О стихотворении Мандельштама «Довольно кукситься! Бумаги в стол засунем!»1

Скачать 237 Kb.

Название	О стихотворении Мандельштама «Довольно кукситься! Бумаги в стол засунем!»1
Дата публикации	16.06.2014
Размер	237 Kb.
Тип	Документы

literature-edu.ru > Лекции > Документы

О стихотворении Мандельштама «Довольно кукситься! Бумаги в стол засунем!..»^¹

Приступая к рассмотрению мандельштамовского стихотворения, прежде всего напомним его:

Довольно кукситься! Бумаги в стол засунем!

Я нынче славным бесом обуян,

Как будто в корень голову шампунем

Мне вымыл парикмахер Франсуа.
Держу пари, что я еще не умер,

И, как жокей, ручаюсь головой,

Что я еще могу набедокурить

На рысистой дорожке беговой.
Держу в уме, что нынче тридцать первый

Прекрасный год в черемухах цветет,

Что возмужали дождевые черви

И вся Москва на яликах плывет.
Не волноваться. Нетерпенье – роскошь.

Я постепенно скорость разовью –

Холодным шагом выйдем на дорожку,

Я сохранил дистанцию мою.

7 июня 1931^²

Имеет смысл упомянуть некоторые факты биографии Мандельштама, определившие, в значительной мере, настроение поэта и его жизненные установки в период написания приведенного выше стихотворения.

В 1930 г. сходит на нет долго мучившее поэта дело о якобы имевшем место плагиате в работе над переводом «Тиля Уленшпигеля». Осенью 1930 г. Мандельштам снова начинает писать стихи (в Тбилиси, после пятилетней паузы). В марте 1931 г. в «Новом мире» (№ 3) печатается цикл стихотворений «Армения». В апреле 1931-го начинается работа над новой прозой – «Путешествие в Армению». В 4-м номере журнала «Звезда» публикуется стихотворение «С миром державным я был лишь ребячески связан…».

Очевидно, что все упомянутое выше Мандельштам не мог воспринимать иначе как положительно: и возвращение к стихам, и новый выход к читателю.

В июне 1931 г. Мандельштам работает над «Довольно кукситься! Бумаги в стол засунем!..» и тесно с ним связанным стихотворением «Сегодня можно снять декалькомани…»^³. 23 апреля 1932 г. ликвидируется РАПП (что было воспринято в писательской среде как начало более либеральной политики в области культуры); в этом же месяце, в 4-м номере «Нового мира» «Довольно кукситься!» было опубликовано.

Какова тема «Довольно кукситься»? Несомненно, это тема вновь обретенных сил и уверенности в своих силах. Эта тема проявляется в ряде мотивов стихотворения, в частности, в мотиве возвращенной молодости, спортивных соревнований (конских бегов), скорости, обновления природы, в мотиве самосдерживания – концентрации и сбережения новых сил и энергии к моменту их реализации.

И здесь надо отметить важное противоречие, создающее определенное напряжение в стихотворении: противоречие между внутренней горячностью, предвкушением победы в представляемых соревнованиях, желанием немедленно выплеснуть вновь появившуюся энергию – и самосдерживанием, стремлением удержать обретенные силы, не расплескать их до срока, сберечь до определенного решительного момента.

Это противоречие выражается уже в том, что в начале стихотворения мы встречаем резкий энергичный жест: «засунем!», а ближе к финалу говорится именно о самоконтроле: «Холодным шагом выйдем на дорожку…».

Как вышеназванные тема и мотивы воплощены в словесной ткани произведения?

Первые два стиха отсылают к «Фаусту» Гете. В другом, перекликающемся стихотворении того же времени:
И Фауста бес, сухой и моложавый,

Вновь старику кидается в ребро

И подбивает взять почасно ялик,

Или махнуть на Воробьевы горы,

Иль на трамвае охлестнуть Москву.

(«Декалькомани», 1931)^⁴
Как взаимосвязь между «Довольно кукситься!» и «Декалькомани», так и фаустовские ассоциации в обоих стихотворениях вполне очевидны, здесь нет ничего нового. Важно однако отметить, что обращение к фаустовскому сюжету естественно вызывает мотив молодости – точнее, омоложения. (Ведь мысль об обретении новых сил не обязательно должна сочетаться с представлением о возвращенной молодости. Но поскольку в стихах появляется фаустовская нота, это неизбежно влечет за собой соответствующий «молодежный» мотив. Сам «славный бес», который прямо не назван в «Довольно кукситься!» и недвусмысленно поименован в «Декалькомани», никак не стар, хотя и не юноша, конечно: «И Фауста бес, сухой и моложавый…».)

Таким образом, если позволено прибегнуть к примитивному пересказу, в начале «Довольно кукситься!» говорится следующее: довольно – старая жизнь, «унылая», «с бумагами», кончилась.

Можно предположить, с определенной вероятностью, какие «бумаги» следует «засунуть» в стол. Похоже на то, что это могли быть бумаги по «делу о переводе “Тиля Уленшпигеля”». Мандельштам говорил о себе, что он работает «с голоса»; нередко его стихи под диктовку записывала жена, Надежда Яковлевна. Да и вообще с творческой работой, да еще и после длившейся всю вторую половину 1920-х гг. поэтической немоты, никак не вяжется понятие «кукситься». А вот желание засунуть подальше бумаги по угнетавшему поэта в течение 1928 – 1930 гг. делу о якобы имевшем место плагиате - это желание вполне может быть высказано так, со вздохом облегчения: «Довольно кукситься!». «Засунем» эти бумаги подальше, и подведем черту (с помощью «славного» черта!) под тем, что, так или иначе, кончено.

Но, возвращаясь к фаустовскому мотиву, надо заметить, что заявлен уход и от «серьезности», взрослой, ученой работы за письменным столом. В связи с данным зачином стихотворения нельзя исключить влияния Маяковского, известного певца молодости и ненавистника всего старого и старческого:
Довольно жить законом,

Данным Адамом и Евой.

Клячу истории загоним.

(«Левый марш», 1918)^⁵
Как мы видим, в стихах Мандельштама и Маяковского обнаруживается грамматический параллелизм: «Довольно жить… загоним.» - «Довольно кукситься!.. засунем!»; во-вторых, оба стихотворения сближает «конская» тематика – правда, у Мандельштама нет речи о намерении загнать скакуна «на рысистой дорожке», в то время как желание доконать несчастную клячу вполне в духе брутальной стилистики Маяковского.

Новая, омоложенная жизнь требует новой речи, новой лексики и интонации. Декларируется некое вернувшееся «мальчишество». В корреспондирующем стихотворении «Декалькомани» «молодежный» мотив является сквозным, начиная с «недоросля» Ивана Великого до «молодых рабочих» с «татарскими сверкающими спинами», причем представляющий автора лирический герой и сам сравнивается с «мальчишкой»:

<�…> Как мальчишка,

За взрослыми в морщинистую воду,

Я, кажется, в грядущее вхожу,

И, кажется, его я не увижу… ^⁶
(Попутно заметим, что в «Декалькомани» молодежная мелодия окрашена в более минорные тона: не «холодным шагом выйдем на дорожку…», а «уж я не выйду в ногу с молодежью…».)

Обращение к данному мотиву диктует и привлечение соответствующей лексики – лексики стадиона, ипподрома, молодежных коллективов: в «Довольно кукситься!» - «набедокурить», «кукситься», «засунем». «Набедокурить» - так говорят о мальчишке, подростке. Соответствующие выражения обнаруживаем и в черновиках, где они более экспрессивны (в процессе работы над стихотворением автор уходит от грубоватости черновых вариантов):
Меня хотели, как пылинку, сдунуть, -

Уж я теперь не юноша, не вьюн,

Держу пари: меня не переплюнуть.^⁷
(Утверждение «я теперь не юноша» противоречит заявленной фаустовской теме. Не исключено, что это обстоятельство могло быть одной из причин отказа от данного варианта. Другое предположение о том, почему процитированный вариант остался черновым, мы выскажем ниже.)

В черновиках также было: «Как будто сдуру голову шампунем…». Вместо «сдуру» пробовались также «дурью», «с бою», «с пану» и др. ^⁸ Ср. также черновой вариант:
Держу в уме, что нынче тридцать первый

Прекрасный год в черемухах цветет

И что еще не народилась стерва,

Которая его перешибет. ^⁹
Существовала, безусловно, и другая причина для использования просторечия: ведь «довольно» - это не только выражение желания резко изменить течение жизни, но также и высказаться «прямо», «начистоту», без условной вежливости. Лирический герой стихотворения обращается не только к себе самому (хотя к себе в первую очередь), но и к воображаемому собеседнику: «держу пари», «ручаюсь головой». Этого воображаемого собеседника-зрителя лирический герой держит в поле зрения и на него ориентируется: «Холодным шагом выйдем на дорожку». Это стремление высказаться прямо, «доказать» очевидно и в черновиках: «Держу пари: меня не переплюнуть…».

Конечно, эта уверенность в своих силах, в сущности, не такая уж уверенная – это в значительной степени самовнушение, «самоподбадривание»: не случайно в стихотворении два раза появляется «еще» - «еще не умер», «еще могу набедокурить». (Два раза употребленное «нынче» отделяет наступившее время от прошедшего, с которым поэт порывает начинающим стихи словом «довольно»; двойное «еще» свидетельствует о сознаваемой краткости нового жизненного этапа.) Приводим точное устное замечание Д.Г. Лахути: потому и требуется максимальная концентрация – нужно будет реализовать вновь появившиеся силы в краткий период времени («все зависит от одного забега»). У молодых впереди времени много; тому же, кто «еще не умер», нельзя упустить или растратить последнюю, может быть, возможность творческой реализации. («Еще не умер» в мандельштамовском стихотворении восходит, вероятно, к письму Кюхельбекера, процитированному в «Кюхле» Ю. Тынянова, - отмечено А. Мецем: «…уведомить тебя, что я еще не умер»^¹⁰)

Для поддержания уверенности в своих силах привлекаются обращенные к самому себе команды: «засунем» - «выйдем» (эти приказы обрамляют стихотворение), «не волноваться».

Мотив возвращенной молодости воплощается в образах стадиона, скачек, плывущих по Москве-реке яликов, физкультурников, выходящих «в ногу» «на разлинованные стадионы»; не только в «Довольно кукситься!», но и в «Декалькомани» речь идет, в частности, о скачках - это доказывает упомянутое в последнем стихотворении «наслажденье бегом», для которого рождены «лишь сердце человека и коня» (в том, что имеются в виду именно конские бега, не оставляет никаких сомнений отброшенная черновая строка; отвергнутый вариант: «И рождены для наслажденья бегом / Для дальнозоркой рысистой дорожки / Лишь сердце человека и коня»^¹¹).

Поэтическое выражение данного мотива потребовало и соответствующих фонетических средств. Во-первых, надо отметить активное использование гласных «о» и «у». Гул трибун стадиона (ипподрома), звук упругой поступи идущих колоннами физкультурников, удары копыт скачущих беговых лошадей и вообще шум, всегда присущий любому скоплению людей – все это, как нам видится, отразилось в фонетической ткани стихотворения «Довольно кукситься!». Этот «шум» зафиксирован и в комментарии Н.Я. Мандельштам к интересующим нас стихотворениям:

«В этом стихотворении [«Декалькомани» - Л.В.] нащупываются своеобразные способы примирения с действительностью: она оправдывается самой жизнью, ее шумом, тем, что О.М. называет роялем Москвы.

<�…>

Летом 31-го года – в полной изоляции, на Полянке, обольстившись рекой, суетой, шумом жизни, он поверил в грядущее, но понял, что он уже в него не войдет. <�…>

“Новое” представилось ему в виде спортивных праздников (ездил на какой-то футбол) и “стеклянных дворцов”…»^¹².

Н. Мандельштам дважды упоминает «шум» в своем комментарии, и это не случайно. «Довольно кукситься!», как и «Декалькомани», наполнено этим «шумом» и сохранило его. Итак, звуки «у» - «о». Первые два ударения в «Довольно кукситься!» приходятся на «о» и «у», последнее – на «у». Всего, по нашим подсчетам, в стихотворении 61 ударение; из них 11 падает на «у» и 17 – на «о» (всего 28 – почти половина от общего числа). При этом «о» и «у» очевидно господствуют в рифмовке (из 16-ти рифмующихся слов в 6-ти ударение падает на «у» и в 6-ти на «о», т.е. в 12-ти случаях из 16-ти). Интересно, что в четверостишиях, где речь идет непосредственно об ипподроме, в рифмующихся словах ударение приходится только на «у» и «о» - во втором и четвертом катренах.

При этом заметим, что слова с ударными «о» и «у» в большинстве служат для самоутверждения, обозначают резкие, активные действия или готовность к ним, демонстрируют решительность: «довольно», «засунем», «еще не умер» (в данном случае нужно рассматривать эти три слова как единое выражение, хотя на них и приходится 2 ударения), «могу набедокурить», «скорость», «разовью», «мою». Учтем и черновики: как уже упоминалось, рассматривались варианты «сдуру голову шампунем…» («вымыл») и даже «с бою». Обратимся и к выше цитированному черновому четверостишию («Меня хотели, как пылинку, сдунуть…» и т.д.) – в нем во всех четырех рифмующихся словах ударения падают на «у».

Выше высказывалось первое соображение, почему Мандельштам мог отказаться от данного, оставшегося черновым катрена. Теперь позволим себе предположить вторую возможную причину отбрасывания этого варианта: четверостишие перенасыщено звуком «у», страдает явным звуковым однообразием.

Не менее яркую роль играют «о» и «у» в корреспондирующем стихотворении «Декалькомани»:
Уж я не выйдУ в нОгУ с молодЕжьЮ [4 безударных «у» и 2 ударных «о» в стихе ]

На разлинОванные стадиОны, [2 ударных «о»]

РазбУженный повесткой мотоцикла, [ударное «у»]

Я на рассвете не вскочУ с постели, [ударное «у»]

В хрУстальные дворцы на кУрьих нОжках [ударное и безударное «у», ударное «о»]

Я даже теньЮ лЕгкой не войдУ… ^¹³ [ударное и безударное «у», ударное «о»]

Процитированная выше часть стихотворения начинается сожалеющим «уж я не выйду» и заканчивается определенным «не войду». (Как нередко у Мандельштама, все не так уж однозначно: если «уж я не выйду… на стадионы» говорится с грустью – «потому что уже не молод», «уже не по возрасту» - то с «хрустальными дворцами», которые упомянуты с явной иронией, сложнее: «не войду» - «потому что не доживу» или «да и не пойду», «не для меня»? Видимо, имеется в виду и то, и другое. Замечание Ю.Л. Фрейдина.)

Не принадлежа к тем, кто бодрым шагом выходит «на разлинованные стадионы», автор стихотворения замечательно передает движение «в ногу»:

«…на разлинованные… разбуженный… на рассвете…» - «раз» - «раз» - «рас» - в стихотворение включен командный выкрик, организующий единообразное движение колонны.

И ниже в том же стихотворении представление о движении сочетается с теми же звуками:
А ФаУста бес, сУхОй и моложавый, [2 редуцированных «у» и ударное «о»]

ВнОвь старикУ кидается в ребрО [ударные «у» и «о»]

И подбивает взять почасно ялик,

Или махнУть на ВоробьЕвы гОры, [ударные «у» - «о» - «о»]

Иль на трамвае охлестнУть МосквУ. [2 ударных «у»]
(Попутно заметим, что глагол «охлестнуть» косвенно поддерживает «скаковые» ассоциации: хотя он употреблен в переносном значении, его связь с представлением о конских бегах сохраняется.)

Нельзя не обратить внимания также на активную роль, которая принадлежит в стихотворении

«Довольно кукситься!» звукам «р» и «с». Само слово «скорость» появляется только в последнем катрене, но звуки его как бы распределены, рассеяны по всей словесной ткани стихотворения. В первом четверостишии – 4 звукосочетания с «р», во 2-м и 3-м – по 7, в 4-м – 6. Утверждение «держу пари, что я еще не умер» обосновывается способностью не отстать «на рысистой дорожке беговой» (ср. черновой вариант в «Декалькомани»: «для дальнозоркой рысистой дорожки»). Восемь из 16-ти рифмующихся слов содержат звук «р». В последнем четверостишии «р» в сочетании с «к» и «с» замечательно выражают нарастающую скорость:
<�…> Нетерпенье – роскошь.

Я постепенно скорость разовью.
Некоторые текстологи полагают, что основным является другой вариант: «Нетерпенья роскошь я постепенно в скорость разовью». Не беремся судить о предпочтительности того или иного варианта, но в звуковом отношении «роскошь» действительно преобразуется в «скорость», зеркально отзывается в ней.

Вообще все стихотворение «прошито» замечательной звукописью:

а) в звуках «с» -«з» в первых стихах почти физически ощущается «засовывание» бумаг:

…в стол засунем… …славным бесом…

б) «…засунем» - «Франсуа». Эти слова не рифмуются, но перекликаются. Вполне понятно, почему Мандельштам не принял рифму «Антуан», спроста предложенную Липкиным к слову «обуян»: ведь «засунем» и «Франсуа» перекликаются не только друг с другом, но и с подразумеваемым Фаустом. Загадочный «Франсуа» и неназванный, но очевидно присутствующий в стихотворении Фауст встречаются в первом катрене. Звуковое подобие слов «Фауст» и «Франсуа» несомненно – у них четыре общих звука. За поименованным «Франсуа» маячит тень Фауста. Какой-то нужный только для рифмовки «Антуан» тут совершенно ни к чему. Более того: «обуян» предполагает непроизнесенную рифму «Вийон» («Виллон»); в скрытом виде фамилия французского поэта приходит к читателю вместе с его именем – неожиданной и потому останавливающей внимание, намекающей рифмой к «обуян» - «Франсуа». Нередкий случай в стихах и прозе Мандельштама: подразумеваемое значит не меньше, чем сказанное.

Кстати отметим, что, если появившийся в московском стихотворении 1931 г. Франсуа может быть в первую очередь соотнесен, как вполне убедительно предположил Ральф Дутли, с Франсуа Вийоном^¹⁴ (хотя, может быть, и не только с ним – об этом ниже), то, в таком случае, нельзя не указать на явное сходство французского поэта, каким он видится Мандельштаму, с фаустовским «бесом»: «бес» - «сухой и моложавый» («Декалькомани»); подобным же образом характеризуется Вийон в мандельштамовской статье «Франсуа Виллон» (1910;1927): «сухой и черный, безбровый, худой, как Химера…», «он любил в себе хищного, сухопарого зверька…», «сухая юридическая жалость, которой дарит себя Виллон…», «в духе своей сухой и рассудочной мистики…», «Я бежал от школы, как лукавый мальчишка…» (Вийон о себе в статье Мандельштама), «бедный парижский школьник»^¹⁵.

в) «Парикмахер» из финального стиха первого четверостишия отзывается в первом стихе второго катрена «держу пари, что я еще не умер».

г) Заканчивающее девятый стих рифмующееся слово «первый» продолжено начальным словом следующего стиха, как бы перетекает в стих десятый: «прекрасный».

д) Внутренняя рифма в стихе десятом – «Прекрасный год в черемухах цветет» - придает стиху некое, позволим себе так выразиться, «пританцовывание», вполне уместное в стихотворении, где все пронизано готовностью к старту, предвкушением бега.

е) Отметим параллелизм ударений в парах стихов первом – третьем и втором – четвертом начального четверостишия, который придает крепость стихотворной конструкции:

Первый стих, ударные звуки: о – у – а – о – у

Второй стих: ы – а – э – а

Третий стих: у – о – о – у

Четвертый стих: ы – а – а

Обратим внимание на то, что слово «парикмахер» в звуковом отношении в определенной мере соответствует сочетанию «славным бесом» из второго стиха.

ж) «Держу пари, что я еще не умер» (первый стих второго катрена) отражается в первом же стихе катрена третьего: «Держу в уме…»; в свою очередь «не умер» получает повторяющийся отзыв в «уме», «черемухах» и «возмужали». Еще одна звуковая цепочка проходящая через стихотворение: «держу» - «жокей» - «дорожке» - «держу» - «возмужали» - «дорожку». Мотив сдерживания получает воплощение на звуковом уровне. (Примем во внимание, что в процессе работы над стихотворением пробовался вариант «Не волноваться! Выдержать оттяжку»^¹⁶.)

Продолжим рассмотрение тематики стихотворения. Когда речь идет о возвращенной молодости, образ парикмахерской возникает совершенно естественно: как говорится, «подстригся – помолодел». Правда, непосредственно о стрижке волос в стихотворении не сказано, упомянуто, выделено только мытье головы, но само упоминание парикмахера делает практически очевидным, что подразумевается и стрижка.

Парикмахерская естественным образом ассоциируется с водой; о том, как тесно, в свою очередь, «водный» мотив связан с идеей обновления и омоложения, не стоит и говорить. Отсюда и «возмужавшие» дождевые черви, и «вся Москва», плывущая на яликах (упомянута не Москва-река, а Москва – весь город омывается водой, плывет по воде). Да и «не волноваться» из последнего катрена поддерживает «водный» мотив: несмотря на переносное значение глагола, слово «волна», лежащее в его основе, подсознательно воспринимается в своем прямом смысле.

Что можно сказать о «Франсуа», который играет такую важную роль в преображении лирического героя - возрождает его к новой жизни? Представляется наиболее вероятным, что речь идет о Франсуа Вийоне, по остроумной догадке Ральфа Дутли. Однако почему все же неприкаянный парижанин, с которым Мандельштам всегда осознавал свое родство, стал в московском стихотворении 1931 г. парикмахером? Здесь, как нам кажется, надо вернуться к тому, что, собственно, делает этот парикмахер. Прямо не сказано, что он подстриг своего клиента или побрил его – говорится только о том, что он «вымыл голову», причем «в корень» (Мандельштам остановился на этом выражении). Выражение «в корень», с нашей точки зрения, выражает высокую степень активности действия, его резкость и, в то же время, «радикальность» достигнутого этим действием результата. «Мытье головы» в рассматриваемом стихотворении несомненно корреспондирует с аналогичным эпизодом из повести «Египетская марка»: «А парикмахер, держа над головой Парнока пирамидальную фиоль с пиксафоном, лил ему прямо на макушку, облысевшую в концертах Скрябина, холодную коричневую жижу, ляпал прямо на темя ледяным миром, и, почуяв на своем темени ледяную нашлепку, Парнок оживлялся. Концертный морозец пробегал по его сухой коже и – матушка, пожалей своего сына – забирался под воротник. - Не горячо, спрашивал его парикмахер, опрокидывая ему вслед за тем на голову лейку с кипятком, но он только жмурился и глубже уходил в мраморную плаху умывальника.

И кроличья кровь под мохнатым полотенцем согревалась мгновенно»^¹⁷. Парикмахер «оживляет» Парнока в «Египетской марке»; парикмахер пробуждает к новой жизни, возрождает лирического героя «Довольно кукситься!». Как точно заметила И.З. Сурат, в первом четверостишии лирический герой пассивен – он «обуян…бесом», ему «как будто…вымыл голову» парикмахер; в последнем катрене герой – весь активность. И причиной этой метаморфозы – парикмахер, который в определенной мере отождествляется со «славным бесом». Как нам представляется, говоря о мытье головы, производимом в мандельштамовских стихах загадочным Франсуа, поэт имел в виду не только прямое, но и фразеологическое значение выражения: «вымыл голову» - «задал головомойку» (отметим, что в данном случае наша точка зрения вполне совпадает с мнением Д.Г. Лахути): Вийон - и, возможно, не только он; об этом ниже - задает головомойку лирическому герою – «довольно кукситься!», «кураж!». (Рискнем и выскажем слишком вольное предположение: слово «кураж» как бы рассеяно в стихе шестом – «И, как жокей, ручаюсь головой…».) «Вымыл голову» - чтоб «не куксился» и, как сказано в позднем стихотворении о Франсуа Вийоне, «жил озоруючи» («Чтоб, приятель и ветра и капель…», 1937)^¹⁸.

Предположение, что «Франсуа» в мандельштамовском стихотворении отсылает нас, в первую очередь, к Вийону, имеет высокую степень вероятности; еще более вероятно (почти очевидно), что упомянутый «парикмахер» - француз. Это имя вводит тему Франции в стихотворение. С Францией и французами у Мандельштама связано представление о дерзости, «кураже» («свищет песенка – насмешница, небрежница…»; Франция-Эсмеральда – «безбожница с золотыми глазами козы»; увиденный во Франции Чаплин «куражится с цветочницей» - «Я молю, как жалости и милости…», 1937 ^¹⁹), представление о легкости, молодости (что как нельзя лучше соответствует тематике «Довольно кукситься!»), даже детскости («толпы детские – событий попрошайки» - «Язык булыжника мне голубя понятней…», 1923 ^²⁰). И, несомненно, представление о Франции у Мандельштама неразрывно связано с мыслью о живописи – с импрессионистами, в первую очередь. В «Путешествии в Армению», над которым он работает именно в интересующий нас период (с апреля 1931 г., по крайней мере, а «Довольно кукситься!» написано в начале июня) глава об импрессионистах называется «Французы». Обратившись к этой главе, мы убедимся в ее несомненной близости мотивам стихотворения «Довольно кукситься!»: мы обнаружим и «речной» пейзаж, и «дистанцию», и упоминание о скачках.

«Тут я растягивал зрение и окунал глаз в широкую рюмку моря, чтобы вышла из него наружу всякая соринка и слеза.

<�…> Так опускают глаз в налитую всклянь широкую рюмку, чтобы вышла наружу соринка.

И я начал понимать, что такое обязательность цвета – азарт голубых и оранжевых маек – и что цвет не что иное, как чувство старта, окрашенное дистанцией и заключенное в объем» («Путешествие в Армению», глава «Французы»^²¹).

Итак, живопись «французов» - это «промывание» глаза, она освежает зрение (ср. с мытьем головы в «Довольно кукситься!»); упомянуты и соревнования – и, безусловно, не случайно встречаем мы здесь слово «дистанция».

Один из вариантов, пробовавшихся в процессе работы над «Путешествием в Армению», доказывает, что, говоря о живописи импрессионистов, автор в этом месте своего сочинения имеет в виду именно скачки (в фигурные скобки заключаем слова и выражения, которые Мандельштам привлекал и устранял в процессе работы над текстом):

«Такая определенность света, такая облизывающаяся дерзость раскраски бывает только на скачках {в которых ты заинтересован всею душою…} И я начинал понимать, что такое обязательность цвета, старт голубых и оранжевых маек и что цвет не что иное, как чувство старта, окрашенное дистанцией и заключенное в объем…»^²².

Итак, очевидно, что, рассматривая стихотворение «Довольно кукситься!», мы должны учитывать его взаимосвязь с мандельштамовским восприятием французской живописи.

Остановимся на еще одном аспекте этой связи. Это «речной» мотив.

«Путешествие в Армению», глава «Французы»: «Каждая комната [московского Музея новой западной живописи – Л.В.] имеет свой климат. В комнате Клода Монэ воздух речной. Глядя на воду Ренуара, чувствуешь волдыри на ладони, как бы натертые греблей»^²³.

Ср. с рабочим вариантом : «В комнате Клода Монэ { и Ренуара } воздух речной. { Входишь в картину по скользким подводным ступеням дачной купальни. Температура 16° по Реомюру… Не заглядывайся, а то вскочат на ладонях янтарные волдыри, как у изнеженного гребца, который ведет против теченья лодку, полную смеха и муслина. }

Назад! Глаз требует ванны. Он разохотился. Он купальщик. Пусть еще раз порадуют его свежие краски Иль-де-Франс…»^²⁴.

«Лодка, полная смеха и муслина», отсылает нас, в свою очередь, к ранее написанной «Египетской марке», в которой Мандельштам ведет речь о «предшественниках» импрессионистов – барбизонцах.

«Эрмитажные воробьи щебетали о барбизонском солнце, о пленэрной живописи, о колорите, подобном шпинату с гренками, - одним словом, обо всем, чего не хватает мрачно-фламандскому Эрмитажу.

А я не получу приглашенья на барбизонский завтрак, хоть и разламывал в детстве шестигранные коронационные фонарики с зазубринкой и наводил на песчаный сосняк и можжевельник – то раздражительно-красную трахому, то синюю жвачку полдня какой-то чужой планеты, то лиловую кардинальскую ночь.

Мать заправляла салат желтками и сахаром. Рваные мятые уши салата с хрящиками умирали от уксуса и сахара.

Воздух, уксус и солнце уминались с зелеными тряпками в сплошной, горящий солью, трельяжами, бисером, серыми листьями, жаворонками и стрекозами, в гремящий тарелками барбизонский день.

Барбизонское воскресенье шло, обмахиваясь газетами и салфетками, к зенитному завтраку, устилая траву фельетонами и заметками о булавочно маленьких актрисах.

К барбизонским зонтам стекались гости в широких панталонах и львиных бархатных жилетах. А женщины стряхивали мурашей с круглых плеч.

Открытые вагонетки железной дороги плохо повиновались пару и, растрепав занавески, играли с ромашковым полем в лото.

Паровоз, в цилиндре, с цыплячьими поршнями, негодовал на тяжесть шапокляков и муслина.

Бочка опрыскивала улицу шпагатом тонких и ломких струн»^²⁵.

Черновик добавляет интересную подробность:

«А барбизонский завтрак продолжался. <�…> Вот проехала бочка, {обросшая светлой щетиной ломких } опрыскивая дорогу светлыми шпагами {воды } {водяной гребли} воды {и садовник сидел на ней князем}.

Испытание светом и на свет продолжалось»^²⁶.

Как мы видим, «муслин» из «вагонетки» в «Египетской марке» сделал попытку переместиться в лодку во «французской» главе «Путешествия в Армению» и, что для нас в данном случае более важно, рассказ о барбизонском пейзаже и колорите вызывает в сознании Мандельштама представление о «водяной гребле». Это никак не случайно, поскольку как для импрессионистов, так и для барбизонцев очень характерны речные пейзажи, причем среди последней группы художников особенно был в этом смысле известен Шарль-Франсуа (!) Добиньи, который даже устроил в лодке свою мастерскую и у которого есть целая серия работ под названием «Путешествие в лодке». Но не только он любил работать на воде. Достаточно вспомнить картину Э. Мане «В лодке-мастерской Клода Моне» (1874).

Заметим, что сочетание комплекса мотивов «молодости», «реки», «скачек» и некой «чертовщины» приобрело определенную устойчивость у Мандельштама: мы обнаруживаем данный комплекс в воронежском стихотворении «За Паганини длиннопалым…»(1935): упомянуты «девчонка»-музыкантша, «брага» «Вены молодой» «в дунайских фейерверках, скачках» и «чудный черт в цвету» - и, кроме Дуная, в стихах поминается еще и Енисей. Звучит в стихотворении и французская нота – двумя резкими точными стихами (хочется сказать, мазками) изображен Париж с его «мучным и потным карнавалом».

Таким образом, имя «Франсуа» в стихотворении «Довольно кукситься!» активизирует одну из цепочек ассоциаций мандельштамовской «упоминательной клавиатуры»: Франсуа Вийон («Виллон») – французы – «кураж» (стихотворение очень «петушистое», куражистое) – французская живопись, барбизонцы и импрессионисты с их речными пейзажами, лодками-«яликами» (возможно, работы Франсуа Добиньи и – определенно - картины Ренуара и Моне). «Вся Москва» в стихотворении 1931 г. «плывет» «на» тех же «яликах», которые скользят по воде на полотнах любимых поэтом «французов».

Ю.Л. Фрейдин указал автору данной работы на очевидную связь «Довольно кукситься!» со стихотворением «Я пью за военные астры…», написанным в том же 1931 г. Безусловно, оба стихотворения говорят о верности Европе, ее культуре, ее духу; только в «Я пью за военные астры…» эта верность провозглашается с явным вызовом, а в «Довольно кукситься!» то же самое сказано менее демонстративно, но не менее твердо. В «дразнилке» (как сам Мандельштам называл это стихотворение) «Я пью за военные астры…» «масло парижских картин» упомянуто прямо; как мы старались показать, впечатления от французской живописи отразились и в «Довольно кукситься!».

Ю.Л. Фрейдин также заметил, что в «Довольно кукситься!» имеется не только «французский», но и «английский» мотив: во-первых, скачки, жокеи и пари пробуждают соответствующие ассоциации; во-вторых, стихотворение может быть связано с прозой Р.Л. Стивенсона, которого Мандельштам переводил в этот период, – среди героев Стивенсона мы встречаем и французского поэта («Ночлег Франсуа Вийона»). С благодарностью принимаем и это замечание. (Ср.: «За рыжую спесь англичанок…» в стихотворении «Я пью за военные астры…».)

В заключение хотелось бы вернуться к мотиву самосдерживания, концентрации, стремления не растратить появившиеся силы до необходимого момента, удержать их до «старта» - о мотиве, который создает в стихотворении определенное динамическое напряжение в сочетании с «противоположно направленным» нетерпением, эйфорическим желанием выплеснуть вновь обретенную энергию, скорее выйти на свою «дистанцию». «Я сохранил дистанцию мою» - это сказано не только о сохранении своей формы, говоря спортивным языком; как точно заметил И.А. Резголь, местоимение «мою» употреблено и в целях противопоставления своей «дистанции» чужим. Речь идет о верности своему пути. Как было замечено во время обсуждения первоначального варианта данной работы, «сохранить дистанцию» - это галлицизм, и, таким образом, в этом выражении также проявляется «французский» мотив. Более пристальное рассмотрение завершающей стихотворение строки приводит к выводу, вполне соответствующему замечанию И.А. Резголя. Дело в том, что французский фразеологизм “garder ses distances” имеет значение «держаться на должном расстоянии, не допускать фамильярности». Ср.: “garder l’avantage” – «сохранять, удерживать превосходство, преимущество». Ср. также: “tenir quelqu'un а distance (respectueuse)” – «держать кого-либо на (почтительном) расстоянии»^²⁷. Мандельштам играет значениями выражения «сохранять дистанцию», подключая французский подтекст: используя как бы спортивную лексику, говоря о сохранении «спортивной формы», необходимой для «рысистой дорожки», он, по сути, заявляет о верности своему пути, о том, что он, после некоего упадка («довольно кукситься!»), намерен, подобно Вийону, идти своей дорогой - не смешиваясь с «разрешенными» писателями. Интересно, однако, что актуализации оборота «сохраняй (соблюдай) дистанцию» могла способствовать и советская реальность: средства передвижения (в частности, грузовые автомобили) нередко были снабжены такой надписью - смысл другой, но выражение, тем не менее, то же самое; на этот дорожный призыв, в связи со стихотворением «Довольно кукситься!», обратил внимание Д. Рейфилд еще в начале 1990-х гг.

Мотив самосдерживания проявляется в стихотворении разными способами – в частности, путем использования «тормозящих», стопорящих звуков «д» и «т». Второй и третий катрены начинаются словом «держу». В черновом варианте, как уже замечалось выше, было еще и «Выдержать оттяжку» в последнем четверостишии (вместо «Нетерпенье – роскошь»). Таким образом, через все стихотворение проходила явная (может быть, слишком явная) «тормозящая» линия: «держу» - «держу» - «выдержать оттяжку». Но, хотя «выдержать оттяжку» было заменено, торможение в фонетической ткани стихотворения сохранилось, и здесь хочется обратить внимание на стих «Холодным шагом выйдем на дорожку»: монотонное повторение «д» - «м» - «м» - «д» - «м» - «д» создает определенное замедление, поддержанное в следующем стихе, финальном, еще одним «д» в слове «дистанцию».

Показателем замедления, «растягивания» звуковой ткани стиха является, как нам видится, и уменьшение количества ударений в последнем катрене: если в первом и третьем четверостишиях – по 16 ударений, а во втором – 15, то в четвертом – только 13.

Еще одно средство выражения мотива замедления, «оттяжки» до момента старта рвущейся наружу энергии, которое мы обнаруживаем в стихотворении, заключается в том, что первое ударение в стихах, начиная с середины третьего катрена, передвигается от начала стиха в глубь строки - это дает определенный стопорящий эффект:

«что возмужали» – первое ударение на четвертом слоге;

«не волноваться» - первое ударение на четвертом слоге;

«я постепенно» - первое ударение на четвертом слоге;

«я сохранил» - первое ударение на четвертом слоге.

Это торможение прерывается в конце стихотворения кратким, резким «мою», которое, таким образом, воспринимается как начало движения, как долгожданный старт.

1 Эта работа была впервые представлена на заседании Мандельштамовского общества 29 марта 2006 г. Сообщение привлекло внимание слушателей; во время обсуждения были высказаны различные соображения и замечания. Автор статьи благодарит участников дискуссии и в ряде мест публикуемой работы ссылается на их высказывания. Статья была опубликована в журнале «Вопросы литературы», 2007, № 3 (май – июнь). С.222-238.

2 Мандельштам О. Полное собрание стихотворений. СПб: 1995. С.209-210.

3 «Довольно кукситься! Бумаги в стол засунем!..» в дальнейшем обозначается как «Довольно кукситься!», «Сегодня можно снять декалькомании…» - как «Декалькомани».

4 Мандельштам О. Полное собрание стихотворений. СПб: 1995. С.213.

5 Маяковский В. Стихотворения и поэмы. Л.: 1971. С.86.

6 Мандельштам О. Полное собрание стихотворений. СПб: 1995. С. 212.

7 Там же. С. 482.

8 Там же. С. 481.

9 Там же. С.481.

10 Там же. С.584.

11 Там же. С.482.

12 Мандельштам Н. Комментарии к стихам 1930-1937 гг. // Жизнь и творчество О.Э. Мандельштама. Воспоминания. Материалы к биографии. «Новые стихи». Комментарии. Исследования. Воронеж: 1990. С. 214.

13 Мандельштам О. Полное собрание стихотворений. СПб: 1995. С.212.

14 Дутли Р. 1. Еще раз о Франсуа Вийоне. 2. Хлеб, икра и божественный лед: о значении еды и питья в творчестве Мандельштама // «Сохрани мою речь…». Сборник Мандельштамовского общества № 2. М.: 1993. С. 77-80.

15 Мандельштам О.Э. Собрание сочинений в 4-х тт. М.: 1993 – 1997. Т.1. 1993. С. 173-174, 176.

16 Мандельштам О. Полное собрание стихотворений. СПб: 1995. С. 482.

17 Мандельштам О. Собрание сочинений в 4-х тт. М.: 1993 – 1997. Т.2. 1993. С.472.

18 Мандельштам О. Полное собрание стихотворений. СПб: 1995. С.282.

19 Там же. С. 275-276.

20 Там же. С. 178.

21 Мандельштам О. Собрание сочинений в 4-х тт. М.: 1993 – 1997. Т.3. 1994. С. 198.

22 Там же. С. 384.

23 Там же. С. 199.

24 Там же. С. 384.

25 Мандельштам О. Собрание сочинений в 4-х тт. М.: 1993 – 1997. Т.2. 1993. С. 479.

26 Там же. С. 571.

27 Французско-русский фразеологический словарь. М.: 1963. С. 78 и 357.

Добавить документ в свой блог или на сайт

	О «долгополой» шинели и «садовнике и палаче» в стихотворении о. Мандельштама «стансы» (1935) В первом четверостишии «Стансов» (1935, май – июнь или июль) Мандельштам недвусмысленно заявляет		Осень в изображении русских поэтов, художников, музыкантов Выполнили:... На сцене – стол, на котором лежат листы бумаги, стоят в подсвечнике горящие свечи, чернильный набор. В кресле сидит участник, исполняющий...
	О последней строке и скрытом имени в стихотворении о. Мандельштама... Стихотворение «Мастерица виноватых взоров…» написано в феврале 1934 г и обращено, как известно, к Марии Сергеевне Петровых, которой...		Круглый стол «Атомизм и алфавитный принцип» «лад» и «рад», безусловно, разные слова, это одно из многих свидетельств того, что «л» и «р» в русском языке – разные фонемы, в отличие...
	Так как я неоднажды слышал об отношении (в основном резко негативном)... Фсб и по службе как раз соприкасается с различными религиозными и эзотерическими организациями. И, хотя Алексей еще довольно молодой...		Рабочая программа дисциплины «ценные бумаги» Негосударственное образовательное учреждение высшего профессионального образования (институт)
	Обязательное чтение. Текстуальное изучение Лирика А. Блока, В. Маяковского, С. Есенина, М. Цветаевой, А. Ахматовой, Б. Пастернака, О. Мандельштама и других поэтов Серебряного...		А. С. Пушкин – великий русский поэт Оборудование: конторка, свеча, перо, лист бумаги, портрет А. С. Пушкина, проектор, компьютер
	Министерство образования и науки российской федерации Круглый стол «Российско-германское сотрудничество в области русской словесности»		Кладовая слова Оборудование: художественные тексты, словари, памятки, схемы, словесные подарки, тесты, мультимедийные средства, цветные карандаши,...

О стихотворении Мандельштама «Довольно кукситься! Бумаги в стол засунем!»1

Похожие: