Скачать 0.8 Mb.
|
ЛЕКЦИЯ ПЕРВАЯ Берлин, 20 января 1914 г. В четырех лекциях, которые мне предстоит прочесть в ходе нашего Генерального собрания, я хотел бы поговорить с вами о связи человека со Вселенной с одной определенной точки зрения. И эту точку зрения я наметил бы следующим образом. Человек переживает в себе то, что мы можем назвать мыслью, и в мысли он может почувствовать себя существом непосредственно деятельным, существом, которое способно обозревать свою деятельность. Если мы наблюдаем какой-нибудь внешний предмет, например, розу или камень, и составляем себе представление об этом внешнем предмете, то нам могут с полным основанием сказать: ты, собственно, никогда не знаешь, сколько в твоем представлении о камне или розе содержится от самой вещи, от самого растения. Ты видишь розу, ее красный цвет, ее форму, видишь, что она состоит из отдельных лепестков; ты видишь камень с его окраской, различными гранями, но при этом ты всегда будешь вынужден признать, что в них может заключаться еще что-то такое, что внешне остается незамеченным тобою, и ты не знаешь, насколько полным является твое представление об этом камне или этой розе. Когда же у кого-нибудь появляется какая-либо мысль, то эту мысль он образует сам. Хотелось бы даже сказать, что тогда он находится в каждой прожилке этой своей мысли, является участником всей мыслительной деятельности. Он знает: то, что заключено в этой мысли - это то, что я сам, мысля, вложил в нее. А того, чего я не вкладывал в эту мысль, в ней и не может быть. Я вижу мысль целиком. Когда я внутренне вижу мысль, то уже никто не предположит, что в ней может находиться еще столько-то и столько-то чего-либо иного, как это можно сделать, например, относительно розы или камня. Ибо я сам создал эту мысль, я присутствую в ней, и поэтому знаю, что находится в ней. Действительно, мысль - это самое заветное у нас. И если мы установим отношение мысли к Космосу, ко Вселенной, то мы установим и отношение самого заветного у нас к Космосу, ко Вселенной. Поэтому рассмотрение отношения человека ко Вселенной, начатое с его мысли, обещает быть действительно плодотворным, и мы предполагаем им заняться. Оно поведет нас на значительные высоты антропософского исследования. Сегодня же надо построить только фундамент, который покажется некоторым из вас несколько абстрактным. Однако в ближайшие дни мы увидим, что этот фундамент необходим и что без него мы лишь поверхностно могли бы приблизиться к тем высоким целям, которых стремимся достигнуть в этих четырех лекциях. Таким образом, все только что сказанное заключает в себе обещание, что человек, придерживающийся того, что заключается в его мыслях, сможет отыскать интимное отношение своего существа ко Вселенной, к Космосу. Однако если мы пожелаем стать на такую точку зрения, то возникнет одно крупное затруднение. Я имею ввиду, что возникнет большое затруднение, связанное с объективным фактическим положением вещей, а не с нашим рассмотрением. И это затруднение состоит в том, что хотя действительно верно то, что человек живет в каждой прожилке своей мысли и что поэтому, если у него есть какая-либо мысль, он должен знать ее интимнее, чем какое-либо иное представление; однако, да, именно "однако"... у большинства людей нет мыслей. И это обстоятельство обыкновенно не принимается во внимание достаточно серьезно, не продумывается достаточно основательно по той причине, что для этого требуются именно мысли. Необходимо прежде всего обратить внимание на одно обстоятельство: в самых широких областях жизни препятствием к появлению у людей мыслей является то, что для повседневного жизненного обихода людям не всегда бывает необходимо действительно доходить до мышления; вместо мыслей они довольствуются словами. Значительная часть того, что в обыденной жизни называется "мыслить", протекает "в словах". Думают "словами". "Словами" думают больше, чем это можно себе представить. Многие желающие получить объяснение того или иного обстоятельства довольствуются тем, что им скажут какое-нибудь знакомое слово, напоминающее что-либо, и они принимают за объяснение ощущение, которое испытывают при этом слове, полагая, что у них есть "мысль". То обстоятельство, о котором я говорю, привело в известный момент развития человеческой духовной жизни к тому, что появилось воззрение, разделяемое в настоящее время многими людьми, называющими себя мыслителями. В новом издании моей книги "Миро- и жизневоззрения XIX столетия" я попытался основательно перестроить ее, предпослав ей историю развития западной мысли, начиная с VI столетия до Рождества Христова и вплоть до XIX столетия, и присовокупив в конце к тому, что было дано в первом издании, картину, скажем так, мыслительной жизни человеческого духа вплоть до наших дней. Первоначальное содержание книги также подверглось переработке. Я попробовал показать, что мысль, собственно, появилась только в определенную историческую эпоху. Она действительно появляется примерно в VI или VIII веке до Рождества Христова. До того времени человеческие души совершенно не переживали того, что можно назвать "мыслями" в настоящем смысле слова. Что же переживали души до того времени? До того времени они переживали образы. И все переживания внешнего мира происходили в образах. Я об этом часто говорил с различных точек зрения. Переживание образов является последней фазой переживания древнего ясновидения. В дальнейшем "образ" переходит для человеческой души в "мысль". Мое намерение состояло в том, чтобы показать этот результат духовной науки, прослеживая исключительно ход развития философии. Оставаясь всецело на почве философской науки, я показываю, как в определенный момент в древней Греции родилась мысль, показываю, как она возникла, когда внезапно всплыла в человеческом душевном переживании из переживания внешнего мира, протекавшего в древние времена в образах. Затем я попытался показать, как эта мысль текла дальше у Сократа, у Платона, у Аристотеля, как она принимала различные формы, как она развивалась и в средние века привела к тому, о чем я теперь намереваюсь упомянуть. Дальнейший ход развития мышления приводит к сомнению, что в мире вообще может действовать то, что называют "общими мыслями", "общими понятиями"; он ведет к так называемому номинализму - философскому воззрению, гласящему, что общие понятия может быть являются только названиями, или, иначе говоря, только словами. Таким образом, относительно "общих мыслей" мы находим у философов вполне определенное воззрение, - и у многих оно сохраняется и поныне, - а именно: эти общие мысли - только слова. Для пояснения сказанного возьмем одно легко обозримое и в то же время общее понятие - понятие "треугольника". Тот, кто подходит к нему с точки зрения номиналиста, кто не может отойти от того, что выработалось в номинализме в период между XI и XIII веками, тот говорит приблизительно следующее: "нарисуй мне треугольник". Хорошо, я нарисую ему треугольник, например, такой. "Прекрасно, - говорит он, - это частный треугольник с тремя острыми углами; такой треугольник бывает. Но я нарисую тебе другой". И он рисует один треугольник с прямым углом и другой, имеющий так называемый тупой угол. Назовем первый треугольник остроугольным, второй прямоугольным, а третий тупоугольным. Тогда этот человек скажет: "Я верю тебе: существуют остроугольный, прямоугольный и тупоугольный треугольники. Но все же это не "треугольник". Треугольник вообще должен заключать в себе все, что вообще может заключать в себе треугольник. Под общую мысль о треугольнике должны подпадать и первый, и второй, и третий треугольники. Однако не может быть, чтобы треугольник остроугольный был вместе с тем прямоугольным и тупоугольным. Остроугольный является частным случаем треугольника; это не треугольник вообще. Так же и прямоугольный, и тупоугольный треугольники частные. Треугольника вообще не существует. Таким образом, треугольник вообще представляет из себя слово, которое охватывает все особые, частные треугольники, но общего понятия треугольника не существует. Это - слово, которое охватывает отдельные вещи". Но дело, конечно, идет дальше. Допустим, кто-нибудь скажет слово "лев". Тогда тот, кто стоит на точке зрения номинализма, скажет: "В Берлинском зверинце есть лев, в Ганноверском тоже есть лев, в Мюнхенском - тоже существуют отдельные львы, но льва вообще, который имел бы общее с берлинским, ганноверским и мюнхенским, не существует. Это просто слово, которое охватывает отдельных львов. Существуют только отдельные вещи, а помимо отдельных вещей, - это говорит номиналист, - нет ничего, кроме слов, которые охватывают отдельные вещи". Такое воззрение, как было сказано, возникло в свое время. Но его и ныне еще исповедуют некоторые остроумные логические мыслители. Кто хоть немного поразмыслит над этим, тот, в сущности, тоже должен будет признать, что в этом все же есть что-то странное; так просто, без рассуждений я не могу разобраться, существует ли этот "лев вообще" или этот "треугольник вообще", потому что я этого хорошенько не вижу. И если бы кто-нибудь пришел и сказал: "Видишь ли, милый друг, я не могу согласиться с тем, что ты мне показываешь мюнхенских, ганноверских или берлинских львов. Если ты утверждаешь, что существует лев "вообще", то ты должен меня отвести куда-нибудь, где существуют львы "вообще". Если же ты показываешь мюнхенского, ганноверского и берлинского львов, то этим ты не доказываешь, что имеются "львы вообще", - и представилось бы необходимым показать ему "льва вообще", то можно было бы прийти в смущение. Нелегко ответить на вопрос, куда надо отвести человека, чтобы показать ему "льва вообще". Мы не будем теперь обращаться к тому, что нам дает духовная наука; к этому мы еще подойдем. Пока же давайте остановимся на мышлении, на том, что может быть достигнуто мышлением. Но тогда мы должны сказать себе: если мы хотим оставаться на этой почве, то из того, чтобы повести какого-нибудь сомневающегося человека ко "льву вообще", ничего не выйдет. Из этого, действительно, ничего не выйдет. Здесь встречается затруднение, которое нужно просто признать. Иначе, не желая признавать этой трудности на почве обыкновенного мышления, не стоит вникать в трудности человеческого мышления вообще. Вернемся к треугольнику, потому что в конце концов в общем безразлично, уясним ли мы это себе на треугольнике, на льве или на чем-либо другом. Вначале представляется безнадежным, чтобы можно было изобразить "треугольник вообще", который заключал бы в себе все свойства, все треугольники. Однако ввиду того, что это не только представляется безнадежным, но и действительно безнадежно для обыкновенного человеческого мышления, вся внешняя философия стоит тут поистине у своего предела; она должна была бы сделать откровенное признание, что как внешняя философия она стоит у своего предела. Но этот предел - предел именно для внешней философии. Через него все же представляется возможным переступить, и с этой возможностью мы теперь и познакомимся. Представим себе, что мы не просто так рисуем треугольник и говорим: "Я нарисовал треугольник; вот он". Ведь всегда можно возразить, что это именно остроугольный треугольник; это не треугольник вообще. Однако треугольник можно нарисовать и иначе. Собственно, нарисовать нельзя. Но мы сейчас увидим, как эти "можно" и "нельзя" относятся друг к другу. Допустим, мы рисуем треугольник и даем каждой из его отдельных сторон двигаться в любом направлении, как она захочет. При этом пусть они движутся с разной скоростью (Рудольф Штайнер говорит это, делая рисунок на доске). Одна сторона движется так, что в следующее мгновение занимает это положение, а другая - так, что в следующее мгновение занимает то. Одна движется гораздо медленнее, другая быстрее и так далее. Потом направление изменяется на обратное. Короче говоря, мы включаемся в неудобное представление и говорим следующее: "Я не только нарисую треугольник и оставлю его в таком виде, но я поставлю твоему представлению определенные требования. Ты еще должен представить, что стороны треугольника находятся в непрерывном движении. Если же они находятся в движении, то в зависимости от характера движения могут возникать одновременно прямоугольный и тупоугольный треугольники или любые иные". Двоякое можно сделать, а также потребовать на этой почве. Во-первых, можно потребовать, чтобы было достигнуто известное удобство, а именно: чтобы когда кто-нибудь нарисует треугольник, и он будет готов, и будет известно, как он выглядит, то можно было бы успокоиться в своих мыслях, потому что налицо то, что было желательно иметь. Можно, однако, поступить и иначе: одновременно рассматривать треугольник как исходный пункт и дать каждой стороне двигаться с различной скоростью и в разных направлениях. В последнем случае нет того удобства, которое мы имели бы в первом случае, и в своих мыслях мы принуждены выполнять известные движения. Но зато при этом мы действительно имеем общую мысль "треугольника", которую нельзя достигнуть, ограничиваясь только одним треугольником. Общая мысль "треугольника" будет налицо, если держать мысль в непрестанном движении, если мысль подвижна. Поскольку философы не делают этого, - не приводят мыслей в движение, как я только что изложил, - они, по необходимости, стоят у предельной черты и воспроизводят номинализм. Теперь переведем то, что я только что сказал, на знакомый нам язык. Когда мы хотим подняться от частной мысли к общей, от нас требуется, чтобы мы привели в движение частную мысль; значит, приведенная в движение мысль является "общей мыслью", из одной формы она переливается в другую. Я говорю "форма". Если правильно мыслить, то целое движется, а все, что выступает отдельно, что проистекает из движения, является замкнутой в самой себе формой. До сих пор я чертил только отдельные формы: остроугольный, прямоугольный и тупоугольный треугольники. Теперь же я нарисую нечто, - собственно не нарисую (я уже говорил об этом), но это можно себе представить, - нечто, что должно вызвать представление о том, что общая мысль находится в движении и порождает отдельные формы, приостанавливая свое движение. И тут мы видим, что философы номинализма, которые по необходимости стоят у предельной черты, движутся в известном царстве - в царстве Духов Формы. В пределах находящегося вокруг нас царства Духов Формы господствуют формы; и в силу того, что там господствуют формы, в этом царстве находятся отдельные, сами по себе строго законченные вещи. Из этого вы можете усмотреть, что философы, которых я имею в виду, никогда не ставили себе задачи выйти из царства форм, и потому в своих общих мыслях они поистине не могут иметь ничего иного, кроме слов, одних только слов. Если бы они вышли из царства отдельных предметов, то есть форм, то они проникли бы к представлению, которое находится в непрестанном движении. Это значит, что они в своем мышлении поставили бы перед собой царство Духов Движения - царство ближайшей высшей Иерархии. Но до этого большинство философов не снисходят. А когда однажды в последнюю эпоху развития западной мысли один человек стал мыслить именно в этом духе, он оказался мало понятым, хотя про него много говорят и выдумывают. Возьмем то, о чем писал Гете в "Метаморфозе растений", то, что он назвал "пра-растением"; затем возьмем то, что он назвал "пра-животным", и мы увидим, что с понятиями пра-растения, пра-животного можно совладать только в том случае, если мыслить их в подвижном состоянии. Допустив эту подвижность, о которой говорит сам Гете, получишь не законченное и ограниченное в своих формах понятие, а такое, которое живет в этих формах, проникает собою все развитие животного или растительного царства, и которое при этом проникновении меняется точно так же, как меняется треугольник, переходя в остроугольный или тупоугольный, и может быть то "волком", то "львом", то "жуком' в зависимости от того, как строится эта подвижность, благодаря которой свойства вещей при прохождении через частные проявления меняются. Гете привел застывшие понятия форм в движение. Это было его великим, центральным деянием. Это было самое значительное из того, что он ввел в естествознание своего времени. На этом примере вы видите, что то, что мы называем духовной наукой, действительно способно освободить людей от того, чего они в настоящее время должны придерживаться, даже если они являются философами. Потому что без приобретенных с помощью духовной науки понятий совершенно невозможно, при желании быть честным, признавать что-либо иное кроме того, что общие мысли - это просто слова. Вот почему я сказал: у большинства людей нет мыслей. И если им говорить о мыслях, они их отрицают. Когда говорится людям о мыслях? Когда, например, говорится, что у животных и растений есть "групповые души". Сказать ли "общие мысли" или "групповые души" (в течение лекций мы увидим, какие существуют соотношения между теми и другими) - для мышления это одно и то же. Ведь групповую душу нельзя понять иначе, как представив ее себе в движении, в непрестанном внешнем и внутреннем движении; иначе нельзя прийти к групповой душе. Но люди не принимают этого. Поэтому-то они, отрицая "групповую душу", отрицают, следовательно, и общую мысль. Для понимания видимого мира не нужно никаких мыслей; для этого необходимо лишь воспоминание о том, что мы видели в царстве формы. Таким образом, большинство людей знает только то, что они видели в царстве формы. При этом общие мысли остаются только словами. Потому-то я и мог сказать, что у "большинства людей нет мыслей", что общие мысли остаются для них лишь словами. Но если бы между различными духами высших Иерархий не было бы также и Гения языка, образующего общие слова для общих понятий, то сами люди не создали бы их. Так что по-настоящему люди получают свои общие мысли прежде всего из языка и имеют не слишком много других, кроме общих, мыслей, сохранившихся в языке. Из этого мы, однако, усматриваем, что с мышлением действительных мыслей должно быть связано нечто особенное. Что с этим должно быть связано нечто совсем своеобразное, мы можем видеть из того, насколько трудно бывает человеку достичь ясности на почве мысли. Во внешней тривиальной жизни, возможно, будет часто высказываться мнение, - когда захотят немного прихвастнуть, - будто мыслить легко. Однако это не так. Потому что действительное мышление требует всегда очень близкого, в известном отношении бессознательного касания дыхания из царства Духов Движения. Если бы мышление было таким исключительно легким делом, то на его почве не происходило бы колоссальных ошибок и люди не мучились бы так долго со всевозможными проблемами и заблуждениями. Так, между прочим, уже больше столетия мучаются с одной мыслью, которую высказал Кант и которую я часто привожу. Кант хотел устранить так называемое "онтологическое доказательство бытия Божия"1. Это онтологическое доказательство бытия Божия также относится ко времени номинализма, когда говорили, что общим понятиям соответствуют только слова и не существует ничего общего, что отвечало бы отдельным мыслям подобно тому, как отдельные мысли отвечают определенным представлениям. Это онтологическое доказательство Бога я приведу как пример того, как люди мыслят. Оно гласит приблизительно следующее. Если допустить существование Бога, то Он должен быть самой совершенной сущностью. Если же Он самая совершенная сущность, то у него не может отсутствовать бытие, существование, потому что иначе могла бы существовать сущность еще более совершенная, которая обладала бы теми же мыслимыми качествами и которая, кроме того, существовала бы. Таким образом, сущность самую совершенную необходимо мыслить существующей. Поэтому Бога нельзя мыслить иначе как существующим, если мыслить его как сущность самую совершенную. Это значит, что из самого понятия можно вывести заключение о том, что согласно онтологическому доказательству бытия Божия Бог должен существовать. Кант хотел опровергнуть это доказательство, стремясь показать, что нельзя вывести заключения о существовании предмета, исходя из понятия. При этом он высказал свою знаменитую фразу, которую я тоже часто привожу: "Сто действительных талеров представляют из себя не больше и не меньше, чем сто возможных талеров". Это значит: если талер содержит триста пфеннигов, то надо считать и сто возможных талеров по триста пфеннигов, и, равным образом, сто действительных талеров также по триста пфеннигов. Сто возможных талеров содержат, следовательно, столько же, сколько сто действительных талеров. Это значит, что нет никакого различия в том, думаю ли я о ста действительных талерах или о ста возможных талерах. Поэтому из одной только мысли о наиболее совершенной сущности нельзя делать вывод о ее существовании, поскольку простая мысль о возможном Боге обладает теми же свойствами, что и мысль о действительном Боге. Это представляется весьма рассудительным. И люди целое столетие мучаются над вопросом, как же обстоит дело со ста возможными и ста действительными талерами. Встанем, однако, на наиболее близкую нам точку зрения, а именно на точку зрения практической жизни. Можно ли, исходя из этой точки зрения, утверждать, что сто действительных талеров содержат не больше, чем сто возможных талеров? Можно сказать, что сто действительных талеров содержат ровно на сто талеров больше, чем сто возможных талеров. Это ведь совершенно ясно. Ведь есть же разница, будем ли мы, с одной стороны, думать о ста возможных талерах, или, с другой стороны, будем иметь сто действительных талеров. На другой стороне будет ровно на сто талеров больше. А в большинстве случаев в жизни вопрос заключается именно в сотне действительных талеров. Вопрос этот имеет, однако, и более глубокий аспект. Его можно поставить иначе, а именно: в чем, собственно, заключается разница между ста возможными и ста действительными талерами? Каждый, я думаю, согласится, что для того, кто может иметь сто талеров, разница между ста возможными и ста действительными талерами несомненно существует. Представьте, что вам необходимо иметь сто талеров, и кто-то предоставляет вам выбор: получить от него либо сто возможных, либо сто действительных талеров. Если вы имеете возможность получить их, то разница, конечно, будет. Теперь допустим, что вы находитесь в таком положении, что в действительности не могли бы иметь этих ста талеров; тогда, весьма вероятно, вам будет в высшей степени безразлично, что кто-то не даст вам ста возможных или ста действительных талеров. Когда их нельзя иметь, тогда сто действительных талеров содержат ровно столько, сколько и сто возможных талеров. Однако, в этом есть смысл. И смысл этот заключается именно в том, что говорить о Боге так, как говорил Кант, можно было только в такое время, когда Бога больше "нельзя было иметь" при помощи человеческого душевного опыта. Когда он перестал быть досягаемым как действительность, тогда понятия возможного и действительного Бога стали настолько же одинаковыми, насколько одинаковы сто действительных и сто возможных талеров, которые нельзя иметь. Если у души нет пути к действительному Богу, то к нему, конечно, не приведет никакое - в кантовском духе - развитие мыслей. Итак, вы видите, что дело имеет и более глубокую сторону. Я привожу это только потому, что хотел бы таким образом пояснить следующее: когда дело касается мышления, необходимо производить несколько более глубокую разведку, так как ошибки мышления проскальзывают иногда даже через самые просвещенные души, и долгое время остается невыясненным, в чем, собственно, заключается ошибочность таких мыслей, как, например, кантовской о ста возможных и ста действительных талерах. Если высказывается какая-либо мысль, проблема всегда будет состоять в том, чтобы учесть общую ситуацию, в которой эта мысль возникла. Сначала из природы общей мысли, а затем, в особенности, из наличия такой ошибки мысли, как у Канта, я попытался показать вам, что пути мышления нельзя рассматривать, не углубляясь в суть дела. Но мне хочется подойти к этому вопросу еще и с третьей стороны. Предположим: вот здесь находится гора или холм, а здесь -крутой склон. С этого крутого склона бьет источник; он падает отвесно по склону, как настоящий водопад. На другой стороне тоже источник, находящийся в точно таких же условиях. Этот источник стремится к тому же, что и первый, но не делает этого. Он не может низвергаться вниз подобно водопаду, а стекает спокойно в виде ручья или речки. Обладает ли вода второго источника иными силами, чем у первого? Совершенно очевидно, что нет. Второй источник проделывал бы то же самое, что и первый, если бы гора не создавала препятствия для него и не направляла своих сил кверху. Если бы не было этих сдерживающих сил, которые гора направляет кверху, то он низвергался бы вниз, как и первый источник. Здесь, следовательно, надо принимать во внимание две силы сдерживающую силу горы и силу тяготения земли, которая заставляет низвергаться один источник. Она, правда, точно так же действует и на второй источник, и поэтому можно сказать она здесь, я вижу, как она влечет воду вниз. Однако, если бы человек был скептиком, то он мог бы отрицать это относительно второго источника и сказать: "Тут пока еще ничего не видно, тогда как у первого источника каждую водную частицу несет вниз". Значит, к каждой отдельной частице второго потока необходимо приложить силу, противодействующую силе земного притяжения, а именно, сдерживающую силу горы. Допустим теперь, что кто-нибудь придет и скажет: "Я не верю тому, что ты рассказываешь о силе тяготения и о сдерживающей силе. Разве гора является причиной, что источник избирает этот путь? Я этому не верю". Тогда его можно было бы спросить: "Чему же ты тогда веришь?" И он ответил бы: "Я думаю, что внизу имеется некоторое количество воды, выше над ним - еще некоторое количество воды, выше - снова, и так далее. Я полагаю, что воду, находящуюся внизу, толкает вниз вода, находящаяся над нею, и что эту находящуюся выше воду снова толкает вниз та, что находится еще выше. Каждая находящаяся выше масса воды постоянно толкает вниз воду, находящуюся ниже". Разница существенная. Первый человек утверждает, что водную массу влечет вниз сила тяготения. Второй же говорит, что частицы воды постоянно толкают вниз те, которые находятся ниже, благодаря чему вода, находящаяся выше, течет вниз. Человек, который говорил бы о таком толкании воды вниз, был бы весьма неумен, не правда ли. Допустим, однако, что дело касается не ручья или речки, а истории человечества, и охарактеризованный нами выше последний из говоривших сказал бы: "Единственное, чему я верю, это то, что мы живем в двадцатом столетии, в нем разыгрывались известные события; они вызваны событиями, имевшими место в последней трети девятнадцатого столетия; эти же последние обусловлены, в свою очередь, теми, которые имели место во второй трети девятнадцатого столетия; а эти опять-таки обусловлены теми, которые имели место в первой трети". Это называется прагматическим пониманием истории, когда говорят о причинах и их следствиях, а последующие события постоянно объясняют исходя из соответствующих предыдущих. Подобно тому, как кто-нибудь станет отрицать силу тяготения и скажет, что что-то постоянно толкает частицы воды вниз, обстоит дело и тогда, когда кто-нибудь занимается прагматической историей и положение вещей в девятнадцатом столетии объясняет как следствие Французской революции. Мы, конечно, говорим: "Нет, там действуют еще и другие силы кроме тех, которые толкают сзади и которых по-настоящему вовсе не существует. Предшествующие события в истории человечества вызывают последующие в столь же малой степени, в какой силы горной реки действуют сзади. Из духовного мира постоянно поступают новые влияния подобно тому, как на источник постоянно воздействует сила тяготения, и они пересекаются с другими силами, как у потока сила тяготения пересекается со сдерживающей силой горы. Если бы действовала только одна сила, ты бы увидел, что история протекает совершенно иначе. Но ты не различаешь в ней отдельных сил. Ты не видишь того, что является физическим развитием мира, что было описано как следствие развития Сатурна, Солнца, Луны и Земли; и ты не видишь того, что непрестанно происходит с человеческими душами, которые проходят через духовный мир и снова нисходят на землю, того, что все снова входит в это развитие из духовных миров. Ты просто отрицаешь это!" У нас, однако, сохраняется такое понимание истории, как у человека с только что охарактеризованными воззрениями; и оно встречается не так уж редко. В девятнадцатом столетии оно признавалось даже весьма остроумным. Что же можно сказать об этом исходя из только что высказанной точки зрения? Если бы кто-либо утверждал о горном ручье то же, что и об истории, он утверждал бы абсолютную глупость. В чем же, однако, причина, что ту же бессмыслицу он утверждает относительно истории? История так сложна, что люди не замечают, что ее почти повсюду преподносят как прагматическую историю. Исходя из изложенного мы видим, что духовная наука, которая должна принести здоровые принципы для постижения жизни, имеет задачи в разных ее областях, и что в действительности необходимо научиться мышлению, ознакомиться с внутренними законами и импульсами мышления. Иначе с человеком могут происходить всякого рода несуразности (Groteske). Так, например, в наше время один человек хромает и спотыкается о проблему мышления и языка. Это знаменитый критик языка Фриц Маутнер, который даже написал большой философский словарь. Толстая маутнеровская "Критика языка" выдержала уже третье издание и таким образом стала книгой, известной среди наших современников. В ней много остроумных, но вместе с тем и ужасных вещей. Так, например, в ней можно встретить курьезную ошибку мышления; на нее натыкаешься почти в каждой пятой строке: добрый Маутнер сомневается в пользе мышления, ибо для него "мыслить" - значит вообще только "говорить", а потому не имеет смысла заниматься логикой, достаточно заниматься только грамматикой. А кроме того он говорит: "Поскольку логики вообще не может быть, то, значит, все занимавшиеся логикой были глупцами". Прекрасно. И далее: "В обыденной жизни из заключений возникают суждения и лишь из суждений представления". Так действуют люди! К чему уж там логика, если действуют так, что из заключений возникают суждения, а из суждений представления? Это столь же остроумно, как если бы кто-либо сказал: "К чему нам ботаника? Ведь и в прошлом году, и два года назад растения все еще росли". Такую логику мы встречаем у того, кто отвергает логику. И вполне понятно, что он отвергает ее. Много еще более любопытных вещей находим мы в этой странной книге, которая по вопросу об отношении между мышлением и языком приходит не к ясности, а к конфузу. Я сказал, что нам необходим фундамент для вещей, которые несомненно должны привести нас на высоты духовного исследования. Этот фундамент в том виде, как он в настоящее время возводится, многим может быть представляется несколько абстрактным, но он нам необходим. И я полагаю, что я все-таки попытался объяснить эти вещи настолько, что стало понятно, в чем состоит дело. Особенное внимание я хотел бы обратить на то, что уже в результате этих простых рассмотрений можно получить понятие о том, где проходит граница между царством Духов Формы и царством Духов Движения. Приобретение такого понятия тесно связано с тем, вправе ли мы вообще допускать "общие" мысли или же мы вправе допускать только представления или понятия об отдельных вещах? Я говорю категорически: "Вправе ли мы допускать?" На этих предпосылках, к которым я больше ничего не прибавлю, потому что они несколько абстрактны, мы будем продолжать строить далее завтра. |
Лекция I и проблема языка и сознания лекция II 31 слово и его семантическое... Монография представляет собой изложение курса лекций, про* читанных автором на факультете психологии Московского государственного... |
Лекция первая И перед этой пропастью между частными и общими истинами недостаточно подготовленных людей настигает обыкновенно недоверие |
||
Первая часть Собственно об образовании речи. Первая лекция Собственно об образовании речи Это расчленение будет таковым: я дам пояснения об образовании речи и о драматическом искусство, а фрау Штайнер возьмет на себя ту... |
Лекция первая Сегодня я хотел бы опять говорить в связи с только что представленной сценой из первой части "Фауста", чтобы получить некое единство,... |
||
Лекция первая Поэтому — завтра и послезавтра вы увидите почему — я кладу сегодня в основу тот исторический обзор нового развития человечества,... |
Лекция №1. Введение. Элементы дифференциальной геометрии. 2 Лекция №5. Множества Жюлиа, множество Мандельброта и их компьютерное представление. 18 |
||
Лекция первая При этом вы должны будете прежде всего различать знания, основанные на традиции, на человеческом соглашении, – хотя, возможно, пока... |
Лекция первая К тому, что является лишь малой частью человека, нам нужно добавить, если можно так выразиться, «жидкого» человека, не подчиняющегося... |
||
1. Лекция: Что такое asp. Net Дается обзор различных web-технологий. Объясняется преимущество asp. Net. Описывается процесс подготовки среды разработки приложений.... |
Лекция первая Земле. Не видится ли нам, что эту заполненную ариманическим существом душу влечет, так сказать, результат её ариманических познаний?... |
Поиск на сайте Главная страница Литература Доклады Рефераты Курсовая работа Лекции |