Записки мальчика с Малой Охты. Блокада




Скачать 316.29 Kb.
Название Записки мальчика с Малой Охты. Блокада
страница 1/3
Дата публикации 26.05.2014
Размер 316.29 Kb.
Тип Документы
literature-edu.ru > Лекции > Документы
  1   2   3
Сергей Сырков
Записки мальчика с Малой Охты. Блокада.

…Это проходят над городом нашим

Страшные сестры твои.

А.Ахматова

NOX. Статуя «Ночь» в Летнем саду
…Теплый ясный день начала сентября. Диван подо мной не сильно, но явственно сотрясается, колеблются стены комнаты, звенит упавшая бутылка. Недоумение – что это? Вслед за тем оглушающий звук сильнейшего близкого разрыва выкидывает нас на крыльцо дома, мама – Мария Алексеевна Сыркова, – держит сестру Нину и меня за руки. Дом шатается, что-то падает, трещит. Несколько секунд остолбенело стоим, нас бьет дрожь.

Посредине здания школы серо-дымное облако, из него выходят и выбегают люди в белых и серых больничных халатах, некоторые прихрамывают, других ведут под руки, на руке одного расплывается красное пятно. Все это происходит словно беззвучно, как в немом фильме. Мать заталкивает нас в прачечную, там полно детей и женщин, молчаливых и оцепеневших. Ни новых разрывов, ни звуков летящих самолетов не слышно. Прачечная пустеет. К школе не пускают, оцеплена. Серая пелена осела. Виден провал от крыши до фундамента. Около завала снуют пожарные, дружинники, врачи. За Невой над городом расплываются дымы пожаров.

С этого дня, 8 сентября 1941 г., начинается отсчет блокадных суток.

На следующий день второй дневной налет немецкой авиации. Ушедшая утром на суточное дежурство мама возвращается в середине дня. Здание КБ, в котором она работает вахтером, разбомблено. Оно только недавно было построено на Советском проспекте. Во дворе дома она видела начальника охраны с оторванными ногами.

Сказала, что по слухам сгорели Бадаевские склады. Позже, весной 1943 года одноклассник мне дал небольшой черный комочек и прибавил, что это земля из-под сгоревшего склада с сахаром. Сладкого не обнаружилось, только скрип земли на зубах.

После двух дневных начались ежевечерние и ночные налеты. В семь часов вечера выли сирены и заводские гудки, объявлялась воздушная тревога. Она продолжалась три-три с половиной часа, затем следовал перерыв и около 23 часов начинался ночной налет часов до 3-4. Ночи стояли ясные, звездные, лунные. В небе суматоха прожекторных лучей, разрывов зенитных снарядов, иногда слышался шлепок упавшего осколка. Наутро ребята бродят по двору и пустырю, ищут осколки, спорят у кого больше. У меня долгое время и после войны хранился такой осколок с острыми зазубренными краями. Потом он куда-то пропал.

Мы – кроме мамы, – она оставалась в комнате, если не была на работе – пережидали воздушные тревоги в землянке, которую построил брат Александр по всем правилам, с накатом и даже маленькой железной печкой. В первый же вечер пребывания там угорел.

В конце сентября в один из налетов по нарастающему свисту падающих бомб стало понятно, что они упадут на дом или близ него. Замерли в ожидании разрывов, но почувствовали лишь слабые толчки от ударов о землю. Выскочив из землянки, увидели горящие зажигательные бомбы. Их уже гасили, забрасывали песком. Отличиться нам не пришлось.

Вскоре вдалеке по правому берегу Невы увидели зарево пожара. Языки пламени окрашивались в разные цвета: багровые, зеленые, желтые, белые, розовые, синие. Горело на Невском химзаводе.

После этого налета мы все реже укрывались в землянке, а потом и вовсе прекратили.

После того, как в здание КБ на Советском проспекте попала бомба, маму уволили. Она пошла в ВОХР на завод «Автоарматура». Район этот подвергался постоянным обстрелам и воздушным налетам. Когда начинались налеты, я посматривал на небо, видно было по зенитным разрывам, что бомбежки идут именно в этом районе около Смольного. Один восьмиэтажный дом рядом был разбит вдребезги – только куча щебня осталась.

… С продуктами становилось все хуже. В конце сентября на четверых получали 1050 г. хлеба (в начальных нормах было 1700 г.), в октябре – 800 г., в ноябре – 500 г. Эта норма сохранилась до конца декабря (выдача стала по 200г. на душу). Со второй декады февраля 1942 года до прорыва блокады норма служащим – 400 г, детям – 300 г. Хлеб серел и бледнел, уменьшались нормы на другие продукты. Выдавались они нерегулярно, а то бывало, что их выдача вовсе прекращалась. За хлебом и любыми продуктами – длиннющие очереди.

С конца октября заморозило, в ноябре морозы крепчали, а уж варваринские, рождественские, крещенские разгулялись. В воздухе на солнце искрились иглистые мельчайшие снежинки – он вымораживался.

Выстаивание очередей – пытка холодом. К пересменке (мы подменяли друг друга), становишься весь как деревянный, всё, что на голове (открытыми оставались только глаза) покрывалось инеем от дыхания, смерзались ресницы. Только внутри сохранялась слабая теплинка.

Очередь с началом продажи хлеба продвигается медленно-медленно. Продавщица должна вырезать талончики из карточек, вернуть их владельцу, и после этого взвешивает хлеб со всей тщательностью, какая возможна в освещенном свечкой стылом помещении, замерзшими руками, под бдительными взглядами покупателей: как бы не обвесила. О привозе хлеба предвещал его запах, хлеб привозили в небольшой будочке на санях. С каждым снижением нормы запах хлеба слабел и в конце февраля почти не ощущался.

Начавшиеся школьные занятия вскоре прекратились. Проходили они в опустевших помещениях какого-то учреждения. Они не отапливались, занимались в верхней одежде. Постоянного состава класса не было – занимались те, кто пришел. Количество приходящих каждодневно уменьшалось, так же, как и число преподавателей. Расписания занятий, как такового, не было. Уроки проводились теми учителями, которые появлялись в этот день. На последнем занятии было три ученика и один учитель – пожилой, одетый в демисезонное пальто, озябший – начинались морозы, не очень пока сильные. Трамваи бывали, но уже редко. На следующее утро, когда я пришел на занятия, двери оказались закрытыми.

6 ноября на один вечер пришел бывший на казарменном положении отец. Налеты в этот вечер и на следующий день начались раньше обычного. Передача торжественного заседания прервана спешащим стуком метронома (к тому времени гудки заводов уже не подавались). Налет оказался длительным, без обычного перерыва и каким-то озлобленно-ожесточенным. От присутствия отца – ощущение защищенности.

Отца моего звали Михаил Васильевич Сырков. У него было два брата – Павел и Василий, и сестра Александра (тетя Шура). Родился он в селе Мшага Шимского района Новгородской (а до того – Ленинградской области). Там жил и его отец, мой дед Василий. Деревня до войны состояла из двух частей: Мшага-Вознесенская (видимо, по названию церкви Вознесения), и Мшага-Ямская, где жили мужики, занимавшиеся ямской гоньбой. Народ в ямской части деревни был зажиточный, работящий и трезвый. Пьяниц в ямщики не брали. Был Василий Сырков церковным старостой. В середине 30-х годов, когда начались гонения на церковь, дед вынес из деревенского храма и спрятал у себя иконы.

Иконы хранились в доме наверху в светелке. Детей туда не пускали, но однажды мне удалось туда проникнуть. Было там очень светло, сухо и тепло, слышно как под крышей голуби воркуют, и пахнет удивительно, то ли травы сухие, то ли дерево и ладан. Стояли огромные метра полтора высотой доски с ликами, но разглядеть и запомнить их не успел, так как бабушка обнаружила и с позором меня из светелки выгнала. Видел бабушку я всего раза два в раннем детстве, до войны, в последний раз она была уже сильно больна и вскоре умерла. Дед погиб, видимо, 1942 году, когда во время второго наступления на Лужском направлении сгорела вся деревня, и в том числе дедов дом со всей хранившейся в нем церковной утварью и иконами.

В Ленинград отец переехал в 1930 году после моего рождения. Мать, я и старший брат Шурик остались во Мшаге. В 1931 все переехали в Ленинград, когда отец сумел получить жилье в доме на улице Тониевой. Это был старый деревянный дом буквой «Г» с кирпичной каменной хозяйственной пристройкой вроде конюшни, где была прачечная, с отдельными квартирами. Стоял он на самой окраине Малой Охты. Дальше там шло кладбище, и совхозные поля.

Сестра Нина родилась в Ленинграде. Мама работала на Ленинградском водоканале недалеко от Таврического сада. Отец – на военно-морском полигоне на Ржевке. Сначала землекопом, потом бетонщиком, а закончил он бригадиром бетонщиков. Рабочих перевели с началом войны на казарменное положение. Да и домой добираться со Ржевки было трудно: двумя трамваями почти 2 часа. Появлялся папа очень редко. 6-го ноября он к нам приехал в последний раз.

Первых мертвых я увидел в начале ноября. Шли в баню на Большой Охте, она была недалеко от поныне сохранившейся пожарной каланчи XIX века (точно такая же стоит в Москве в Сокольниках). По замощенной булыжником улице, ведущей к Большеохтинскому кладбищу, тащились дровни. Из-под брезента, которым укрыты они, торчали две стриженые головы. Когда дровни подпрыгивали на неровностях, головы стукались о заднюю грядку. Подумалось – как же так, им же больно. И ожгло – это же мертвые.

Помывка оказалась трудной: в бане более чем прохладно. Вода чуть теплая. После это до лета 1942 года мыться в бане не привелось.

Наступившие холода заморозили трубы водопровода в прачечной, откуда мы брали воду. Приносили теперь воду из уличной колонки, которая находилась метрах в пятистах от дома. Вода из крана текла непрерывно. Из-за этого внизу нарастал ледяной конус, верхушку его сбивали, чтобы можно было поместить ведро, которое приходилось удерживать на весу. Как-то упустил ведро: нога, упиравшаяся в конус льда, соскользнула, плюхнулся на лед. Когда доставал ведро, на руку без варежки попала вода, кисть мгновенно побелела. Справиться с ведром помог стоявший за мной, за водой тоже бывала очередь. Тащишь полное ведро с осторожностью: тропинка узкая (дороги не расчищались), оступишься – наберешь снегу в валенок, а то и разольешь воду, зацепишь ведром о снег – вода попадет на валенок, а может и внутрь него, снаружи сразу леденеет. На половине пути к дому в ведре уже позванивают льдинки. Рука немеет и мерзнет, не уследишь – побелеет полоска кожи на запястье между рукавицей и краем рукава пальто.

Из-за сильнейших морозов и эта колонка замерзла. Пока не отыскали, откуда можно приносить водопроводную, узнали безвкусицу воды, натопленной из снега. Чтобы получить достаточное количество воды, приходилось неоднократно добавлять снег, бегать за ним на улицу. Пить ее было противно, особенно когда пахла тошнотворным запахом головешки, которую гасят в воде. Снег растапливали, как и готовили еду, в печке. Керосин давно кончился, электричества не было, освещение – коптилка. Вначале использовалась для этого лампадка синего стекла (она долго еще хранилась после войны, потом как-то незаметно исчезла), а затем появилась настоящая коптилка.

Печка в комнате спасала нас от холода, донимавшего, а то и добивавшего жителей города. И хотя комнату не удавалось натопить до большого тепла, в ней – прохладно, наша часть дома основательно промерзла, на стеклах внутренних рам толстый слой льда, но в ней не было мерзлоты каменных неотапливаемых домов. Топили тем, что отыскивали в левом крыле разрушенного здания школы. При вылазке за дровами в марте 42 года упавший подоконник – березовый, тяжелый – крепко приложился ко мне. Брат, он был на третьем этаже, не сумел удержать его, крикнул мне об этом, но мне удалось шагнуть лишь один раз. Подоконник одним торцом ударился о землю и хлопнул меня по спине и голове. Все поехало вокруг меня. Сумел дойти до дома. Дышал с трудом, с болью, плашмя пролежал два дня. Врача не вызывали.

6 января 1941 года умер отец. За три дня до этого мама привезла его на санках полузамерзшего. Его, упавшего, увидела соседка по дому и сказала ей. Как он сумел дойти от Ржевки до Охты – трудно представить, трамваи уже давно стояли. Он почти не мог говорить. 5 января мама сказала, чтобы мы попрощались с отцом. Сестра и я подошли к нему, он что-то тихо прошептал и приподнял правую руку, мы поцеловали его.

Похоронили отца в гробу, в отрытую могилу, поставили крест. Оплата лишь хлебом – денег не брали. На это ушел хлеб за три дня на наши и отцовскую карточки до ее перерегистрации (проводилась она, кажется, через 10 дней). Могила отца – на Малоохтинском кладбище, на участке, где хоронили умерших от дистрофии ленинградцев. Участок этот сейчас сохранился, через остальную часть кладбища проведена дорога.

Похороны отца и поминки почти полностью истощили наши продуктовые запасы от предыдущей выдачи, а о новой все не объявлялось.

Видимо, в это время услышал, как мама, высыпая в кастрюлю что-то около четверти стакана крупы (это все, что имелось из продуктов в доме) горестно-недоуменно сказала: «И зачем я раньше мыла крупу?!» Единственная еда – дневная норма хлеба (тогда 200 г.) и кипяченая вода, пустая, иногда подсаливали.

17 января хлеба в магазине не оказалось, такое же положение на следующий день – на хлебозаводе замерзли трубы водопровода.

В поисках чего-либо съестного обшарили комнату, веранду, кладовку, но все уже давно осмотрено, и все завалявшееся, забытое – использовано. Наконец, решились и заглянули на хозяйственные полки уехавших соседей сверху. На одной из них лежал сверток из газетной бумаги. В нем нашли сухие до звонкости, выбеленные небольшие кости, вероятно, свиные. Их старательно выварили для приготовления студня. Они попахивали затхлостью.

Кости залили водой, прокипятили и воду (добавляли в кастрюлю новую, когда выпивали) пили двое суток. На третьи вместо хлеба отпустили мукой за все три дня. На четвертый день выдали уже хлеб, а в начале февраля и что-то из продуктов.

В этом отчаянном положении мы не прибегали к каким-то заменителям продуктов (столярный клей, мучнистая осыпь с обоев и т.п.), кроме жмыха – дуранды.

Весной, когда началось поедание всего зеленого, появлявшегося из земли, иногда готовили котлеты из мокрицы, безвкусные, но есть можно было. Очень редко – щи из крапивы, разумеется, без мяса хлебали. Крапиву выбирали, как только она появлялась, поэтому и редко удавалось собрать.

Полностью исключалась из еды лебеда. Весной можно было видеть, в основном женщин, мужчин к тому времени оставалось немного – поумирали, налитых синеватой полнотой. По словам мамы, она появляется у людей, которые едят лебеду. «Пухнем от лебеды» – нередко произносят крестьяне в литературных произведениях XIX века. Читал это уже после войны.
  1   2   3

Добавить документ в свой блог или на сайт

Похожие:

Записки мальчика с Малой Охты. Блокада icon Блокада Ленинграда Материал из Энциклопедия «Вокруг света». Зима 1941-1942. За водой
Блокада Ленинграда (8 сентября 1941 — 27 января 1944) трагический период истории города на Неве, когда только от голода погибло свыше...
Записки мальчика с Малой Охты. Блокада icon М ой маленький герой
В один день я шла со школы домой, и захотела проведать этого мальчика. Я ничего о нем не знала. Мне стало интересно узнать, доволен...
Записки мальчика с Малой Охты. Блокада icon М. Ю. Лермонтов начал работу над романом по впечатлениям первой ссылки на Кавказ (1837)
Первые две повести — «Бэла» и «Фаталист» — были опубликованы в 1839 г в журнале «Отечественные записки», в начале 1840 г там же —...
Записки мальчика с Малой Охты. Блокада icon Андрей Маркович Максимов Многослов-2, или Записки офигевшего человека
«Максимов А. Многослов-2, или Записки офигевшего человека.»: Зао «свр – Медиа»; Москва; 2009
Записки мальчика с Малой Охты. Блокада icon Михайлова Е. Л. М 94 Пустяки психологии. Пристрастные записки Феи-крестной
М 94 Пустяки психологии. Пристрастные записки Феи-крестной. – М.: Независимая фирма “Класс”, 2004. – 224 с. – (Библиотека психологии...
Записки мальчика с Малой Охты. Блокада icon Эркебек Абдулаев Позывной «Кобра» (Записки разведчика специального назначения)
«Позывной – «Кобра» (Записки разведчика специального назначения)»: Альманах «Вымпел»; Москва; 1997
Записки мальчика с Малой Охты. Блокада icon Александр Нилов Цеховики. Рождение теневой экономики. Записки подпольного миллионера
«Цеховики. Рождение теневой экономики. Записки подпольного миллионера»: Вектор; Санкт-Петербург; 2006
Записки мальчика с Малой Охты. Блокада icon Древнерусская литература
Алексеев С. П. «Богатырские фамилии», «История крепостного мальчика», «Небывалое бывает», «Птица-слава», «Рассказы о Степане Разине»,...
Записки мальчика с Малой Охты. Блокада icon Реферат Объем пояснительной записки 103 страниц, 12 рисунков, 4 таблиц,...
Объем пояснительной записки — 103 страниц, 12 рисунков, 4 таблиц, 1 приложения, 6 листов графического материала, 16 источников
Записки мальчика с Малой Охты. Блокада icon Сб н. тр. Ученые записки. Том IX. Вопросы германской и романской...
Выходные данные статьи: сб н тр. Ученые записки. Том IX. Вопросы германской и романской филологии. Выпуск лгоу им. А. С. Пушкина....
Литература


При копировании материала укажите ссылку © 2015
контакты
literature-edu.ru
Поиск на сайте

Главная страница  Литература  Доклады  Рефераты  Курсовая работа  Лекции