Библиотека материалов для онкологических пациентов и специалистов
|
Скачать 2.03 Mb.
|
|
Стр. www.rak.by БИБЛИОТЕКА МАТЕРИАЛОВ ДЛЯ ОНКОЛОГИЧЕСКИХ ПАЦИЕНТОВ И СПЕЦИАЛИСТОВ Встретимся в раю Кристель и Изабель Цахерт Обращение к читателям книги "ВСТРЕТИМСЯ В РАЮ" ПАТРИАРХА МОСКОВСКОГО И ВСЕЯ РУСИ АЛЕКСИЯ Дорогие братья и сестры! В трудные периоды жизни, особенно во время постигшего нас недуга, все мы ждем поддержки со стороны наших родных и близких, нуждаемся в человеческом участии, надеемся на сострадание и милосердие. Живой отклик на боль другого человека вселяет надежду на выздоровление, дает силы и мужество. Будучи духовной лечебницей, Церковь всегда обращается к страждущему человеку со словами утешения, помогая ему бороться с болезнью, в том числе и духовными средствами. Одному Богу известна мера страданий и душевных переживаний человека, лежащего на одре болезни. Можно вспомнить множество примеров мужественного перенесения страданий, начиная с Божественого Страдальца — Иисуса Христа и заканчивая мучениями нашего, во многом трагического XX века. Книга Кристель и Изабель Цахерт "Встретимся в раю" — документальное свидетельство о том, что и в наше время есть люди, способные с достоинством переносить столь тяжелые испытания, не озлобляясь и не впадая в отчаяние. Надеюсь, что духовный опыт жизни пятнадцатилетней умирающей девочки, которая твердо верила в то, что "Господь нам прибежище и сила, скорый помощник в бедах" (Пс. 45, 2), поможет хотя бы некоторым обрести силы для мужественного перенесения своего недуга. Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II "Я всегда мечтала о том, чтобы в мой смертный час он держал мою руку в своей. У него такая милая улыбка! Я называла его Тёби. Не знаю, можно ли это мне было? Но ведь в конце концов он не какой-нибудь Тёби, он — мой Тёби!" 15 ноября 1982 г. Десять лет спустя. Моя любимая доченька! Я приехала в пансионат в Арденнах — он принадлежит одной моей хорошей приятельнице. Я радуюсь встрече с тобой, тому, что мы сможем поговорить, обменяться мыслями. Здесь я обрету покой, смогу полностью от всего отключиться и предаться воспоминаниям. Ты ушла от нас десять лет назад — в твой рай. И ты права — мы не потеряли тебя. Как ты беспокоилась за нас, как оберегала, всегда такая уверенная и сильная! У твоей постели, когда ты уже лежала без сознания, я в первый раз читала вслух всей нашей семье твой дневник, написанный тобой в последние недели твоей жизни прежде всего для нас. С самого начала моим искренним желанием стало сделать это твое завещание достоянием многих людей. Я уверена, что это и твое желание. Надеюсь, я найду здесь тот кладезь живительных воспоминаний и не заблужусь в долине безутешных слез. Обстоятельства способствуют этому. Я чувствую себя окруженной заботой со стороны моей по-матерински опекающей меня приятельницы, с которой ты уже не могла познакомиться, но я рассказывала ей о тебе. Она очень поддержала меня в том, что я задумала, пригласила сюда, к себе в Арденны, заботится о моем бренном существовании и следит за тем, чтобы я, погружаясь в свои мысли, не утонула в долине слез. Я хочу попытаться, слушая свое сердце, пройти шаг за шагом самый напряженный год в моей жизни, последний год в твоей — тебе было пятнадцать, шел шестнадцатый. Это был год, отмеченный взлетами радости и падением в бездну несказанной скорби, год забрезживших надежд и глубочайшего отчаяния. При всех нечеловеческих трудностях и бедах это был для нас год удивительных открытий и великих откровений. На наших глазах и с нами вместе наша жизнерадостная, юная, нормально развивающаяся девочка I всего за год превратилась во взрослую, зрелую женщину. Все врачи и сестры, вообще все люди, принимавшие в этот период участие в твоей и нашей судьбе, испытали на себе твою притягательную силу. То, что ты умерла, как королева, сознательно прощаясь со всеми дорогими и близкими тебе людьми, успев еще оставить наказ, как должна выглядеть торжественная церемония траурного прощания с тобой, явилось как бы милостью, ниспосланной тебе твоей судьбой. , Итак, в путь! Я приступаю! Когда Господь Бог в г конце моего жизненного пути спросит меня, как я распорядилась дарованной мне жизнью и сумела ли передать другим людям то, чем одарила нас ты за свою жизнь и смерть, я не хотела бы предстать перед Ним с одними пустыми отговорками. В тот день мы возвратились с папой из Рима. Это было наше первое путешествие вдвоем, без вас, наших детей. Ты и оба твоих брата — Кристиан и Маттиас — были страшно горды, что мы оставили вас одних на целую неделю. А мы испытывали ощущение, словно вступили в новый этап своей супружеской жизни. Обогащенные увиденными красотами и переполненные огромной радостью, вернулись мы домой. Была суббота, приближался вечер. Нам хотелось приехать домой не поздно — Маттиасу в тот день исполнилось четырнадцать лет. Кристиан с Маттиасом встретили нас радостными возгласами, а ты — так сказали нам мальчики — ушла к себе и скорее всего уже спишь. Мы очень удивились, но восприняли это как должное. Через какое-то время ты, очевидно, проснулась и все же вышла к нам из своей комнаты — бледная, измученная и обессиленная, одним словом, — как тяжело больной человек. Мы тут же окружили тебя заботой. В воскресенье утром папа сразу повез тебя к нашему домашнему врачу: запущенный грипп, вирусная инфекция — таков был диагноз; принимать пенициллин. И еще напутствие: после того как температура спадет, сделать рентген легких. Воскресенье прошло в оживленных рассказах про Рим, перемежавшихся нашими въедливыми настойчивыми вопросами о том, как вы тут без нас жили. Что-то ведь должно было стать причиной, вызвавшей у тебя такой тяжелый "грипп". Один раз ты была на вечеринке, но из-за этого вряд ли могло такое случиться. За два дня до того ты была в спорт-клубе, проплыла две тысячи метров, затем отправилась в сауну и обратный путь домой проделала на велосипеде. Да, конечно, велосипед... Но это же старая рухлядь, у него даже переключения скоростей нет... да, но и ход потому такой тяжелый — да-да, конечно, виной всему велосипед. (Этот старый голландский велосипед до сих пор очень любит Маттиас и всегда ездит на нем в университет на лекции.) Однако одна фраза, брошенная тобой, удивила нас и поставила в тупик уже в то воскресенье: "Если я действительно больна, то уже давно и очень серьезно". В понедельник и во вторник температура пошла на убыль, но лучше тебе не стало, ты слабела все больше и больше. А там, где ребра, выскочила какая-то шишка, не похожая на синяк, и мы опять не знали, откуда она взялась. Правда, во время школьной экскурсии — месяц назад — ты ударилась как раз этим местом. В среду ты уже с трудом могла говорить: сидела в постели и хватала ртом воздух. Я позвонила папе, он примчался с работы, и мы поехали в больницу; необходимо было установить — простое это или двустороннее воспаление легких? Через час мы уже знали все — это злокачественная опухоль. Сразу после просвечивания нам сказали, что тебя необходимо положить на лечение в стационар — твоя жизнь в серьезной опасности. Позвали главврача. Немедленно требовалась пункция — иначе ты задохнешься. Мы не отходили от тебя ни на шаг и видели, чтб за жидкость выкачивали из твоего легкого — она была красной. Вставив в канюлю второй шприц, доктор Петри отправил содержимое первого в лабораторию на исследование и тут же связался по пейджеру с шефом больницы доктором Тёбеллиусом. Он сказал при этом: "У нас здесь молоденькая девочка, думаю, она вас заинтересует". Вся процедура проходила при полной концентрации сил, в очень серьезной обстановке и без всяких объяснений и комментариев. Мы с папой старались сохранять спокойствие. Ты вела себя очень мужественно. После второго, а может, третьего шприца отсасывать жидкость больше было нельзя, мог развиться коллапс. Тем временем для тебя уже нашли койку в палате с другой молоденькой девушкой. Устроив тебя там, мы пошли искать врачей. Доктора Петри мы отыскали внизу в лаборатории и напрямик спросили его, как он оценивает ситуацию. Так же напрямик он ответил нам, что, без сомнения, речь идет о злокачественной опухоли последней стадии. Какова ее морфологическая структура, сказать пока нельзя. Нас как громом поразило это известие, мы с трудом сдерживали себя, стараясь не впадать в панику. Во мне молниеносно ожило воспоминание двадцатидвухлетней давности: лечащие врачи сказали моей матери и нам, четверым братьям и сестрам — мне было тогда девятнадцать, — что у нашей мамы опухоль в легком и что никакое чудо, даже сам Господь Бог, не сможет спасти ее. Через две недели она умерла. Я тут же поняла серьезность твоей и нашей участи. Но мы не могли перекладывать на тебя наши страхи, не хотели, чтобы они поселились в твоем сердце. Ведь теперь тебе понадобятся все твои силы, чтобы справиться с болями и тяжелым недугом. Мы не могли сказать тебе того, что уже знали сами. Собственно, этот день задумывался как один из очень счастливых. Бабушка — папина мама — возвращалась из своего путешествия в Японию. Первоначально мы хотели встретить ее в аэропорту -и отпраздновать ее приезд. Это путешествие имело для нее большое значение. Много лет своей жизни она провела в Японии: ее мать была японкой, а отец — немец. Бабушка до сих пор прекрасно говорит по-японски. Дедушка (Цахерт-сэнсэй1) не один год преподавал японским студентам в институте в Мацумото немецкий язык и немецкую культуру и все еще не забыт там и ' Учитель (яион.) (Здесь и далее примечания пер.) . пользуется большим почетом как известный японист. Этот почет и уважение к умершему "сэнсэю" перешли на бабушку, так что она, безмерно счастливая, благодарная судьбе, что смогла проделать в семьдесят четыре года такое грандиозное путешествие, возвращалась сегодня домой в Германию. Еще находясь в больнице, мы все отменили и организовали по-другому. Но вечером — ты была очень усталой и совершенно измученной — мы все же хотели съездить к бабушке, чтобы поговорить с ней обо всем. Мне кажется, мы тогда еще не упоминали слово "опухоль", а говорили только об очень тяжелой болезни. Она дала нам для тебя золотой амулетик из киота, принадлежавшего семье Исикава. Господин Конос-кэ Исикава из Кавасаки был когда-то дедушкиным студентом. Амулет должен принести счастье, сказала нам бабушка. По дороге домой мы еще раз заехали в больницу. В отделении дежурил молодой врач. Он предложил нам повидаться с тобой, но у нас не хватило мужества. Мы только постояли несколько минут под дверью палаты. Молодой врач утешал нас как мог и говорил, что ты спишь. Дома мы сообщили мальчикам пока только самые скудные сведения. Маттиас и Кристиан лишились дара речи. Они никак не могли взять всего в толк и еще не осознавали, что на них надвигается. Но я почувствовала, что этот день стал для обоих концом их детства и отрочества! Мы с папой плакали и гадали, что сказать тебе, да и другим тоже; наконец в какой-то момент мы заснули. Следующий день был насыщен активными действиями. Тебя продолжали интенсивно обследовать всеми доступными медицине методами. А мы получили задание собрать все твои, какие только были, медицинские освидетельствования, рентгеновские снимки, данные анализов, а всего этого у нас накопилось превеликое множество. С момента последнего обследования и месяца не прошло — рентгенограмма ребер и длиннющий анализ крови. Поводом послужил твой рассказ про школьную экскурсию на катере по каналам Голландии. Вернувшись из путешествия, ты пожаловалась, что очень больно ударилась правым боком. Мы послали тебя к нашему домашнему доктору. Но, к счастью, ни одно ребро не было сломано, и все анализы были в полном порядке. Затем хранились еще целые "простыни" про твою операцию на голеностопном суставе. Летом тебя замучил некроз1, это было очень болезненно, и университетская клиника и профессор Дедерих посоветовали сделать операцию. К счастью, гистология ничего тревожного не показала. Тем не менее уже эту операцию ты восприняла как удар судьбы, потому что она не только ограничила твои элементарные занятия спортом, но и даже естественную свободу движений. Самым трагическим для тебя явилось запрещение играть в теннис — ты ведь уже стала заядлой теннисисткой! Твои кубки и сегодня стоят у меня в шкафу. И с занятиями йогой тоже пришлось навсегда распроститься. Согласиться со всем этим было для тебя ох как нелегко! Когда после операции сняли гипс, ты попыталась снова возобновить плавание и езду на велосипеде, пусть и в медленном темпе. Но тогда еще для полного счастья тебе этого было мало. Нам еще только предстояло научиться быть скромными в своих требованиях к жизни! Некроз — местное омертвение ткани. Нам даже удалось раздобыть в детской клинике историю болезни за 1968 год. В возрасте двух лет ты чуть не погибла, упав и получив тяжелое сотрясение мозга. Мы выхаживали тебя целых три месяца, и у нас тогда было такое чувство, что Господь Бог во второй раз подарил нам нашу дочку. Мы собрали все, что могли, но врачам, похоже, от этого было мало проку. Во второй половине дня они уже знали на основании только что проведенных исследований, что из-за распространения опухоли произошла интоксикация всего организма. А мы этого пока не знали. Вечером к тебе в палату пришел доктор Тё'беллиус вместе с заведующим хирургическим отделением. Я наблюдала за ними. Они сели на твою койку позади тебя и принялись выстукивать твои ребра. Они не разговаривали, только обменивались понимающими взглядами. А под конец хирург любовно так провел рукой по твоей спине и молча округлил губы, как бы произнося "полным-полно". В этот момент я уже знала его решение: тебе сделают биопсию — произведут забор ткани, чтобы выявить характер опухоли. Но сначала надо было осушить легкое — это тебе сделают за несколько дней с помощью катетера. Такова была цель и задача ближайших дней. В пятницу состоялся первый долгий разговор с доктором Тё'беллиусом. Он был очень внимателен к нам. Думаю, что с точки зрения медицины диагноз был убийственно безнадежным: саркома — опухоль соединительной ткани, одна из самых агрессивных ее форм. Но доктор Тё'беллиус все же попытался оставить нам немного надежды. Я спросила его: "Как долго еще проживет наша Изабель?" Он ничего не ответил. Я не хотела отступать и потому сказала вместо него: "Если распад опухоли будет идти в таком темпе и дальше, она не проживет и пяти дней." Он только посмотрел на меня своими большими карими глазами. Я знала, что как медик он мерит все на дни и часы, если, конечно, не произойдет чуда. И вот именно эту веру в возможное чудо он и вложил в нас тогда. И что было еще важнее — он дал нам ясно понять, что эту веру мы должны передать и тебе. С этого дня мы испытывали к этому человеку величайшее доверие. В понедельник должны были сделать биопсию. Мы все время были с тобой. А к тебе толпами шли посетители. Каждый хотел еще раз увидеть тебя. К счастью, все это так отвлекало тебя, что у тебя не оставалось ни минутки свободного времени и ты не задавала нам никаких вопросов. В субботу из Мангейма приехали мой младший брат Зигфрид со своей женой Улли и месячной дочуркой Сашей и к вечеру пришли к тебе в больницу. Зигфрид изо всех сил старался сдержать слезы. Но, к счастью, при нем, как всегда, была его камера. Он смотрел на тебя только через глазок объектива и без конца щелкал. И ты, к счастью, ничего не могла прочесть в его глазах. И так радовалась маленькой Саше! Думаю, для тебя это было чем-то удивительно восхитительным, когда тебе разрешили подержать ее на руках. Она словно символизировала собой смысл жизни, и Зигфрид и Улли почувствовали это — им очень хотелось, чтобы часть жизненной силы этого крошечного существа передалась и тебе. А ты начала писать письма. Еще в пятницу ты написала своей крестной Инее. Та уже полгода как была больна раком, но ты и раньше была очень привязана к ней. 14 ноября 1981 г. Дорогая Инее! Я опять в больнице, но давай я расскажу тебе все по порядку. Ты, возможно, знаешь, что родители уезжали на неделю в Рим, воспользовавшись подвернувшимся случаем: Ролли, который ведет там семинар, улетел в США и квартира оказалась свободной. Они уехали двадцать девятого на машине с друзьями и предоставили нам — пятерым подросткам — полную самостоятельность. А пятеро нас было вот почему: 1. Трое нас с моими братьями. 2. Одна девочка-иностранка (Мари), она будет жить у нас год. Это говорящая по-французски бельгийка, мы прекрасно ладим с ней и отлично понимаем друг друга (ей двадцать лет). 3. Еще у нас гостила моя подружка из Бельгии, я была у них осенью на каникулах (ее зовут Карелии Опше). Но так как Кристиан с Маттиасом почти не несли никакой ответственности по дому, а от гостей этого и вовсе нельзя требовать, я полностью взяла все заботы на себя, правда, мне в этом мило помогала Мари. В ту неделю меня вдруг стало мучить удушье, приступы нарастали с каждым днем, но я, конечно, к врачу не пошла, потому что думала, что это бронхит, и, кроме того, у меня полно было забот о братьях, да и квартиру надо было содержать в порядке. В пятницу Каролин и Мари уехали. Каролнн всю неделю провожала меня в школу. В субботу я убралась в квартире, а вечером вернулись родители, переполненные впечатлениями о Риме. Я, по-видимому, здорово напугала их, потому что была белой как мел, шаталась и все время задыхалась. В воскресенье утром папа немедленно отвез меня к нашему домашнему доктору, и та сказала, что у меня начальная стадия воспаления легких. С температурой и всякой прочей чепухой стало немножко лучше, но мне все больше не хватало воздуха и очень болело правое плечо, в каком бы положении я ни находилась. Тогда наш домашний врач записала меня в больнице на после обеда в среду на рентген, и не успели они сделать рентгеноскопию, как тут же объявили, что жизнь моя находится в смертельной опасности, так как в правом легком скопилась жидкость и давит на сердце и левое легкое. Они не отпустили меня домой и сделали пункцию. Весь четверг они обследовали меня, чтобы выявить причину заболевания. Из меня вытянули шприцем немного костного мозга, а в пятницу воткнули между ребрами резиновую трубку, и надолго. Вот уж никогда бы не поверила, что позволю проделать над собой такие жуткие штуки. Но здесь в больнице все такие невероятно милые люди. Я ведь уже много раз лежала в больнице, но ни в одной из них не было таких милых людей. В среду прилетела из Японии бабушка и привезла нам всем разные красивые и прелестные вещицы, а Болько — моему дяде — она подарила “Walkman”, это такой малюсенький плейер с наушниками, а вчера Болько пришел да взял и отдал эту диковину мне. Я нахожу это очень милым с его стороны. Мама с папой навещают меня очень часто, и Кристиан с Маттиасом тоже много приходят. Пока каждый день бывает не меньше семи посетителей, а иногда их число доходит и до пятнадцати. Все очень ласковы со мной. Это так прекрасно! Меня все еще очень часто спрашивают про твои часы, откуда, мол, такие шикарные. Я ношу их каждый день, и с большой охотой. Передавай привет всем твоим близким и поцелуй их от меня. Желаю тебе всего-всего хорошего, моя дорогая Инее. Твоя болящая Белли Р.S. У меня все болит, и поэтому я пишу так плохо. В понедельник сделали биопсию. К счастью, наркоз ты перенесла хорошо, явлений сосудистой недостаточности не было. После этого тебя перевели в отдельную палату, и сестры поставили туда для нас вторую кровать, так что папа или я могли теперь оставаться с тобой и на ночь. Вот и настало для нас время раздумий и размышлений, интенсивных разговоров, сверлящих мыслей и самых мрачных снов и видений. Смогут ли они провести лечение? Есть ли у тебя шанс? Сколько ты еще проживешь? Сможешь ли окончательно выздороветь? Мы с папой старались оградить тебя от подобных вопросов и мыслей и обменивались только тревожными взглядами, пряча в них молчаливые вопросы, или выходили в крайнем случае на несколько минут из палаты. Возможно, что те же вопросы не давали покоя и тебе. Но ты еще боялась их открыто формулировать. А может, просто была очень слаба, чтобы всерьез задаваться ими. Когда я лежала ночью без сна в твоей палате, в памяти всплывали картины последних двух недель жизни моей матери, ее неописуемые страдания, мучившие ее боли, полная отчаяния мольба о скорейшей смерти. Все это не шло у меня из головы. Я лежала рядом с тобой с открытыми глазами или склонялась над тобой, чтобы уловить твое тихое и слабое дыхание. Меня терзала чудовищная мысль: а может, я должна уберечь тебя, мою любимую Изабельхен, от этой горькой участи? К счастью, надежда на чудо удержала меня от этого шага. — Но как тяжело смотреть, как страдает родной и горячо любимый тобою человек! И папа тоже думал ночами о тебе. Ханс Цахерт Бонн, 17 ноября 1981 г. Моя дорогая девочка! Прежде чем я лягу спать, хочу немного поболтать с тобой. Надеюсь, мне удастся заснуть, хотя мне так не хватает, что меня никто не чмокнет и не скажет: "Доброй ночи!" Если бы я это услышал, то тут же бы сладко и уснул, а так вот сижу и думаю, что ты там делаешь: спишь ли уже и не мучают ли тебя боли? Меня успокаивает, что с тобой мама. Если бы я мог взять на себя часть твоей хвори — хотя бы температуру и боли, — я бы сделал это не задумываясь, моя милая доченька, только бы ты скорее поправилась! Пусть тебе прибавит силы то, что мы все безмерно любим тебя, моя дорогая девочка. Как твой отец, я люблю и обожаю тебя, нашу маленькую крошку, подарившую нам столько добра, любви и счастья. Поправляйся скорее, чтобы быть опять вместе с нами дома. Нам очень не хватает тебя! Мысленно целую и обнимаю тебя несказанно нежно и надеюсь, что ты приснишься мне. Сердечная любовь к тебе переполняет меня. Твой папа Светало. Начинался новый день. У нас опять был разговор с доктором Тёбеллиусом. Он пытался объяснить нам две вещи. Во-первых, чтобы мы научились смотреть правде в глаза. А правда эта леденила душу — болезнь с летальным исходом. Если реально взглянуть на вещи, то речь могла идти только о продлении твоей коротенькой жизни. С помощью той или иной терапии и, возможно, всего на несколько недель, в лучшем случае месяцев. Без лечения счет шел на дни. Давать гарантии и связывать себя обещаниями никто не'хотел, да и не мог. Во-вторых, в наших душах должна поселиться вера в надежду, вера в чудо. Ему уже известны такие случаи, когда медики не в состоянии были объяснить причину исцеления. И он рассказал нам несколько примеров из историй болезни, пытаясь вселить в нас мужество. Мы задали вопрос о химиотерапии — возможностях и условиях проведения курсов и их эффективности. Он выразил надежду, что получит место в университетской клинике в Кёльне у профессора Егеря. Мы стали просить и умолять его оставить тебя здесь, в боннской больнице. Но доктор Тёбеллиус был непреклонен в своем решении. Если тебе вообще суждено иметь хоть какой-то шанс, то только в онкологическом корпусе профессора Егеря. То, что у тебя выпадут волосы и что пациенты во время химиотерапии чувствуют себя очень плохо и тем не менее вынуждены повторять эти курсы по нескольку раз, он нам тоже сказал. Мы совершенно пали духом. Что и как должны мы сказать тебе? Но он пообещал помочь нам. После полудня мы вчетвером сидели на твоей койке. Доктор Тёбеллиус сообщил тебе результаты исследований и объяснил степень тяжести твоего заболевания. Он ни разу не произнес слово "рак", последовательно идентифицируя твою болезнь как "опухоль". На твой вопрос, не рак ли это, он спокойно ответил, что рак — одна из разновидностей опухоли; но мы-то уже знали, что у тебя — саркома. Затем он спросил тебя, хочешь ли ты лечиться — если ничего не предпринимать, ты можешь очень скоро умереть. Ты ответила, что хочешь жить и потому согласна лечиться. Тогда он попытался склонить тебя в пользу клиники в Кёльне. Ты стала слезно просить и умолять его оставить тебя в больнице в Бонне, но он был тверд. Он уже связался с профессором Егерем, и есть перспектива получить место в понедельник. Он утешал тебя, рассказывая о своем друге профессоре Л., заведующем отделением у профессора Егеря, который сказал ему, что будет заботиться о тебе лично. Нам всем троим было куда милее, если бы ты осталась в больнице в Бонне. Но нам не дано было заглянуть в будущее. Мы все трое были только жертвы. И были готовы на все ради малейшего шанса. Доктор Тёбеллиус пообещал навестить тебя в Кёльне. Со свойственным тебе шармом ты взяла с него еще дополнительное обещание, которое он впоследствии сдержал: когда в Кёльне подберут для тебя нужную форму терапии, пусть тебя лечат дальше в Бонне. Он пообещал, что на этот случай свободная койка для тебя всегда найдется. Ханс Цахерт Бонн, 19 ноября 1981 г. Моя дорогая Изабельхен! Сегодня доктор Тёбеллиус сказал тебе и нам вместе с тобой, чтб у тебя за болезнь. Как мужественно и с каким самообладанием выслушала ты это. Я так горжусь тобой! У моей любимой дочери нервы куда крепче, чем у меня, хотя болезнь в первую очередь поразила именно тебя. Что за необыкновенный человечек моя дочь! Мы с мамой очень беспокоимся за тебя, однако глубоко убеждены, что ты находишься в надежных руках и наверняка получишь квалифицированную помощь, а с нею и исцеление. Нам сейчас нужно всем вместе собрать наши силы, чтобы ты смогла выздороветь. Мы твердо верим в это и хотим сделать для этого все возможное. 21 ноября 1981 г. Мой милый папочка! Твое письмо невероятно обрадовало меня, потому что в каждой его строчке так много любви ко мне. Иногда я удивляюсь, неужели это про меня и я достойна всей этой огромной любви! Такие ситуации, конечно, очень важны в жизни. Они как бы взрывают время от времени серые будни и показывают нам всем, как сильно мы в действительности любим друг друга, и только всякие повседневные мелочи заслоняют от нас эту любовь. Я теперь часто раскаиваюсь, что так легко раздражалась на Маттиаса, не проявляя никакого терпения. Я всегда думала, он терпеть меня не может, а он сейчас такой милый, такой ласковый, и я вынуждена признать, что часто бывала к нему несправедлива. Я каждый раз заново удивляюсь, какой любовью ты меня окружаешь. Ты прямо читаешь по моим губам все мои желания. Маме я тоже очень благодарна. Я часто выхожу из себя, а она даже ни разу не вспылила. Кристиан превратился в очень милого и разумного брата и во всем помогает Мари. Все вы самые близкие мне люди! Я очень люблю тебя и чувствую, как ты тоже любишь меня. Как мне это нужно и как не хватало! Я впервые заметила это, когда была у Лу. Тысячу раз целую тебя! Твоя любящая, просто безумно тебя любящая дочь Ханс Цахерт 21 ноября 1981 г. Я только что прочел твое бесценное и такое содержательное письмо ко мне. Я очень тронут и благодарен тебе за твои теплые слова. Как я успел заметить, очевидно, в письме можно многое сказать более душевно и открыто, чем когда просто разговариваешь друг с другом, потому что легче дать волю своим чувствам. Я буду часто писать тебе и постараюсь сблизиться с тобой душевно настолько, как это у меня только получится, моя дорогая девочка. Это вовсе не так, что лишь сейчас, когда ты в больнице, все наши сердца обращены к тебе с любовью. Нам, родителям, всегда было ясно, что ты в нашей семье самое любимое и самое ласковое чадо из всех. Но такого не говорят своим детям каждый божий день, а вот когда наступают трудные времена, таящие в себе опасность, сказать об этом стоит, и это должно укрепить тебя, сделать сильнее и озарить счастьем. Если бы ты могла заглянуть в мое сердце, то увидела бы, что мама и ты — вы обе занимаете в нем особое место, мальчики тоже, но моя любовь к ним все-таки немного другая. Моя бесконечно любимая девочка, мы молим Бога помочь нам и исцелить тебя. Я искренне и сердечно люблю тебя и нежно обнимаю. Целую Твой папа Оставшиеся дни в боннской больнице были заполнены многочисленными посетителями. В субботу нам разрешили еще раз вымыть тебе голову. Мы все никак не могли решиться сказать тебе, что волос скоро не будет. В воскресенье снова пришел Зигфрид и сделал еще целую серию снимков. Фотографии Белли с конским хвостом, с копной волос, зачесанной кверху, с распущенными волосами, с откинутой назад головой и кокетливым взглядом. Вдруг тебе пришла в голову одна идея. Тебя все время мучила мысль, что у тебя нет рождественских подарков для других. Ведь через пять недель наступит Рождество! И тут ты подумала, а не подарить ли нам всем наше семейное фото? Кристиану и Маттиасу идея тоже понравилась, и тогда череда молниевых вспышек с новой силой захлестнула палату. Так прошло последнее воскресенье в боннской больнице. И никто из нас не проронил ни одного грустного слова, не издал ни единого вздоха или возгласа, не говоря уже о том, чтобы позволить себе раздражаться или сердиться друг на друга, хотя нервы у всех были натянуты как струна. На понедельник заказали санитарную машину. Двое молодых санитаров доставили нас на этой машине в кёльнскую клинику. Поездка была ужасной — тебе стало плохо. Нам пришлось остановиться на автобане, ты вышла, и тебя вырвало. Тебе уже было очень плохо — и без химиотерапии. Мы приехали в Кёльн, это было 23 ноября, нас попросили подождать. Тебя поместили в палату с пожилой женщиной. Профессор Егерь отсутствовал — был на каком-то семинаре за границей, но должен был на этой неделе вернуться. Палатный врач оказался ничего из себя не представляющим молодым человеком. Его имя я забыла, у него была черная бородка. Ты знаешь, кого я имею в виду. У него еще всегда были наготове на удивление пошлые и циничные ответы вроде: "Все мы однажды умрем, и никто не знает точно, когда". Только такого тебе как раз и не хватало. Профессор Л. появился после обеда. Это был первый светлый лучик в Кёльне: по-отечески заботливый, с собственным независимым мышлением врач. Назначить сразу курс лечения он не мог, необходимо было дождаться сначала возвращения шефа, а кроме того, сделать кое-какие дополнительные исследования. На следующий день тебя ожидала компьютерная томография. Папа приехал к тебе после работы. Мы были очень расстроены, что не можем остаться с тобой на ночь — нам так и не удалось получить одноместную палату. Онкологическое отделение профессора Егеря располагалось в старом маленьком приватизированном корпусе, уже давно не соответствовавшем запросам сегодняшнего дня. После современной и такой приветливой боннской больницы мы испытали настоящий шок, что придется прожить тут не одну неделю. Сестры корпуса после многолетнего ухода только за онкологическими больными как бы очерствели и отвердели душой, да и силы их тоже были на исходе. Они прилагали максимум усилий, но когда рубцы от душевных ран образуют как бы сплошную панцирную корку, потому что иначе вынести это ежедневно невозможно, сложно все же остаться одновременно чутким и отзывчивым человеком. В тот вечер мы возвращались домой из Кёльна с тяжелым сердцем. Когда я на следующее утро опять приехала в Кёльн, тебя уже увезли в главный корпус на компьютерную томографию. Койка была пустой, но я нашла на ней конверт с надписью: "Для родителей Цахерт". 24 ноября 1981 г. Мои горячо любимые родители! Мне так много надо было сказать вам, но сначала мне помешали, а потом я опять заснула, потому .что действие снотворного еще не кончилось. Сейчас, когда вы не можете больше быть со мной каждую минуту, я ощущаю себя такой покинутой, такой одинокой и совсем маленькой и больной. Я чувствую, как вы все еще важны для меня. И как нужны мне, как сильно мне вас не хватает в этой больничной суматохе. Здесь, где я намного ближе к выздоровлению, я боюсь лишиться вас, потому что всем, кто здесь находится, я, в общем, безразлична, а вам — нет. Я бесконечно люблю вас Белли За эту неделю в Кёльне в твоем легком опять скопилась жидкость. С каждым днем тебе все труднее становилось говорить. Тебе опять давали кислород. В эти дни я читала тебе "Маленького принца" Сент-Экзю-пери — часто с замиранием в сердце. В четверг появился профессор Егерь — светило с мировым именем, врач с огромным практическим опытом. Вы оба присматривались друг к другу, испытывая обоюдное уважение. Для тебя это был человек, от которого ты ждала чуда. А ты стала для него — и чем дальше, тем больше — необыкновенной пациенткой. Он был очень сдержанным человеком, но иногда мне казалось, что он смотрит на тебя как на свою внучку. Он объяснил нам, что у него пока нет данных о морфологической структуре опухоли. Результаты гистологического исследования будут получены лишь через несколько недель. Но ждать так долго в твоем состоянии нельзя. Он чувствует себя так, пошутил профессор Егерь, будто попал в положение егеря1, стреляющего в лесу в полной темноте наугад, но знающего, что обязан точно поразить цель. И он уже принял решение попробовать лечение по схеме ХОК2. В тот же четверг тебе поставили подключичный катетер. В эту ночь, перед началом первого курса лечения, ты снова осталась одна. Должно быть, для тебя это была ужасная ночь, слишком велико было напряжение неизвестности, тебя мучили вопросы и страхи, боли и недомогание — у тебя сильно поднялась температура, тебя всю трясло, и тогда ты попросила позвать к тебе дежурного врача. Что он тебе сказал, я не знаю, но что |
Добавить документ в свой блог или на сайт
Похожие:
 |
Образовательные программы для пациентов с бронхиальной астмой Образовательные программы для пациентов с бронхиальной астмой (обзор литературы) |
|
1. Личная информация Узкая специализация: Малоинвазивная хирургия (артроскопия крупных суставов), лечение и реабилитация пациентов со спортивной травмой.... |
|
Книга будет полезна для психологов, специалистов по работе с персоналом,... В книге описана авторская технология тренинга для специалистов, работающих с клиентами (продавцов, менеджеров). Основное внимание... |
|
Информационные ресурсы библиотеки как средство формирования ключевых компетенций специалистов Библиотека является именно тем структурным подразделением учебного заведения, от успешной работы которого во многом зависит формирование... |
|
В комплексном лечении онкологических больных Московская медицинская академия им. И. М. Сеченова; Онкологический научный центр им. Н. Н. Блохина рамн, Москва |
|
Приказ Министерства образования и науки Российской Федерации «О порядке... Кодификатор элементов содержания контрольно-измерительных материалов является одним из документов, определяющих структуру и содержание... |
|
Программа для всех категорий специалистов Учебные модульные семинары... Мбоу дпо «Учебно-методический центр г. Челябинска» во втором полугодии 2013-2014 учебного года |
|
Евгений Леонидович Ющук Интернет-разведка. Руководство к действию Книга предназначена не только для специалистов по конкурентной разведке, но и для всех специалистов, которые используют Интернет... |
|
Рабочая программа учебной дисциплины «Технология конструкционных материалов» Цель освоения дисциплины «Технология конструкционных материалов»: формирование и развитие компетенций в области технологии для научно-исследовательской... |
|
Правила пользования муниципальным бюджетным учреждением «Библиотека... Муниципальное бюджетное учреждение «Библиотека Юго-Камского сельского поселения» (в дальнейшем — Библиотека) осуществляет информационную,... |