Техника речи




Скачать 0.67 Mb.
Название Техника речи
страница 1/3
Дата публикации 27.05.2014
Размер 0.67 Mb.
Тип Документы
literature-edu.ru > История > Документы
  1   2   3

С. Есин

ТЕХНИКА РЕЧИ

Не один раз, встречаясь со своими читателями, я пропагандировал тезис: в искусстве нафантазированное, придуманное воспринимается подчас более ярко, неже­ли просто подсмотренное в жизни. Как-то я даже писал в одной из статей, что люблю слово из девятнадцатого века «сочинитель». И это правда, иногда я придумывал, «со­чинял», никого непосредственно не имея в виду, а мне потом твердили: «списал с конкретного лица», «взял из жизни». По этому поводу я даже пребывал в самолюби­вой умиленности: ай да сочинитель, ай да молодец! Мне самоуверенно казалось, что я смогу изобрести любой сю­жет, сплести любую сказку, но все-таки жизнь дала мне по носу. Есть, оказывается, истории, бывальщины, кото­рые и «сочинитель» сам по себе не придумает, здесь дол­жна поворожить жизнь, покрутить свой калейдоскоп. Вот я и собираюсь изложить одну такую, взятую непосред­ственно взаймы у жизни маленькую историю, но она так обворожительно политизирована в своей естественнос­ти, что мне даже неловко: будто писано специально к Рож­деству, празднику Первого мая или к годовщине Октяб­ря. Романтизм с помесью интернационализма. Но вообще-то это история о любви.

В свое время, еще в застой, в ста километрах от Моск­вы получил я небольшой садовый участок. Получил, поса­дил, построил и вот теперь, как только возникает в делах переменка, стараюсь «оторваться» за город: все полагают, что еду писать, работать, а я-то знаю: сажать огурцы, редиску и забивать гвозди. Причем, естественно, не очень я могу в эти счастливые минуты забыть, кто я по специальности и каким образом я зарабатываю на жизнь деньги, а потому проявляю по дороге определенное расчетливое сердоболие, подбираю — а я обычно на машине, не в электричке, потому что на крыше, на багажнике, как дачный муравей, везу, что насобирал на улице от нашей тотальной бесхозяйственности: и доски, и куски фанеры, и ста­рые ящики, предназначавшиеся нашей расточительнос­тью в жертву огню, а за городом сгодится все, и вот по дороге, на шоссе, удивляя людей своей ложной бескорыстностью, я подсаживаю к себе в машину пасса­жиров и... естественно, «потрошу», как могу. Это ведь азы профессии: для того, чтобы в литературе успешно выду­мывать, надо кое-что и знать из нашей многотрудной дей­ствительности. Сошлюсь при обосновании очевидного те­зиса на свидетельство такого выдающегося мастера, как О. Мандельштам. Вот как он писал о другом поэте: «...Иннокентий Анненский уже являл пример того, чем должен быть органический поэт: «весь корабль сколочен из чужих досок, но у него своя стать». Технология «потрошения» здесь несложна: невинный вопрос — простодушный ответ. Ведь каждому хочется поведать о себе, облегчить натру­женную душу, а лучшая современная исповедальня, как известно, — на четырех колесах. И лучший духовник — это тот, которого «грешник» никогда больше после испо­веди не увидит. Недаром ведь современные горожанки так любят рассказывать «всю свою жизнь» неунывающим так­систам. Грешник этот, правда, не знает, в случае, конечно, не с таксистом, а с писателем, что здесь происходит ма­ленький грабеж. В мчащейся по шоссе со скоростью 90 км/ час передвижной исповедальне происходит присвоение и разборка его биографии. На всякий случай, в качестве строительного материала.

В этот раз, нынешней весной, я выхватил своего собе­седника на Киевском шоссе, уже за Москвой, на повороте к Внуковскому аэропорту. Здесь обычно представляется довольно широкий выбор типов и сюжетов: тетки со свои­ми бидонами и ведрами, торговавшие цветами или расса­дой в городе; забегает сюда какая-нибудь молоденькая дев­чушка — «плечевая», эта садится только в «дальнобойные» автопоезда, спешащие на юг. Примостится такая красави­ца к плечу междугородника и катит с ним куда-нибудь до Ужгорода, Львова или в Тбилиси, Баку. Смотрит жизнь, развлекается. Путешествует иногда долго, по нескольку недель, переходит, бывает, вместе с машиной, как особо ценное оборудование, к сменщику шофера, его товарищу. Стоят здесь на утоптанном пятачке у перекрестка женщи­ны, работающие в, аэропорту и опоздавшие на электрич­ку или рейсовые автобусы, голосуют носильщики, меха­ники, которым со смены до дома, до ближайших поселков быстрее иногда добраться на перекладных. Эта категория, «похмелив» водителя каким-нибудь занятным рассказом, еще и норовит всунуть ему рубль — бензин, дескать, нын­че дорог.

Он стоял упорненький, в своем зеленом форменном лейтенантском плащике, в фуражке с черным околышем, крепенький, как боровичок. Бабки в нейлоновых куртках и телогрейках, гомонили, заглядывая в стекла проходящих машин, норовя встретиться взглядом с шофером: дескать, мы истомились, не возьмешь ли, дескать, нас, касатик? Он же не мельтешил, не выскакивал на шоссе под колеса, руку тоже не тянул. Просто стоял, не без интереса поглядывая на окружающую суету, будто и не заботясь о своей соб­ственной судьбе. Но по нему было сразу видно: на первой же свободной машине уедет именно он. Уверенность веч­ного везунка? Надежда на народную любовь и сочувствие к служивому человеку? А может быть, юношеская уверен­ность в справедливости: коли ему срочно надо ехать — то поймут, остановятся, подвезут. Он же ведь не совсем для себя старается, его ждут. Тот солдатик-водитель, который застрял ночью на шоссе со своим передвижным краном под Наро-Фоминском, уже, наверное, зазяб в своей кабине.

Но это я уже пересказываю повод путешествия героя. А ведь еще и не назвал его имени, еще и не посадил в ма­шину. Но истинные имена здесь я все равно не приведу, имена у всех персонажей будут изменены или вымышлен­ные, и место действия постараюсь повернее запрятать. Потому что (имя условное) Дима — мальчик-лейтенант, севший ко мне в машину, был удивительно наивным и от­кровенным человеком. История-то любовная, да и роди­тель невесты — с Кавказского побережья, значит, чело­век с несколько преувеличенной щепетильностью по отношению к своей личной жизни и чести, как он ее пони­мает, семьи. Ни слава, ни известность ему не нужны. ...Тор­мознув и открыв в машине переднюю правую дверцу, я сказал в немедленно возникшую вокруг толчею:

— Возьму офицера.

Бабульки сникли. На дороге с водителем ведь не поспо­ришь. И сразу же ему, пассажиру:

— В машине приемник испортился. Будешь у меня вме­
сто радио.

Сказал и правой рукой отодвинул, освобождая место, большую хозяйственную сумку, стоящую на полу возле правого кресла; все заднее сиденье было заставлено ящи­ками с рассадой.

  • Мне только до Наро-Фоминска.

  • Это тоже не рядом. Как звать-то?..

Здесь существует целая техника расспроса. Имя. По­том спрашиваешь профессию, вежливо оговариваясь, что в самом общем плане и «если не военная тайна». Профес­сия — это уже ключ к будущему разговору. Сразу получа­ешь круг вопросов, обязанностей, навыков, психологичес­ких стереотипов, которые включает в себя профессия. А уж отсюда — к самому сокровенному, к психологии и жиз­ненной истории, как в алгебре, — от известного к неизвес­тному. Писатели ведь в своей боевой юности служили га­зетными репортерами и первые навыки в нескромных расспросах приобрели именно тогда. Но профессия здесь была налицо. На форменной фуражке и в петличках — в машине, когда ты подбрасываешь пассажира, самый удоб­ный момент, чтобы разглядеть его анфас и вообще разгля­деть, это когда пассажир влезает в кабину и садится; здесь надо быстро и внимательно считывать подробности и за­поминать, а анализ — потом, — итак, в петличках военно­го порхали голубиные крылышки над условным автомо­бильным шасси. Значит, огрубляя, — шофер; род войск — связанный с техникой, с автомобилем. На погонах еще две звездочки — следовательно, лейтенант. Несложный под­счет, значит, года 24; скорее всего закончил не академию, имеет не высшее, а среднее военное училище. Среднее — определеннее очерчивается запас знаний, навыков, даже лексика. Теперь лицо. Прежде чем вопросы задавать, надо знать — кому. Личико, признаться, не очень, на первый взгляд, у юноши свежее — так потом оно и оказалось: ша­стает этот служивый юноша вдоль этого шоссе туда и об­ратно почти все ночи, — но неунывающее; скуластенький, мягкие, доверчивые губы, светлые волосы из-под фураж­ки. Типичная русская внешность. Значит, и география его происхождения почти наверняка должна быть серединная, наших центральных земель. Когда говорил о Наро-Фомин­ске, то привычное ухо выпускника филологического фа­культета Московского университета автоматически отме­тило: характерные черты московского койне, ни украинских придыханий, ни белорусского отвердения со­гласных, ни вологодского яркого оканья, ни северной, не­сколько распевной расстановки звуков, ни волжского спе­цифического раската — значит, родился и жил где-то поблизости от столицы, но это мы еще выясним.


  • Звать Дима.

  • Значит, вот мы с тобой, Дима, уже и знакомы. Меня
    по имени-отчеству Валерий Леонидович. — Тон разгово­
    ра легкий, веселый, оставляющий возможность поменять
    интонацию. — Я смотрю по погонам, Дима, ты тоже вроде
    баранку крутишь?

  • Бывает. Кручу.

В этом «бывает» и осторожность военного человека, и вежливое согласие с предположением любезного хозяина транспортного средства относительно его, Диминой, про­фессии. В голосе и согласие продолжить разговор. Теперь для затравки нужна небольшая встречная откровенность. На малую откровенность можно иногда взять большую ис­кренность.

— Я вот машину, например, не люблю. — Начинаю
откровенничать, стараясь расположить к себе лейтенан­
та. — Если бы не садовый участок почти за сто верст от
Москвы, ходил бы только пешком. А в городе — только на
общественном транспорте. Ведь от сидячей работы, да осо­
бенно, когда от письменного стола да за руль, от гиподина­
мии начинаешь толстеть...

  • В общественном транспорте тоже...

  • В общественном транспорте у нас не соскучишься...
    Весь этот пассаж насчет сидячей работы, некоторое

пренебрежение к автомашине, которая в Димином возра­сте входит в систему значительных иерархических цен­ностей, — все это сказано не совсем случайно. Димино юное любопытство выглядывает из норки.

— А вы кем работаете?

Димин вопрос и простоватая его формулировка выдает и среду. Родня у него, видимо, простецкая, бесхитростная, спрашивают и отвечают без затей. Скорее всего не горо­жане: поселок возле райцентра, водопроводная колонка, а то и колодец, зимой заснеженные крыши, белый дым, осе­нью копают на огороде собственную картошку, запасают­ся на год, летом затененные ставнями комнаты, крашеные, прохладные под босой ногой полы.

В ответе на вопрос Димы — о писательстве — ни-ни. У простого народа, по крайней мере у Диминой родни, оно ассоциируется с работой газетчика и фельетониста, по крайней мере не располагает к откровенности. Вообще, за последнее время работа пишущего человека в гла­зах общественного мнения как-то помельчала: писате­ли друг друга не уважают, журналы «Огонек» и «Наш современник» безуспешно наводят в своей среде порядок под довольное похохатывание: ай да интеллигенция! Журналисты тоже быстро поблекли: вчера одно писа­ли, а сегодня перековались. И все же пробую ответить поближе к правде.

  • Преподаю я, Дима, литературу.

  • В школе?

— В высшей школе.

Раз преподаю, а не пишу, значит, не очень опасен. С пи­шущими-то надо держать ухо востро.

  • Ну тогда понятно, — говорит Дима и тыльной сторо­
    ной ладони чешет нос. Я чуть поворачиваю голову, на мгно­
    вение отвлекаясь от дороги. Ручка-то у Димы белизной не
    блещет, в мазутце, ноготочки в трауре — это во-первых. А
    во-вторых, похоже, у Димы отсутствует носовой платок,
    нет платка, и, делая вид, что он почесывает нос, он попро­
    сту шмурыгает.

  • Простудился?

  • Было дело. Тогда суду все ясно, — продолжает Дима
    свою мысль. — Почему вы машину не любите. Когда сам с
    нею постоянно возишься, тогда и любишь. Я мопед уже в
    четвертом классе самостоятельно собирал и разбирал. Вы
    вот люди, которые к технике непривычны, много праздно
    раздумываете: как? почему? и отчего техника работает?
    Ищете разные принципы, а у меня руки думают. Когда
    мальчишкой был, то просто знал: нужна искра, нужна по­
    дача горючего, все должно работать; и если каждая систе­
    ма в порядке, тогда и вместе все закрутится.

  • Ты хорошо подметил: «руки думают». — Это уже,
    как сказал бы Фрейд, оговорка, полупризнание в профес­
    сии. Если много имеешь дело со словом, то невольно отме­
    чаешь все удачное, все, что сказано удачно. Не только вкус
    и чувственно-образную новизну, но и мысленно фиксиру­
    ешь, повторяешь про себя удачное словцо и бессистемно
    все это в себе копишь. В нужный момент всплывает. А здесь
    этот глубинный процесс «накопительства» вышел на по­
    верхность. Может быть, действительно, к старости стано­
    вишься рассеяннее, меньше контролируешь себя? Призна­
    ки неважные.

  • Я, когда имею дело с техникой, — Дима постепенно в
    машине отогревался и начинал, встречая сплошное, не­
    сколько даже умильное, доброжелательство, по-мальчи­
    шески прихвастывать. Но ведь еще он, наверное, понимал:
    за гостеприимство надо побаловать спутника разговором,
    — то я даже вовсе не думаю, что там случилось и что сло­
    малось, я подхожу и просто уже заранее знаю, будто у меня
    в душе рентген. И случая еще не было, чтобы ошибся.

Как говорят в театре, Дима здесь кинул выходную реп­лику.

  • А в жизни? Ошибался?

  • Ну, в жизни, конечно, бывало, — ответил Дима.
    Мальчишье, пацанье в нем вдруг пропало, и он солидно,
    даже горько, вздохнул. Какая-то тайна была в его вздохе.
    И тут боковым зрением я увидел, а может быть, почувство­
    вал, как Дима приглядывается и, наверное, даже приню­
    хивается, сглатывая слюну, к раскрытому, переполненно­
    му сухарями пакету — маленькая удача, случившаяся в
    булочной, — лежащему сверху в хозяйственной сумке. Как
    же здесь не отреагировать, когда свежий ванильный за­
    пах, как марево на пляже, поднимается из этого пакета
    прямо перед Диминым носом! Господи, мальчонка-то, ока­
    зывается, еще и голоден, как тигр!

Технология угощения вот так с бухты-барахты незна­комого человека тоже достаточно деликатна. С одной сто­роны, традиционная русская стеснительность, с другой, и о тебе могут подумать Бог знает что, особенно в контексте грабежей в машине, происков различных выведывающих военные секреты шпионов, слухах о грабежах, всяких ле­карственных отварах, снотворного в кофе или в вине, а может, в сухарях чего-нибудь намешано? Да и отучились мы воспринимать доброту вне взаимовыгодного контекста, просто как доброту, как чистый, без примесей продукт. А ведь что может быть естественнее, подкормить голодного, подкрепить служивого. И именно в этот момент я задумал­ся над тем, что этот парнишечка в военной форме не со­всем ведь просто так выплыл на шоссе. По своей ли воле, утром, в рабочее время? Почему такое усталое у него лицо, почему руки с плохо отмытыми, еще нестертыми следами машинной смазки? Не прогулял же он, как кот, всю ночь сам по себе?.. Значит, служба... Я снимаю правую руку с руля, протягиваю ее к зеву хозяйственной сумки, на ощупь сую руку в открытый пакет, беру сухарь, источающий го­ловокружительный ванильный дух, и начинаю жевать... Просто хрумкаю с удовольствием, смачно, как зайчик мор­ковку. А уже потом, когда, словно передернутый затвор, дрогнул от проглоченной слюны у мальчика кадык, с на­битым ртом, будто речь идет о щепотке самосада или о гор­сточке семечек (а чем, собственно, сухарь отличается от этой щепотки или горсточки?), как о совершенно незначи­тельном говорю:

  • Угощайся, Дима.

  • Спасибо, не хочу.

  • Да брось ты тушеваться! Бери, бери.

Теперь уже Дима с полным ртом объясняет:

— Я ведь, когда вчера из части выехал, думал, что уп­равлюсь за пару часов и даже еще успею за счет службы к своим в Подольск смотаться. Ведь никто не знает, за полно­чи мы эту машину привели в порядок или за час, правда?

Дима исповедуется в своем маленьком, неосуществив­шемся обмане.

Машина, разбрызгивая весеннюю грязь, летит по шос­се, минуя поселочки, салютующие трафаретами названий «Анино», «Соколовка», «Крекшино». Скоро уже и Апрелевка. Дачки стоят с облупившейся за зиму, как пасхальные яички, краской. Обрывки полиэтиленовой пленки на кар­касах теплиц, выломанный штакетник. Лес вдоль дороги набух, налился весенней силой.

Димин голос, крепнущий на ванильных сухариках, оз­вучивает пейзаж.

Во многом мои додумки оказались справедливыми. Здесь уж, конечно, нет возможностей живописать все в подробностях, но схематически все выглядит следующим образом. Бедолага солдатик-водитель не просто загнал машину в кювет на шоссе, но и крепко ее «подремонтиро­вал». Дальше в сюжете — когда «клиент» начинает рас­сказ, то главное не спугнуть его излишними расспросами о подробностях, лучше что-то не понять и промолчать, до- фантазировать потом и додумать — в изложении лейтенанта о его ночной вахте были некоторые для меня неяс­ности. Но ведь это не так важно, хотя в одном я не ошибся: Дима всю ночь продышал на этом шоссе на холоде у кра­на, потом поехал в часть за какой-то необходимой дета­лью, а вот теперь снова возвращается.

Кажется, в эту ночь он разминулся с дежурной маши­ной. А значит, справедлива первоначальная посылка: ус­талый, голодный, невыспавшийся, перевозбужденный.

Выжав базовую информацию о деле, осторожно пере­хожу к зондажу главного и наиболее интересного для пи­сателя: характер, внутренний мир. Но как его увидеть, этот внутренний мир? Только через поступки, через отноше­ние к содеянному самим героем.

— Слушай, Дима, — вопросы все надо задавать легко,
будто бы отталкиваешься от уже известного, будто бы со­
беседник о чем-то уже поведал, но до конца, как следует
это «что-то» не объяснил, — ты вот, Дима, говорил, что не
ошибаешься только в технике, а в жизни, дескать, у тебя
были ошибочки?

Это был первый полувопрос-полусуждение, на который вежливый собеседник должен был обязательно ответить. И тут же, почти без зазора, в стиле легкого словесного пор­хания было произнесено еще одно довольно игривое суж­дение: «Дескать, как тебя, Дима, такого молодца, жена от­пускает на целую ночь?!»

В жизни, в диалоге с кем-либо, желая что-то выяснить, часто придаешься словесной импровизации, интуитивно­му фехтованию, методу «тыка». Протаскиваешь мысль за мыслью и в свою очередь выуживаешь хоть какие-нибудь, лишь бы не прерывать разговор, ответы на вопрос. В ли­тературе — все мотивировки должны быть очевидны для читателя и расположены самым компактным образом, весь лишний материал, которым перенасыщены наши бытовые разговоры, — убран. Я это говорю к тому, что в этом разго­воре в машине между суждением об ошибках и игривым вопросом о ночных беспокойствах Диминой жены были и еще какие-то связующие элементы, какие-то логические подпорочки, но важно, что именно, совместившись, воз­можно, будучи даже совсем не так понятыми Димой, как предполагал спрашивающий, все эти разговорчики и воп­росики вдруг вызвали в нем какие-то свои воспоминания и очень неожиданные признания. Ошибался, ошибался! Совсем молодой Дима, оказывается, был женат второй раз!

Разве здесь любой исследователь человеческой души не чует какую-то поживу? Да, конечно, широко известно о наличии в среде молодежи довольно большого числа раз­водов. Это социальная тенденция. Но тут был, так сказать, индивидуальный пример. Конкретный и живой. Писатель получил возможность посмотреть на проблему непосред­ственно в собственном автомобиле. Поплавок на сонной поверхности весеннего пруда дернулся и здесь, нужно было только крошечное усилие, чуть-чуть потянуть лес­ку, чтобы приманка в толще воды легла полакомее и поап­петитнее. Здесь надо было шевельнуть удилище, а потом «подсечь», как говорят рыбаки. Ну, а какой аргумент на­веки и присно самый действенный на человеческую пси­хику? Самый грубый и самый беспардонный? Лесть.

— Дима, ну чего той, твоей бывшей жене, было надо? Ты ведь красивый парень, руки-ноги у тебя есть, неплохо, наверное, зарабатываешь для своего возраста.

А воспоминания о его первом браке, видимо, точили Диму...

Даже вопроса, как это все произошло, задавать было не надо. Когда собеседник «плывет» и начинает откровен­ничать, его, главное, не спугнуть. Лучше всего делать вид, что слушаешь ты его хоть и со вниманием, но не очень придаешь его откровениям значение. Только обязательно надо дать понять, что ты сочувствуешь и целиком и полностью на стороне рассказчика...

Измена! Измена! Наглая и бессердечная. А может быть, когда дело касается чувств и желаний, все надо именовать по-другому? Как недостаточную нравственную стойкость? Как чувственную ненасытность? В общем, все происходит следующим образом. Молодая женщина, Димина супруга (он так ее и называет — «бывшая супруга»), находится с какими-то своими недомоганиями в больнице где-то в Под­московье. От военного городка, где она проживает с мужем, не очень близко, но каждое воскресенье — армия-то жи­вет у нас, как, впрочем, и медицина, по рабочей шестиднев­ке, а не пятидневке — и вот, каждое воскресенье молодой муж на электричке приезжает с традиционными апель­синами, цветами, фруктами. Они женаты еще недолго, и чувства молодые, неостывшие. Иногда по воскресеньям ее навещает и родная тетка, которая живет неподалеку.

Аккуратно, чтобы не перебить воспоминаний, писатель вклинивается здесь с двумя небольшими вопросами. У него ощущение темы, уже густо бьется сердце, уже включены какие-то внутренние механизмы, которые запоминают историю лейтенанта во всей ее чувственной остроте, но одновременно фиксируют и все собственные встречные движения по строительству этого сюжета, по деталям рас­сказа, которые возникают в собственном писательском со­знании. Слушатель и репортер объединились.

Все говорят справедливо и верно: творческие люди, действительно, в быту не самые собранные. Недавно, на­пример, ключи от машины всю ночь провисели в дверце, а ведь перед этим были проделаны все противоугонные ме­роприятия: сняты «дворники» с ветрового стекла, надета на руль и педаль сцепления «нога» с замком, проверены, чтобы были опущены предохранительные кнопки на двер­цах, а вот сами ключи, вся связка, в том числе и от багаж­ника, и от этого самого противоугонного устройства, и от зажигания так, значит, всю ночку и прозвякали на ветру в довольно разбойном дворе. Но это в обычной, повседнев­ной, залапанной бытом жизни. А что касается самых неза­метных мелочей работы, крошечных переливов психоло­гических состояний героев, самых мизерных необходимых деталей, которые придуманы и найдены для сочинения, которое в данный момент тачаешь, любой импульс, воз­никший в собственной душе, но который по аналогии мо­жет быть перенесен и подарен персонажу, — это хранит­ся и оберегается с предельной тщательностью, это не может быть потеряно, здесь у писателя хватка скряги, по­добравшего на мостовой золотую монету.

Монеты падают на мостовую одна за другой, летят, «звеня и подпрыгивая», но скряга отчетливо понимает, что, не уточнив сейчас же несколько необходимых, основопо­лагающих деталей, он может пойти по пустому следу, на­чать фантазировать, изобретать и сочинять на ложном фундаменте, и поэтому аккуратно, без нажима, впроброс:

  • А сколько тогда было лет твоей первой жене?

  • Значит, сейчас мне двадцать четыре... — Удача.
    Впрямую этот вопрос не всегда и задашь, молодой чело­
    век может увидеть в нем некое несерьезное отношение со­
    беседника, умудренного годами и седой шевелюрой к его
    собственному жизненному опыту. О, он тоже умудрен, он
    тоже — взрослый, взрослый, взрослый! — Ей тогда было
    двадцать. Два года назад.

  • А дети остались от первого брака?

  • Нет, детей не было.

Какого, действительно, ей рожна было надо?

Дима продолжает. Дачно-лесные и производствен­но-сельскохозяйственные пейзажи разворачиваются за стеклами машины. Где сейчас, во время своего рассказа, Дима? Какие картины разворачиваются перед его внут­ренним взором? Какие боли пронзают сердце? А может быть, все уже утихомирилось и современное поколение пе­ремену в судьбе принимает легко?

Дима ездит себе и ездит в больницу и пока не знает, что милая молодая женщина, его жена, здесь в больнице пле­тет небольшой роман. О, если бы объяснить, как и почему эти романы возникают? О, вечное лукавство простодуш­ной Манон! Непреодолимые ли желания плоти бросают людей в объятия друг к другу? Или невозможность полу­чить в привычном браке избыточное или недостающее ду­ховное? Или так: телесное одного и духовное другого? «Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу...» скорее, здесь все же риск недозволенного, стрем­ление лишь побраконьерничать и сразу же хорошо осоз­наваемое: это только временная шалость, которую прият­но продолжить при прочных и привычных тылах. Что-то наподобие самоспровоцированной клептомании. Все это не прерывая семейных отношений, продолжая высказывать любовь к мужу, в чистую, как говорят люди сцены, парал­лель: это когда на разных площадках труппа одновремен­но играет разные, без замены актеров и внезапных вводов, спектакли. Через логику, через рациональное эту коллизию освоить сложно. Для женщины с врожденным нравственным чувством и семейным примером родителей это непонятно, как китайский язык для эскимоса, это вне системы ее координат. В общем, Димина жена довольно успешно вела роман с лечащим врачом, но совершенно не собиралась бросать своего мужа. Она уже почувствовала: он по натуре моногамный. Этот надежный бронепоезд все­гда стоял на запасном пути.

Дело идет к выписке из больницы. Молодой муж про­являет понятное нетерпение. И, как обычно, любовь кру­шит все сама! Дима нарушает график своих посещений. Внезапно по службе у него освобождается суббота, и вме­сто того, чтобы самому, как положено мужчине и гвардей­цу, нырнуть в приключение, он в военторге набивает сум­ку апельсинами, ненужными соками и сразу же едет к суженой. Но у суженой был свой расчет, она не могла и предположить, что суббота окажется в войсковой части нерабочим днем, она решает сама внезапно — сюрприз! сюрприз! — приехать домой в субботу под вечер, чтобы предотвратить воскресный визит мужа в больницу. Ей со­вершенно не нужно, чтобы он там появлялся, ибо сама-то она ушла из больницы еще в прошлый понедельник и всю неделю, после больничного ремонта, полная сил и благо­дарности, была занята организацией домашнего быта сво­его холостякующего лечащего врача: убирала его комна­ту, стирала рубашки, варила щи.

Приблизительно такая занятная картина возникла у меня в сознании во время микромонолога Димы. Он все изложил очень просто, целомудренно, буквально в не­скольких фразах. Я не взялся бы переносить эти фразы на бумагу, потому что, лишенные «воздуха», интонации, того психологического напряжения, когда во время разговора говорится значительно больше, чем бывает сказано, ли­шенные всего этого фразы выглядели бы даже пошло и плоско. Стенограммы, как они иногда ни хороши, — не от литературы. А тогда что? Как передать загустевший воз­дух в кабине машины? Как передать в прозе перемену ритма у собственного сердца? А ту жалость, которая воз­никла к этому мальчишке, сумевшему перенести такое несчастье?

Что же мне задавать вопросы, что именно он почув­ствовал, когда ему сказали, что его жинка махнула хвос­том и отбыла из больничных палат на следующий день после его последнего посещения? Что же обслуживающий персонал больницы давал эти горькие сведения безо вся­кого выражения на своих милосердных личиках? А та­кие душевные движения, как стыд, отчаяние, позор? Испытал ли их в этот момент мальчик? А что он сделал с апельсинами? Привез обратно и вывалил в канаву? А с банками болгарских соков?

Наверное, есть вопросы, которые задавать не следует. Подробности надо продумывать самому. Пусть поработа­ет фантазия и, перевоплотившись в чужое, побьется соб­ственное сердце. Ведь, чтобы получить ответ, надо задать вопрос. Так какие слова будут присутствовать в вопроси­тельном предложении? «Стыд»? «Позор»? Значит, слова, предопределяющие ответ. Значит, сам автор за героя и вопрошает и отвечает. Это как во время судопроизводства одна тысяча тридцать седьмого года. Но придумывать, рисовать картинку надо, исходя из характера героя. Все должно быть из одной точки, как луч кинопроектора на экран, иначе детали не «состыкуются», швы не соединят­ся. А как постигнуть этот характер? Создают ли в литера­туре этот самый характер поступки героя или словесная ткань, мерцающее трепетание слова, которое пеленает эти поступки? И если поступки, тогда Юлиан Семенов выше Томаса Манна?

Еженедельно общаясь со своими студентами в Литинституте — да, да, отвечая на самый первый Димин вопрос помимо своей воли, выдавил правду, — я давно уже заме­тил, что у одних все играючи получается, полно, вырази­тельно, неповторимо и неожиданно, как в жизни, а дру­гие, бедолаги, со своими повестями и рассказами крутят-крутят, сочиняют-сочиняют, и все так умно, так грамотно, с таким знанием текущей и классической лите­ратуры и ее вечных и, казалось бы, безошибочных зако­нов, а сердце не отзывается на эту очищенную и дистил­лированную прозу, все скучно, холодно, будто со стороны сцены из-за кулис смотришь на нарядные декорации. Где, же обещанные дворцы, мраморные стены и гранитные ко­лонны; разноцветное тряпье да раскрашенная фанера! Значит, значит?.. Кроме сердца, которое должно содрогать­ся в унисон с другим сердцем, надо еще обладать опреде­ленной логикой, чтобы просчитать варианты поведения героя, и надо обладать даром все это зафиксировать на бумаге. Зафиксировать или сочинять? Если бы уметь пи­сать во всей их обжигающей пламенности хотя бы соб­ственные чувства! Какая бы была литература! Увы, мы имеем дело только с осколками метеоритов!

Скажу прямо, мне не дано написать раненое сердце Димы, в тот момент захлестнувшую его глаза обиду, мо­лодую кровь, бросившуюся в голову. Так ли непереносимо жгло ему душу, как в юности меня? Впрочем, и сегодня, и в мои пятьдесят, в аналогичном случае, боль была бы так же свежа и остра, как и в двадцать. Душа всегда молода. В этом и трагедия человека, что старое тело чувствует так же, как в юности. Но так ли одинаково молода душа у каж­дого поколения? Димины поступки в этот разломный для его жизни момент свидетельствуют и о доверчивости, и о рационализме. Видимо, он не совсем потерял голову и не дал медперсоналу в полной мере насладиться его несчас­тьем. Он лишил его возможности обсудачить нынешнее поколение, одновременно выставив в привлекательном свете свое: дескать, какие мы были верные, чистые и чес­тные! Боюсь, все мазаны одним миром. Дима, наверное, изобразил, что запамятовал день выписки жены, запамя­товал, что она ему говорила, будто хочет сразу навестить тетку. Да, да, тетка, живущая поблизости! А может быть, эта мысль о тетке была мыслью спасительной надежды? Ну, конечно, молодая женщина не может так коварно по­ступить со своим возлюбленным мужем. Но, кажется, я дотолковываю неизвестное и пишу свои гипотетические поступки, окажись я на месте лейтенанта.

Пишет ли писатель всегда только себя, свой опыт? А может быть, каждый из нас владеет духовным опытом все­го человечества? Неким, подобием театрального, гардеро­бом? Душа как бы надевает чужой маскарадный костюм и начинает чувствовать себя госпожой, служанкой, кресть­янкой, аристократкой. Все это существует неким банком эмбрионов психологических состояний. Это потому, что, наверное, каждый может понять,
  1   2   3

Добавить документ в свой блог или на сайт

Похожие:

Техника речи icon Тема 1, Техника речи
Тренировка дыхания в процессе чтения стихотворных текстов: Пушкин А. С. «19 октября», «Пророк», «Зимнее утро», «Осень», «Я памятник...
Техника речи icon Владимир Всеволодович Ульянов Быть услышанным и понятым. Техника и культура речи
Автор не может не благодарить каждого, кто раскрыл эту книгу. Спасибо, друзья, за интерес к предмету!
Техника речи icon Учебно-практическое пособие. Содержание предисловие 2 голос одно...
Педагогическое мастерство складывается из множества компонентов, среди которых весьма существенное место занимают культура и техника...
Техника речи icon 1. Диагностика и анализ звукопроизношения, фонематического восприятия...
Цель: Своевременное выявление и оказание помощи обучающимся, имеющим нарушения устной и письменной речи
Техника речи icon Первая часть Собственно об образовании речи. Первая лекция Собственно об образовании речи
Это расчленение будет таковым: я дам пояснения об образовании речи и о драматическом искусство, а фрау Штайнер возьмет на себя ту...
Техника речи icon Обогащение речи младших школьников русской фразеологией Учебно-методическое пособие
Особое внимание уделяется развивающим заданиям и творческим упражнениям, повышающим общую культуру речи и мышления учащихся. Цель...
Техника речи icon Лев Иванович Тетерников Тантра: йога с партнёром «Тантра: йога с партнёром»: София; Киев; 1996
В настоящей книге описывается выполнение асан и растяжек с партнером, пробуждение энергетического тела, техника выхода в медитацию...
Техника речи icon Урока : Обобщение по теме :“Служебные части речи”
Систематизировать знания о самостоятельных и служебных частей речи, исследовать тему и обосновать выводы
Техника речи icon 3 3 Основное в содержании речи Объективность
Целеустремленность Повышение напряжения Повторение Неожиданность Смысловая насыщенность Лаконизм (краткость речи) Юмор, остроты,...
Техника речи icon 3 3 Основное в содержании речи Объективность
Целеустремленность Повышение напряжения Повторение Неожиданность Смысловая насыщенность Лаконизм (краткость речи) Юмор, остроты,...
Литература


При копировании материала укажите ссылку © 2015
контакты
literature-edu.ru
Поиск на сайте

Главная страница  Литература  Доклады  Рефераты  Курсовая работа  Лекции