Панарин А. С. Глобальное политическое прогнозирование




Скачать 4.33 Mb.
Название Панарин А. С. Глобальное политическое прогнозирование
страница 7/29
Дата публикации 02.10.2014
Размер 4.33 Mb.
Тип Документы
literature-edu.ru > История > Документы
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   ...   29

2.4. Логика парадоксов



Предвидеть отдаленные последствия окончившейся холодной войны нам помогут законы парадокса, составляющие основу еще одного прогностического априоризма. Достаточно проанализировать замыслы победителей и затребованные ими результаты войны, чтобы нам открылась хитрость мирового разума, мыслящего мстительно-парадоксальным образом. Победители в холодной войне и их благонамеренные демократические пособники в побежденных странах ставили перед собой ряд достаточно рациональных задач:

Первая — предотвратить дальнейшее наступление коммунизма, а в перспективе — разрушить Советский Союз как тоталитарную альтернативу западному мировому порядку.

Вторая — завершить вестернизацию Германии поглощением ГДР — очага не-Запада в Центральной Европе, а в конечном счете — подключить всю Восточную Европу к западной геополитической и идеологической системе.

Третья — вестернизировать Россию, подключив ее на подсобных ролях к господствующей атлантической системе и превратить все постсоветское и постсоциалистическое пространство из зоны русского влияния в зону американского и, частично, германского.

Четвертая — перейти от биполярного мира к новому мировому порядку, в котором гегемонистская модель международных отношений уступит место консенсусно-демократической системе принятия решений, не знающей отвергнутых и ущемленных.

И, в результате всего перечисленного — установить климат доверия, терпимости и осторожности взамен духу конфронтационности и догматическо-идеологической закрытости.

Что же мы видим в итоге? Ускорение хода истории проявляется ныне в том, что эффекты бумеранга настигают участников значительно быстрее, чем в предыдущие времена. Создается впечатление, что терпение мирового духа истощилось и он с растущим ожесточением все быстрее вращает колесо событий. Европоцентристская установка отождествлять цивилизованность с Западом, а весь остальной мир относить к варварской периферии сформировала соответствующие ожидания: достаточно рухнуть Советскому Союзу — этому оплоту не-Запада, как цивилизационный процесс, больше не знающий преград, пойдет полным ходом, готовя скорую тотальную вестернизацию и демократизацию мира (какие-нибудь афро-азиатские анклавы "остаточного варварства" — не в счет). Если бы участники событий, воодушевленные новой утопией, были последовательными адептами философии плюрализма и распространили ее на взаимоотношения культур и цивилизаций, они могли бы уже тогда понять, что каждая из великих культур (цивилизаций) выработала свои способы преодоления многоликого варварства, которое, по закону возрастания энтропии, постоянно подстерегает человечество на любых этапах его развития.

Поэтому ослабление и дискредитация цивилизованных норм не-западного типа, возможно, готовят человечеству не торжество вестернизации, а торжество варварства. Дискредитация суперэтнических синтезов (применительных к Западу считающихся синонимом цивилизованности, а к Востоку — олицетворением русского империализма), завершившаяся первым катастрофическим успехом — развалом СССР, привело не к цивилизованности, а к самым неожиданным и грубым рецидивам племенного сознания, ксенофобии, варваризации и примитивизации общественных отношений. И по мере того как постсоветское пространство все более явно превращается в пространство хаоса, на Западе все чаще говорят о новом бремени Америки, которой надлежит так или иначе этим пространством управлять, чтобы оно не взорвалось и не дестабилизировало мир.

Аналогичная логика прослеживается и в масштабе того мирового пространства, которым управляла ныне исчезнувшая сверхдержава. Оно также проявляет черты опасно-своевольных стихий, конфликтности и непредсказуемости и, таким образом, напрашивается, во избежание полной дестабилизации, на роль американского протектората. Деятели, стоящие у колыбели "демократических весен" в странах бывшего социалистического лагеря, более или менее искренне полагали, что они готовят свои страны к торжеству демократии и цивилизованности. Как оказалось, они готовят их к роли американского протектората. При этом победившая сверхдержава, судя по многим признакам, всячески поощряет процессы хаоса в этих странах, с тем чтобы их население охотнее приняло миссию американского умиротворения.

Получается, что холодная война завершилась результатом, который полностью противоречит ощущениям людей, ослепленных новой "либерально-демократической" идеологией, в то же время является весьма банальным по критериям векового исторического опыта и "реальной политики": победившая сверхдержава устанавливает свою власть там, где ее потеряла побежденная.

Не менее жесткие эффекты бумеранга прослеживаются по другим направлениям. На первый взгляд, объединение Германии "закономерно" завершает процесс атлантизации центральной Европы и образования единого западного пространства. На самом же деле оно, вероятнее всего, заявит о себе последствиями, вполне вписывающимися в логику продолжающейся первой мировой войны. Объединенная Германия вскоре окажется слишком могущественной и амбициозной, чтобы вписываться в структуру американизированного однополярного мира. Сегодня американские стратеги пытаются купить лояльность Германии, предлагая ей активное участие в разделе советского наследства. Но такая стратегия больше соответствует милитаристской логике старого имперского мира, чем демократической логике "нового мирового порядка". Это тот "атлантизм", который говорит старым немецким языком Бисмарка, Вильгельма II и Гитлера. Достаточно сопоставить "геополитический меморандум" З. Бзежинского Бзежинский З. ?еостратегия для Европы. // Независимая газета, 24.10.97. , содержащий соблазнительные предложения Германии разделить плоды победы на Востоке, с аналогичным меморандумом Гитлера, соблазняющего Сталина перспективами раздела британского наследства в 1940 г. "После завоевания Англии,— вещал Гитлер,— Британская империя станет крупнейшим в мире обанкротившимся имением. И внутри этих обанкротившихся владений для России найдется доступ к незамерзающему и по-настоящему открытому океану… Все страны, которые заинтересованы в имуществе банкрота, должны прекратить споры друг с другом и заняться исключительно решением судьбы Британской империи". Цит. по Кисинджер Г. Дипломатия. Указ. соч. С. 121. .

Словом, атлантисты, резко сменившие свой имидж после того, как в роли победителей перестали стесняться, реально строят совсем не то "единое пространство", к которому успели привыкнуть участники ЕС. И в этом новом пространстве объединенной Германии легче вспомнить "добрую старую" имперскую традицию, чем следовать канонам стилизованного пацифизма. Это означает, что идеологические нормы послевоенного либерализма уже отброшены и в силу вступает логика реальной политики, где у Германии есть все шансы выступать не в роли поддакивающего ученика "старших атлантистов", а в роли страны, имеющей кое-какие собственные наработки. И в этой новой перспективе постатлантизма открываются две альтернативы. Либо Германия в качестве нового континентального лидера уводит Западную и Центральную Европы из зоны влияния США и выстраивает континентальный образец Европы, в чем-то противоположный атлантическому; либо, в случае если Великобритания и Франция в этом за ней не последуют, она будет тем энергичнее строить свою сепаратную систему Центральной Европы, альтернативную атлантической модели. Одиозная активность Германии в югославском конфликте подтверждает эту догадку.

Обратимся теперь к тем парадоксам будущего, которые прямо относятся к России. Здесь сразу напрашивается аналогия, которая на самом деле является чем-то большим, проявлением глубокого изоморфизма первой мировой и холодной войны. Тогда левые западники — большевики вывели Россию из "империалистической войны", и были использованы намерения подключить ее в ходе мировой пролетарской революции к единому европейскому дому — братству социалистических наций. Но мировая социалистическая революция, которую большевикам обещали их европейские учителя — мэтры великого учения, на самом деле не состоялась, и большевики оказались в ловушке: поверив на слово своим учителям и безоглядно устремясь по социалистическому пути, они вскоре обнаружили, что пребывают на этом пути в одиночестве. И тогда, совершив внутренние чистки, большевистский режим круто изменил имидж и из верноподданнического адепта передовой Европы стал нетерпимо антиевропейским и антизападным. Россия, которую в начале века не пустили в европейский дом, стала оплотом Востока, восставшего против Запада. Германия, вскормившая большевизм идеологически и затем финансирующая его как "пятую колонну", способную вывести Россию из войны, через одно поколение получила "партнера", уготовившего ей роль бесправного сателлита и готового увековечить ее раздел. Это еще один эффект бумеранга в череде тех, что были открыты катастрофой первой мировой войны.

Поразителен изоморфизм современных событий. В России в ходе холодной войны снова сформировалась "пятая колонна" — теперь уже правых западников, полных решимости вывести Россию из состояния войны с Западом и направить ее на путь нового либерального мирового порядка и возвращения в европейский дом. Эти старательные западники, как и их красные предшественники в конце первой мировой войны, скорее всего также пользовались не только идеологической, но и материальной поддержкой державы, заинтересованной в выходе России из войны и ее капитуляции. В награду было обещано принятие в европейский дом и всяческие цивилизованные блага — не то в форме гуманитарной помощи, не то в виде формационного чуда, связанного с безграничными возможностями нового передового строя. И что же мы видим в итоге?

Ситуация повторяется. Как только правые западники захватили власть, прекратили конфронтацию с Западом и в доказательство эффектности своих намерений разоружились и разогнали всех былых союзников, тут же обнаружилось, что мировая либеральная революция и новый мировой порядок заставляют себя ждать, а победители проникнуты не благодарностью, а плохо скрываемым или даже вовсе не скрываемым презрением и готовы к вероломству. Словом, как и в случае с большевиками, современные русские либералы внезапно осознали, что новый мировой порядок, основанный на разоружении и идеологии тотально открытого общества, они строят в одиночку — их западные учителя не пошли по тому пути, на какой старательно указывали другим. Что же предстоит в итоге?

Законы изоморфизма и программно заложенных парадоксов указывают на то, что грядущая Россия еще раз станет антизападной и, весьма вероятно, займет роль лидера мировой антизападной коалиции. Это вовсе не обязательно означает реинтеграцию постсоветского пространства в форме новой сверхдержавы. Парадокс в том, что Советский Союз, несмотря на всю антикапиталистическую риторику, строился в духе европейского просвещения с его едиными суперэтническими пространствами и универсалиями прогресса. Новый виток мировой драмы обещает радикализацию российского антизападничества. Скорее всего, Россия в следующем поколении вообще уйдет из сферы влияния европейских идеологий, ибо главные из них — социализм и либерализм — она на себе уже испытала. Проблема однако, не только в том, что и социализм и либерализм как "эпохальные" идеологии Запада уже испробованы и дали самый обескураживающий результат. Она и в том, что Запад на этот раз вовремя не запасся идеологической альтернативой, вместо этого объявив "конец истории".

Но "настоящая история", по-видимому, только еще начинается. Новый виток драмы готовится как наказание Западу и в первую очередь в лице его авангарда — США за беспримерную авантюру однополярного мира. Перед лицом "духа истории" — это достойная наказания самонадеянность, перед лицом народов, поверивших в демократический мировой порядок — несказанное вероломство. То и другое готовит новые эффекты бумеранга — будущее как другое, неожиданное для победителей. Однополярный гегемонизм настолько противоречит обещаниям нового мирового порядка и реальным интересам народов, что это не может не стать завязкой очередного витка мировой драмы.

Вероятно, речь пойдет о новой биполярности: Запад во главе с США на одной стороне, Россия в союзе с Индией, арабским Востоком и, возможно, Китаем, на другой. Если прежнее противоборство двух "лагерей" происходило все же на идейной почве Просвещения, как гражданская война двух западных идеологий — социализма и либерализма, то новое, скорее всего, ознаменуется более жесткой линией идейного водораздела между Востоком и Западом. России в этой фазе восточного ответа на западный вызов предстоит смена идентичности. Выходя из западного либерализма в ходе постперестроечных катастроф, развязанных "реформаторами", она встанет перед дилеммой: либо осознать себя новым Востоком, в смысле восточного христианства, на основе осуществления процедуры византийского анамнесиса или византийского возрождения, либо радикализировать свой восточный выбор на основе какого-то синтеза византийства с евразийством.

После первой мировой войны, в фазе ответа на социалистический "обман" Запада, отказавшегося от мировой революции, левым западникам — большевикам — удалось вернуть Россию в лагерь индустриальной цивилизации и соперничества с Западом на платформе европейского Просвещения. После холодной войны и либерального "обмана" Запада, отказавшегося от нового мирового порядка и вернувшегося к имперской практике геополитических переделов мира, постлиберальному поколению российских правителей уже вряд ли удастся вернуть Россию в лоно постиндустриального общества и возродить контраверсы Просвещения. И первая, и вторая, и третья мировые войны еще не были по настоящему "мировыми", ибо участвующие в них соперники были наследниками европейского Просвещения и упрощали реальное цивилизационно-культурное многообразие мира.

Новый виток развязанной в 1914 г. Великой войны выводит противоборства сторон в самом деле на мировой уровень, ибо идейный арсенал участников уже не ограничивается ареалом западных по происхождению идей, но включает различные формы восточного фундаментализма и другие альтернативы западному прометеизму, богоборческому эмансипаторству и экофобии. В этом ставшим глобальным не только в геополитическом, но и в идейно-метафизическом отношении противоборстве позиция России в известной мере предопределена — ее место с Востоком. Именно переход России в восточную коалицию предопределяет возможность видоизменять перспективу Востока, намеченную со стороны победившего в холодной войне Запада. Победители хотят пожать плоды своей новой победы сполна: их не устраивает сохранение Востока как такового в смысле особой цивилизационной идентичности. Они теперь не только посягают на Восток как пространство, но и как особый тип исторического времени — перспективы, отличной от Запада.

Вместо этой самостоятельной перспективы они хотят навязать Востоку перспективу "догоняющего развития" — т.е. вечной зависимости от Запада и вечного комплекса неполноценности. Победителям уже мало ресурсов побежденных — им нужна безоговорочная духовная капитуляция, которую они называют "сменой менталитета". Восток, лишенный собственной перспективы и превращенный в эпигона Запада, получает название "отсталого Юга". В последнем понятии уже не содержится никакого намека на качественную историческую альтернативу — речь идет только о безнадежном отставании на количественной шкале технико-экономического роста. Сегодня победители всеми силами заталкивают Россию в третий мир, в пространство "Юга" — на это направлены все либерально-монетаристские рекомендации и нового "великого учения" — Чикагской школы, и императивы МВФ по части деиндустриализации, деинтеллектуализации, декультуризации — ликвидации всех культурно-цивилизационных излишеств, которые СССР позволял себе вопреки нормам "рыночной рациональности".

Но победителям не дано знать, что на этот вызов тьермондизации России будущее готовит незапланированный ими ответ: третий мир после вхождения в него России теряет свою аморфность и немоту и становится новым, вызыскующим великой исторической альтернативы Востоком. В результате культурной вестернизации Восток готов был совсем потерять свою идентичность. Доказательством может служить вестернизация конфуцианско-буддийского региона, в ряде стран которого почти половина населения приняла протестантизм, а большинство остальных стали просто неверующими прагматиками или стилизаторами-эклектиками. Этому в немалой степени способствовало то, что прежние фазы великой мировой войны не бросали прямой духовный вызов Востоку и воспринимались им как семейные схватки европейцев.

Но грядущие ее фазы уже не будут находить идейное оформление в границах западного Просвещения: война и в идейном плане становится поистине мировой. А тот факт, что своим острием она сегодня направлена против России, опасной не только своим великодержавным прошлым, но и своими идейными, мессианско-мироустроительными амбициями, явственнее всего свидетельствует о совершенно новых духовных перспективах. В результате трех предшествующих фаз Великой мировой войны Россия завершила свой западный цикл, открытый Петром I. Теперь ей предстоит вступить в новую, восточную фазу, где ее духовные и геополитические устремления переплетаются в едином фокусе. В западной перспективе ей больше не светит ничего, кроме предельного умаления, ослабления, разложения. Шансы своего воскресения она может обрести только в восточной перспективе — в ареале, где ее возвращения с нетерпением ждут те, кого успели обидеть и испугать носители новой модели однополярного мира.

Современный мир в своей очередной "послевоенной" (на деле предвоенный) фазе подходит к точке бифуркации, за которой последующая траектория в значительной степени зависит от грядущего самоопределения Западной Европы. Присоединение Восточной Европы и ее "устранение" в пользу центральной Европы существенно меняет баланс сил в континентальной Европе в целом. Как это ни парадоксально, но в результате победы атлантистов, совершивших новый передел геополитического пространства на европейском континенте, цивилизационный баланс здесь изменился в ущерб атлантизму. Присоединившаяся Восточная Европа резко усилила центрально-европейский потенциал в ущерб западноевропейскому — атлантическому. В этих условиях многое, как уже говорилось, зависит от Германии. Если ее культурного потенциала и политической решимости хватит на новую эпопею завоевания общеевропейского лидерства, Запад окажется расколотым на англо-американский или даже сугубо американский атлантизм и германоцентричный континентализм. Такой раскол западного геополитического полюса мог бы стать существенным препятствием для формирования целостности не-Запада как источника грядущей биполярности. Вместо двух монополистов Запад-Восток мир получит подобие полицентризма. Но это будет не тот благостный либерально-демократический полицентризм, который был обещан новым великим учением, сменившим марксизм.

Это будет, скорее, конфронтационный полицентризм, формирующийся в атмосфере продолжающейся (в новых формах) Великой мировой войны. Дело в том, что США всеми силами станут противиться германской гегемонии в Европе, угрозе ее отпадения от Америки и расколу Запада. Для этого они попытаются сыграть в новый Мюнхен и направить экспансию Германии на Восток, в первую очередь в постсоветское пространство. Но учитывая, что все это будет происходить уже в постлиберальную, постзападническую эпоху, контуры которой уже обозримы, Германия не сможет удовлетворить мироустроительные амбиции, оставаясь на идейной почве атлантизма. На Востоке, вконец разуверившемся в либеральных реформах и атлантических ценностях, не станут ждать Германию, несущую старые идеи. Германии придется поискать в своей культурной памяти и геополитическом выражении совсем иные концепции, способные выглядеть как альтернатива обанкротившемуся либерализму. Как показал идейный опыт третьего Рейха, в границах западнохристианского наследия Германия не способна выстроить такую альтернативу, а восточный цивилизационный опыт для нее слишком далек.

Открывается один выход — в новое язычество, в "римский" культ силы, в новый социал-дарвинизм. Чикагская школа, сама того не ведая, открыла дорогу социал-дарвинизму и неоязыческим теориям "чистого" рыночного отбора, не искаженного христианской сострадательностью к непреуспевшим и патерналистскими интенциями социального государства. В Германии сегодня назревает бунт "экономической среды", защищающей естественный отбор от гипертрофированного социального государства. Бунт этот может увенчаться действительным успехом, если ему будет сопутствовать идейное наступление постхристианского интеллектуализма, способного реабилитировать социал-дарвинизм, сообщив ему какой-то новый языческо-романтический ореол.

Сегодня социал-дарвинизм в лице либертаризма как его псевдо-академической и псевдоконсервативной версии господствует в США. Возникло даже противопоставление США и Европы по либертаристскому критерию: "испорченная" левыми Европа не дотягивает до стандартов подлинного либертаризма — царства рыночного отбора без границ. Либертаризм лучше вписывается в культурно разряженное пространство "переселенческого" капитализма, лишенного исторических сантиментов и воспоминаний, чем в культурно перенасыщенное пространство старого капитализма, обремененного средневековой памятью и традициями. Но американскому социал-дарвинизму не хватает "романтического ореола", он слишком приземлен в духе индивидуалистической морали успеха и утилитаризма. Немцы, возможно, окажутся способными придать социал-дарвинистским интенциям специфическую энергетику, связанную с чувством пространства, с почвенническо-дионисийскими стихиями и культами.

Соответствующий социальный заказ вскорости сформулируют те националистические вожди и освободители народов от советского "империализма", которые сначала обещали им райские дары европейского дома, а на деле подарили нищету, бесправие и безысходность. Поскольку они не были готовы расплачиваться по старым реформаторским векселям, им очень понадобится новая идеология, способная отыскать "решающие преимущества" там, где приземленно-прагматический либертаристский рассудок вынужден констатировать одни лишь пустоты и провалы. Поэтому очень возможно, что социал-дарвинизм либертаристского образца будет похищен у Америки и взят на вооружение строителем новой Центральной Европы — Германией, которая придаст ему недостающую идеологическую пассионарность. Если это в самом деле произойдет, то неуютно себя почувствуют не только "экономически слабые", социально незащищенные слои населения Европы, но и слабые в военном отношении страны, не способные выжить в очищенном от христианского наследия неоязыческом и "неоримском" пространстве.

К кому за помощью обратится в этом случае напуганная Европа: к США или к России?

В случае обращения к США мы получим вариант профанированного, хотя прагматически менее рискованного ответа на вызов неоязычества, ибо подлинных альтернатив неоязычеству на Западе, тем более в США, практически не осталось. Обращение же к России было бы воспроизведением парадоксальной ситуации второй мировой войны, когда атлантическая Европа вынуждена была обратиться за помощью к России, уже ставшей не-Европой, защищаясь от агрессора, представляющего "другую" Европу. Скорее всего, это было бы уже не спиралью, а движением по кругу.

2.5. Современная политическая история через призму синтетической прогностической модели



Подводя итоги, попытаемся проявить смыслы событий. Если расшифровывать смысл Великой мировой войны в рамках программы, заложенной в самой европейской цивилизации, то фазы инициированного в 1914 г. большого цикла могут быть раскрыты как последовательное очищение Европы от не-Европы, с одной стороны, и становление общеевропейской идентичности — с другой.

В самом деле, вся эпопея "гражданской войны" атлантистов с Германией может быть интерпретирована как преодоление немецкого диссидентства внутри европеизма. Два поражения Германии в мировых войнах и ее конечная интеграция в атлантическое пространство могут быть поняты как логическое завершение европейского процесса. Парадокс немецкой судьбы в том, что Германии потребовалось потерпеть "окончательное" поражение во второй мировой войне, чтобы окончательно интегрироваться в западную цивилизационную систему. Если же и поражение 1945 г. является не окончательным, то европейский процесс либо вовсе теряет смысл, либо должен быть воспроизведен в форме новой конфронтации, нового поражения Германии и нового торжества атлантизма.

Судьба России определяется второй стороной европейского процесса — освобождением Европы от неевропейских примесей. Все этапы Великой мировой войны — с 1914 г. до наших дней — получают смысл как последовательное выталкивание России из Европы. Если парадокс германских националистов заключается в метаморфозе — чем яростнее они бунтуют против атлантической Европы и воюют с ней, тем вернее попадают в ее объятия,— то парадокс российских западников, левых и правых, состоит в другом: чем более страстно они устремляются в Европу, развязывая для этого гражданские войны и внутренние чистки в России, тем вернее Россия выталкивается из Европы на Восток, крутой переориентацией своего курса отвечая на сокрушительные неудачи и авантюры реформаторов. Этот двуединый процесс реализации большой европейской программы можно было бы считать совершенно логичным и строить на его основании новые глобальные прогнозы, если исходить из безусловной гегемонии Запада в мире — ситуации, сложившейся к началу первой мировой войны.

Чистая априорная логика предполагает два допущения: Западная Европа могла бы справиться с Германией без помощи России и никаких новых гигантов вне западной системы вообще не должно появляться. Эти два вывода настолько соответствуют логике атлантического сознания, что оно до сих пор то и дело вопреки очевидным фактам их постулирует. Демиург не дает этому сознанию самоутвердиться и самоуспокоиться, ломая его априорную логику. Первый досадный "артефакт" состоит в том, что Запад не смог бы справиться с Германией без помощи России и тем самым исказил логику европейского процесса. Эта логика требовала, чтобы Россия, раз уж она признана не-Европой, не имеет права быть сильной и могущественной и тем самым нарушать западную гегемонию в мире. Последняя фаза мировой войны — "холодная" — как будто подтверждает эту логику. Сегодня победители, кажется, преисполнены решимости "дожать" Россию, исключив ее возрождение как великой державы. В этом смысле нынешнее банкротство России, перманентный кризис, в какой втянули ее реформаторы, соответствует программе европейского процесса: завершение европейской консолидации с одной стороны и избавление от не-европейских примесей — с другой.

Однако ход событий показывает, что и здесь логика европейского процесса вскорости будет нарушена. Дело в том, что разрушение России и низведение ее до статуса американского протектората было бы "логичным" лишь в том случае, если предположить следующее: после того как Европа окончательно справилась с проблемой Германии, ей уже никогда не понадобится военно-стратегическая помощь России, поскольку других оппонентов, кроме Германии, у атлантизма не должно быть. Но оба эти предположения — и относительно окончательного растворения Германии в атлантической системе, и относительно отсутствия других вызовов — становятся весьма спорными в свете новейших событий и тенденций в Европе и в мире. Катастрофически быстрое — в глазах организаторов однополярного мира — возвышение Китая и прямое диссидентство Индии, завладевшей ядерным оружием, говорит о том, что презумпция, на которой строится глобальная логика атлантистов, уже поколеблена в корне. Открывается перспектива, в которой намечается жесткая дилемма: либо атлантисты привлекают Россию как равноправного партнера для борьбы с новыми восточными вызовами и преодоления той разбалансированности мира, с которой единственная сверхдержава-победитель явно уже не справляется — либо помощь России будет затребована со стороны не-Запада против Запада.

Первый путь атлантисты для себя уже отрезали. Инерция холодной войны и привычка видеть в России главного противника с одной стороны, искушение прибрать к рукам огромные богатства России — с другой — предопределяют нынешнюю антироссийскую стратегию атлантистов. Показателем этого является не только демонстративное пренебрежение законными геополитическими интересами России, но и инициированный МВФ процесс полной деиндустриализации России. Последнее является верным признаком того, что Россию хотят превратить из самостоятельного субъекта, распоряжающегося своими ресурсами в целях роста, в кладовую сырья, ключ от которой находится в руках победителей. Именно в этом атлантисты видят логику Великой мировой войны, окончательно, по их мнению, завершенной капитуляцией России. Эта логика навязывается атлантическому сознанию новой системой мировосприятия, связанной с заменой формационного подхода цивилизационным.

Формационное видение ориентировалось на единую перспективу человечества, проходящего вслед за пионером — Западом закономерные этапы исторического развития (в самом общем виде — традиционное общество, индустриальное, постиндустриальное). Сегодня на Западе практически никто уже не верит в общечеловеческую перспективу. Возобладали дихотомия Запад — не-Запад, в контексте которой Запад утрачивает свою ответственность за развитие других регионов мира и все больше превращается в исторически безответственное потребительское общество, полное решимости удовлетворять свои потребности за счет ресурсов всей планеты. Это закономерно противопоставляет Запад всему не-Западу. Современная историческая пауза, которую Запад срочно использует для закрепления выгодного ему статус-кво, связана с тем, что процесс консолидации Запада намного опережает процесс консолидации не-Запада, сегодня представленного разрозненными и растерянными жертвами Великой мировой войны, из которой солидаризированный Запад вышел победителем.

И здесь мы сталкиваемся с новым априорным моментом, накладывающим на будущее рамки предсказуемой заданности. Как только Запад отказался от единой формационной перспективы и тем самым противопоставил себя остальному миру, обреченному, вместо того чтобы развиваться и входить в единую планетарную постиндустриальную цивилизацию, быть эксплуатируемым объектом, опустошаемым алчным потребительским обществом, сложилась новая глобальная ситуация вызова, на который последует неизбежный ответ.

Теоретики, представители общественных наук и практикующие аналитики-эксперты до сих пор не удосужились задуматься над тем, какой умопомрачительный поворот истории связан с отказом Запада от единой формационной перспективы и переходом его к стратегии сепаратного развития — в обход и за счет незападного большинства. Такой поворот диктует новую конфронтационную логику и готовит такой вызов, который история человечества еще не знала. Для глобального прогнозирования здесь достаточно эксплицировать содержание и механизмы этого вызова. Что, в самом деле, означает новое самоопределение Запада как избранного "золотого миллиарда", противостоящего остальному человечеству?

В идеологическом отношении это означает конец европейского гуманизма и переход Запада на позиции все более откровенного расизма. Об этом свидетельствуют его новейшие культурологические откровения, касающиеся того, что прогрессу незападных стран мешают не какие-то внешние препятствия, а никуда не годная ментальность. Первой фазой расистского высокомерия были попытки особой "генной", а точнее культурологической инженерии: разрушить традиционную ментальность путем особо тонких технологий воздействия на ее нервные центры, связанные, в первую очередь, с системой нравственных ценностей. Поверженная Россия испытала на себе воздействие этих технологий, применяемых "четвертой властью" — средствами массовой информации. Их цель — тотальное разрушение национального сознания.

Сегодня мы сталкиваемся уже со следующей угрозой развития западного расизма. Теперь реформаторы и их западные наставники склонны считать, что с "этим населением" ничего "прогрессивного" сделать нельзя и истинное торжество западных ценностей в России произойдет лишь тогда, когда это поколение вымрет. Вымирание негодных поколений уже идет ускоренным темпом. Этому содействуют все формы социальной, а точнее асоциальной политики правительства: и пенсионная, лишившая пенсионеров пенсий, и демографическая, лишившая молодые семьи возможности иметь детей, и образовательная, прямо направленная на разрушение самого мощного фактора развития страны — просвещения.

Россия вымирает, и это в общем-то вписывается в "демократическую" систему ожиданий отмирания всего традиционалистского и неприспособленного.

С тех пор как Запад отказался разделять судьбы человечества и противопоставил себя миру как избранный — неизбранным, по известным социально-психологическим законам следует ожидать новой идеологической волны, связанной с обоснованием законности и правомерности такого противопоставления. Новоевропейский гуманизм иссякает, сменяясь все более откровенным расизмом. Новое самоопределение Запада как уникального избранного меньшинства диктует особую линию международного поведения. Теоретически возможной стратегией является изоляционизм — отгороженность от "неприкасаемых". Некоторые признаки такой стратегии уже проявились в Шенгенских соглашениях ЕС, предусматривающих жесткие меры защиты "чистого" европейского пространства от наплыва "нечистых" со стороны "третьего" и бывшего "второго" миров. Но в глобальном масштабе последовательный изоляционизм исключен. Во-первых, западная цивилизация является экспансионистской по своей природе и ее машина времени, движущаяся неуклонно вперед, нуждается в растущих ресурсах мирового пространства. Во-вторых, итоги холодной войны, сделавшие Запад хозяином мира, диктуют беззастенчиво экспансионистскую линию поведения, ибо сдерживающий фактор, в лице враждебной сверхдержавы, на сегодня устранен. Но для того, чтобы закрепить столь выгодные итоги, предстоит еще кое-что сделать.

В начале это "кое-что" представлялось победителям совсем пустяковым: предстояло демонтировать сохранившиеся островки тоталитаризма в лице Северной Кореи, Кубы, Ирака... Однако, как оказалось, логика однополярного мира требует большего: демонтажа всех крупных государств не-Запада, в силу своей величины не вписывающихся в систему, где единственная звезда окружена спутниками-сателлитами. Это означает, что те, кто пошел на риск полного демонтажа России как мощной державы, завтра вынуждены будут пойти на демонтаж Китая — пока он еще не стал несокрушимым в своей мощи. Такие же мотивы двигали Германию к войне со стремительно поднимающейся Россией в начале ХХ века. Этот переход от России как главной мишени к Китаю означал бы переход от третьей к четвертой мировой войне или, в нашей логике, к следующему витку Великой мировой войны. Порог сдерживания снизился в виду того, что демонтаж СССР произошел в целом бескровно и был осуществлен с помощью более тонких технологий, чем классические военно-силовые.

Речь идет о провоцировании этносепаратизма под лозунгом права на самоопределение вплоть до отделения, идеологической дезориентации, а затем и прямом подкупе элиты, приглашаемой к соучастию в процессе глобальной вестернизации; наконец, о разрушении ценностного ядра культуры жестким радиооблучением средств массовой информации. Однако, в силу того, что перед китайской правящей элитой маячит пример разрушенного Советского Союза, пойманного в ловушку "демократизации", мировая война с Китаем вряд ли ограничится применением одних только "тонких" технологий.

Словом, утопия однополярного мира, осуществляемая США сегодня, чревата более грозными тотальными разрушениями и дестабилизацией, чем недавно умершая тоталитарная утопия. Не менее зловещей выглядит новейшая либеральная рыночная утопия и построенная на ее основе концепция "открытого общества". Речь идет о беспрецедентных вызовах социал-дарвинизма, представшего в превращенных формах мирового рыночного отбора. Всепожирающий молох рынка работает как экспроприаторский и редукционистский механизм, стремительно уничтожающий "нерентабельную" надстройку культуры и цивилизации. Социальное государство, наука, культура и образование, система социально-гуманитарных гарантий и авансирования молодого поколения — все это объявляется ненужными излишествами, которые рыночно недоразвитые страны не-Запада не должны себе позволять. Более того, они уже не могут позволять себе развивать и собственный промышленно-экономический базис, ибо это требовало бы мер протекционистской защиты, а они категорически запрещены нормами "открытого общества". Открытость в этом контексте означает беспрепятственное право экономически сильных разорять более слабых и запрещать им самостоятельно хозяйничать на собственных территориях. Именно это имеет в виду ныне модная концепция ограниченного экономического суверенитета и устарелости национальных экономик.

Глобальное открытое общество означает беспрепятственный, не стесненный протекционистскими мерами, естественный рыночный отбор, при котором не народы сами по себе, а безликий механизм рынка определяет, кому хозяйничать на тех или иных территориях, кто обладает правом иметь собственную обрабатывающую промышленность и сопутствующую ей интеллектуально-образовательную инфраструктуру, а кто не имеет и должен понизить качество своего человеческого фактора до роли мировой обслуги или даже вообще сузить объем человеческой массы, ибо рынок ее не терпит. Создается впечатление, что произошло еще не слыханное в новой истории обесценение человеческой массы по сравнению с ценностью территорий, которые она по тем или иным "историческим недоразумениям" занимает. Мировому рыночному отбору предстоит устранить все эти недоразумения и отдать территории целых мировых регионов тем, кто способен более рационально на них хозяйничать — тому же "золотому миллиарду".

Воспеваемый либеральными адептами открытого общества глобальный мир стал на глазах превращаться в систему глобального геноцида. Прежде, когда мир еще не был глобальным, "неприспособленные" могли не знать, что они неприспособленные и жить по более щадящим нормам своего собственного пространства — времени. Теперь же, в ходе глобализации, их пространство — время оказалось поглощенным западным, которое обнаружило невиданную этническую нетерпимость к изгоям мирового рынка, невзирая на то, что они представляют собой большинство человечества. Новое великое учение — либертаризм занялось всяческим обесценением этого большинства, и критерии рыночной рациональности как нельзя лучше подошли для этого. Возможно, что наивное большинство, убаюканное либеральными "сиренами", еще не подозревает, что господа мира сего уже начертали на его спинах зловещий знак апокалипсиса. Но ближайшее будущее откроет ему истину во всей ее угрожающей простоте, тем более что нынешние победители кажется решили, что отныне им некого стесняться.

Этот неслыханный вызов большинству человечества готовит фазу еще непредугаданного ответа. По своему историческому горизонту фаза ответа оказывается раздвоенной. Раздвоенность эта достойна того, чтобы к ней присмотреться поближе. Банальной формой ответа, целиком запрограммированной уже имеющимися итогами холодной войны является новое восстановление биполярной структуры мира, в которой западному гегемону будет противостоять осознавший общность своих судеб и неожиданно расширившийся за счет постсоветского пространства "третий мир". Есть надежда, что по мере того как он будет превращаться из безгласного и деморализованного объекта чужой воли в самостоятельный мировой субъект, содержание фазы ответа в терминах силовой геополитики в целом будет определено. Это означало бы дальнейшее развитие логики Великой мировой войны, ее высшую фазу. Как и положено процессам, протекающим в манихейской логике, эта высшая фаза ознаменуется устранением всех промежуточных, эклектически смешанных форм. Такие эклектические формы давала послепетровская Россия, герб которой олицетворял ее двуглавость: она металась между Востоком и Западом, то выполняя работу, заданную атлантическими заказчиками (как в случае войны с Германией в 1914 г.), то работу, которую ожидал от нее вздыбленный Восток. В грядущей высшей фазе Великой мировой войны эта раздвоенность России, по-видимому, будет окончательно преодолена в пользу союза с Востоком.

Таким образом, Великая мировая война оказывается не меньшим по своему долгосрочному программирующему потенциалу событием, чем Французская революция. Французская революция во многом задала программу внутриполитического развития европейских и околоевропейских стран — программу секуляризации, эмансипации, рационализации. Великая мировая война задала столь же долгосрочную программу внешнеполитического развития, связанную с геополитическими переделами мира, процессами принудительной вестернизации и модернизации. В чем-то существенном обе эти программы сходятся, следуя единой логике,— логике пожирания мира модерном. На первых порах, в рамках формационного видения, модерн казался программой преобразования и возвышения развития мира по единым универсальным законам. Но в рамках цивилизационного видения, жестко связующего прогресс с единственной цивилизацией — Западом, модерн оказывается молохом, пожирающем ткани других культур и цивилизаций, как враждебных прогрессу, а незападные пространства — как плацдармы, которые надлежит очистить от негодного человеческого балласта.

Чем же и когда может закончиться Великая мировая война, породившая основные драмы ХХ века? Когда мы задаем этот вопрос, наши интуиции, касающиеся будущего, обретают структурную рамку, организующую картину будущего, в которой возможен "небанальный ответ". Одно дело — вопрошание о будущем с позиций лишенной временного горизонта Современности, не знающей, на какой линии расположена точка нашего "теперь". Другое дело — взгляд на будущее с некоторой вершины, какой и являются Великие исторические события. Как только мы разгадаем заложенную в них программу — динамичный событийный ряд, мы получаем определенную априорную рамку, в которой помещаются грядущие события.

Теперь, после трех мировых войн и в преддверии четвертой, мы понимаем, что механизм противостояния заложен там, где утрачена общечеловеческая перспектива, где вместо принципа общей судьбы преобладают сепаратные устроения будущего — за спиной и в ущерб другим, наделенным низшим статусом. Возможность выйти из состояния мировой войны откроется лишь в том случае, если человечество вновь обретет общую историческую перспективу, признает принцип единой судьбы. Это, кстати, как раз и соответствовало бы философии подлинного глобализма.

Следующий вопрос в этой связи: а кто станет инициатором этого принципа, заложенного в этике великих мировых религий, в горизонте "осевого времени", именно сегодня трагически замутненного? Теория прогресса приучила нас ожидать пионерских инициатив, связанных с новыми ступенями развития, от наиболее развитых стран. Прогностическое кредо этой теории: сегодняшний день развитых стран указывает на завтрашний день тех, кто находится на нижних ступенях эскалатора, называемого прогрессом.

Но незамутненный учениями реалистический взгляд открывает нам сегодня совсем другую картину. Логика и здравый смысл убеждают нас в том, что общечеловеческому будущему будут ожесточенно сопротивляться наиболее развитые страны — "золотой миллиард", явно не согласный разделять с остальным человечеством бремя судьбы. Прежде, пока не иссякли натуралистические иллюзии Просвещения, отождествляющего западного человека с "естественным человеком" и ожидающего, что разумный эгоизм восторжествует и у всех остальных, Запад верил в общечеловеческую перспективу. Правда, она покупалась ценой отказа всех незападных народов от своей специфики, на Западе воспринимаемой как девиация — отклонение от нормального эталона. Но в конце ХХ века Запад не только поверил в уникальность своей цивилизации, но и пришел к выводу, что представители других цивилизаций не только не готовы к новому будущему, которое обеспечено для западной цивилизации, но и недостойны его.

Прогресс как мировая игра "с положительной суммой" стал явно обретать черты игры "с нулевой суммой". По мере утверждения принципа плюрализма цивилизаций представители других культур стали рассматриваться не как партнеры по совместному будущему, а как неисправимые упрямцы традиционализма, перевоспитать которых невозможно. Столь непластичный человеческий материал только занимает дефицитное пространство нашей маленькой планеты, но не годится для того чтобы быть введенным в "машину времени", выносящую к светлому будущему. С позиций победителей планета поделена на две неравные части: на одной мы имеем дефицит пространства при огромном временном потенциале, на другом — изобильное пространство вне исторического времени. Отсюда чисто "военный" взгляд на мировую перспективу: для того чтобы обрести ее, Западу предстоит отвоевать пространство у тех, кто не умеет конвертировать его во временной потенциал, в технологию обретения будущего.

Надо сказать, такой взгляд противоречит прежним установкам теории прогресса, которая на всех уровнях убеждала нас в том, что переход от традиционализма к модерну означает переход от экстенсивного хозяйства, порождающего борьбу за пространство, к интенсивному, делающему такую борьбу бессмысленной. Этот "невоенный", позитивистский взгляд на пространство сегодня уже утрачен. Причиной тому является, с одной стороны, обострение глобальных проблем и открывающиеся "пределы роста", с другой — логика мировой войны и психология победителей, которым "грех не воспользоваться" плодами своей победы. Этот неожиданный реванш традиционализма в лагере победителей, вновь проникшихся сознанием ценности пространства, означает, что программа Мировой войны возобладала над программой Великой революции модерна. Как же может современный мир обрести другую перспективу, помимо заданной циклом Великой мировой войны и связанных с нею геополитических переделов мира?

По-видимому, новая философия будущего будет опираться не на презумпции модерна, связанные с признанием решающих преимуществ развитых и сильных над "нищими духом", а на христианские презумпции, указующие, что именно "нищие духом" откроют новую перспективу мира, связанную не с делением на расу рабов и расу господ, а с принципами единой судьбы и взаимной ответственности.

Еще совсем недавно, в 60-х годах, многим представлялось, что Запад организует эффективные программы развития для отсталых стран, поможет им создать собственную инфраструктуру роста, связанную с современной промышленностью, подготовкой национальных кадров, научно-техническими новациями. Индустриализация, сциентизация и рационализация готовили новую судьбу "третьему миру", которому вскоре как будто предстояло догнать развитые страны. Этим универсалиям прогресса не суждено было утвердиться, и картина будущего стала раздваиваться: одна перспектива — для избранных, другая — для мирового гетто. Повторится ли великий парадокс раннехристианской эпохи, когда отверженные указали новый путь миру и открыли принцип единой судьбы ("нет ни эллина, ни иудея")?

Для того чтобы заново уравнять перед лицом истории развитых и отсталых, приспособленных и не приспособленных, человечеству предстоит создать иные критерии оценки людей, иную шкалу времени. Модерн подчинил людей экономике и превратил экономико-технические критерии в главное мерило людей, стран, цивилизаций. И до тех пор, пока эти приоритеты довлеют, исторический горизонт человечества так и будет раздваиваться, ибо "экономические ножницы" не сокращаются, а все больше раздвигаются. Прогресс обнаружил неприятную тенденцию концентрации и монополизации: быстрее развиваются те, кто более развит.

Феноменология Э. Гуссерля рекомендует нам, для того чтобы пробиться к первичному смыслу, осуществить процедуру вынесения за скобки всего наслоившегося. По-видимому, эту "феноменологическую редукцию" предстоит осуществить человечеству, вынеся за скобки те феномены, которые связаны с экономико-техническими критериями развитости и неразвитости. Речь идет о перспективе планетарной постэкономической революции, которая в отличие от мировой коммунистической революции не просто насильственно экономически уравняет всех, а вынесет за скобки экономические измерения, то есть утвердит новую шкалу оценок и приоритетов.


1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   ...   29

Похожие:

Панарин А. С. Глобальное политическое прогнозирование icon «Традиции и инновации в международно-политическом процессе: региональное и глобальное измерение»

Панарин А. С. Глобальное политическое прогнозирование icon Программа и методические материалы освоения дисциплины : «Изучение и прогнозирование спроса»
Разовский Ю. В. «Познавая будущее». Программа и методические материалы освоения дисциплины: «Изучение и прогнозирование спроса» для...
Панарин А. С. Глобальное политическое прогнозирование icon Научно-исследовательская работа Научно-исследовательская работа Научно-исследовательская...
Научно-исследовательская работа (нир) относится к циклу М. 3 дисциплин ооп впо (магистратуры) «Политическое консультирование» по...
Панарин А. С. Глобальное политическое прогнозирование icon Билеты по истории отечественной журналистики
Экономическое и социально-политическое развитие России в начале XX в. Система периодической печати конца XIX – начала XX вв
Панарин А. С. Глобальное политическое прогнозирование icon Представленную в таблицах 1 и Выбор темы осуществляется
Методические указания к выполнению курсовой работы по дисциплине «макроэкономическое планирование и прогнозирование»
Панарин А. С. Глобальное политическое прогнозирование icon Література до залікового модулю "Інженерна психологія" Основна
Вероятностное прогнозирование в деятельности человека /Под ред. И. М. Фейгенберга, Г. Е. Журавлёва.— М, 1977
Панарин А. С. Глобальное политическое прогнозирование icon Вычислительная техника. Компьютеры 2 Здравоохранение. Медицинские науки 2
Управление экономикой. Экономическая статистика. Учет. Аудит. Экономический анализ. Планирование. Прогнозирование 4
Панарин А. С. Глобальное политическое прогнозирование icon Брюс Стерлинг Будущее уже началось: Что ждет каждого из нас в XXI веке?
Кевина Келли, Лоренса Лессига и Стюарта Бранда и знакомит читателя с политическими движениями, способными спровоцировать будущие...
Панарин А. С. Глобальное политическое прогнозирование icon Принципы реализации программы 12 Ожидаемые результаты 13 Прогнозирование...
Основная образовательная программа основного общего и среднего (полного) образования на 2012-2017 годы
Панарин А. С. Глобальное политическое прогнозирование icon Прогнозирование отложения сульфатных солей при добыче нефти (на примере...
Ооо «Лукойл-Инжиниринг» «Печорнипннефть», начальник отдела проектирования и мониторинга разработки Ярегского месторождения
Литература


При копировании материала укажите ссылку © 2015
контакты
literature-edu.ru
Поиск на сайте

Главная страница  Литература  Доклады  Рефераты  Курсовая работа  Лекции