Книга польского философа и писателя Владислава Татаркевича «О счастье и совершенстве человека»
|
Скачать 4.67 Mb.
|
Глава четвертаяИСТОРИЯ ПОНЯТИЯ СЧАСТЬЯ Счастье слепо, но не незряче. Ф. Бэкон Полная «история счастья», если бы такая была написана, должна была бы охватить разные проблемы: историю взглядов на счастье, поскольку они менялись в разные эпохи; историю ощущения счастья, ибо и оно подвергалось изменениям: в разные исторические периоды и в разных слоях общества люди чувствовали себя счастливыми то меньше, то больше; историю стремления к счастью: ибо от того, как высокого ценилось счастье, насколько глубокой была вера в него, зависело стремление к его достижению. Обо всем этом будет идти речь в следующих главах книги. В данной главе прослеживается история слова «счастье» и история понятия счастья, которые в течение веков также подвергались глубоким изменениям. 1. В поисках истоков понятия счастья в Древней Греции мы наталкиваемся там уже в дофилософский период на близкие понятия. Первое из них – понятие благоприятной, удачной судьбы, везения – естественное понятие, свойственное простому, первоначальному способу мышления. У греков оно употреблялось чаще всего под названием «добрая судьба» (εύτυχια от ευ̃̉ – добро и τύχη – судьба), а в религиозных сочинениях, мифах – под названием «эвдемония» (εύδαιμονία). Этот термин, происходящий от εύ – добро и δαιμον – божество, дословно означал судьбу человека, находящегося под защитой добрых богов, то есть удачную судьбу. Другим ранним понятием, близким к счастью, было удовольствие, понятие почти столь же естественное для дофилософского периода, как и удача. Оно означало положительные внутренние переживания, так же как понятия удачи – 60 положительные внешние условия жизни. Основной термин для этого понятия – η̉δονή (наслаждение). Однако к понятию счастья приближалось не столько общее понятие удовольствия, сколько отдельные, более конкретные его варианты, и прежде всего: χαρά, или длительное состояние удовольствия, ευ̉φροσύνη, или веселое, безмятежное настроение, являвшееся для греков важным фактором положительного восприятия жизни, и, наконец, όλβος, то есть преуспевание человека и связанное с ним ощущение полноты и радости жизни1. Наиболее близким к счастью было понятие блаженства (μακαριότης), то есть удовольствия в его наивысшей степени, которое не может быть уделом людей на Земле, а доступно только богам и душам в Элизиуме. Это было не философское понятие, а эсхатологическое. 2. В понятии удачи рано произошла перемена, приблизившая его к понятию счастья. Это случилось тогда, когда понятие жизни, которой благоприятствует судьба, перешло в понятие удачной, счастливой жизни. Такая эволюция понятия была естественной, ибо какая же жизнь должна быть удачной, если не та, которой благоприятствует судьба. Доказательством возникновения понятия счастья из понятия удачной судьбы является сохранение его названия: в дальнейшем говорили о «счастливой судьбе» даже тогда, когда человек обязан был своей счастливой жизнью не судьбе, а вопреки ей себе самому. То же самое произошло позже и в других языках. От счастливого события», «счастливой» или «благоприятной судьбы» берет свое начало много новых слов и выражений, обозначающих счастье: французское bonheur (от bon и heur; образовано от латинского augurium, означающего судьбу), немецкое Glück (от gelingen – удаться), а также польское, русское, чешское и вообще славянское «счастье» (от корня часть, то есть удел, судьба, и приставки су). Этим расширенным понятием удачи, охватывающим всякую удачную жизнь, греки оперировали часто, но первоначально в неопределенном смысле. Точнее определили его философы в V в. 3. Демокрит был, очевидно, первым философом, который 1 Геродот различает όλβιος (благоденствующего) и εύτυχής (преуспевающего), то есть счастливого от того, у которого были только внешние хорошие шансы в жизни. (См: Вergk Т. Anthologia lyrica, 1855, р. 15, fragm. 13; Вurckhardt J, Griechische Кulturgeschichte, Bd, 2, 1892–1902, S, 366 f.) 61 понятие удачной жизни – счастливой, как сказали бы мы сегодня,– поместил в центр своих рассуждений1. И одновременно первым, кто утверждал, что счастливая жизнь зависит не только от удачной судьбы или вообще от внешних условий, но, и даже в большей степени, от внутреннего состояния человека. Счастливая жизнь – это та, которая ощущается положительно, которой человек доволен. Главное в ней не то, что человек имеет, а то, что он чувствует при этом. Поскольку судьба – это не главное, то не имеет смысла называть счастье «счастливой судьбой». А также и «эвдемонией», ибо оно не дело рук богов. Демокрит называл его просто «хорошим настроением», «хорошим состоянием души» (ευ̉εστώ, ευ̉θυμια ). Такое состояние возникает сравнительно независимо от условий жизни: когда переживания человека находятся в согласии между собой, когда в его душе царит «гармония» (α̉ρμονία) и соответствующая «пропорция» (ευ̉ρυθμια), ничем не потревоженный покой; это состояние лучше всего описать путем сравнения с морской гладью: γαλήνη, νηνεμία (штиль, безветрие). Демокритовское понятие счастья отличалось как от удовольствия, так и от везения. А. Удачная судьба, обладание внешними благами, объективно хорошие условия жизни действительно способствуют счастью, однако недостаточны для него. Счастье – нечто иное, чем внешнее везение; внутренние условия значат для него больше. «Не совершенство тела и не богатство дают счастье, а ровный характер и богатство воображения». И легко обманется тот, кто ожидает от внешних условий слишком многого. Б. Получение удовольствий также еще не составляет счастья. Нельзя быть счастливым, не получая удовольствий, но не всякие приятные переживания приближают к счастью, а некоторые в конечном счете отдаляют от него, принося страдания. И всякое удовольствие, получаемое с избытком, становится страданием. Демокритовское понимание счастья, по сути дела, уже идентично современному. 4. Однако это понятие, столь близкое и естественное для нас, в Древней Греции не удержалось. Греки создали его, но быстро от него отказались. Произошло это под влиянием Сократа и Платона, древнегреческих мыслителей V в., 1 См.:Diels H. Die Fragmente der Vorsokratikеr, 1922, Аufl. 4; Zielenczyk А. Еtука Demokryta z Аbdery,– «Рrzegląd Filozoficzny»,1907» 62 оказавших наиболее сильное влияние на сознание своих соотечественников и направивших его в иную сторону. И они задумывались над тем, какая жизнь является наилучшей, но понимали ее иначе, считая, что не удовлетворение дерет жизнь наилучшей, а те блага, которые в ней содержатся. Само удовлетворение не есть счастье, оно лишь следствие обладания благами. Мера счастья была у Сократа, Платона и их последователей объективной, а не субъективной как у Демокрита. В этом смысле Платон называл счастливыми тех, кто «обладает добрым и прекрасным». Это объективное понятие счастья принял Аристотель1 и своим авторитетом надолго укрепил его. Он считал, что счастье есть обладание тем, что всего ценнее. Если самое ценное – знание, то счастлив тот, у кого оно есть, если же самым ценным является деятельность, то счастлив человек деятельный. Счастье отличается от удовольствия и везения, Последние – неоформившееся целое, писал Аристотель, сопоставляя их со счастьем. Иное дело, что счастливая жизнь обычно бывает приятной и удачной. Кто обладает самым ценным, тот тоже доволен; но удовлетворение – только естественное следствие счастья, а не его сущность. Согласно аристотелевскому понятию счастья, не потому человек счастлив, что доволен, но доволен потому, что счастлив. Аристотелевское понятие счастья, означающее наличие у человека наибольших из доступных ему благ, надолго стало главным понятием этики под старым названием эвдемонии, которое удержалось за этим термином, вытеснив синонимы, употребляемые Демокритом. Споры о счастье, которые вели греки во времена Аристотеля, имели своим предметом счастье уже в этом новом понимании; прежде всего спор шел о том, какие блага необходимы для счастья. Сам Аристотель считал, что для него необходимы различные блага; даже наивысшие, моральные и духовные, сами по себе для него недостаточны. Чтобы быть счастливым, человек не может быть ни слишком уродливым, ни низкого происхождения, ни слабым и больным, ни нищим, ни одиноким, лишенным семьи и друзей; только сочетание различных благ составляет основу счастья 1 Аристотель. Этика к Никомаху, кн. I; е г о ж е: Эвдемова этика (на рус. яз. не переведена.– Прим. ред.). См. об этом: Таtаrkiewicz W. Les trois morales d'Aristote. – Сomptes rendus de l' Асаdèmie des Sciences Morales et Politques, 1931, 63 человека. Но послеаристотелевская эпоха не разделяет этого взгляда. Начались поиски единственного наивысшего блага, столь важного, что его одного достаточно для счастья. Наивысшим благом, достаточным для счастья, стоики считали добродетель, то есть то, что для Аристотеля было едва ли не одним из его факторов. Они имели то же самое понятие счастья как обладания наивысшим благом, но усматривали наивысшее благо в другом, и поэтому у них был иной взгляд на счастье. С этим связан другой спор эпохи эллинизма: как можно достичь счастья? Аристотель был убежден, что коль скоро для счастья необходимо обладание различными благами, то следует развивать все человеческие способности. Эллинисты и здесь были более радикальны и односторонни; только стоики выступали за развитие лишь наилучших способностей. Аристотель советовал во всем придерживаться меры, они же не знали меры в наилучшем. Однако по многим другим проблемам Аристотель и философы-эллинисты были единого мнения. Прежде всего они единодушно признавали, что в самом человеке, а не во внешних условиях находится то, что составляет счастье, и что от него самого зависит, чтобы он был счастливым. Четко эту мысль выразил Боэций, сказавший: «Quid extra petitis intra vos positam felicitatem?» – «К чему вне себя искать счастья, которое находится в вас самих?» Все античные философские школы были едины также в том, что только нравственное и разумное поведение ведет к счастью. С этой точки зрения гедонисты были одного мнения с моралистами. «Не существует приятной жизни,– писал гедонист Эпикур,– которая не была бы разумной, нравственно возвышенной и справедливой, так же как не может быть разумной, нравственной, возвышенной и справедливой жизни, которая не была бы приятной». Такого же взгляда придерживались стоики, платоники, перипатетики. 5. Аристотель, определивший понятие эвдемонии, пользовался также понятием блаженства. Желая выразить полное счастье, он дополнял эвдемонию блаженством; тех, кто достигал его, он называл «счастливыми и блаженными» (ευ̉δαίμοηες καί μακάριοι). Аристотель считал, что когда человека преследует злая судьба и отбирает у него внешние блага (если, например, он будет больным и одиноким), то, даже обладая другими наивысшими благами, он не познает блаженства; он познает только «первое», но не «второе», 64 Формула «счастливый и блаженный» не была для него плеоназмом. Итак, греки пользовались всеми четырьмя понятиями, которые в настоящее время выступают под названием счастье»: благоприятная судьба (ευ̉τυχία – понятие еще дофилософское), блаженство (μακαριότης – в мифологии, а потом и в философии), удовлетворение жизнь. (ευ̉εστω – у Демокрита), обладание наиценнейшими благами (ευ̉δαιμονία – у Аристотеля и его последователей). Но роль этих понятий не была одинаковой; понятие, которое мы сегодня считаем самым важным, употреблялось Демокритом, а в греческой философии в течение веков преобладало понятие эвдемонии. Понимая счастье как благоприятную судьбу, древние греки считали ее даром богов1. Затем Демокрит, Аристотель и их последователи пришли к убеждению, что счастье, в сущности, дело рук человека. Но такое понимание счастья уже означало, что блага (а наиценнейшие блага – духовные и моральные) находятся в самом человеке и от него главным образом и зависят. Эллинизм тоже остался при убеждении, что человек сам творит свое счастье независимо от судьбы и богов. Однако в конце эпохи античности убежденность в независимости человеческого счастья от богов вновь утрачивается и происходит возврат – в измененном виде – к теоцентрической концепции. Это произошло в связи с общим в то время возвратом мышления на религиозную основу. Плотин и многие менее известные мыслители видели счастье в обладании благами, но для неземного счастья должны были быть и неземные блага; тех благ, которые Аристотель или стоики считали источником счастья, было уже недостаточно. Счастье даруют боги, и достижимо оно только благодаря посвящению всех помыслов и жизни богу. Греческая идея счастья, которая первоначально имела религиозный характер и ориентировалась на элизийские радости и судьбу, дарованную богами, в классическом своем варианте отбросила трансцендентные идеалы, чтобы потом, однако, вновь возвратиться к ним. 6. Христианство, возникшее в период усиления религиозности, с самого начала понимало счастье трансцендентно. 1 См.: Zieliński T. Rozwój moralności w świecie starożytnym. Polskiej Akademii Umiejętności, 1928, 65 В Евангелии говорится в основном о счастье в небесном царстве, завещанном Христом. Оно имеет сходство с понятием блаженства у греков. Счастливые и в греческих текстах Евангелия именовались всегда μακάριοι (блаженными). А позднее в латинских текстах главным понятием выступает felicitas, которое означает то же самое, что и блаженство. Христианство применило понятие неземного счастья и к земной жизни. Оно провозгласило, что состояние блаженства можно достичь уже на земле, когда в душах людских произойдет перемена и возникнет царство божье на земле. Но и теперь люди могут быть счастливыми, если живут по-божьи. Евангелистское понятие счастья было не единственным христианским понятием: схоластическая философия тоже его имела. Они отличались между собой, и это различие проявлялось также и в терминологии: латинские тексты у христианских философов говорили о felicitas, а у схоластов – о beatitudo. Термин «beatitudo» происходил от греческого и не означал ничего другого, кроме как «эвдемония», а именно обладание наивысшими благами. Как и древнегреческие философы, схоласты утверждали, что удовлетворение не составляет счастья, а, наоборот, вытекает из счастья (summa (delectatio seu ineffabile gaudium ex essentia beatitudinis necessario sequitur1), является не основой, а следствием счастья. Схоласты только религиозное добро считали источником счастья; все другие блага слишком непостоянны, изменчивы и малы. Они утверждали, как и древние, что к счастью ведет жизнь разумная и добродетельная; но, считая разум и добродетель необходимыми для счастья, не считали их достаточными. Нужна, кроме этого, помощь бога, его любовь – любовь же достигается не разумом, а верой. И счастье связано не столько с добродетелью, с разумом и даже с лишениями и страданиями, устремлением к богу (это знали еще в античности), сколько с любовью и верой, что было специфическим мотивом, введенным в понятие счастья христианской философией. Понятие счастья как обладания благами просуществовало все средние века. Более того, и новое время не сразу порвало с ним. Видные философы XVII в.– Декарт, 1 «Высшее наслаждение, или ни с чем не сравнимая радость, неизбежно проистекает из самой сути счастья» 66 Спиноза, Лейбниц – понимали счастье как совершенство, как обладание наивысшими благами. Таким образом, с IV в. н.э. по XVII в. в философии было живо понятие, сегодня уже далекое нам. 7. Однако новое время произвело радикальный переворот в понятии счастья: оно превратилось в понятие субъективное. Счастье определяли уже не как обладание благами, а как чувство удовлетворения. Жизнь является счастливой, когда мы довольны ею. Счастливым принято называть человека, удовлетворенного своей жизнью, независимо от того, располагает ли он благами и какими; важно только, чтобы он чувствовал себя удовлетворенным, то есть счастливым. Счастье и обладание благами, счастье и совершенство, которые в течение стольких веков отождествлялись, оказались разделенными. Новое время не только перешло к субъективному понятию, но так усвоило его и так к нему привыкло, что казалось уже странным, что до этого в течение двадцати веков понятие счастья могло быть совершенно иным. Субъективное понимание счастья было вначале чисто гедонистическим: о счастье свидетельствует удовольствие. Понятие счастья, которое упрочилось в XVIII в., не выходило за рамки удовольствия. Оно существенно отдалилось от античной эвдемонии и было уже ближе к блаженству, но понятому более узко. Дж. Болдуин не без основания писал своем «Философском словаре», что язык нового времени не различает понятий эвдемонизма и гедонизма. В эпоху Просвещения, когда перестали различать счастье удовольствие, соотношение этих понятий еще больше упростилось, особенно в распространившемся тогда эмпиризме. В Англии Дж. Локк определял счастье как удовольствие, точнее, как наивысшее удовольствие, доступное человеку. А на исходе века Иеремия Бентам все еще понимал счастье как удовольствие. Во Франции, другом центре философской мысли, наиболее влиятельные и типичные мыслители того времени сводили счастье к удовольствию или удовольствие к счастью. «...Мимолетное или малодлительное счастье называется удовольствием»,– писал Гольбах в «Системе природы»1. Это понятие настолько распространилось, что перестало быть достоянием лишь эмпириков и гедонистов. Даже Кант, имевший совершенно иные убеждения, 1 Гольбах П. А. Система природы, М., 1940, с. 82, 67 в сущности, не отделял счастья от удовольствия и, не придавая большой ценности удовольствиям, не ценил и счастья. Несмотря на такое существенное изменение понятия счастья, некоторые традиционные положения теории счастья сохранили свою значимость. Ламетри, сторонник крайне гедонистических взглядов, писал: «Какая это великая роскошь – творить добро, чувствовать радость от хороших поступков: кто добродетелен, благороден, человечен, чуток, милосерден, великодушен, тот испытывает такое удовлетворение, что, я считаю, тот, кто не имел счастья родиться добродетельным, достаточно наказан уже одним этим». 8. Понимание счастья как приятной жизни уже близко к пониманию его как ощущения положительного баланса жизни, имеющего своим следствием общую удовлетворенность жизнью. Однако это понимание, которое сегодня занимает главное место, утвердилось только в XIX в. В свое время его разделял Демокрит. Переход к новому понятию трудно связать с определенным названием или сроком; скорее всего, оно распространялось постепенно, пока не возобладало над предшествующими. Мысль о балансе жизни, положительном или отрицательном, столь естественна, что она должна была появиться в сознании людей, но еще не проникла в литературу, еще не получила названия счастья и несчастья. Долгое время в философии господствовали более простые понятия, такие, как эвдемония и удовольствие. В XIX в. и это сложное и не вполне ясное понятие, которое, однако, завоевывало все более широкое распространение, также стало предметом размышлений. С новым понятием возникли новые проблемы и по-новому решались старые. Если в вопросе о том, как достичь счастья, европейская мысль обнаруживала до сих пор редкое единство мнений, то теперь и здесь проявились разногласия: ибо, не имея точно определенного понятия (а новое как раз и было таковым), каждый мог выступить с собственным мнением, рядом с традиционными возникали новые, рядом с общепризнанными индивидуальные, звучащие парадоксально и цинично для тех, кто по-старому считал разумную и добродетельную жизнь самой верной дорогой к счастью. Отграничение счастья в этом новом понимании от благосклонности судьбы и от эвдемонии было достаточно простым делом, однако трудно и важно было отграничить его от 68 удовольствия. В начале XX в, эти попытки шли в основном в четырех направлениях. Первое усматривало основу для разделения счастья и удовольствия в целостности счастья; в противоположность отдельным удовольствиям, частичному удовлетворению оно есть удовлетворенность жизнью в целом. Так, например, определял счастье английский этик Рэшдолл1. Второе разделяло их по принципу длительности: в противоположность эфемерным удовольствиям счастье есть длительное удовлетворение. Такая differentia specifica счастья, проводимая уже Аристотелем, а затем и Лейбницем, вновь появляется в XX в. Третье направление выделяло счастье на основе самого качества удовлетворения, которое в нем содержится. Не только целостность и длительность отличают счастье от других переживаний человека, но даже сам вид удовлетворения в нем иной, более глубокий и полный. Радость качественно отличается от удовольствия, а счастье – от радости: так понимали этот вопрос М. Шелер2 и Мак-Дугалл. Четвертое направление пыталось отграничить счастье от удовольствия на том основании, что счастье – не только чувства, но и объект положительной оценки, одобрения. Счастливым является человек, который не только радуется жизни, но радуется не без оснований. Видимо, ни одно из четырех указанных направлений не достаточно само по себе, их нужно объединить, чтобы дефинировать счастье. Мы так и поступим в данной книге. Итак, история понятия счастья, насчитывающая почти два тысячелетия, не была простой. На первых порах счастьем называли удачу, везение. Затем в течение долгого времени, включая значительную часть эпохи античности и средние века, оно означало лишь хорошее состояние человека, или обладание наивысшими достоинствами и благами. В новое время понятие счастья свелось к понятию удовольствия. Сегодня же, не отказываясь от старых его значений, мы, однако, чаще всего пользуемся иным понятием счастья. История понятия счастья колебалась между двумя крайностями: между пониманием счастья как совершенного состояния и пониманием его как удовольствия. А в современном 1 См.: Rashdall H. The Theory of Good and Evil, 1907. 2 Scheler M. Der Formalismus in der Ethik und die materielle Wertethik. Bd. 1-2, Halle, 1913-1916. 69 своем виде это понятие содержит как элементы совершенства, так и удовольствия. Тенденция сводить понятие счастья либо к совершенству, либо к удовольствию, сохранившаяся с давних Бремен, понятна; ведь легче и удобнее оперировать двумя простыми понятиями, чем сложным понятием счастья. Однако оно необходимо, ибо каждый человек чувствует себя довольным или недовольным своей жизнью и выражает это чувство. А быть довольным жизнью – это нечто иное, чем достичь в ней совершенства или познать в ней много удовольствий. 70 |
Похожие:
 |
Книга вторая Книга о счастье и несчастьях 2 «Николай Амосов. Книга... «Николай Амосов. Книга о счастье и несчастьях. Книга вторая»: Молодая гвардия; Москва; 1990 |
|
Книга первая. Книга о счастье и несчастьях 1 «Николай Амосов. Книга о счастье и несчастьях.» Известный хирург, ученый, писатель, Николай Михайлович Амосов рассказывает о работе хирурга, оперирующего на сердце, делится своими... |
|
Книга выдающегося польского поэта и мыслителя Чеслава Милоша «Порабощенный разум» Книга выдающегося польского поэта и мыслителя Чеслава Милоша «Порабощенный разум» — задолго до присуждения Милошу Нобелевской премии... |
|
Станислав Лем Философия случая Впервые на русском языке – трактат знаменитого писателя-фантаста и философа Станислава Лема о проблемах литературы |
|
Эстетика киномузыки Книга польского музыковеда Лиссы «Эстетика киномузыки» представляет собой капитальный труд, посвященный вопросу о роли музыки в создании... |
|
Книга была написана Беряевым за восемь лет до смерти. Черновик ее... Кламаре и Пиле. Работа над рукописью продолжалась фактически до последних лет жизни философа. Книга вышла уже после смерти Бердяева,... |
|
Книга была написана Беряевым за восемь лет до смерти. Черновик ее... Кламаре и Пиле. Работа над рукописью продолжалась фактически до последних лет жизни философа. Книга вышла уже после смерти Бердяева,... |
|
Наполеон Хилл Думай и богатей Настольная книга бизнесмена Думай и богатей О том, что помогает человеку всю жизнь идти вперед, устраивать свое счастье и умножать богатство, тогда как другие не могут даже... |
|
Книга для широкого круга читателей О 41 Почему боги нас не слышат, или Как сделать, чтобы наши желания сбывались. Книга Энергетическое строение человека (второй уровень... |
|
Николай Михайлович Амосов Мое мировоззрение. Какова судьба человечества? Существует ли «стрела прогресса» в эволюции мира? Какое счастье возможно для человека и общества, что... |