Образно-символический мир в поэзии Се Тяо (Vв.)
|
Скачать 5.1 Mb.
|
|
Сюаньчэн, 495-497гг. Обращение Се Тяо к проблематике духовной традиции и не совсем свойственная ему ранее «концептуализация» своего поведения становятся в Сюаньчэне более выражены. Это отчасти объясняется самим «наместничеством», которое ставило чиновника в положение особой индивидуальной ответственности. Находясь «на виду у всех», он должен был чаще пребывать «наедине с собой», принимая важные моральные решения. Эта задача во многом решается у Се Тяо в контексте его лирического творчества. Назначение в Сюаньчэн виделось поэту как возможность стать «отшельником в миру», чтобы, не покидая путь службы, отдалиться от «шума и мыли». Но вступление в это качество озадачивало проблемами «правления» («治»), ранее ему неведомыми. Размышление над ними и над своим «путём» в провинции мы находим в первом стихотворении сюаньчэнского «цикла», которое так и называется «Впервые прибыв в уезд Сюаньчэн» («始之宣城郡»207):
Вступление в должность «Великого смотрителя» («太守») уезда Сюаньчэн впервые поставило Се Тяо у руля «правления». «Правление», как и «служба» в целом, попадало под всесторонний регламент традиции. Стихотворение неслучайно начинается со слов «опустить занавес» («下帷») – это выражение было устойчиво связано с историей жизни Дун Чжуншу (董仲舒), одного из колоссов конфуцианской школы эпохи Хань, который «опустив занавес, вещал и декламировал, ученики по-очереди воспринимали учение, но никто не видел его лица»208. «Опустить занавес» – значит «проповедовать учение» или в переносном смысле – «править». Се Тяо говорит о том, что он «теряется» («闕») в «главах» («章») и «фразах» («句»), на которые делились тексты канонических книг, не имевшие знаков препинания, поэтому знание их «пунктуации» здесь синонимично конфуцианской «эрудиции». В «Высоких беседах» («高談») на философские темы, как правило, даосского содержания герой также «испытывает стыд», будучи далёк от свойственных им категорий «имени» (名) и «смысла» (理). За «тонкой завесой» надлежащего самоуничижения просматривается то значение, которое «школы» продолжали иметь в делах государственного управления, оставаясь его идейной основой. Мысленно возвращаясь в прошлое, поэт вспоминает тех, кто благословил его на путь службы. «Благая милость» («嘉惠») была оказана ему Уди в год его совершеннолетия, когда, «заколов волосы» («簪髮»), он надел шапку чиновника. «Благородный муж» (君子), проповедовавший «учение о долге» («教義»), это, скорее всего, Ван Цзянь (王儉), который возглавлял конфуцианскую школу в Цзянькане и явился первым «наставником» поэта. Напомним, что первое назначение Се Тяо по службе было к нему в подчинение. Поэту кажется важным подчеркнуть духовную связь с этими людьми, тем более что путь службы оказался впоследствии не тем, чем он виделся в самом начале – и эта оценка даётся с позиций его индивидуального опыта: «Стопы и сердце так и не соединились, Печали и радости десять лет [сменяют друг друга]». «Сердце» («心») героя как «человека» оказывается судьёй успеха «чиновника». Образы «испуганных цапель» (振鷺) и «стаи драконов» (羣龍) также олицетворяют «чины» – «низшие» и «высшие» – среди которых герой пытается найти своё место. Выражение «пэнсянь» (烹鮮) – «готовить маленькую рыбку» – происходит из «Лаоцзы», где говорится: «Управлять большим государством – это как готовить маленькую рыбку» («治大國若烹小鮮»209). Комментарий к «Лаоцзы» поясняет: «Когда готовят маленькую рыбку, не удаляют кишки, не снимают чешую, не решаются переворачивать её, боясь, что она развалится»210. Смысл в том, что управлять государством следует «осторожно», не совершая грубых вмешательств. О «соблазнах» («貪») человеческого сердца и его склонности к «соперничеству» («競») в вещественном мире говорила буддийская школа. О «совместном правление» («共治») сказано в «Иньвэньцзы» (尹文子): «Что было дорого в правлении Совершенномудрых, так это не индивидуальное правление, а правление вместе со всеми»211. «Бескорыстие» («廉») и «совестливость» («耻») – канонические добродетели «правления» конфуцианского толка. Перебрав в сознании предписания многих «школ», поэт, кажется, признаёт их все в равноправном качестве. «Убыль» («損») и «приумножение» («益») это 41 и 42 гексаграммы «Ицзина», однако в данном случае «они» означают «отсутствие опыта практических дел». «Бесполезность», которая подобала скромному чиновнику, делает его особенно «ненужным» на больших (уездных) пространствах – «далеко от дома». «Оставил саблю у Северного дворца, Сошёл с повозки у берега Южной реки», – продолжает он об отъезде из столицы и прибытии в Сюаньчэн, соответственно. Со «столицей» ассоциируется тема служебного успеха – «Гуанпинской славы» – на которую герой «оставляет надежды», в то время как его новым «идеалом» становится «город Хуаинь» («華陰市»), возникший после того, как Чжан Кай (張楷) – 149-180гг. – «поселился отшельником в горах Хун'нуншань, учёные последовали за ним, и место их пребывания превратилось в город к югу от Задней Хуаиньшань»212. Сюаньчэн и вынужденное наместничество оказываются приемлемы для героя в этом неожиданном качестве – как «отшельничество» – которое, будучи «индивидуальным», является выбором уже известным традиции и, что немаловажно, также одобренным ею. Образы «отшельничества», выстраивающиеся в ряд последних четырёх строк, напоминают о его же условности: «легкие вёсла» («輕檝»), пускающие «зябь» (漾) по воде, на которых, необременённый мирскими делами, движется герой, возможно, к тем самым «островам» (洲), о которых он говорил ранее – слово «цзи» (檝) это короткое весло малой лодки – «подножья утёсов» («巖趾»), служивших «воротами» в иной мир, противоположный людскому, «река и море» («江海»), у которых традиционно селились отшельники, и, наконец, «горы и лес» («山林») как образы «глуши», в качестве которой в сознании поэта выступает Сюаньчэн, на службу в который он только что прибыл. Парные словосочетания «чжаочжао» («招招») и «синсин» («行行») являются знаковыми. Первое известно из «Шицзина»: «Зовёт перевозчик меня на беду! Все в лодку садятся, а я не иду...» («招招舟子, 人涉卬否»)213, второе из «Девятнадцати древних стихотворений»: «В пути и в пути, и снова в пути и в пути. Так мы, господин, расстались, когда мы в живых» («行行重行行, 與君生別離»)214, и оба в равной степени означают «путь». Использование столь известных «цитат» из классики и сознательное соположение образов «воды» и «земли» говорят о том, что этот «путь» вновь осмыслен Се Тяо в универсальном качестве – как «Путь» человека в мире, поднимающийся над временем и обстоятельствами. Это путь его лирического героя, образ которого объединяет вокруг себя «неоднородные» по происхождению дяньгу, обретающие новые смысловые оттенки в контексте его «жизненной» ситуации. С прибытием поэта в Сюаньчэн, «горы» становятся одним из важнейших образов его лирики. Плеяда стихотворений этого периода послужила причиной, почему всё творчество Се Тяо нередко классифицируется как «поэзия гор и вод», а «Младший Се» считается продолжателем традиции Се Линъюня – патриарха данного «жанра». Следует помнить, однако, что образный язык «Старшего Се» во многом был обязан своей целостностью идее «Дао», вокруг которой было организовано сознание автора – идее, Се Тяо не свойственной. «Горы» Се Линъюня представляли собой отдельный мир, куда он уходил «Оставить чувства, сбросить пыль вещей, И в истине узреть холмов, ущелий красоту» («遺情捨塵物，貞觀丘壑美»)215 – в то время как у Се Тяо этот мир чаще таил неопределённость. Характерно, что никто не связывает «поэзию гор и вод» с именем Цюй Юаня (屈原), у которого «горных» сюжетов было также немало, например, в поэме «Шэцзян» (涉江), потому что для Цюй Юаня этот мир был чужым и не являлся объектом целенаправленного внимания. Парадоксально, но при всей близости времён и кажущемся сходстве образных элементов, в «горах и водах» Се Тяо значительно больше от Цюй Юаня, чем от Се Линъюня. Оставшись без «Дао», мир «холмов и ущелий» рассыпается на множество дискретных элементов, которые если и находят себе место в творчестве «Младшего Се», то уже на совершенно иных основаниях. Вэй Гэнъюань обращает внимание, как, строя фразы своих стихотворений, Се Линъюнь чаще помещает образы природы в их начале – «Группа деревьев окружает жилище, Множество гор прямо перед окном» («群木既羅戶，眾山亦對窗»)216 – в то время как Се Тяо в конце – «В окне виднеется ряд далёких вершин, За пределами двора склоняется высокий лес» («窗中列遠岫．庭際俯喬林»)217. Это наблюдение подсказывает, где находится центр притяжения авторского сознания: «Старший Се» отталкивается от внешнего «объекта», который направляет цепь его рассуждений; «Младший» помещает «субъект» своего героя в центр лирической сцены, вокруг которого она организуется. «Человеческое» у Се Тяо зримо выходит на первый план. Строго говоря, лирику, сохраняющую элементы «поэзии гор и вод», за авторством Се Тяо было бы правильней называть «поэзией образов мира», которая, с одной стороны, отказывает «природе» Се Линъюня во многих уже «избыточных», с её точки зрения, деталях – выбирая только те, что «различает глаз» («辨») – а с другой, смешивает их со множеством образов «человечества», которые к «горам и водам» вовсе не относятся. Герой Се Тяо оказывается в «горах» силой обстоятельств, которые, как правило, связаны с его служебной карьерой и часто безрадостны – а вовсе не по зову сердца и в поисках «чистого света» (清暉), как то было у Се Линъюня. «Горы» Се Тяо таят мрак – а «воды» уносят его в никуда, являясь олицетворением «судьбы», против «течения» которой восстаёт его сердце – и в той и в другой стихии кроется больше вопросов, чем ответов, и, наверное, трудно представить себе менее верного продолжателя традиции «поэзии гор и вод» Се Линъюня, чем Се Тяо – в том, что касается её духа. Одиночество, помноженное на дикость незнакомого места, заставляло поэта взглянуть на себя через призму истории жизни человека трагической судьбы – Цюй Юаня – о чём свидетельствует одно из лучших произведений сюаньчэнского периода «Путешествую на гору Цзинтин» («遊敬亭山»218): 1. Эта гора простёрлась на сотни ли, 茲山亘百里， 2. Своей громадой с тучами едина. 合沓與雲齊． 3. Кто Скрыт, кто Канул, здесь приют нашли, 隱淪旣已託， 4. Здесь духи чуждые привольно поселились. 靈異居然棲． 5. Вершиной в небе солнце заслоняет, 上干蔽白日， 6. Внизу, как пояс, ей ручей извилист. 下屬帶迴溪． 7. Лиан сплетенье дико и безбрежно, 交藤荒且蔓， 8. И ветви гибкие, поднявшись, опустились. 樛枝聳復低． 9. Журавль без пары на рассвете плачет, 獨鶴方朝唳， 10. Летяг голодных этой ночью крик. 饑鼯此夜啼． 11. Тумана облако уж встало необъятно, 泄雲已漫漫， 12. И дождь вечерний, будто, шелестит. 夕雨亦凄凄． 13. Бреду я и, хоть лентой опоясан, 我行雖紆組， 14. Тропинку срытую пытаюсь различить. 兼得尋幽蹊． 15. К истоку путь – ему не видно края, 緣源殊未極， 16. А возвращенья – уж в дали сокрыт. 歸徑窅如迷． 17. Хотел бы, коль, за чудом устремиться – 耍欲追奇趣， 18. То, вот, ступеней Красных путь открыт. 即此陵丹梯． 19. Монаршья милость уж иссякла ныне! 皇恩竟已矣， 20. И выбора никто не избежит... 茲理庶無聧． Стихотворение-притча берёт своё название от горы Цзинтиншань (敬停山), которая, согласно Ли Шаню, была «расположена в десяти ли к северу от уезда Сюаньчэн», «высотой в несколько сотен чжанов (1 чжан, 丈 – 3 метра. Д.Х.), в окружности в несколько крат более того..., впоследствии её называли Зелёной горой фамилии Се» («謝家青山»)219. Будучи внушительного размера, но всё же не более, чем местом для пригородных путешествий, «Цзинтиншань» воплощается в образ «иного» художественного мира, который связан у Се Тяо с понятием «гор». У Цюй Юаня в поэме «Шэцзян» («涉江») есть место: «Но, к Сюйпу подъезжая, начал я колебаться, Я сомневаться (迷) начал - какую выбрать дорогу? По берегам обоим лес и суров и мрачен, Там обитают в чаще полчища обезьян (猨狖). Каменных гор вершины там заслоняют солнце (蔽日), А на земле угрюмой (幽晦) - темень, роса и сырость (多雨). Медленно снег ложится и покрывает землю, И облака (雲) клубятся (霏霏), в небе плывя над миром. Жаль, что мне жизнь отныне радости не приносит, Что я живу одиноко (幽處), скрываясь в горах и скалах (山中)...»220. В китайской поэтической традиции сюжеты о «ссылке в глухое место» были устойчиво связаны с именем Цюй Юаня. Как никакой другой поэт, Цюй Юань остался в её памяти всей своей «судьбой», опосредованной художественным миром его произведений. Поэтому неудивительно, что Се Тяо заимствует не только «язык» Цюй Юаня, но и его «ситуацию». Её интерпретация в его лирическом контексте сразу обнаруживает реалии иного времени, наследовавшего столетиям расцвета даосской культуры, которую выдают образы «отшельников» – Инь (隱), «Сокрывшийся», и Лунь (淪), «Канувший в забвение» – а также сверхъестественных существ – «духов» («靈») и «чуди» («異»). И те и другие относятся к «иному» – «таинственному» – миру горы, картина которого у Се Тяо напоминает сказанное его предшественником, о чём свидетельствует вышеприведённый отрывок. Так же, как и Цюй Юань, Се Тяо оказывается «в горах» на пути службы: «Бреду я, и хоть лентой опоясан, Тропинку срытую пытаюсь различить». Слово «цзу» (組) – «шёлковая лента для ношения печати» – означает «пояс чиновника». Это выдаёт иносказательный смысл «восхождения» как «пути службы», находясь на котором, герой оказывается «в горах» – то есть «в Сюаньчэне». Также условно и то, что он «в то же время» («兼») пытается следовать еле различимой «горной тропинке», ведущей вглубь ущелья, проточенного ручьём: «К истоку путь – ему не видно края, А возвращенья – уж вдали сокрыт». Смысл сказанного Се Тяо в том, что, продолжая служить Государю, он пытается найти свой путь к «отшельничеству» – именно в этом значении традиционно выступала «скрытая тропинка» в горах, которая вела к «жилищу» пустынника. Но герою не хватает уверенности, с одной стороны, он боится не дойти до «истока», с другой, потерять «путь обратно». Здесь уместно вспомнить поэму «Лисао», где также говорится: «Я путь свой, каюсь, прежде не продумал, Остановлюсь, не возвратиться ль мне?! Я поверну обратно (回) колесницу, Покуда в заблужденьях (迷) не погряз»221. Для героя Цюй Юаня движение «дальше» означает гибель, которой оно и закончится. Но у Се Тяо «в горах» может быть найден «выход», по крайней мере, он не оставляет на это надежду. Герой подходит к рубежу, от которого можно «взойти на небеса» по «Киноварным ступеням» («丹梯»). Образ последних – из даосской традиции, связывавшей его с историей Чжан Даолина (張道陵), приготовлявшего в том месте, куда вели эти (каменные) ступени, «пилюлю бессмертия». Но Се Тяо неслучайно останавливается перед «ними» и говорит: «Если пожелаю предаться интересу к удивительному, То здесь взойду вверх по Красным ступеням». Ему дана возможность взойти «вверх», сойдя с пути службы, но он не решается этого сделать, продлевая момент колебания до самого конца: «Монаршая милость уж [если] совсем иссякнет, [То] этого выбора кто не избежит?..» – подразумевая, что это |
Похожие:
 |
До недавних пор образ грозного "русского медведя", несмотря на все... Такова была инерция последнего столетия, таков был символический капитал, накопленный Российской и Советской Империей |
|
Урок «Тайна эпитета» Методическая информация Формировать представление о поэзии как об особом взгляде на мир, учить воспринимать окружающий мир живым и одушевленным, ощущать... |
 |
Урок биологии и литературы на тему: «Природа в поэзии XIX века» Земли; развивать интерес к изучению природы, к поэзии; воспитывать любовь к природе, стремление охранять её |
|
Урока Тема урока Опорные понятия А. С. Пушкин(5ч.+2ч р р.). Образно-тематическое богатство и художественное совершенство пушкинской лирики |
|
Задачи урока: Воспитательные Воспитать любовь к родной природе и чувство патриотизма. Обучающие Цель урока: показать внутреннюю связь поэзии, живописи и музыки на примере поэзии Николая Рубцова |
|
Конспект урока по предмету «час души» тема: «А. С. Пушкин «Зимнее утро» Дорогие ребята! Сегодня мы с вами продолжаем увлекательное путешествие в волшебный мир поэзии. Нас ждет встреча с еще одним классиком... |
|
Сценарий мероприятия «Сказочный мир А. С. Пушкина» Еще при жизни его называли “солнцем русской поэзии”. Пушкин первым из русских поэтов заговорил простым народным языком. Этот язык... |
|
Урок внеклассного чтения русская природа в музыке и поэзии. «У нас... Цель урока: продолжить знакомство с поэзией А. С. Пушкина и музыкой П. И. Чайковского; показать связь через восприятие природы живописи,... |
|
Евгений Александрович Евтушенко Обществом поощрения русской поэзии по инициативе Анатолия Борисовича Чубайса и при финансовой поддержке рао «еэс россии» в апреле... |
|
Информационно-библиографический отдел Обществом поощрения русской поэзии по инициативе Анатолия Борисовича Чубайса и при финансовой поддержке рао «еэс россии» в апреле... |