Обзор основных исследовательских парадигм
|
Скачать 459.77 Kb.
|
| ФЕНОМЕН НЕОЯЗЫЧЕСТВА: ПРОБЛЕМА КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИИ (ОБЗОР ОСНОВНЫХ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИХ ПАРАДИГМ) Термин «неоязычество» в современном научном обиходе употребляется в трех основных транскрипциях – религиоведческой (в том числе богословской), политологической и культурфилософской. Следует подчеркнуть то обстоятельство, что предлагаемая типология объяснительных моделей является во многом условной и не может рассматриваться как строго зафиксированная. Поскольку все три подхода осуществляются с методологических позиций, разработанных в контексте современной гуманитаристики, и отличаются предельно широким исследовательским полем и высоким уровнем рефлексии, постольку между ними очевидны многочисленные и многообразные «пересечения» и взаимодополнения. Одни и те же исследовательские позиции могут репрезентировать сразу несколько вышеотмеченных интерпретационных парадигм. С позиций религиоведческой интерпретации [1; 2; 18; 21; 24; 30; 44; 58; 59; 68; 78; 81; 82; 84; 85; 92; 114; 115; 116; 123; 124] явление неоязычества рассматривается в двух тональностях – негативной (ортодоксально-критической) и позитивной (неортодоксально-апологетической). По мнению исследователей современной религиозной ситуации в контексте современной мировой культуры и постсоветской, в частности, то, что происходит сейчас в религиозной жизни можно разделить на несколько разнонаправленных тенденций. Одна из них - это, действительно, «религиозное возрождение», то есть возврат общества к своему доатеистическому состоянию. Другая тенденция, менее понятная и изученная, ведет вспять от современного состояния религий в глубокую архаику и может быть обозначена как неоязычество [116, 159]. При этом редко неоязыческая идея преподносится в чистом (религиозном) виде. Порой к ней примешиваются экологические рассуждения о преимуществе языческого культа стихий в деле охраны окружающей среды. Еще чаще в языческом духе толкуется само православие как особая ветвь христианства, накрепко связанная с государственным и военным служением России и ее великому народу-богоносцу. Преимущество православия перед другими христианскими вероисповеданиями усматривается также в «двоеверии», в органическом слиянии религии «небесного Отца» с древним культом родимой матери-земли [116, 160]. Поскольку «нулевой», или «минусовой градус» - безверие, безбожие - пройден, то «начинается то возрастание веры, которое не возращается к доатеистической стадии, а вбирает ее, представляет собой теистическое осмысление и преодоление самого атеизма» [116, 163]. В рамках ортодоксального богословия анализируемый феномен осмысляется как определенного рода «новое религиозное сознание», принципиально нигилистическое по своему духу и элитарное по характеру, противостоящее исторической и современной христианской традиции [92, 3]. Лейтмотивом критической установки являются слова Климента Александрийского, обращенные к язычникам античной эпохи на заре христианства: «Мне кажется, что жизнь стала полной безумия – с такой готовностью она посвящается материи… Никогда нельзя доверять бездушному надежды души» [48, 117, 75]. Современные богословы по-прежнему исходят из следующей раннехристианской констатации: «Языческие религии до Христа – это частичный свет, в котором уловим отблеск Логоса. После того, как Слово само пришло к людям – язычество стало уже беспримесным мраком» [59/1, 9]. Неоязычество в совокупности своих манифестаций определяется сегодня как «многоликий, псевдодуховный и архивный соблазн, который должен заинтересовать интеллектуальную и религиозно чуткую элиту в подрастающих поколениях, оторванных от национальных традиций» [82, 240]. Причем именно способность на адекватный (альтернативный) ответ тревожной неязыческой тенденции, реанимация которой «в конечном счете приводит больше к культу человеческого тела, к пропаганде здорового образа жизни, паранаучным методам терапии и т. п., нежели к совершенствованию духовности в ее высших проявлениях» [30, 89], называется единственным и последним шансом ренессанса христианства в ХХI веке. Православная ортодоксия констатирует тревожный неоязыческий симптом «религиозного синкретизма», как фундаменталистского движения, угрожающего основам христианской духовности, поскольку «отождествление Бога и мира, духа и природы способно приводить человека к полной нравственной деградации» [58, 49]. Языческий атропоморфизм, в отличие от христианского, не апофатичен, а пантеизм в язычестве оказывается предметом поклонения, а не источником религиозного переживания как в христианстве. Триединой формулой христианской религии является следующая: Бог не равен человеку, Бог не равен природе, человек не равен Богу [там же]. Язычество же - «это поклонение тому, что не есть Бог. Поклонение совести. Поклонение нации. Поклонение искусству. Поклонению здоровью. Богатству. Науке. Прогрессу. «Общечеловеческим ценностям». Космосу. Самому себе» [58, 37]. Неоязыческий тип религиозности носит редукционистско-природный, магический характер и репрезентирует «мистическо-зоологический партикуляризм в человеческой природе» [18, 131]. Представленные подходы очевидно конституированы в русле классической традиции дуалистического размежевания ортодоксального теизма и всего прочего корпуса религиозных направлений, не выдерживающих стандарты христианского монотеизма. Наряду с вышеобозначенной точкой зрения в религиоведческом (и богословском) контексте имеют место попытки «творческого» переосмысления и развития христианской ортодоксии c целью создания различных вариантов «религиозного эспернато» [81, 202], или некоторой синтетической общей веры [123; 124]. Эти попытки выходят за границы собственно теистической традиции и в их рамках либо конструируются новые, неоязыческие ценности, либо обнаруживается солидаризация с ними: «Можно уже смело говорить об общей тенденции создателей новых религиозных концепций, что, различаясь по средствам, акцентам, методологиям, все они сходятся на необходимости соединения философии, религии, мистицизма и науки в одно высшее синтетическое знание, которое и способно приблизить человека к Божественному, помочь достичь полного счастья и свободы» [2, 110]. Прежде всего, сторонники указанного подхода предлагают собственное объяснение неизбежности и необходимости генезиса религиозной культуры от монотеизма к неоязыческому пантеизму. Среди причин такой эволюции указываются следующие: во-первых, крушение как христианской, так и светской (рациональной) модели человека, утверждающей его превосходство над природой; во-вторых, возникновение экологического движения, реанимирующего самоценность природы и вместе с этим – традиционные практики и верования, языческие по своему характеру; наконец, в-третьих, поиск религии, наделяющей женщин «печатью божественности» в той же степени, что и мужчин, т. е. поиск формы религиозного статуса культурной и политической эмансипации женщин в последней трети ХХ века [78, 15 - 16]. Преимуществами политеистического мировоззрения (многобожия) являются такие приоритеты, как органическая связь с космосом и культурой; отсутствие претензий на свою исключительность и истинность, моральное превосходство и мессианизм; веротерпимость и межконфессиональная неагрессивность; индивидуальная моральная ответственность за содеянное; проповедь земного (посюстороннего) счастья; витальность и жизнерадостность; гастрономические и сексуальные свободы; максимальное раскрепощение творческого потенциала человека; социальное равноправие через утверждение равноценности мужского и женского начал [2, 128 - 131]. В неоязычестве видят духовную парадигму исключительно комфортного и оптимистичного образа жизни конца тысячелетия: «Эмансипация религиозного опыта, дополненного всеми комфортабельными атрибутами цивилизации, вот самое значительное достижение нашей эпохи… Можно быть первым и выдающимся, имея преуспевающий вид, здоровье, деньги, роскошь, знания, неослабное внимание противоположного пола. Фанатизм будет сменен свободным воодушевлением и задором. Все это можно, но нужно стать лишь многобожником…» [2, 106]. Кроме того, неоязыческая «новая религия» расценивается как единственная альтернатива самоуничтожению человечества, выражающаяся в преображении людей в богоподобные существа – Homo sapiens deus [68, 25 - 30]. К этому же комплексу подходов можно отнести современные попытки апологетики не признаваемой академической исторической наукой той версии древнерусской культурно-религиозной традиции, которая реконструируется рядом исследователей, в том числе с целью реабилитации ряда языческих восточнославянских фольклорных текстов [6; 13; 17; 25; 31; 91; 70]. Речь идет в первую очередь о «Велесовой книге» («Влесовой книге»), которая квалифицируется как «единственное сохранившееся до наших дней священное писание Европы» [17, 192]. При этом приверженцы обозначенной позиции предпочитают не оперировать терминами «язычество» и «неоязычество»: «…правильнее древнюю славянскую религию именовать не язычеством, а русским ведизмом. Это – мирная религия высококультурного, земледельческого народа, родственная другим религиям ведического источника – верованиям древней индии и Ирана, древней Греции» [90, 287]. Одна из наиболее фундаментально разработанных и обоснованных моделей рассмотрения ситуации неоязыческого ренессанса представлена у М. Элиаде [113; 114]. Обозначив собственную методологическую платформу как единство религиозной феноменологии, философии религии и истории религии в рамках всеобщего религиоведения [114, 335 - 338], Элиаде исследует специфическую кросскультурную и кроссконфессиональную ситуацию, характерную для второй половины ХХ века. Эта ситуация конституирована двумя процессами: во-первых, формированием междисциплинарного вектора исследований на основе юнгианской «глубинной психологии», и, во-вторых, «массовым вхождением в Историю неевропейских народов» [114, 11]. Результатом взаимоотношения указанных феноменов Элиаде хочет видеть возникновение «нового гуманизма» как интегральной мировоззренческой парадигмы: «…рано или поздно диалог с «другими» - представителями традиционных, азиатских и первобытных культур – должен будет начаться уже не на сегодняшнем эмпирическом и утилитарном языке… но на языке культуры, способном к выражению человеческих реальностей и духовных ценностей. Такой диалог неизбежен; он вписан в судьбу Истории» [114, 16]. Вполне возможно трактовать представленный проект как неомифологический и неоязыческий по существу, так как его автор недвусмысленно отдает предпочтение архаическим истокам духовной эволюции человечества, определенному «тезаурусу» первоначальных религиозных символов, однажды и навсегда задавшему морфологию и семантику культуры и возрождающемуся сегодня: «Не исключено, что наша эпоха в глазах потомства останется как первая эпоха, вновь открывшая «рассеявшийся религиозный опыт», упраздненный с утверждением христианства. Не исключено, что заманчивость изучения деятельности бессознательного, интерес к мифам и символам, пристрастие к экзотике, первобытному, архаичному, встречи с «другими», неизбежно вызывающие у людей амбивалентные чувства, – все это рано или поздно окажется чем-то вроде нового типа религиозности» [114, 10 - 11]. Наряду с традиционной – религиоведческой – стратегией осмысления альтернативных христианству религиозных верований на рубеже Х1Х и ХХ веков складывается еще одна аналитическая парадигма, которая условно может быть обозначена как политологическая [5; 9; 19; 20; 32; 33; 50; 51; 54; 62; 63; 64; 74; 76; 85; 95; 98; 108; 125]. Внутренне эта парадигма достаточно полисемантична, но, тем не менее, в целом она характеризует неоязычество как одну из фундаментальных структур определенных течений современной политической жизни. «В ситуации активизации архаического сознания практически каждая политическая партия вольно или невольно опирается на архетипические образы коллективного бессознательного, создавая свои мини-мифологические реальности, очень схожие по структуре и напоминающие космологические мифы древности о борьбе Космоса и Хаоса и победе сил добра над силами зла…» [95, 75 - 76]. Кроме того, политический (и этнополитический) аспект неоязычества, по мнению исследователей, «заключается в том, что язычество часто представляется определенными политическими движениями… как альтернатива православию на роль государственной религии» [5, 13]. Прежде всего, следует говорить о том направлении политологической рефлексии, которое отождествляет неоязыческие тенденции с феноменами политического экстремизма. Здесь следует различать, апологетическую позицию, с одной стороны, и критическую, - с другой. К первой можно отнести, во-первых, преимущественно декларативные по своему характеру политические платформы ряда российских партий и движений (например, Русской партии России Карчагина, Русского национального союза, Союза Венедов, Народно-националистической партии и др.). Так, Русская партия России Карчагина среди прочих своих деклараций выдвигает лозунг «возрождения… Русской веры, где под богом понимается природа» [20, 59], а также требование свободы вероисповедания. При этом имеют место очевидно антисемитские тенденции, ибо призывается признать христианство «еврейской идеологией и пришлой религией, способствовавшей установлению сионистского ига в России» [там же]. Программные принципы другого политического объединения, Союза Венедов, содержат обоснование «ведического мировоззрения», которое есть «система взглядов на мир, есть представление о Природе как о единственном носителе всех свойств, которую человек непрерывно познает (теория познания тождественна наиболее общим законам саморазвития Природы - Диалектике), и об обществе как о справедливом устройстве отношений людей в процессе их жизнедеятельности (Русская, или Коммунистическая идея). Это мировоззрение называется Здравомыслием» [20, 171]. Члены Союза Венедов убеждены, что из представлений о природе как субстанции, о практике как критерии истины, об эволюционном процессе происхождения и развития человека вытекает абсурдность представлений о боге и вообще о чем-либо сверхъестественном [там же]. Еще один вариант политизированного неоязычества формулирует руководство Народно-национальной партии, выдвигая собственный идеал «национального экологизма», недвусмысленно пронизанного шовинистическими мотивами. Его сущность заключается в том, чтобы «повернуться лицом к природе, к Богу – это и есть Экологизм. Чистая Кровь – Чистая Природа – это и есть Национал-экологизм» [20, 97]. Во-вторых, неоязыческие мотивы очевидны в позиции одного из идеологов российской новой правой (или, точнее, «правого коммунизма», или «национал-большевизма») А. Дугина. Его проект «эсхатологического гнозиса» предполагается как комплекс эзотерических и символических доктрин – каббалистики, христианского гностицизма, герметизма, суфизма, тантризма и проч [51, 91]. Дистанцируясь от «слабоумного неоспиритуализма» и «академического традиционализма», А. Дугин провозглашает единственно верный – третий – путь, или «альтернативный солнечный Новый Порядок», основанный на инспирациях «Ордена живого Сердца» [51, 243]. Одной из важнейших составляющих предлагаемого мировоззрения выступает «реабилитация Хаоса», или иррационального, под которым понимается «агрессивное и активное разрушение рационального, погружение в стихию «новой жизни», особенного магического существования «дифференцированного человека», отбросившего внешние запреты и нормы» [33, 25]. Апелляция к Традиции, квалификация крестьянства как единственной социальной и духовной среды, аккумулирующей и сохраняющей «предания и обряды старины, полные высшего смысла для того, кто понимает законы священного арийского космоса» [33, 122], реабилитация женского начала, идентификация нового мировоззрения с комплексом идей «новых правых», «новых левых» и «новых физиков» (имеются в виду представители синергетики и физики неравновесных состояний) – все эти установки дают основания обозначить представленную позицию как специфический духовный продукт неноязыческого образца, альтернативный как научному подходу, так и христианскому вероучению, хотя сам автор склонен рассматривать свою позицию как «православный эзотеризм» [51, 17]. В-третьих, необходимо отметить достаточно обоснованную платформу «прогрессистской архаики» А. Кольева. Утверждая необходимость в ситуации экспансии западной культуры и тотальной вестернизации возврата к глубинным основаниям всех социальных процессов, или к ремифологизации социального опыта, автор предлагает проект «абсолютной мифологической политологии», или «светской религии». Этот проект реконструируется на основе идеи абсолютной мифологии А. Ф. Лосева, осуществляющей, по мнению А. Кольева, тотальный синтез всех понятий, принципов, явлений как магических имен. Поэтому такая методология и основанная на ней политическая практика окажется способной выработать гармоничную, стоящую «по ту сторону» противоречий политическую стратегию: «Становление абсолютного политического мифа, опирающееся на абсолютную мифологию, связано с синтезом охранительных и реформаторских усилий» [50, 118]. Будучи принципиально мифотворческой деятельностью, политика должна базироваться на двух фундаментальных основаниях - народной традиции, с одной стороны, и религиозной догматике, с другой: «Требования… формирования национальной мифологии заключаются в том, чтобы примирить богов, совместить иносказательную народную предысторию с религиозным реализмом… а также с практической деятельностью элиты, воспринимающей текущую историю как продолжение истории древней…» [50, 232]. Критическая позиция в рамках политологической парадигмы представлена большим количеством подходов. Остановимся на некоторых из них, на наш взгляд наиболее содержательно разработанных. Польский исследователь З. Миколейко в своей монографии, посвященной феномену интегрального традиционализма [125], выдвигает объяснительную модель, в контексте которой этот феномен квалифицируется, в том числе, как «эзотерическое неоязычество». По мнению автора, сам интегральный традиционализм конституируется через осмысление ключевых оппозиций духовной западноевропейской парадигмы Нового времени и новейшей истории, а именно – бытия и становления, цивилизации и природы, мифа и истории, прошлого и будущего при одновременно позитивной оценке первых членов этих оппозиций и негативной оценке вторых. Именно такая аксиологическая акцентировка дает основание рассматривать интегральный традиционализм в целом и концепцию идеолога итальянской правой Ю. Эволы (в качестве его ярчайшего проявления) как религиозно-философскую и мифологическую структуру культуры правых [125, 211]. Ее сущность заключается в том, что «эволианизм есть нехристианское мировоззрение, еще точнее – антихристианское, и в этом смысле – проявление неоязычества, находящегося в области эзотеризма и герметической традиции» [125, 22]. Среди очевидно неоязыческих характеристик интегрального традиционализма и эволианизма автор выделяет следующие. Во-первых, «консервативную ностальгию», или архаизм, который проявляется в «повышенной чувствительности к сакральному и признании сакральным всего, наследуемого из прошлого» [125, 29]. При этом очевидно прописан идеологический аспект эволианизма (что и придает его языческой размерности значение нео-), согласно которому архаизм выступает не столько в качестве утопии будущего, сколько в роли «подрывного, революционного» архаизма, ориентированного на активную «реституцию» первоначальной Традиции [125, 30]. Во-вторых, о достаточно акцентированном неоязыческом контексте свидетельствуют элементы метафизики гностицизма, а именно радикальный дуализм концепции Ю. Эволы, жесткое противопоставление «Духа и материи, Первотрадиции и истории, Абсолютной Личности и личности относительной, единичной и т.д., причем в каждом случае второй член оппозиции представляет – так же как и в гностическом дуализме, - низшую реальность, деградировавшую и деградирующую, являющуюся в сущности небытием» [125, 31]. Наконец, в-третьих, неоязыческая парадигма анализируемого учения манифестируется специфическим неотрадиционализмом, который de facto оказывается парадоксальной оборотной стороной классического традиционализма, так же, как современность оказывается сопряженной с Первотрадицией. З. Миколейко констатирует своего рода дискредитацию этого неоязыческого проекта в лице интегрального традиционализма и эволианизма как его частного случая в силу «намеренной политизации проблематики, ведущей в конечном счете к редукции эволианской метафизики культуры и полного уничтожения религиозно-философского смысла мировоззрения радикальных правых» [125, 35]. Во многом аналогичную позицию, но в отношении неязыческой размерности современной постсоветской политики, формулирует группа российских политологов, констатирующих тот факт, что «русское неоязычество было политизировано с самого начала и сейчас мы имеем несколько весьма активных языческих национал-патриотических группировок» [20, 96]. Среди выделяемых исследователями общих характерных черт-критериев программ и концепций российских национал-патриотических организаций – антизападничества (концепции глобального противостояния), державности (имперскости, милитаризма), отсутствия экономической доктрины, - обращают внимание еще две, а именно экологическая тема и увлечение славянскими (русскими, арийскими) древностями. Авторы отмечают, что в 70 - 80-е годы в советском обществе стали приобретать популярность йога, индуизм, поиски исторических корней ариев на Тибете, теософские учения, вера в Шамбалу. «Соединяясь с «русской идеей» и смутными сведениями о мистических корнях германского национализма, все эти «верования» стали оказывать влияние на процесс формирования русского неоязычества» [20, 10]. При этом «неудивительно, что поиском «арийских корней» увлечены неоязычники, так как вся их религиозность носит откровенно этнографический, а то и расистский характер» [20, 29]. Критически-скептическую позицию в отношении неоязыческого (неомифологического) ренессанса в современном обществе занимают и некоторые зарубежные политологи. С одной стороны, французский исследователь С. Московичи с сожалением прогнозирует маловероятность реанимирования какой бы то ни было формы религиозности прошлого: «После такого курса гуманизма и безбожия возврат к вере прошлого, реставрация культа исключены. Даже не стоит труда искушаться этим, так как в вестернизированном мире, в сравнении с националистической или социалистической верой, религиозная вера утратила способность волновать души…» [74, 160 - 161]. С другой стороны, немецкие аналитики Г.-П. Мартин и Х. Шуманн развенчивают ключевые «мифы глобализации» - миф «общества одной пятой», миф диктатуры всемирного рынка (миф «турбокапитализма»), мифы об иностранной конкуренции, о прогрессирующих мобильности и разнообразии – констатируя в их лице как раз тревожную неоязыческую (авторитарную) тенденцию конца века [64, 20-29]. Наиболее содержательное развитие термин «неоязычество» (а также его семантические аналогии) получил в рамках третьей, |
Добавить документ в свой блог или на сайт
Похожие:
 |
Е. шахматова смена парадигм в культуре серебряного века: от антропоцентризма к антропокосмизму Подробно анализируется «Черный квадрат» Малевича как попытка зримого воплощения Духовного Абсолюта человечества космической эпохи.... |
|
Резюме основных выводов и рекомендаций история вопроса Внешний обзор деятельности воис по оказанию технической помощи в области сотрудничества в целях развития резюме |
 |
Приложению Межпредметная научно-практическая конференция исследовательских... Участниками дистанционного этапа являются авторы исследовательских работ, успешно прошедшие школьный этап |
|
Прогнозирование банкротства: основные методики и проблемы Более того, нет единого источника, который бы описывал большинство известных методик. Цель данной статьи дать краткий обзор основных... |
|
«Обзор современной литературы» Новолакской гимназии в рамках Года Культуры состоялась читательская конференция учащихся 10-11 классов на тему: «Обзор современной... |
|
Темы вашего учебного проекта Краткий обзор вашего учебного проекта включает тему проекта в рамках вашего предмета, описание основных учебных практик и краткое... |
|
Тема: обзор литературы Краткий обзор литературы по теме должен показать основательное знакомство начинающего исследователя со специальной литературой, умение... |
|
Обзор особенностей работы в условиях указанной технологии Описание... Выбор оборудования, обзор возможностей и технических характеристик выбранного оборудования |
|
Положение о республиканском конкурсе исследовательских работ старшеклассников Настоящее Положение определяет порядок организации и проведения республиканского конкурса исследовательских работ старшеклассников... |
|
Психология управления Эволюция парадигм психологического подхода к управлению в 20 веке от «человеческого материала» к «самоценной личности». Концепции:... |
Заказать интернет-магазин под ключ!