Книга состоит из двух частей: очерка И. Дроздова «Тайны трезвого человека»
|
Скачать 1.26 Mb.
|
|
ИВАН ДРОЗДОВ ГЕННАДИЙ ШИЧКО И ЕГО МЕТОД Ленинград 1991 Дроздов И. В. Геннадий Шичко и его метод /Проза/ Оформ. худож. Садикова Л. В. Л., 1991 — 160 с. Цена 3 р. Книга состоит из двух частей: очерка И. Дроздова «Тайны трезвого человека» и материалов Г. А. Шичко, раскрывающих разработанный им и проверенный на практике опыт, отрезвления алкоголиков. Писатель И Дроздов первый описал опыт Г. А. Шичко и напечатал большой очерк о ленинградском ученом и его методе в журнале «Наш современник» (№ 2, 1986 г.) Здесь этот очерк дается в расширенном виде, в него вошли рассказы о современных отрезвителях, учениках и последователях Г. А. Шичко. Книга послужит ценным пособием для пьющих, желающих стать на путь трезвости, поможет инструкторам-отрезвителям глубже овладеть методом Г. А. Шичко. Ее также с интересом прочтет широкий круг читателей. Иван Владимирович Дроздов Геннадий Шичко и его метод Редактор Н Д. Шумаков Художественный редактор В И Кругов Технический редактор //. Б. Смирнова Корректор И. А. Соколова О ленинградском психофизиологе Шичко говорили невероятное: он будто бы имеет способность за две-три беседы отвратить человека от пьянства — даже такого, которого считали пропащим алкоголиком. Как-то я спросил знаменитого ленинградского хирурга академика Углова, правду ли говорят и пишут о необыкновенном даре Шичко? — Встречаться с ним не приходилось, — сказал Углов, — но слышал о нем не однажды. Геннадий Андреевич много лет — пожалуй, лет тридцать — трудится в НИИ экспериментальной медицины, ведет там группу ученых. Помнится, лет десять назад читал его монографию о рефлексах — Шичко исследовал вторую сигнальную систему и ее физиологические механизмы. Работа любопытная: много новых и смелых мыслей, интересные наблюдения. Жаль, что монография мало известна в медицинском мире. — Ну, а пьяниц... действительно излечивает? Федор Григорьевич скептически улыбнулся, пожал плечами — он конечно же в это не верил. Показал мне пачку материалов — о Шичко, о клубе трезвости, созданном им — одни были отпечатаны на машинке, другие опубликованы в газетах и журналах. — Институтское начальство, как мне рассказывали, не одобряет его затеи, а кое-кто и смеется над ним. Но он упрямый. — Федор Григорьевич на секунду задумался и вдруг предложил: — Хотите побывать у него?.. Вечером следующего дня отправились к Геннадию Андреевичу. Ехали на Светлановскую площадь в Выборгском районе, по дороге жена Углова — Эмилия Викторовна рассказывала о работе Шичко в институте, о смелых поисках ученого в области гипноза. Он всю науку о гипнозе с головы на ноги поставил. Гипнотизеры вначале стремятся усыпить пациента, а потом внушают ему свои мысли. Шичко же утверждает: усыплять не надо! Внушению быстрее поддаются люди в состоянии бодрствования, при активно работающем сознании.
— «Представьте, есть и Лермонтов». Это уж совсем удивительно. Некоторое время ехали молча. От улицы Ординарной на Петроградской стороне, где живут Угловы, дорога вела по Кировскому проспекту, соединившему Неву с Малой и Большой Невкой. Места, памятные и дорогие сердцу каждого русского человека. Здесь в мае 1703 года войска под командованием Петра и Меншикова захватили два шведских военных судна — то была первая победа, открывшая нам путь в северные моря, круто изменившая ход русской истории. В честь победы этой была выбита медаль с надписью: «Небываемое бывает». Жили Шичко в небольшой квартире. Открывшая нам дверь хозяйка Люция Павловна мало походила на жену фронтовика, человека нашего поколения — ей с виду было лет тридцать — тридцать пять. Из-за нее выглядывал хозяин, и облик его рядом с цветущей женой только усиливал мое недоумение. «Ну, братцы-ленинградцы! — думал я о нем и об Углове, — женятся на молодых и красивых!». Потом выяснилось: Люция Павловна не так уж молода, но случается встретить такой счастливый тип русской женщины, которая выглядит едва ли не в половину своих лет. Между прочим, любопытно бы знать, какие свойства характера, какой образ жизни помогают иным людям — чаще всего женщинам — сохранять столь долго свое девическое обаяние, а иной раз, с возрастом, с расцветом сил, выглядеть еще краше. Нас провели в комнату, где стояли резной диванчик, два таких же кресла. Позже мы узнали: есть в квартире и кабинет хозяина, но он завален книгами и бумагами, его гостям не показывали. Пристально я рассматривал сильную спортивную фигуру ученого, правда, несколько ограниченного в движениях (он был тяжело ранен под Сталинградом, у него была повреждена нога), и пытался понять, что же в нем необыкновенного? Разве что речь — проникновенная, веская, отточенная. Сразу после войны Геннадий Андреевич закончил Военно-морскую академию, потом — философское отделение университета. Несколько лет преподавал философию, заведовал кафедрой.
Мы с Угловым согласились охотно, Эмилия Викторовна энтузиазма не проявила, что же до моей жены Надежды Николаевны — она в гипноз не верила, скептически улыбалась, но обе женщины сели с нами на диванчик, приготовились слушать. Шичко попросил нас и наших жен настроиться на волну его желаний. Заметил: — В отношениях между людьми важно взаимопонимание. Уважать человека — значит верить в него. Быть чутким ко всему, что он говорит. Нам иногда кажется, человек говорит пустое, на самом же деле... великое таинство заключено в словах... Говорил он все тише, монотоннее. И все медленнее ходил возле нас. Жесты и движения стали плавными, он как бы замирал, настраивал и нас на отдых... — У вас сегодня был напряженный день, вы устали, а теперь сядьте поудобней. Вот так. Вас ничто не смущает, не стесняет, вы закрыли глаза и дышите ровно. Вы расслабились, настраивайтесь на мой голос. Внимательно слушайте меня. Вы слышите только меня. Напряжение уходит с лица, с шеи, вы погружаетесь в состояние покоя, невесомости. Вот уже совсем не слышите тела... Шичко еще продолжал говорить нам успокаивающие, умиротворяющие слова. Дошел до того места, где сказал: «Вы невесомы, наступает состояние полета... Вы летите...» В этом месте я уже настолько отключился от всего земного, что перестал ощущать свое тело и на какой-то миг показалось, что поднимаюсь в воздух. И неизвестно, чем бы кончилось мое состояние, продолжай Шичко свой сеанс, но он вдруг сказал: — А теперь вздохните глубоко. Ваше состояние, настроение хорошее. Хорошее настроение, откройте глаза. Мне не единожды приходилось бывать на сеансах гипноза — ив цирках, и в зрительных залах, где испытывали свою власть над людьми заезжие гипнотизеры. Обыкновенно они говорили примерно одни и те же фразы: — Вам хорошо, вы засыпаете, засыпаете... Шичко этих фраз не говорил. В его словах содержались мысли отвлеченные, не обязательно близкие к задаче сеанса, однако это были мысли интересные, разнообразные, они настраивали на спокойный, умиротворенный лад, внушали доверие к говорившему, сеяли зерна взаимного уважения и, в конце концов, выстраивали в сознании слушавших какую-то систему понятий, какой-то стройный взгляд на эту тему беседы. И пусть не сразу можно было высветлить эту тему, определить ее короткой фразой, но она была, эта тема, — общая, большая и сильная мысль о дружбе, доверии, единении людей близких, родственных душ. И еще: о силе разума, возможностях человеческого духа. — Ну вот... вы отдохнули. Пойдемте в другую комнату. Будем пить чай. Геннадий Андреевич сказал мне: — Ваша супруга слабо поддается внушению — для неё нужны дополнительные усилия. Угощали нас на кухне. Она хоть и небольшая, но мы вполне разместились за столом. По привычке журналиста, литератора я с пристрастием разглядывал обстановку, мебель, посуду. То же делали и все остальные — в особенности чуткие к красоте женщины. Казалось, в подборе посуды, утвари, в украшении стен и всех уголков кухни работал вдумчивый, талантливый художник. Все было к месту, не совсем обычно и — красиво. На столе вместо вина соки в хрустальных графинах. Я сидел рядом с хозяйкой Люцией Павловной. У нее на щеках гулял здоровый румянец, карие глаза молодо блестели. И вновь и вновь я задавал себе назойливый и не совсем деликатный вопрос: «Сколько же ей лет?» Люция Павловна неожиданно спросила меня:
Мне не понравилось, что за меня так бесцеремонно расписались, особенно резануло слово «ритуальщик». Больше всего на свете я ценю свободу, внутреннюю независимость от чужих мнений, взглядов. И вдруг: ритуальщик!
Умом я понимал правоту рассуждений Геннадия Андреевича, а сердце протестовало. Все-таки содержалось что-то обидное, унижающее во всем, что говорилось о моей психологии, о сознании, внутреннем мире — о том, что составляло главную суть моего «я», чем втайне я дорожил и что свято хранил от всяких внешних вторжений. Наступила пауза — долгая, неловкая. Все думали о природе винопитий, казавшихся невинными нам всем, в том числе и Федору Григорьевичу, который еще до войны начал борьбу за трезвость — писал статьи, читал лекции о вреде пьянства. За столом у Угловых выставлялись бутылки вина, а иногда, в зависимости от гостей, и коньяк. И Федор Григорьевич вслед за Эмилией Викторовной, приглашавшей гостей выпить хоть глоток, отпивал вместе с ними. Да, мы пили, но так немного, что считали себя непьющими. Люция Павловна, наклонившись ко мне, тихо проговорила: — А вы попробуйте совсем не пить. Совсем-совсем. Ну вот как мы. — Взглядом она указала на графины и графинчики с соками, стоявшие на столе. — Ведь это же свобода, это — независимость. Полезно и красиво. В разговор вновь вступил Геннадий Андреевич.
Мне, естественно, хотелось проявить по отношению к хозяевам, особенно к хозяйке, деликатность:
Люция Павловна убеждала, но мягче и мягче, она уже не говорила: «Вы пьете... пьющий», а — «Позволяете...», слышала мою податливость и как бы «дожимала» меня, подводила к той черте жизни, за которой начиналась абсолютная трезвость. И хотя вся сущность моя протестовала, но где-то глубоко в сознании упорно шевелилась, нарастала мысль, что она права, она желает мне добра, эта кареглазая, мягко и нежно улыбающаяся женщина. И я сказал:
На обратном пути мы некоторое время ехали молча. На этот раз наш путь лежал по проспекту Смирнова, пересекал Черную речку, печально знаменитую дуэлью, во время которой был смертельно ранен Пушкин. Вечерний Ленинград, отражаясь то в водах Черной речки, то Большой, то Малой Невки, стелил тысячи огней, и чудилось, что небо поменялось местами с землей и звезды летели нам под колеса. Я думал о своем обещании не пить — никогда и ни капли! — временами жалел, что лишил себя удовольствия изредка в кругу друзей поднять рюмку с хорошим вином, являлись дерзкие мысли нынче же нарушить обещание, но, украдкой поглядывая на свою жену, на Углова и Эмилию Викторовну, понимал, что нарушить слово свое не могу и что не пить вовсе — это теперь моя судьба, мой новый стиль застолий. Несмело, неуверенно заговорил:
Ее поддержала Эмилия Викторовна. — В самом деле, друзья! Как можно совместить ваши призывы к трезвости с вашим же пристрастием... ну, хотя и легким, к винопитию. Признайтесь, нелогично это. И она рассказала, как однажды их маленький сын Гриша, завидев в руках отца рюмку, крикнул: «Папа! Ты же сам говорил: вино — яд, оно вредно!» Заплакал и убежал к себе в комнату.
Все засмеялись. И, кажется, это был момент, когда мы все четверо, сидящие в машине, окончательно перешли ту полосу жизни, за которой начинается абсолютная трезвость. Теперь, когда со времени этой встречи прошло много лет, могу заявить: суровая правда суждений Геннадия Андреевича, простые, сердечные вопросы Люции Павловны и ее будто бы наивное изумление перед фактом нашей винотерпимости внесли перемены в наш семейный уклад — напрочь были отринуты рюмки, и все последние годы в доме нет алкоголя. Сами не пьем и не угощаем этой отравой своих гостей. Некоторые из моих приятелей, зная о моем знакомстве с Угловым, нередко просили определить в его клинику то одного больного, то другого. У Федора Григорьевича в таких делах принцип: в помощи он никому не отказывает, но и очередность жаждущих у него полечиться, по возможности, не нарушает. Как-то моя старая знакомая, в прошлом балерина из труппы Большого театра Елена Евстигнеевна стала рассказывать печальную историю своего сына Бориса. Он рано пристрастился к вину, страдал ожирением и болезнью сердца. К тридцати годам выглядел совершенно разбитым человеком.
Последние слова произнес неуверенно: я хоть и сам убедился в способности Шичко и его супруги, но метода не знал, пациентов его не видел. «Может ли он, в самом деле?» Елена Евстигнеевна ухватилась за эту последнюю возможность и попросила меня поговорить с Борисом.
За день до отъезда в Ленинград Борис Качан навестил Володю Морозова, школьного товарища, работающего врачом в одной столичной больнице. Поговорили о новых формах лечения, о блокаде сердца.
У Бориса по телу пробежал неприятный холодок.
В купе собралась теплая компания. Федор Иванович, главбух завода кровельных материалов, ехавший из Рязани, выставил бутылку коньяка. Борис сказал себе: «Ладно уж, в последний раз». И только Николай Васильевич, лектор из общества «Знание», сидевший напротив майора милиции, замахал руками:
Бориса Качана словно бы кто толкнул в спину: он отпил глоток и поставил стакан. Остальные осушили до дна. — Мой сосед, видимо, культурнопитейщик, — сказал Николай Васильевич, бросив на Качана укоризненный взгляд. Все насторожились и повернулись к Борису.
Николай Васильевич говорил, а сам все время посматривал на Качана, он, видимо, продолжая свой извечный спор об отношении к алкоголю, решил, что Качан — за умеренное, культурное винопитие.
Лектор достал из кармана толстую записную книжку, быстро нашел нужную страницу: — Вот, пожалуйста. Пишет известный ученый: «При клиническом изучении нервно-психического развития 64 детей, родившихся от отцов, систематически пьянствовавших не менее четырех-пяти лет до рождения детей, установлено наличие умственной неполноценности у всех этих детей, даже при удовлетворительном физическом развитии». Вам мало этого? Федор Иванович насупился, лицо и шея покраснели. Взял стакан и, никого не приглашая, залпом выпил. Майор заметно встревожился сообщением Николая Васильевича:
— Завел шарманку! Пьянство да пьянство. Хватит, черт побери! Стукнул кулаком по столику, сунул за пазуху бутылку, подался к выходу. Прошло часа два. За окном вагона сгустился вечер, а Федора Ивановича все не было. Сидевшие в купе начали беспокоиться, а Борис уже хотел было пойти на поиски бухгалтера, как к ним вошли проводник с милиционером. Проводник спросил:
Проводник собрал вещи, и они ушли. Пассажиры сидели в гнетущем молчании, и каждый из них, должно быть, испытывал неприязнь к Николаю Васильевичу за неуместный и чересчур резкий разговор о пьянстве. И когда лектор вышел из купе, за ним последовал Качан. — Наверное, не стоило вам... Таких, как Федор Иванович, не исправишь. — Не исправим, пока будем терпимо относиться к пьянству. А виноваты прежде всего вы, ритуалыцики. Если бы не поощряли так называемые «культурные» выпивки, то бухгалтер бы не выставил на стол коньяк. И не случилось бы беды... Вслед за Борисом в кабинет Углова вошла молодая женщина, представилась: — Корреспондент местного радио. Хотела бы с вами побеседовать. Углов повернулся к Качану: — Вам придется подождать. Сидите здесь — вы нам не помешаете. Вопросительно посмотрел на корреспондентку. — Не могли бы вы рассказать о том, как действует алкоголь на мозг? Вопрос показался Борису наивным. Тем не менее он напрягся, ожидая, что ответит Углов. Академик поднялся из-за стола, прошелся по кабинету.
Качан суровые слова о вреде алкоголя принимал на свой счет. «Кладбища из погибших клеток!» Ведь сколько он пил!.. Углов продолжал: — У всех пьющих, которых обследовали, установлено уменьшение объема мозга, или, как говорят, «сморщенный мозг». «Час от часу не легче, — думал Борис. — "Сморщенный мозг"». Он пристально и с какой-то тайной радостью посмотрел на корреспондентку. Она хоть и слушает спокойно и глазом не поведет, но ведь тоже пьет. Сейчас все пьют. Ну не она, так ее муж. Сознание, что «сморщенный мозг» не у него одного — у многих, облегчало душу. Он идет ко дну, но не один же — рядом другие... Корреспондентка тоже забеспокоилась. Черные реснички дрогнули:
И голос корреспондентки, и ее напряженная, нетерпеливая поза выражали внутренний протест, недовольство. — Всемирная организация здравоохранения давно высказалась по этому поводу: она определяет алкоголизм как зависимость человека от алкоголя. Это значит, что человек находится в плену у рюмки. Он ищет любую возможность, любой предлог, чтобы выпить, а если повода нет, то пьет без всякого повода. И всех уверяет, что пьет «умеренно». Кстати, сказать, «умеренно» — самый коварный термин, за которым укрываются все пьющие. В том числе и алкоголики. Достаточно сказать людям, что умеренные дозы безвредны, как все будут пить. А уж кто из пьющих станет алкоголиком, а кто останется «умеренно» пьющим — поди разберись. Одно несомненно: пить — значит глупеть, отравлять мозг и весь организм, катиться в бездну. Федор Григорьевич замолчал — видимо, собирался с мыслями, а Качан, потрясенный услышанным, внезапно заговорил:
Разговор этот состоялся три года назад. Теперь же приняты решения — снова открыть свободную торговлю вином и водкой, а заводам предписано расширить производство спиртного. И всякие разговоры в верхах о вреде алкоголя прекратились. И пресса центральная, и радио, телевидение — словно воды в рот набрали. Молчат о вреде алкоголя. И наши народные депутаты обходят молчанием эту проблему. Будто и нет ее, а один депутат прямо потребовал снять всякие ограничения на производство и продажу спиртного. И никто не возразил, не возмутился. — Да, — продолжал Углов беседу с журналисткой. — Сторонники винопития — я бы их назвал отравителями народа, — активны и крикливы, они внушают мысли о безвредности малых доз алкоголя, морочат голову легковерным, особенно молодым людям. Так в обществе, и не только в нашем, советском, укоренилось коварное благодушие, превратное, опасное заблуждение по поводу потребления спиртного. Это как на фронте: враг рядом, он уже разгуливает в наших траншеях, а мы пребываем в состоянии глубокого сна и никто не подает сигналов тревоги. Во многом тут виноваты укоренившиеся традиции: пили во все времена, мало кто считал вино вредным для здоровья. ЦСУ и Министерство торговли долгое время относили алкоголь к пищевым продуктам. И многие врачи поддерживали это заблуждение. Вовсю старались наши сценаристы и режиссеры, рекламируя винопитие на экранах кино и телевидения. Да и теперь не все могут отказаться от привычного стереотипа. А плохой пример, как известно, заразителен. Поступки взрослых перенимают дети. И мало кто знает, что у детей, не достигших школьного возраста, глубокое отравление и даже смерть наступает от двух-трех столовых ложек водки. А сколько гибнет взрослых? Если принять семь-восемь граммов алкоголя на килограмм веса, что приблизительно равно 1-1,25 литра водки, то наступает смерть. Качан при этих словах вспомнил случай, когда он на спор с приятелями выпил один-два пол-литра русской пшеничной. Помнит, как мутило, перед глазами все плыло и он валился кому-то на руки. «Еще бы две-три рюмки — и конец!» — подумал он сейчас. А академик продолжал: — Если человек пьет долго, он деградирует как личность. Совесть, стыд, сердечная привязанность — то есть все то, чем красив человек, что характеризуется возвышенным словом «благородство», все эти высшие, наиболее совершенные чувства атрофируются. Проблемы общества, государства, проблемы близких людей его мало занимают. Я наблюдаю за своими учеными коллегами, которые сами пьют. Когда говоришь с таким о вреде алкоголя для общества, государства, видишь нравственное безразличие, своеобразную анестезию к народному горю. Совесть спит, она словно подвергнута наркозу. А ведь совестливость и стыд были во все времена великой охранительной силой, удерживали людей от зла и жестокости, смиряли низменные страсти, ограждали от неблагородных поступков, а подчас и преступлений. Спиртные зелья имеют скрытую и страшную способность понижать силу и тонкость этих чувств. С нарастанием пьянства увеличивается ложь, утрачивается искренность. История донесла нам печальную статистику: во всех странах, у всех народов с нарастанием пьянства росли и преступления. В России в период акциозной продажи водки стало расти количество осужденных за лжеприсягу, лжесвидетельство и ложный донос. Лев Николаевич в статье «Для чего люди одурманиваются?» вот что пишет, послушайте: «Не во вкусе, не в удовольствии, не в развлечении, не в веселье лежит причина всемирного распространения гашиша, опиума, вина, табака, а только в потребности скрыть от себя указания совести... Трезвому... совестно украсть, совестно убить. Пьяному ничего этого не совестно, и потому, если человек хочет сделать поступок, который совесть воспрещает ему, он одурманивается... Люди знают это свойство вина заглушать голос совести и сознательно употребляют его для этой цели. Мало того, что люди сами одурманиваются, чтобы заглушить свою совесть — зная, как действует вино, они, желая заставить других людей сделать поступок, противный их совести, нарочно одурманивают их, организуют одурманивание людей, чтобы лишить их совести... Все могут заметить, что безнравственно живущие люди более других склонны к одурманивающим веществам. Разбойничьи, воровские шайки, проститутки — не живут без вина... Всякий увидит одну постоянную черту, отличающую людей, предающихся одурманиванию, от людей, свободных от него: чем больше одурманивается человек, тем более он нравственно неподвижен. Освобождение от этого страшного зла будет эпохой в жизни человечества...» Углов замолчал, отложил в сторону книгу, в раздумье склонил над столом голову. Он как бы предоставлял слушателям возможность осмыслить сказанное. Потом тихо, будто размышляя сам с собой, проговорил: — Эпоха трезвой жизни не наступила. И Толстой, будь он сейчас жив, поразился бы безумию своих внуков. Качан, дотоле молчавший, с тревожным одушевлением и с чувством задетого самолюбия сказал: — Я не могу возразить Толстому, да и вам, конечно, но как понять власть имущих — тех, кто планирует, производит это безумие. И газеты молчат, вся печать наша. Чем объяснить это всеобщее равнодушие? Федор Григорьевич долго не отвечал на страстную тираду молодого человека. Пристально вглядывался в лица Качана, корреспондентки... Повел речь неторпливо: — Вы, конечно, знаете, что такое интернационализм? Хорошее дело — любить всех людей мира, граждан других стран, республик, национальностей. Нам с детства внушали: будь интернационалистом. «Гренада, Гренада, Гренада моя...» Мы любили Гренаду, хотя и не все знали, где она находится, и кто, и почему сложил о ней песню. В юности рвались в Испанию воевать за республику, мечтали плыть куда-то на бригантине... И потихоньку забывали о своей Родине, о своем, породившем нас народе. А кто вспоминал, на него косо смотрели: «Националист!» «Шовинист!» Перевелись патриоты великие в государстве нашем! Такие, как Лев Толстой... — печальники и заступники народные... Нет теперь таких!.. Словом, вот этим длинным и корявым — интернационализм! — приглушили, прихлопнули боль-заботушку о братьях кровных. Вот и молчат о самом главном — о растлении души, о пагубе тела. А ведь это ведет к вырождению народа. Молодые люди, склонив головы, сидели молча. Откровения такого не ждали. И были потрясены важностью и глубокостью мысли почтенного ученого. Углов коснулся сокровенного — того, что назрело и уже носилось в воздухе. Журналистка вернула Углова к алкогольной теме:
Этого не мог добиться от своих слушателей даже и такой большой авторитет как академик Углов. Такова сила алкогольной зависимости. Эту зависимость знали древние греки. Вот как писал об этом поэт IV — III века до н.э. Асклепиад: |
Добавить документ в свой блог или на сайт
Похожие:
 |
Программа лекционного спецкурса «Античное наследие в европейских литературах (Россия и Запад)» ... |
|
Myth, Astronomy, and the War against Time Уильям Салливан Тайны Инков... «Великие тайны», продолжает избранную тематику таинственного и загадочного в новой серии «Тайны древних цивилизаций», которую открывает... |
|
Т 14 Тайны "снежного человека". ("Великие тайны"). Isbn 5-7838-0669-2 Читателей ждет увлекательное путешествие по разным континентам, где когда-либо были |
|
Сказка «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил» (1869) Книга «Сказки» Книга «Сказки» состоит из 32-х произведений, написанных в основном, за некоторым исключением, в период с 1883 по 1886 гг. Сказки... |
|
Инструкция по выполнению работы Экзаменационная работа по литературе... Экзаменационная работа по литературе состоит из 4 частей. На ее выполнение дается 4 часа (240 минут). Рекомендуем так распределить... |
|
Положение о проведении открытого фестиваля-конкурса Фестиваль-конкурс состоит из двух разделов – «Сольфеджио» и «Музыкальная литература» |
|
Книга состоит из двух чвстей. В первой книге Ю. П. Батулин делится... Уважаемый читатель, предлагаем Вашему вниманию замечательную книгу Юрия Павловича Батулина – парапсихолога, научного сотрудника Национального... |
 |
Щ. ф состоит из двух субъединиц при общей мол массе 80 кД; некоторые изоформы Щ. ф ... |
|
Дроздова н. В. Списки литературы на лето |
|
Попеременный двухшажный ход Цикл движений в попеременном двухшажном ходе состоит из двух скользящих шагов и попеременных отталкиваний палками на каждый шаг.... |