвидации национальных образований, уничтожения национальных языков, то есть проводит политику насильственной ассимиляции, что вызывает сопротивление со стороны национальных меньшинств Российской Федерации. Обо всем этом так подробно говорим потому, что Шахриза как гражданин и писатель активно участвует в борьбе за права народов на родной язык, культуру, историю, родину. Шахриза борется, чтобы Россия стала не на бумаге, а на самом деле демократическим государством. Шахриза – дочь многострадального карачаевского народа. Народа, которого тираны два раза лишали родины. И каждый раз народ находил в себе силы возвращаться к своему Эльбрусу, родным Кавказским горам и зажигал огонь в своем очаге. Сегодня над карачаевским народом нависла угроза полной ассимиляции. Народ может и на родине без родины остаться. Может потерять свой язык и культуру. Потому что не восстановлена его национальная автономия, уничтоженная сталинским режимом в 1943 году. Потому что государственная политика России в настоящее время направлена на ассимиляцию малочисленных народов. Но пока есть такие писатели и правозащитники как Шахриза Богатырева, есть надежда, что Россия станет Федерацией равноправных народов; народы сохранят свое национальное самосознание и историческую память, свою культуру и родную землю. Вот что я хотел сказать коротко о Шахризе Богатыревой. Несравненно больше скажут о ней её поэзия и проза. Надеюсь, читатель сумеет по достоинству оценить её творчество. Билал Лайпанов, Народный поэт Карачаево-Черкесской республики; член Союза писателей России и Норвегии; Почетный академик Международной Тюркской Академии (МТА); Почётный доктор Карачаево-Черкесского Государственного Университета. ПОД ЗНАКОМ ВЕЧНОСТИ Боюсь не смерти я. О нет! Боюсь исчезнуть совершенно. М. Лермонтов Морозным январским вечером в своем городе я забежала в хозяйственный магазин – погреться. Внутри было немногим теплее, чем на улице. Цепкий выжидающий взгляд продавщицы заставил меня подойти к прилавку, на котором рядом с горшками и порошками высилась небольшая, небрежно сложенная стопочка книг. И среди пестрых обложек детективов и дамских романов я разглядела неожиданный, как снег в июле, сборник стихотворений Роберта Фроста. - Тут должна быть мягкая обложка с портретом, – сказала я. - А, лежит где-то там, - лениво ответила продавщица и сделала круглые глаза, впрочем, не столько заинтересованная, куплю я или нет, а больше в силу неистребимой привычки торговца врать, впаривая покупателю товар. Книги в ее магазине, видно, оказались случайно, и мешали, как бесполезный подарок: и не нужен, и выбросить жалко, вдруг кому-то пригодится. – Все грязными руками хватают, вот я и спрятала, - добавила она, впадая вдруг в спячку. - Ну, достаньте. Я беру книгу. - Так порвалась она. - Вы прячете рваную обложку? Она не поняла моей иронии, но вышла из анабиоза, отчитывая сдачу растопыренными пальцами с облезшим лаком и тремя бриллиантовыми кольцами: - Хорошая книга. Ее комплимент книге был понятен – с паршивой овцы хоть шерсти клок. Я сделала попытку на самом простом уровне донести до нее слабые сведения о Фросте: - Это американский поэт. Он был фермером. При слове «фермер» она понятливо кивнула, и в ее сонных безразличных глазах появилось некое осмысленное выражение… Уже наступили легкие снежные сиреневые сумерки, и парк, через который я шла, казался тем самым таинственным фростовским лесом: Лес прекрасен, темен и глубок… Перед глазами расплывались темные силуэты деревьев – и я опять видела из окна нашей аудитории Тверской бульвар, высокие липы с гладкими черными стволами, тяжелые набухшие от снега облака над МХАТом, и улетал в густеющий мрак голос профессора, доносящего нам Фроста через годы и континенты: Кажется, я знаю, чей это лес… Он не видит меня, остановившегося здесь, чтобы полюбоваться его заснеженным лесом… Сказать, что лекции были интересны – все равно, что назвать море соленым. И все. Нет достойного эквивалента в системе нынешних приоритетов, чтобы найти верное определение нашим занятиям. Но если бы мои слова имели способность материализоваться, они превратились бы в самоцветы. Это был каждодневный полет в миры, неведомые доселе, в обетованное, заповедное, долгожданное и врачующее. С упоением и потрясением. С восторгом первооткрытия и ознобом от своего целинного невежества. С постоянным недоумением – как я могла жить раньше? И с непреходящим чувством страха, что всего этого могло не быть. И часто теперь сжимается сердце в приступах щемящей ностальгии, в тоске и зависти, когда представляю, что кто-то другой сидит на моем месте – моем навсегда! И смотрит на Тверской бульвар, на МХАТ, на высокие липы с черными стволами, и профессор негромко и отрывисто рассказывает то, что больше нигде не услышишь. И если бы мои мечты могли сбыться, я бы взмолилась: «Господи! Еще бы год, полгода, месяц – хотя бы один месяц! В нашей аудитории, и чтобы за окном – заснеженный Тверской бульвар, и высокие липы в нетающих снеговых одеяниях, и на небе – малиновые отголоски заходящего зимнего солнца… И в надвигающиеся сумерки улетает приглушенный отрывистый голос профессора…» Я всегда пыталась понять, почему у интеллектуалов такие отрывистые голоса. Может, потому, что за единицу времени им надо донести больше светоносной информации? И таким образом вывести хотя бы одну душу из мрака и заточения, из ограниченного собственным невежеством пространства? В таком случае их можно считать проповедниками. ________________ На одном из занятий по зарубежной литературе выясняется, что из всего нашего курса я одна читала «Эмали и камеи» Теофиля Готье. Профессор радуется, как ребенок, который узнал, что не только он летает во сне: - Очень, очень рад, что у меня есть собеседник – наша восточная красавица! А кого еще из французской поэзии вы знаете? Я горда, что могу как-то выделиться среди своих эрудированных однокурсников, которые так и щелкают ни разу не слышанными мной словами и именами, и с неискренней скромностью перечисляю хрестоматийных поэтов: - Бодлер, Поль Верлен, Франсуа Вийон… Профессор немного разочарован: - А, ну да, известный школяр… «Баллада о состязаниях в Блуа», наверное? Но мое раздутое самолюбие этим не омрачить. Я с девятого класса зачитываюсь «Состязаниями в Блуа», не пытаясь даже вникнуть в завораживающий оксюморон: Мне сердце отогреет только лед… _______________ Между парами нас бесплатно кормят в институтской столовой. Еда эта, конечно, условная, но при стипендии в четыреста рэ, сами понимаете… Обедает наш курс отдельно, и студенты Литературного смотрят на нас с почтением – настоящие писатели. Я никогда не обедаю, потому что не живу в общежитии на подножном корму. Но иногда хожу пить чай, который можно нацедить из огромного самовара, бывает, даже горячий. Сегодня профессор подсаживается ко мне: - Разрешите? Только сейчас замечаю его поношенный костюм и старомодную булавку в галстуке. У меня с собой к чаю шоколадка, половину предлагаю ему. Он охотно берет: - Спасибо. А вы меня порадовали. Французская поэзия сейчас незаслуженно забыта, согласитесь… Я с видом единомышленника сочувственно киваю и с лицемерными нотками кота Матроскина ненавязчиво хвастаюсь, стараясь придерживаться заданного интеллектуального светского тона: - Вообще-то я больше латиноамериканскую люблю. Рубен Дарио, Гильермо Валенсиа, Хорхе Каррера Андраде… Профессор перестает кромсать свою котлету. Он в восторге, что нашел в моем лице достойного собеседника: - О, конечно! Это ошеломляющая амальгама суровой культуры испанских завоевателей и индейских племен с их анимистическим восприятием мира, в котором каждый предмет обладает тройным существованием: реальным, образным и обожествляемым. Латиноамериканская поэзия вобрала в себя испанский реализм и индейскую отрешенность… Я чувствую эту перекличку и в вас – в ваших стихах осязаема незапамятная культура вашего народа, тысячелетние цивилизации Востока, иная тема, высказанная музыкальным русским словом, но не ставшая русской мыслью – вы неосознанно остаетесь верны своим истокам. А на каком языке вы читаете латиноамериканских поэтов – на испанском или португальском? Мой гонор слабеет: - На русском… Профессор не скрывает недоумения: - И Теофиля Готье? Господи, на каком же еще? В отличие от него, в совершенстве владеющего восемью языками, я знаю только два – свой родной, карачаевский, и русский. И оба далеко не безупречно… А вообще, в чем проблема? Вот я сижу в дорогом костюме, и духи у меня настоящие французские, а не польские обмывки, и, слава Богу, не ем котлет из ливера, хоть и не читаю поэтов в оригинале. Но как-то неожиданно вспоминается история греческого мудреца Бианта. Когда персы завоевали его город Приены, за беженцами, еле тащившими на себе свой скарб, налегке и спокойно шел Биант: «Все мое ношу с собой!» Наверное, тогда горожане крутили пальцем у виска и любовно прижимали к груди свое добришко. Так вот, по дороге они растеряли все. И Биант делился с ними едой, которую получал от жителей других городов, ведя поучительные беседы и делясь своими знаниями. Так и наш профессор. Читает лекции на пяти языках в ведущих университетах Европы и Америки, и труды его издаются во всем мире. А он на заработанные деньги покупает редчайшие старинные книги, и потом своим приглушенным отрывистым голосом делится с нами тайнами и мудростью веков. А весь мирок, таких, как я – отстойный секонд-хэнд с задворков европейской моды - и котлетка не из ливера. Эх… __________________ Наш искусствовед на занятия по японской средневековой поэзии принес книжечку из рисовой бумаги, легкую, как паутинка. Книжке этой лет четыреста. Каждый рисунок и иероглиф в ней выполнен от руки, тонко, с присущим японцам изяществом. О содержании можно догадаться по картинкам – помолвка, чаепитие, свадьба, только вместо людей – мыши. В узорных кимоно, с замысловатыми прическами, украшенными гребнями, цветами и драгоценными камнями. В рисунках много характеризующих деталей – чайная церемония, краснеющий до кончиков ушей жених, невеста с мамой – обе с накрашенными ноготками и подведенными глазками - перед раскрытым резным сундучком. Японцы, известные приверженцы своих традиций, не раз предлагали за эту книжку большие деньги, но наш художник трясется над ней, как Кощей над сундуком, в котором спрятана его смерть. После занятий ребята долго обсуждают: - Две-три «Тойоты», наверное, потянет… Для японцев это – тьфу. - Может, эта книжка из библиотеки микадо. Раритет! - Да хрень все это, мужики! Тут надо с коэффициентом принимать. - Не скажи. Это как в том анекдоте: скрипач говорит кэгэбэшнику – для меня скрипка Страдивари – как для тебя маузер Дзержинского. - У моего деда есть акварель Марка Шагала. Подлинник. Тоже ни за что не продаст. Говорят, чудаков больше всего в России… _______________ И мы, тридцать человек со всей страны – одни из них. Мы – это не только оказавшаяся на обочине жизни наиболее пострадавшая интеллигенция – врачи, инженеры, учителя, главная жертва перестроечных реформ. Мы – это еще и музыканты, художники, журналисты, офицеры, рабочие, технологи, официанты, философы, бизнесмены, директор книгоиздательства и даже жена преуспевающего банкира. Работу, семьи, социальный статус, более-менее приличный заработок мы поменяли на не престижное, невыгодное, никому, кроме нас, не нужное образование, на неопределенность и шаткое положение в обществе. На сомнительную с точки зрения резонерствующего обывателя специальность, обозначаемую лаконично – Лит. Раб. Все верно, мы – ЛИТРАБЫ. Как клеймо – на всю жизнь. Нет, мы не чудаки. Мы – сумасшедшие. Одержимые, превратившиеся в придаток поэзии. Но: ведь кто-то рисует промозглым стылым вечером солнечный пейзаж, поёт навстречу новой заре ликующую альбу или пишет кровью «в этой жизни умирать не ново, но и жить, конечно, не новей»… И поэтому - неистребим дух нации, и, как звезда в ночи, высока его душа! И - Бог велик! - сбываются серийные прорицания поэтов! Прав, ах, как провидчески был прав Роберт Фрост: «Поэзия – это то, чем вечно молод мир». ___________________ Есть время, которое лепит поэтов… Нас не учили «на поэта» – это не ремесло. Нам прививали вкус, художественную чуткость, величайшую ответственность перед выбранным языком. Потому что стихи – это не чувства в столбик – это укрупнение, плотность, гибкость слова и мысли. И – «дум высокое стремленье» – неотъемлемое состояние истиной поэзии, ее духовность, окрылённость и вечное тяготение к совершенству. Потому что поэт – человек особых откровений, независимый ни от чего в своем поэтическом мире. Проводник небесного огня! Он разлагает мир на звуки, выражая невыразимое, передавая непередаваемое, управляя своей искренностью, распоряжаясь собственной страстью в стихах. Но такое в этом страдание и обреченность навеки нести свой жребий, свое томление, муку и горечь, величие и трагичность своего одиночества! Потому что не ты выбирал свою судьбу, а судьба отметила тебя и повела по предопределенному пути. Поэтическое эхо прошлого отрикошетило в тебя. И поэт выпадает из жизни. Как сделать, чтобы мелодия, идущая от поэта – его цветовой слух, стала осязаемой для читателя?.. Он проводит часы над россыпью слов, перебирает дорогое ему ожерелье стихотворенья, чтобы нанизать единственное слово, и все не то. Нет смысловой нагрузки, ритм сбивается, не выстраивается ассоциативный ряд, смысл ускользает, ударение не там, расплывчатый образ, условная рифма, нет осанки стиха, теряется патетика, нет настроения, нет куража… И так, применяясь под железный ритм языка, надо перелопатить тонны слов. Как писал Владимир Маяковский: Поэзия – та же добыча радия, В грамм добыча, в год труды, Изводишь единого слова ради Тысячи тонн словесной руды. И как резюмировал Арсений Тарковский: Слово – только оболочка, Пленка жребиев пустых, На тебя любая строчка Точит нож в стихах твоих… Но разве это разрешит поэтическую пытку? Отменит категории многих лет? Милые мои, кому это надо? Читателю? Бальзак сказал: «Канатоходец и Поэт оплачиваются одной монетой». Мне? Я несвободна в своем выборе. Ах, если бы я могла быть счастлива оттого, что на перекрестке двух пыльных улиц у меня есть ларек с соответственным названием – «Кардинал», «Гумберт Гумберт» или «Мулен Руж»… На проспекте – поток дорогих машин. Новая популяция нуворишей, измучившаяся недавним классовым равенством, ныне самозабвенно демонстрирует свой достаток. В детстве я полагала, что слово «нувориш» состоит их двух – «ну» и «воришка». Зерно истины в этом есть. И, хотя я абсолютно не сторонница чердачно-творческой романтики, – не хочу быть одной из этих проходных людей, будь то торговец недвижимостью или хозяйка скобяной лавки. Для меня важно знать, зачем человек приходит в этот мир. И какой след и свет оставляет после себя: новый закон физики, спасенную человеческую душу или открытую им далекую звезду. Иногда не ради, а вопреки. Зачастую - обрекая себя на муки. И тогда крик идущего на костер пронзает века: - А все-таки она вертится!! И остается в вечности. |
Добавить документ в свой блог или на сайт
Похожие:
 |
Анализ проблем освоения инофонами поэтических текстов в преподавании... Следует отметить, что и у русских детей также возникают некоторые барьеры при освоении поэтических произведений, но зачастую ограничиваются... |
|
Курсовая работа на тему: «Поэзия Ф. И. Тютчева: трагедия и исповедь души» В его поэтических философских созерцаниях и раздумьях есть внутренняя связь, а в стихах интенсивность философской мысли имеет определенную... |
|
Мурза Сергей Волков Дмитрий Галковский Д. Зыкин С. Миронин Р. Скорынин... «дикого, «бандитского» капитализма. Почему это произошло? Что это: временное помутнение рассудка миллионов людей, населяющих Россию,... |
|
3. 3 Алгоритмы на графах. Обходы графов. Кратчайшие пути. Остовные деревья Ориентированный граф (сокращенно орграф) g = (V, E) состоит из множества вершин V и множества дуг E. Вершины также называют узлами,... |
|
Учебная программа факультативных занятий для учащихся 9 класса общеобразовательных... Главной особенностью материка Евразия является разнообразие как природы, так и населяющих её территорию народов, их образа и уровня... |
|
1. мировое значение и национальное своеобразие литры 19 века Утверждается что поэзия – язык Богов. На западе это считалось метафорой. В зап культуре текст всегда мыслился отдельно от автора.... |
 |
Литература и математика Громозеке о своих несчастьях: «Я везде и всегда должна быть первая и прикладываю к этому максимум усилий, а это такой тяжелый труд,... |
|
ОС, она немедленно завершает работу и самопроизвольно перезагружается.... Когда windows xp сталкивается с серьёзной проблемой, ставящей под вопрос дальнейшее правильное функционирование операционной системы... |
|
Предисловие к русскому изданию Адама. Человек, лишенный скромности, может нарушить все границы; от него можно ожидать всего, что угодно. Скромность – это одна из... |
|
От “философии жизни” к “биофилософии”? Но с любопытной инверсией термина. Вместо “философия жизни” в литературе все чаще стали использовать термин “биофилософия”. Легко... |