Е. Д. Елизаров социальная коммуникация: недокументированные аспекты
|
Скачать 4.92 Mb.
|
1.2.2. Предмет социальной коммуникацииВ контексте социальной коммуникации главное в любом сообщении — это некие человеческие идеи. Однако уже «по определению» они не имеют ничего общего ни с типографскими текстами, ни с чертежами, ни с магнитными метками. На первый взгляд, содержание любого социо-коммуникативного посыла не сводится ни к чему материальному вообще, и подтверждение этому мы находим повсюду. Как уже сказано, во всем мире не существует ни одной физической реалии, которая была бы способна воплотить его в себе. Существует бесчисленное множество текстов, изображений, чертежей, нотных партитур, но нет ни одного материального объекта, указав на который можно было бы сказать, что образ мадонны, закон всемирного тяготения, принцип естественного отбора, «формула» хорошо темперированного клавира… хорошо приготовленного бифштекса… содержится где-то внутри или на поверхности структур этих — воспринимаемых рецептерами нашего тела (а следовательно, вполне вещественных) — носителей. Мы не найдем ничего из перечисленного, даже указав на содержание всех компьютерных дисков, библиотек, музеев… кухонных плит и сковородок мира. Так что же, все это содержится только в нашей голове? Но и разложив на атомы содержимое нашей собственной черепной коробки, мы не обнаружим там ничего из искомого. Во всей совокупности «голов» ныне живущих людей? Но и многократно повторив такое разложение, мы не найдем разгадки. И потом, как быть с теми, кто давно завершил круг своего бытия: ведь многое из существующего в наших головах досталось нам от содержимого их… И все же «мир идей» существует, в противном случае, что могло бы заставить нас хотя бы однажды задуматься о нем. Общее, что объединяет приведенные выше представления об информации с содержанием предмета социальной коммуникации, состоит в том, что и в контексте людского общения речь идет о вполне материальных взаимодействиях, ведь в конечном счете она служит тому, чтобы подвигнуть нас ко вполне практическому действию. Объективным значением информации предстает общая, существенная, необходимая, устойчивая, повторяющаяся связь между явлениями материального мира. Познанная человеком, она принимает форму правила, принципа, закона. Собственно говоря, целью познания является раскрытие именно таких содержательных связей-законов, которые становятся специфическим (нематериальным) инструментарием и нашего познания и нашей деятельности. Между тем (точно так же, как и рождающийся в сознании человека образ не содержится ни в материале запятнанной колонками текста бумаги, ни в материале покрытого красочным слоем холста, ни даже в тканях собственного тела художника или зрителя), ни один из законов природы не содержится ни в структурах взаимодействующих тел, ни в собственно взаимодействии последних. Обратимся, может быть, к самому известному из них — закону всемирного тяготения. В формулировке Ньютона он гласит, что сила гравитационного притяжения между двумя материальными точками с массой m1 и m2, которые разделены расстоянием R, пропорциональна обеим массам и обратно пропорциональна квадрату расстояния между ними — то есть: F= (m1×m2)/R2 Можно разложить на атомы и «m1», и «m2», можно разложить на миллиметры, микроны, ангстремы расстояние между ними, «R2», и проанализировать каждый из них, но нигде не обнаружится никакое указание на характер всемирной гравитационной связи. Выполняясь в каждом отдельном взаимодействии, содержание этого закона принадлежит только всему их массиву в целом. Но ведь и весь массив в конечном счете складывается из отдельных тел и отдельных взаимодействий между ними. Поэтому, получается, что, не обнаруживаясь ни в одном из них, фундаментальный физический закон существует как бы вне материальной действительности вообще. (Уж не в платоновском ли «занебесье»?) В силу того, что объективное содержание закона принадлежит только всей совокупности взаимодействий, оно, в известном смысле, «витает» над каждым из них, не сливаясь ни с одним. Мало того: ни одно из реальных взаимодействий никогда не выполняется в строгом количественном соответствии с законом, абсолютная точность достигается лишь в каких-то идеализованных — на самом деле никогда не достигаемых — условиях. Именно благодаря этому обстоятельству и создается иллюзия того, что всякий закон принадлежит не материальной действительности, но существующему вне и независимо от нее разуму, будь то разум некоего высшего существа или разум человека. Впрочем, иллюзия ли это? В теории коммуникации существует столь же принципиальное, сколь и таинственное, положение: информация существует только там, где существует некий «приемник», и только за счет его собственной энергии. А значит, и здесь содержание закона становится ею благодаря ему же. Другими словами, только благодаря существованию объекта, способного организовывать и перестраивать свое поведение соответственно ее содержанию. Хорошим подспорьем в осознании этого непростого обстоятельства может служить обыкновенное зеркало. Вглядимся: несколько разных людей в плоскости одного и того же стекла видят пусть и схожие в чем-то, но все же разные картины окружающего. Да и один человек (вспомним Гераклита, когда-то сказавшего, что нельзя войти дважды в одну и ту же реку) в разное время не в состоянии увидеть в нем одно и то же. Это объясняется тем, что предмет видится нам под разными углами, при разном освещении и так далее. Поэтому зеркало способно дать бесконечное множество несхожих не только в деталях, но зачастую и в главном, отражений. Так что же, все они содержатся на его поверхности? Разумеется, нет. Сама по себе его гладь (когда никто не смотрится в нее) безжизненна и пуста; и образ, встающий перед нами, на самом деле рождается лишь где-то в глубинах нашего собственного сознания. Кстати, художник, изображая (непустое) зеркало, в неявной форме вводит в пространство полотна самого зрителя. При этом последний как бы раздваивается: одна его ипостась размышляет об увиденном по эту сторону красочного слоя, другая таинственным образом оказывается где-то там, за сетью кракелюр. Такова мистерия «Портрета четы Арнольфини» с подписью автора: «Ян ван Эйк был здесь» («Johannes de eyck fuit hic 1434»), поставленной на самом видном месте между люстрой и зеркалом, словом, там, где расписался бы, дай ему волю, любой тщеславный турист. Такова загадка «Менин» Веласкеса14; работ Пикассо, в целой серии картин перерабатывавшего сюжет и композицию «Менин» и т.п. Но ведь и восприятие любой информации зависит от той контекстной ситуации, в которой находится человек. Одни и те же, тревожные знаки пожара в действительности воспринимаются нами совершенно по-разному в зависимости от того, где именно мы находимся: внутри ли отрезанного пламенем помещения, или снаружи; их содержание для бойца пожарной команды существенно отличается от того, что предстает в сознании стороннего зеваки; в нас вызывается далеко не одно и то же, если мы видим, что пламя угрожает чужим людям, нашим близким или, напротив, нашим врагам… Но ведь и импульс к уклонению от летящего навстречу или падающего сверху камня, порождается не столько изменением угловых размеров и определенностью его формоочертаний, сколько мгновенной мобилизацией внутреннего опыта индивида, которая способствует стремительному прочтению всей контекстной ситуации. Ведь точно та же траектория движения чего-то другого, скажем, колбасы, скажем, у собаки, столь же мгновенно порождает полярно направленный импульс. Поэтому ни формоочертания, ни угловые размеры, ни траектория движения чего бы то ни было не есть информация. Все это — лишь импульс к ее порождению самим субъектом. Сообщение о «безоблачном небе над всей Испанией» вполне могло бы стать сигналом для многих отпускников, однако скрытый его контекст говорил о прямо противоположном отпускной идиллии. Меняется «угол зрения» на одни и те же сигналы — и тут же радикально меняется содержание воспринимаемой информации. Все это говорит о том, что, подобно зеркалу, в каждой контекстной ситуации один и тот же знак способен вызвать в нас лишь малую часть его полного значения. Полное же содержание любого знака, по-видимому, граничит с бесконечностью, а это значит, что оно вообще неопределимо. И, подобно зеркалу же, материальная плоть знака в принципе не может хранить все это в своих собственных структурах — информация может скрываться лишь где-то в нас самих. Выше было замечено, что информация существует только там, где наличествует некий «приемник». Заметим и другое: «приемник», при всей его материальности, — это не физическое тело, во всяком случае не только. Его способность организовывать и перестраивать собственное поведение соответственно содержанию порождаемой информации не тождественна свойству материального тела строго определенным образом отвечать на какое-то воздействие. Физический объект не в состоянии изменить характер своего «ответа», его реакция всегда однозначна и поддается строгому вычислению, — восприятие же информации предполагает известную (зачастую весьма значительную) долю непредсказуемости («Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется»). Именно таким, способным к непредсказуемому ответу «приемником» и становится биологический организм и уж тем более наделенный сознанием человек. Впрочем, видеть здесь что-то мистическое вовсе не следует: просто организм, и (тем более) человек обладают способностью мобилизовать дополнительные ресурсы своей психики, которые дают возможность, подчиняясь физическому закону, по-своему использовать его давление и добиваться поставленной цели. Ниже нам придется говорить об этом более подробно. К слову, обиходное представление о «приемнике» (например «радиоприемник») не в полной мере отвечает строгому содержанию этого непростого понятия. Дело в том, что для связи с внешним миром у человека как у биологического тела имеются пять органов чувств, и воспринимать любой коммуникационный посыл он может только посредством одного из них (или группой органов). Однако действительные его возможности значительно шире: он в состоянии использовать для передачи и приема информации недоступное животному, например, радиоволны. Для этого «источник» информации применяет промежуточное устройство, призванное преобразовать сообщение в радиоволны (радиопередатчик), а «приемник» — другой технический прибор (радиоприемник), задача которого совершить обратное преобразование в звук. Такой подход существенно расширяет возможности человека в осуществлении передачи и приема информации. Промежуточные устройства-преобразователи получили название технические средства связи, а в совокупности с соединяющей их средой они называются линией связи. К ним относятся телеграф, телефон, радио и телевидение, компьютерные телекоммуникации и пр. Но по большому счету ничто из этих устройств не отличается от обычных очков или простого рупора, который в старое время приставляли к уху люди с пониженным слухом. Действительным приемником информации может быть только сам человек, любой же искусственно создаваемый прибор функционирует лишь как специфическое «продолжение» его собственного тела, и отдельно от него (как, снятые с переносицы очки) становится простым физическим объектом, не способным уже ни к какой работе с информацией. Да и фольклорное: «техника в руках дикаря…» говорит нам о том же. Таким образом, совсем не случайно Кант заявлял о том, что законы природы в действительности принадлежат сфере человеческого сознания. Никто иной, как человек диктует их миру: «рассудок не черпает свои законы (a priori) из природы, а предписывает их ей»15,— пишет он в одной из своих работ, совершивших настоящую революцию в истории человеческой мысли. Добавим к его словам, что и сегодня вопрос о том, почему поведение физических тел подчиняется диктату математических формул, не имеет однозначного ответа. Одним словом, уже само «витание» над отдельным явлением природы делает содержание закона противостоящим всему материальному, то есть идеальным началом. Но если известное противостояние материальному обнаруживается в таких фундаментальных началах, как законы природы, то что говорить о содержании социальных посланий, трактующих о каких-то «ценностях» и «идеалах»? 1.2.3. Предмет коммуникации как измерение культурыОстановимся еще на одном обстоятельстве: ни один дискретный посыл социальной коммуникации не имеет смысла сам по себе, вне ее целостной системы. Вопрос лишь в том, что именно является ее целостной системой. Если даже простое осмысление доступных ученику средней школы физических законов вызывает огромные трудности для его еще не вполне развившейся абстрагирующей мысли, то в случае с социальной коммуникацией эти трудности возрастают на целый порядок. Дело в том, что практически все содержание всех форм человеческого общения образует собой новый «этаж» над явлениями природы. Здесь мы погружаемся в совершенно особую сферу бытия — культуру. Культура представляет собой качественно иной, возвышающийся над «естественной» природой уровень, поскольку самое взаимодействие человека с окружающим миром принимает ранее неизвестную ей форму. По существу, это очередной виток единой спирали всеобщего развития. Такое понимание культуры, при всем разбросе мнений, давно уже стало общепринятым. По данным П. Гуревича, российского философа, с 1871 по 1919 гг. было дано семь ее определений, с 1920 по 1950 гг. их насчитывалось уже 157, в отечественной литературе — более 400; в настоящее время число определений измеряется четырехзначными цифрами16. Но при всем многообразии взглядов большинство исследователей согласно с тем, что культура — это «вторая природа», некая оболочка «первой». Взволнованным образным языком об этом пишет один из крупнейших ученых-богословов XX столетия, Тейяр де Шарден. «Признав и выделив в истории эволюции новую эру <�…> мы <�…> вынуждены в величественном соединении земных оболочек выделить <�…> еще одну пленку. Вокруг искры первых рефлектирующих сознаний стал разгораться огонь. Точка горения расширялась. Огонь распространился все дальше и дальше. Только одно истолкование, только одно название в состоянии выразить этот великий феномен — ноосфера. Столь же обширная, но <�…> значительно более цельная, чем все предшествующие покровы, она действительно новый покров, «мыслящий пласт», который <�…> разворачивается с тех пор над миром растений и животных — вне биосферы и над ней»17. Впрочем, справедливость требует сказать, что мысль о надприродности культуры была высказана еще античными атомистами18. Таким образом, любое содержание коммуникационного посыла скрывает в себе элемент принципиально внефизического, надприродного начала. Поэтому сказать, что содержание социальных посланий трактует о предметах, значит совершить грубейшую ошибку. Ни в одном из сообщений, циркулирующих по каналам социальной коммуникации, нет решительно ничего, что могло бы выйти за пределы логики предмет-предметных взаимоотношений. Меж тем последняя внепредметна; она витает над каждым материальным взаимодействием, но не сводится ни к одному из них. А слдеовательно, обращаясь к ней, мы выходим в сферу вневещественного. Все материальное поддается локализации в пространстве и времени, здесь же перед нами встает нечто такое, что выходит за их границы, существует вне пространства и времени. Поэтому строгим философским синонимом того обобщающего начала, с которым мы сталкиваемся в попытках дать определение предмета человеческого общения, является понятие идеального. Но все же повторим: принципиальная «потусторонность» всему материальному справедлива лишь на первый взгляд. Дело не только в том что, вопреки ее вневещественности, мы получаем возможность судить о самих вещах. Любой фрагмент интегрального опыта социума содержится исключительно в одном — в деятельности человека. Именно целесообразная деятельность (практическая, интеллектуальная, чувственная, нравственная) предстает как результат структурирования его поведения сообразно законам природы. В известном смысле последние — это тоже своеобразные «послания» человеку, способность же реагировать на них, перестраивая свою деятельность, и делает его «приемником». Для того чтобы понять существо социальной коммуникации, необходимо абстрагироваться от ее сложных форм и обратиться к предельно элементарному. К тому, что могло занимать сознание первобытного человека. Другими словами, необходимо на время забыть обо всем, что образует содержание современной культуры, и обратиться к самым истокам ее истории. Только освободив себя от всех сложносоставных конструкций, требующих предельного напряжения абстрагирующей мысли, мы сможем увидеть действительное основание социальной коммуникации. Им станет не что иное, как форма деятельности: именно и только она, именно и только обретаемый кем-то опыт становится предметом общения, предметом передачи и освоения. Вот только важно понять, что и деятельность имеет разные формы. Самое глубокое ее снование — это сугубо практическая активность, направленная на удовлетворение базовых физиологических потребностей, и уже над нею встают новые этажи чувственного, интеллектуального, нравственного, эстетического опыта. Предмет социальной коммуникации существует только в процессе деятельного преобразования мира. Здесь уместно снова вернуться к Платону, чтобы подчеркнуть: нет никаких выделенных областей, где бы он мог существовать как нечто самостоятельное, словом, никакого надмирового, надвещественного «информационного поля». Единственной сферой его пребывания является человеческая практика. Именно практика предстает тем исключительным полигоном, где специфическим (то есть специально организованным) образом взаимодействуют не сталкивающиеся в «естественной природе» вещи, явления, процессы. Но и здесь, на этом «полигоне», предмет коммуникации проявляется не в виде вещей, не в виде взаимодействий и даже не в виде собственных действий человека, но только как исключительная способность мыслящего существа преобразовывать «слово» в «дело», «дело» — в «вещь» и обратно. Содержание информации, идеальное не сводится ни к содержанию «слова», ни к формуле «дела», ни к материальным структурам «вещи», выступающей как результат последнего, но объемлет собой весь цикл их взаимопревращений и существует только в нем. Об этом впервые было сказано в знаменитой статье Э.В. Ильенкова19, написанной для философской энциклопедии в 1962 году. В ней решительно отвергалась мысль о том, что идеальное — это чистая беспредметность, понятая как прямой антипод всего вещественного; такой взгляд на вещи — это не более чем иллюзия человечества. Одновременно отвергались и сохранявшие в то время силу представления, согласно которым мышление представало как «функция головного мозга». Ильенков выводил и объяснял идеальное не из абстрактной материи и не из «механизмов» мозга, а из особой формы материального бытия — практики, именно она является единственным основанием новой, человеческой, психологии. Идеальное не существует само по себе в каких-то потусторонних сферах, оно пребывает только в едином цикле превращений: «вещь—дело—слово—дело—вещь»20. В известной мере идеализация чего бы то ни было — это и есть способ непосредственного преобразования одного в другое (и обратно). Идеальное существует только в живом потоке непрерывных метаморфоз вещественности как особое измерение всей его структуры. Вырванное же из пульсации взаимных обращений, оно тотчас же исчезает. А вместе с ним исчезает и всякая информация, как исчезает все (незаписанное на магнитный носитель) при внезапном отключении компьютера. Поэтому то, что мертвым грузом складировано на библиотечной полке или в запасниках музея, не хранит в себе решительно ничего, но вновь пробуждается к жизни тотчас же при нашем обращении к памятникам культуры. Существование идеального — это и есть мерцание подобных вспышек в едином космосе взаимодействующих индивидуальных сознаний, которые вдруг прикасаются к ним. Такое представление существенно расширяет понимание коммуникационного процесса. Дело в том, что традиционное представление ограничивается лишь частью единого цикла, т.е. превращением «слова» в «дело», и лишь частично (там, где речь идет о невербальных формах общения) звеном «дело»—слово», но практически полностью игнорирует превращения «дело»—«вещь» и «вещь»—«дело». Во всем этом нет ничего недоступного пониманию, равно как и ничего от средневековой схоластики, вызывавшей аллергию у рационально устроенного сознания. Речь идет о вполне очевидном и конкретном. Ведь для материалиста на уровне предельных обобщений человек — это просто сгусток вещества. И, если мы принимаем его точку зрения, мы обязаны согласиться с тем, что именно этот сгусток активностью своих внутренних структур порождает идеальное — мысленный образ, становящийся целью его устремлений. Иначе говоря, специфически организованное движение («дело») специфически устроенного сгустка материи («вещь») порождает идеальный образ какой-то новой ценности («слово»). В свою очередь, новая ценность, «делом» же воплощаясь в чем-то вещественном, влечет за собой и совершенствование самого человека и развитие всего порождаемого им мира. Напротив, если мы встаем на точку зрения идеалиста, мы должны принять, что активность некой идеальной ценности («слово») порождает специфически организованное движение («дело») особым образом устроенного вещества («вещь»). Поэтому непрерывный поток метаморфоз «вещь—дело—слово—дело—вещь—дело—слово» сохраняется в обеих системах мышления, вопрос лишь в том, что принимать за начало его движения. Но сам цикл — это совершенно обыденное явление, с которым мы сталкиваемся чуть ли не двадцать четыре часа в сутки. Центральным же его содержанием для обоих философских течений оказывается одно и то же — способ организации вещества и движения. Но ведь именно это и составляет предмет всех наук, изучающих природу и человека. Именно этот способ организации составляет и содержание любой порождаемой ими информации. Причем необходимо подчеркнуть: решительно никаких разногласий в прикладном понимании предмета и прикладном же содержании информации у сторонников противоборствующих философских систем не было и нет. Таким образом, несмотря на то, что понятие информации вводит нас в самый центр вечного противоборства философских школ, в конечном счете мы приходим к «общему знаменателю». Именно способ организации вещества и движения — мы покажем это ниже — составляет центральное ядро содержания социальной коммуникации. Этот «знаменатель» расширяет и уточняет понимание основных каналов, в качестве которых выступают вербальный и визуальный, ибо обнажает тот факт, что оба функционируют лишь благодаря принципиально невербализируемым и невизуализируемым процессам. В самом деле: не только «слово», но и любой искусственно созданный предмет, артефакт, — это тоже содержательное послание человеку, которое требует усвоения. Именно искусственно созданный предмет («вещь») вводит его в мир собственно человеческих форм поведения («дело»), и лишь усвоенные траектории, амплитуды, ритмы, алгоритмы движения исполнительных органов его тела («дело») порождают материальное продолжение человека — вещный мир. Простейшим примером первого звена цикла («вещь—дело») предстает освоение велосипеда, противоположного ему («дело—вещь») — освоение некоторого производственного навыка. Заметим, все те словоизвержения, которыми сопровождается обучение, как правило, становятся понятными лишь после того, как само тело усваивает нужный образ действий. Несколько неожиданные, но весьма красноречивые примеры того, как вещь по-своему структурирует поведение человека, приводит Е.В.Черносвитов. Он говорит о габитусе, при этом под габитусом (Habitus) им понимается не только 1.) внешность, наружность, вид; 2) состояние, свойства, положение, но и «привычное состояние человека, «заразившегося» социопатией; норма поведения данного человека и норма его стереотипных реакций»21 (добавим: в стереотипных социальных условиях). То есть комплекс наиболее важных характеристик, а именно: — состояние и положение (в обществе, семье, на производстве и т.д.), — свойства характера и личности, — внешний облик и — «обыкновения», то есть «вредные» и «любимые» привычки. Так, на картине Г.Гольбейна младшего «Костюм женщин из Базеля. Мещанка» (1524 г.) видно, как сильно одежда стягивает талию натурщицы, поднимает и сдавливает ее грудь. Одежда чрезвычайно усиливает контраст между развитием нижней части тела и развитием грудной клетки и подчеркивает другую особенность тела женщины — узость плеч. Если мещанки носили подобную одежду с раннего детства, то формирование скелета, а, следовательно, органов, шло под сильным воздействием моды. Лукас Кранах (1532 г.) нарисовал обнаженную Венеру. Формы тела этой женщины (он тоже писал с натуры) грубо изменены следами ношения костюма. Особо обращает на себя внимание контраст между толщиной бедер и тонкими голенями, что объясняется также влиянием одежды того времени. Развитие тела, в свою очередь, сказывалось на формировании характера женщин, да и всего того, что может быть обозначено как Habitus animi (интеллект, воля, аффективностъ, эмоциональность, сензитивность, направленность сознания)22. Словом, и психосоматика оказывалась заложницей вещи, ее специфическим продуктом. У многих народов применялись деревянные дощечки для сдавливания височных и теменных костей черепа новорожденному. Это делалось с целью формирования характера человека (и, в меньшей степени, других психических особенностей). Китайцы надевали на стопу четырех-пятилетних девочек деревянную колодки-туфельки, которые останавливали развитие и увеличение стопы. Но, эталон красоты, неестественно маленькая ножка воздействовала на весь организм китаянки, на всю его морфологию 23. Да и сегодня короткие юбки, «шпильки», силиконовые имплантаты и т.п. формируют не только внешний облик женщины и характер ее поведения на публике, но, нередко, и весь жизненный путь. Выносимые же на подиум одежды, которые наиболее эффектно смотрятся на живых подобиях куколки Барби, продолжают уродовать женское тело (нередко и душу) с не меньшей эффективностью. Согласно данным статистики одна из ста женщин в возрасте 15 до 30 лет страдает анорексией. Среди «моделей» этот показатель поднимается до 40 процентов. Таким образом, не абсолютизируя вывод, который делает Е.В.Черносвитов, можно полностью согласиться с его рациональным ядром: «…телесная конституция была не генетически унаследованной, а социально смоделированной. Вообще «мода» и другие способы активного воздействия на морфологию человека существовали во всех цивилизациях. «Природа» же человека закрепляла социальные программы, реализованные в одном поколении, и передавала их другим поколениям в причудливом переплетении при кровосмесительстве (имеется в виду не инцест, а соединение наследственных программ разных рас и этносов в одном человеке). Иногда это приводило к мутации рода и племени — вырождению»24. Впрочем, говоря о формировании поведенческих реакций, необходимо видеть и куда более фундаментальные измерения взаимодействия «вещи» и «дела». Не что иное, как структура движения исполнительного органа человеческого тела (правда, предварительно доведенная до автоматизма и отшлифованная до такой степени, когда из нее устраняется все лишнее) может быть переведена на язык механического движения составных частей технологического звена машины. Наглядной иллюстрацией могут служить ставшие привычными современному быту ударная дрель, швейная машинка, кухонный миксер и другие подобные вещи: все они берут на себя функцию человеческой руки. Можно взглянуть шире — и увидим: без исключения весь окружающий нас вещный мир представляет собой не что иное, как результат последовательных преобразований первичных, зарождавшихся еще в древнекаменном веке, алгоритмов ее движения. (К этому нам еще придется вернуться.) А следовательно, и сегодняшний результат величественного потока превращений материи, иными словами, вся наша цивилизация представляет собой итог своеобразной эстафеты, тысячелетиями передававшейся от движения биологической ткани к искусственным устройствам, которые уже сегодня способны соперничать даже с человеческим разумом (вспомним о компьютерах, которые побеждают великих шахматных гроссмейстеров). Именно эта череда осуществляемых человеком качественных преобразований окружающего мира составляет главное измерение глобального коммуникационного процесса между природой и жизнью, природой и обществом, наконец, сношению последнего с самим собой. При этом все вовлекаемые в нее метаморфозы информационного («слово», деятельного («дело») и вещественного («вещь») начал как в оптический фокус, сводятся в единый поток интегрального творчества. Отсюда и отдельные звенья, этапы творческой деятельности («дело—вещь»… «вещь—дело») оказываются столь же, если не более, важными, сколь и любой знаковый обмен между отдельными структурными единицами социума. А значит, игнорировать это измерение человеческого общения категорически недопустимо. Ведь собственно знаковый обмен, включая человеческую речь, — это не более чем одна из проекций целостного коммуникационного процесса на какую-то специфическую плоскость. Поэтому искать исключительно в нем глубинное содержание коммуникации значит упускать многое. |
Похожие:
 |
Список использованных источников Елизаров, И. А. Технические средства автоматизации. Программно-технические комплексы и контроллеры. [Текст]/И. А. Елизаров, Ю. Ф.... |
 |
Межкультурная коммуникация в туриндустрии, в музейном деле и экскурсоведении Межкультурная коммуникация в профессиональной сфере: межвузовский сборник статей. Вып. – Иркутск:, 2013. – с. 95 |
|
Социальная педагогика Семинар «Социальная педагогика как отрасль интегративного знания. Структура и основные категории социальной педагогики» |
|
Социальная информатика И 23 Социальная информатика [Текст] : учеб методические материалы / Д. И. Иванченко, Е. Ю. Константинова. — Электросталь : Филиал... |
|
Н. И. Семечкин социальная психология Социальная психология: предшествующие и сопутствующие влияния (вместо введения) |
|
Искусство и коммуникация: Очерки из истории философско-эстетической мысли Искусство и коммуникация (очерки из истории философско-эстетической мысли). М.: Московский общественный научный фонд; ООО «Издательский... |
|
Оскар Яковлевич Гойхман Речевая коммуникация О. Я. Гойхман, Т. М.... Все они должны в совершенстве владеть всеми видами речевой деятельности, обладать навыками речевого тестирования, уметь квалифицированно... |
|
Когнитивный аспекты Языковое бытие человека и этноса: психолингвистический и когнитивный аспекты. Вып. 11. /Под ред. В. А. Пищальниковой. – М.: Мгэи,... |
|
Программа дисциплины «Социальная психология» Примерная программа дисциплины «Социальная психология» составлена в соответствии с государственным образовательным стандартом высшего... |
|
Кабакчи В. В. Язык мой, камо грядеши? Глобализация, «глобанглизация»... Кабакчи В. В. Язык мой, камо грядеши? Глобализация, «глобанглизация» и межкультурная коммуникация\ Язык в парадигмах гуманитарного... |