Третья волна «Третья волна»: ООО «Фирма «Издательство act»; Москва; 2010 isbn 978-5-17-062498-0, 978-5-403-02493-8

Скачать 6.86 Mb.

Название	Третья волна «Третья волна»: ООО «Фирма «Издательство act»; Москва; 2010 isbn 978-5-17-062498-0, 978-5-403-02493-8
страница	9/50
Дата публикации	31.05.2014
Размер	6.86 Mb.
Тип	Документы

literature-edu.ru > История > Документы

1 ... 5 6 7 8 9 10 11 12 ... 50

Глава 7

БУЙСТВО НАЦИЙ

Абако — это остров. Его население составляет шестьдесят пять сотен человек, и он является частью Багамских островов, расположенных около побережья Флориды. Несколько лет назад группа американских бизнесменов, торговцев оружием, идеологов частного предпринимательства, чернокожий агент разведки и член английской палаты лордов решили, что для Абако наступило время провозгласить свою независимость.

Их план состоял в том, чтобы вступить во владение островом и отделиться от Содружества Багамских островов, обещав каждому жителю Абако после революции передать в частное пользование по одному акру земли (4047 квадратных метров). (Согласно проекту, застройщикам недвижимости и инвесторам оставалось для освоения около четверти миллионов акров. ) Самой заветной мечтой было создание на Абако зоны свободной торговли, где состоятельные бизнесмены, страшащиеся социалистического апокалипсиса, могли избежать налогов^¹²⁵.

Однако взлету частного предпринимательства не суждено было осуществиться, местные жители нисколько не были расположены сбросить свои оковы, и проект создания новой страны оказался нежизнеспособным.

Тем не менее в мире, в котором национальные движения борются за приход к власти, в котором 152 страны заявили о своем членстве в сообществе наций — ООН, подобные пародийные события приносят пользу. Они заставляют нас подвергнуть сомнению само понятие государственности.

Могли ли шестьдесят пять сотен человек, населявших Абако, вне зависимости от того, финансировали их сумасбродные бизнесмены или нет, учредить государство? Если Сингапур с его 2, 3 млн населения — государство, то почему бы не стать таковым Нью–Йорку с его 8 млн? Если Бруклин имеет реактивные бомбардировщики, отчего бы и ему не стать государством? Хотя это представляется абсурдом, но подобные вопросы могут обретать новый смысл в то время, когда Третья волна крушит фундаментальные основы цивилизации Второй волны. Одной из таких основ была и остается нация–государство.

До тех пор пока мы не прорвемся сквозь туманную риторику, окутывающую проблему национализма, мы не сможем понять смысл заголовка главы и вникнуть в суть конфликта между цивилизациями Первой и Второй волны, в то время как Третья волна смывает их.

Смена лошадей

До того как Вторая волна начала свой путь по Европе, большинство регионов мира еще не было консолидировано в нации, на этих территориях существовала мешанина из племен, кланов, герцогств, княжеств, королевств и других крупных и мелких образований. «Короли и князья, — писал политолог С. Э. Файнер, — держали власть по кускам и крохам»^¹²⁶. Границы не были установлены, права правления не были определены. Государственная власть еще не пришла к стандарту. В одном селении, пояснял профессор Файнер, проявление власти подразумевало только взимание платы за помол зерна на ветряной мельнице, в другом — власти облагали налогом крестьян, а в третьем распоряжался настоятель монастыря. Человек, обладавший собственностью, в самых разных районах мог находиться в вассальной зависимости по отношению к отдельным феодалам–сеньорам. Даже величайшие из императоров, как правило, управляли совокупностью разнородных очень мелких общин, имевших местное управление^¹²⁷. Политическая власть еще не была устроена по единому образцу. Вольтер высказывал свое недовольство по этому поводу следующим образом: во время путешествия по Европе законы менялись столь же часто, как и лошади^¹²⁸.

Конечно же, данное саркастическое замечание констатировало еще одно обстоятельство: необходимость часто менять лошадей свидетельствовала о примитивном уровне развития транспорта и связи, что в свой черед сокращало площадь, которую мог надлежащим образом контролировать даже самый могущественный монарх. Чем дальше от столицы, тем слабее была государственная власть.

Без политической интеграции экономическая интеграция была невозможна. Дорогостоящие новые технологии Второй волны могли быть амортизированы, только если они производили товары для рынка более крупного, чем местный. Но каким образом коммерсанты могли покупать и продавать товары на большой территории, если за пределами своей общины они сталкивались с путаницей различных пошлин, налогов, предписаний и денежных единиц? Для того, чтобы новые технологии смогли окупаться, местная хозяйственная деятельность должна была консолидироваться в единую национальную экономику. Это подразумевало национальное разделение труда и национальный рынок для товаров и капитала. Все это, в свою очередь, требовало также национальной политической консолидации.

Иначе говоря, политическая единица Второй волны должна была соответствовать развитию экономических единиц Второй волны.

Неудивительно, что когда общества Второй волны начали строить национальные экономики, стал очевиден решающий сдвиг в общественном сознании. Мелкомасштабное местное производство в обществах Первой волны вывело породу очень провинциальных людей, большинство из них соотносили себя только с местом, где они родились, или с селением. Интересы, выходящие за пределы данной местности, были лишь у очень небольшой группы (титулованные особы и церковники, отдельные торговцы, да еще актеры, ученые и наемные работники имели такие интересы).

Вторая волна довольно быстро увеличила число людей, готовых в надежде на выгоду рисковать в большом мире. С введением в производство паровой и базирующейся на угле технологии, а позже — с появлением электричества, суконное производство во Франкфурте, часовое в Женеве или текстильное в Манчестере стали производить значительно больше продукции, чем мог поглотить местный рынок. А он также нуждался в сырье издалека. К тому же на положении фабричных рабочих отражались события в финансовом мире, происходившие за тысячи миль от них: работа зависела от отдаленных рынков.

Поэтому постепенно психологические горизонты расширялись. Новые средства массовой информации увеличили объем поступающих сведений, передавали изображение и звук на дальние расстояния. Под воздействием происходящих изменений исчезал узкоместный взгляд на мир. Пробуждалось национальное сознание.

Начиная с американской и французской революций и на протяжении всего XIX в. буйство национализма охватило идустриализирующиеся районы мира. В Германии 350 небольших, очень разных, соперничающих мини–государств пришли к созданию единого национального рынка — das Vaterland^¹²⁹. Италия, раздробленная на части и управляемая Савойской династией, Ватиканом, австрийскими Габсбургами и испанскими Бурбонами, пришла к объединению. Венгры, сербы, хорваты, французы и другие нации внезапно испытали необъяснимое влечение к своим собратьям. Поэты воспевали национальный дух. Историки открывали давно потерянных героев, литературу, фольклор. Композиторы сочиняли гимны по случаю обретения национальной государственности. И все это происходило именно тогда, когда индустриализация подвела их к такому шагу.

Если мы осознали потребность промышленности в интеграции, то должен быть ясен и смысл национальных государств. Нация — это не «духовное единство», как называл ее Шпенглер^¹³⁰, и не «ментальная общность» или «социальная душа»^¹³¹. Нация — это не «богатое наследие памяти», как писал Ренан^¹³², и не «разделенный образ будущего», как утверждал Ортега^{¹³³¹³⁴}.

То, что мы сегодня называем нацией, — это феномен Второй волны: единая интегрированная политическая – власть, тесно связанная, сплавленная с единой интегрированной экономикой. Простое объединение местных самостоятельных хозяйств, существующих порознь, не может привести и не приводит к развитию нации. Равно как и крепко объединенная политическая система, но базирующаяся на конгломерате местных хозяйств, — это еще не нация в современном понимании. Нация подразумевает сплав двух компонентов: объединенной политической системы и объединенной экономики.

Национальные восстания, вызванные промышленным переворотом в Соединенных Штатах, Франции, Германии и других странах Европы, можно рассматривать как приложение усилий, чтобы поднять уровень политической интеграции на отметку, которой достигла экономическая интеграция, сопутствующая Второй волне. И именно приложение сил, а не поэтические или мистические влияния, привело к тому, что мир оказался разделенным на особые национальные образования.

Золотой костыль

Когда правительство стремится расширить свой рынок и укрепить свою политическую власть, ничто не препятствует — ни языковые различия, ни культурные, социальные, географические и стратегические барьеры. Транспорт, средства связи и энергетические запасы — все это ограничивает размеры территории, которой может эффективно управлять единая политическая структура. Разработанность систем учета, бюджетный контроль и способы управления также определяют, насколько далеко может продвинуться политическая интеграция.

В пределах этих границ интеграционные элиты, точно так же, как корпоративные и правительственные, боролись за экспансию. Чем обширнее становилась территория, находившаяся под их контролем, чем больше разрастался экономический рынок, тем больше укреплялись их благосостояние и власть. Каждая нация расширяла свои экономические и политические границы до самых отдаленных районов земного шара, поэтому происходило не только столкновение интересов, но и соперничество наций.

Желая проломить уже установленные границы, интеграционные элиты использовали передовую технологию. К примеру, в XIX в. они бросились в «погоню за пространством» и принялись строить железные дороги.

В сентябре 1825 г. в Англии была проложена первая железнодорожная колея, соединившая Стоктон и Дарлингтон. В мае 1835 г., уже на континенте, Брюссель был соединен с Малинес. В том же году в сентябре в Баварии был проложен путь Нюрнберг — Фурт. Следующим был Париж — Сен–Жермен. Далеко на востоке в апреле 1838 г. Царское Село было связано с Санкт–Петербургом. В течение следующих трех десятилетий или несколько больше железнодорожные рабочие осваивали один регион за другим^¹³⁵.

Французский историк Шарль Моразе пояснял: «Страны, которые были уже почти объединены, в 1830 г. еще более ускорили процесс консолидации в связи со строительством железных дорог... поскольку они оказались неподготовленными к появлению необычного стального обруча... сжимавшего их... Каждая нация словно спешила провозгласить свое право на существование, прежде чем будет проложена железная дорога, с тем чтобы ее могли признать как нацию при включении в транспортную систему, которая на протяжении столетия определяла политические границы Европы»^¹³⁶.

В Соединенных Штатах правительство выделяло частным железнодорожным компаниям значительные земельные участки и, как писал историк Брюс Мазлиш, воодушевляло их «уверением, что трансконтинентальная дорога станет крепить узы объединения между Атлантическим и Тихоокеанским побережьями»^¹³⁷. Золотой костыль, вбитый при завершении строительства первой трансконтинентальной железнодорожной линии, открыл путь к поистине национальному рынку, интегрированному в континентальном масштабе. И это обеспечивало подлинную, в отличие от номинальной, власть национального правительства. Вашингтон мог теперь быстро перебросить свои войска через континент, что укрепляло его влияние.

Таким образом, в одной стране за другой возникало новое мощное образование — нация. Из–за этого карта мира поделена на четко обозначенные, разной формы пятна красного, розового, оранжевого, желтого или зеленого цвета, а национально–государственная система стала одной из основных структур цивилизации Второй волны.

И в возникновении наций прослеживается хорошо знакомое воздействие индустриализма: побуждение к интеграции.

Но побуждение к интеграции не замыкает каждую нацию–государство в пределах своих границ. Для своего жизнеобеспечения индустриальная цивилизация должна подпитываться извне. Она не сможет выжить, если не интегрирует остальной мир в денежную систему и не станет управлять этой системой в своих интересах.

Весьма существенно, как она это делает, поскольку данное обстоятельство чрезвычайно важно для понимания мира, который создает Третья волна.