Виктор Лихачев «Единственный крест»
|
Скачать 4.93 Mb.
|
|
Официальный сайт: http://www.liha.ru Виктор Лихачев«Единственный крест»АннотацияЛюбовь к родному краю «томит и жжет» многих героев новой книги Виктора Лихачева. Несмотря на высокое художественное достоинство романов «Единственный крест» и «Возвращение на Мару», книгу хочется назвать краеведческой: это яркие увлекательные, остросюжетные произведения, в которых дышит современная жизнь со всеми ее страстями и противоречиями. Новизна же книги Лихачева в том, что ее герои ответственны не только за будущее, но и за прошлое. Книга рассчитана на самый широкий круг читателей – от школьников и студентов, которые в захватывающих приключениях своей сверстницы Маши из романа «Возвращение на Мару» найдут черты анти-Потера, до представителей старшего поколения, взыскующих истины. Виктор ЛИХАЧЕВ«Единственный крест»Часть первая. Глава первая. Двое вышли из леса. Двое вышли из леса. Узкая лесная тропа вначале исчезла в густом многоцветии опушки, но вскоре появилась снова и превратилась в полевую дорожку, рассекающую насквозь бескрайнее желтеющее хлебное поле. - Все, - сказал один из двоих – сухопарый старик с густой гривой сивых волос, - дальше я не пойду. Попрощаемся здесь, Асинкрит Васильевич. При последних словах старика, его спутник, годами помоложе, улыбнулся. Правда улыбка получилась немного грустной. - Петрович, я не ослышался? Повтори еще раз. - Что повторить? – переспросил Петрович. - Ты меня прекрасно понял. Повтори, пожалуйста. - Ну, Асинкрит Васильевич... - Медведь сдох, - рассмеялся тот, кого назвали Асинкритом, и вдруг обнял старика. – Спасибо, выучил мое имя. - Что ж, мы, думаешь, совсем темные? – чувствовалось, что старик с трудом сдерживает слезы. – Ты от меня какой-никакой премудрости набирался, я от тебя. - От меня? – совершенно искренне удивился Асинкрит. - А то! – И с этими словами Петрович наклонился к земле и сорвал листик земляники. – Вот, земляника. А по-научному фрагария веска. Для тебя, Асинкрит Васильевич, вещь дюже полезная. Сердечко твое хилое подлечит, желудок справит, при подагре тоже поможет. А вот гиперициумом перфоратум не увлекайся... - Чем?! - Чем-чем... Ты меня прекрасно понял. Зверобоем! Слабит он сердце. Попей недели две – и все. Зря ты смеешься, я это же пчеловоду одному говорил. Он лет пять, до тебя еще, за Юдинским хутором пасекой стоял. Зверобой вместо чая заваривал. Тоже смеялся: я, говорит, Николай Петрович, круглый день на свежем воздухе, ароматы полей вдыхаю, маточное молочко ложками ем – до ста лет доживу. Дожил... Инфаркт, и где? Вот ты спроси меня, где? - Где? – послушно переспросил повеселевший Асинкрит. - Прямо в поле, среди этих ароматов. - И что, никто не помог? - А кто ему мог помочь? До Юдина только на тракторе можно в дождь проехать. А он, видать, в дождь инфаркт свой и получил... Слушай, что ты все смеешься? Человек умер, а он смеется! - Да не над ним я смеюсь. - Тогда, выходит надо мной? – рассердился старик. - Это я любя, Петрович. – И Асинкрит вновь обнял своего провожатого. – Не сердись... отец. Пасеки у меня, сам понимаешь, нет, зверобоя в городе не найти. Одним словом, инфаркт, тем более, в поле, мне не грозит. - Сплюнь, дуралей. Они замолчали. Затем Асинкрит протянул старшему товарищу руку. - Спасибо тебе за все, Николай Петрович. За эти три чудесных года, за то, что к жизни вернул. Буду теперь привыкать жить без тебя, без нашего леса, без Алисы... Ты, кстати, береги ее. - Не волнуйся, и Алису, и волчат ее никому в обиду не дам. - Вот и хорошо. Ладно, пойду я, а то что-то высокопарно заговорил. - Зря стесняешься, Асинкрит Васильевич. Высокопарно–низкопарно, главное, чтоб от сердца слова шли. – Старик откашлялся и продолжил. – Ежели мой лес и я тебе помогли – то и слава Богу. Захочешь вернуться – приму с радостью, будет желание погостить – приезжай без сомнения. - Спасибо. - Вот, кажется, все сказал. Нет, стихами тебя на дорожку побалую. Ты меня, старого, всегда ими баловал, вот и решил... короче, слушай. И Петрович, еще раз откашлявшись, стал декламировать, глядя куда-то поверх головы Асинкрита. С тобою пить мы будем снова, Открытым сердцем говоря Насчет глупца, вельможи злого, Насчет холопа записного, Насчет Небесного царя, А иногда насчет земного. - Пушкин, послание Энгельгардту. Петрович, ты сразил меня. - Подумаешь, одному тебе что ли Александра Сергеевича цитировать? - И то верно... Хорошо ты побаловал меня, мой добрый друг. Прощай! Нет, до свидания, Николай Петрович. Я хоть и всего Пушкина знаю наизусть, но человек вообщем-то не очень далекий... - Ну вот, опять к своей «болезни» вернулся. Говори прямо: глупый, а то – не очень далекий. - Как ты однако, формулируешь... - Это ты сам о себе так говоришь. - Короче, Петрович, у таких как я интуиция хорошо развита. Она мне подсказывает, что мы еще увидимся. - Дай Бог, дай Бог. Ладно, иди. Путь у тебя неблизкий. Ангела-хранителя в дорогу. Неожиданно Асинкрит низко поклонился старику, затем резко повернулся и зашагал по дороге. Петрович перекрестил его и продолжал стоять, время от времени, махая Асинкриту рукой. Тот, оборачиваясь, отвечал ему тем же. Наконец Асинкрит остановился и прокричал: - Отец, иди домой! Пожалуйста! - Ничего, успею, - тихо прошептал старик. - Иди, говорю. – И вдруг уходивший вздрогнул. В какой-то момент ему показалось, что не Петрович грустно глядит ему вслед, заставляя тоскливо сжиматься сердце, а старый седой волк, уставший и одинокий. Асинкрит мотнул головой, зажмурил и вновь открыл глаза, но наваждение не проходило. Старый волк продолжал стоять на опушке и с любовью и печалью смотрел на него, Асинкрита Сидорина, покидавшего, быть может, навсегда Федулаевский лес. Сидорин обманул лесника: интуиция подсказывала ему совсем другое. *** Августовское солнце, словно извиняясь за скорое наступление осени, расщедрилось, от души делясь своим теплом с полем, деревьями, людьми и птицами. Впрочем, последних полуденный зной утихомирил. Примолк даже любимец неба жаворонок. И только неунывающая трясогузка, вечная спутница странников и бродяг, весело прыгала перед Асинкритом. Он же все дальше и дальше удалялся от Федулаевского леса – огромного и древнего лесного массива, век назад носившего имя Черного урочища, но с тех пор, как лет сорок назад в нем поселился Николай Петрович Федулаев, старое название постепенно забылось. Шагал Сидорин быстро – сказывалась школа Петровича. Точнее, это был даже не шаг, а мелкая рысь, волчий аллюр, в котором серый хищник неутомим. Асинкрит знал, что обычным шагом волки пользуются редко – при большой усталости, либо отяжелев от чрезмерного количества поглощенной пищи, когда их клонит ко сну. С недавних пор, особенно после того, как в его жизни появилась Алиса, Сидорин все чаще ловил себя на мысли, что ассоциирует себя и Петровича с волками или бирюками, как в этих краях местный народ их называл. Может, поэтому и увидел он в момент расставания Петровича волком? Плюс - волнение, жара... А быстро двигался Сидорин вовсе не оттого, что боялся опоздать. Что такое чревоугодничество он забыл давно, как и про усталость, которая была его постоянной спутницей в городе все последние годы. За время жизни в избушке лесника, Асинкрит просто успел отвыкнуть и от многих других своих «спутников» и «спутниц», в том числе от боязни куда-то опоздать, что-то не успеть сделать. «Живи спокойно - и все управишь» - любил повторять Петрович, который, правда, абсолютно не соответствовал сидоринскому представлению о лесниках, следопытах и прочих знатоках леса. Ходил Николай Петрович не осторожно ступая по земле, боясь спугнуть добычу, а как хозяин – уверенно, но в то же время стремительно и бесшумно. Волей-неволей целых три года Сидорину приходилось поспевать за ним, вот и не мог он теперь ходить по-другому. Через два часа Асинкрит был уже в большом селе Петровском, откуда старенький автобус довез его до райцентра. Еще два часа – и он уже стоял на автовокзале областного города N. Глядя на снующих мимо людей, Сидорин думал: неужели в его жизни был Федулаевский лес с его вековыми дубами, заповедными земляничными полянами, обжигающей чистотой Волчьего ручья, неподалеку от которого под корнями древних вязов есть невидимая человеческому глазу нора – в ней Алиса и Пришлый растят двух своих волчат... А здесь, здесь ничего не изменилось. Впрочем, не совсем так. У касс нет очередей – похоже, компьютеризация дошла и до этих мест. Подходи – и бери билет на любое время и на любой рейс. А вот это даже забавно: стоит совсем мальчишка – вряд ли пятнадцать стукнуло, одет не Бог весть как, зато в руке мобильник. Помнится, три года назад мобильный телефон был уделом избранных... Впрочем, радовался Сидорин недолго. Прогресс прогрессом, но автобус как обычно подали с опозданием, у большинства пассажиров были билеты на конкретные места, но люди, словно боясь не попасть в автобус, ругаясь и толкая друг друга, устроили давку. Счастливчики, опередившие других, победоносно занимали законные места и почти торжествующе смотрели сверху на тех, кто еще не отвоевал себе право попасть в салон автобуса. Сидорин, спокойно наблюдавший за сутолокой в сторонке, вошел в него последним. В проходе стояли мужчина и женщина, видимо, дачники, которым места в автобусе дальнего следования не полагались. Выйти из салона, чтобы пропустить Асинкрита они не догадались или не захотели, а потому ему пришлось протискиваться к своему месту через них. Учитывая огромный рюкзак, который Сидорин держал на весу, а так же то, что «Икарус», судя по тому, как он «удобен» для пассажиров настоящая месть венгров бывшим соратникам по социалистическому лагерю, сделать это было не просто. «Где ты раньше был?» и «С таким рюкзаком в такси надо ездить» - такими словами встретила Асинкрита женщина. Ничего не ответив и с грехом пополам пройдя ее, Сидорин подошел к мужчине. Он был раза в два меньше своей жены по объему, а потому, казалось, что самое трудное уже позади. - Вы не могли бы немного подняться на ступень... – попросил Асинкрит, но тут его прервал мужчина, заоравший: - Куда прешь, козел бородатый?! Куда прешь, сказал я тебе?! Нет, Федулаевский лес все-таки был в жизни Сидорина. Вспыльчивый от природы, три года назад он заорал бы в ответ: - Сам козел! Пройти дай, скотина! И вообще, в твою Чухоновку мог бы пешком дойти. Дальнейшее зависело от того, у кого крепче глотка и на чью сторону станет «общественное мнение» - глас народа в автобусе. Заведенный давкой и к тому же изрядно выпивший мужик смотрел Сидорину в глаза с явным вызовом... Асинкрит сначала неспешно опустил рюкзак на пол, затем спокойно посмотрел в лицо хаму. И вдруг увидел перед собой, как тогда, на опушке леса, не человека, а зверя. Только не волка, а хорька. Резко втянул в ноздри воздух. От хорька исходил противный запах. Сидорин поморщился, опустил голову и неожиданно метнул взглядом снизу вверх – прямо в глаза хорю. Удивительно, но ему стало радостно. Он видел стоящего перед ним зверька до самого нутра, видел хорька, догонявшего бельчонка, выпавшего из гнезда, а уткнувшегося с разбега в бок матерого волка. Асинкрит торжествующе ухмыльнулся. Мужчина отшатнулся, затем, опустив глаза, пробормотал: - Извините, я сейчас, - и поспешно поднялся на соседнее место, уступая дорогу Сидорину, - проходите, пожалуйста. Произошедшая с ним перемена была столь разительна, что окружающие с удивлением уставились на них. Но Асинкрита это уже не интересовало. Устроившись на своем месте, он закрыл глаза – и стал вспоминать. Про мужчину–хоря он забыл мгновенно, пытаясь вызвать в памяти тот далекий вечер, от которого его разделяло лет десять не меньше. Такой же «Икарус», долгая дорога сначала в сумерках октябрьского вечера, а затем во мраке ночи. Время от времени унылые мелькающие огни фонарей напоминали о том, что где-то в этом мраке есть человеческое жилье. Сидорин тщетно пытался вызвать сон, но вместо него пришла только ленивая дрема. Лень было даже открыть глаза, когда на какой-то остановке автобус остановился и девичий голос над головой Асинкрита спросил: «У вас свободно?» Он только кивнул в ответ – ответить тоже было лень. Автобус вновь тронулся, шофер выключил свет в салоне. Только встречные машины на мгновение освещали лица и фигуры пассажиров. В одно из таких мгновений Сидорин открыл глаза и увидел совсем близко от себя тонкую девичью шею. Опять темнота – и шея вместе с лицом ее спящей владелицы стали слегка различимыми. Еще одна встречная машина – и Асинкрит уже различает как под нежной кожей пульсирует жилка. Пульсирует так беззащитно, беспомощно... И вновь мрак. И вновь эта шея. Почти у ее основания - две маленькие родинки, расположенные как альфа и бета созвездия Лебедя. Альфа – это Денеб – чуть крупнее Бета... Как называется бета Лебедя? Неожиданно теплая волна захлестнула Асинкрита. Ему захотелось, чтобы эта девушка ехала сейчас с ним, захотелось, чтобы у них была общая история, общее чувство, была любовь. И в этот самый момент голова спящей попутчицы непроизвольно опустилась на плечо Сидорина. Он ожидал услышать обычное «извините», но девушка спала крепко и ее голова осталась покоиться на его плече. Впервые в жизни Асинкрит, давно разменявший третий десяток, почувствовал себя настоящим мужчиной. Нет, ничего похожего на похоть не было – только желание защитить, согреть. Он еле сдерживался, чтобы правой рукой не обнять незнакомку. Боже, как чудесно пахли ее волосы. Сидорин не знал, какого они были цвета – только чувствовал их густоту и шелковистость. А жилка на шее... Ну почему на нем куртка и он не может чувствовать ее биения? Но Асинкрит вовсе не роптал. Наоборот, благодарил судьбу – за эту встречу, за удивительное ощущение покоя и счастья, охватившего его. Он не думал, что будет после того, как автобус прибудет на конечную станцию. Главное происходило сейчас, в это мгновение, происходило в нем самом... Увы, ни до, ни после это состояние больше не возвращалось к Сидорину. Тогда, в автобусе, он так боялся разбудить девушку, что не решался даже моргнуть - не то что пошевелиться. Так и сидел, сомкнув глаза, до конца пути. А когда открыл – увидел только спину незнакомки – девушку встретил молодой человек, и они исчезли в чреве городских улиц. И осталось Сидорину только воспоминание да еще сотни безуспешных попыток вернуть то состояние покоя и счастья. Вот и сейчас он закрыл глаза, чтобы уйти в свою память на десять лет назад. Не будем ему мешать, и пока у нас есть время – целых семь часов – столько времени ехать Сидорину до родных мест, давайте попытаемся чуть побольше узнать о его жизни. Семь часов это даже много, а значит, мы успеем это сделать. Глава вторая. Асинкрит и другие. Это будет самая длинная глава в книге. А как ей не быть такой, если в ней будет рассказано о тридцати пяти годах пусть не великого, и даже не выдающегося, но все-таки человека. Согласитесь, разве это не обидно, - вы приходите к кладбищенскому надгробию, и видите две даты – рождения и смерти человека. И какой бы длинной или, наоборот, короткой не была эта жизнь, черточка между датами всегда одинаково маленькая. Может быть, Асинкрит поэтому так и любил маленькие сельские кладбища, любил бродить среди вековых ракит и вязов, вглядываясь в побелевшие от времени фотографии и в эти маленькие черточки? На заре туманной юности Сидорину казалось, что среди вечного молчания ему откроется смысл жизни, а он так хотел его найти... И Асинкрит, стоя у очередной могилы, и глядя в снимок неизвестного ему Федора Павловича Лавренцова, повторял вслед за Чжуан-цзы: «Постигнув смысл, забывают про слова. Где бы найти мне забывшего слова человека, чтобы с ним поговорить!» Впрочем, похоже, мы немного забежали вперед. Вначале был двухэтажный дом в Упертовске, где в семье потомственных врачей Сидориных родился Асинкрит. Сомневаюсь, что он остался в восторге от имени, данном ему при рождении. Но кто же нас спрашивает, где нам родиться и как называться? Упертовск был тихим шахтерским городком, в самом центре России, возникший в годы то ли пятой, то ли шестой советской пятилетки, на месте крошечной речушки Упертовки. Жители окрестных деревень, завербованные уроженцы Донбасса, ссыльные татары, немцы с примкнувшим к ним уголовным элементом – все они и стали упертовцами. Много позже Асинкрит другими глазами посмотрит на свой родной город, но больше тридцати лет он считал Упертовск самым скучным местом на земле. Тихие улочки городка утопали в зелени, в жаркий июньский полдень жужжание пчел над липами заглушало все прочие звуки; августовскими вечерами огромные звезды отражались в голубых водах окрестных озер, обрамленных золотом пшеничных полей. А долгими декабрьскими ночами на уснувшие упертовские дома бесшумно и бесконечно, с какой-то неземной безмятежностью, падал снег. Снег был чистым, белым и холодными, но, странно - в городе становилось уютнее и теплее. Но никто не жалел о снеге, когда в середине марта он становился талой водой. Маленький Асинкрит в потрясающих черных сапожках на высоких каблуках и с красными конями, вставшими на дыбы, пускал кораблики и бежал за ними с радостно бьющимся от восторга сердца вниз по улице, вслед за корабликом, уносимым весенним ручьем в неизвестную даль... Неизвестная даль... Сколько бы лет ни было Асинкриту – пять или двадцать пять, он знал, что там, вдали есть другая жизнь, настоящая, интересная. Ручьи, снег, липы, звезды – все это он принимал как должное, тем более, и в неизвестной дали были те же звезды, липы, снег и ручьи. Но там было и нечто другое – города, с широкими проспектами, с театрами, стадионами, на которых играли настоящие футболисты, а не соседские мужики с окрестной шахты, умудрявшиеся выпивать и до, и после матча. В неизвестной дали были библиотеки, в которых можно найти любую книгу... Но, самое главное, в неизвестной дали его не называли бы «ходячей энциклопедией» только за то, что больше всего на свете он любил читать. Ему хотелось верить, что есть на земле места, где драки – школа на школу, двор на двор, улица на улицу – не любимое увлечение подростков и юношей, и где никто не восхищается юнцом, способным одним махом выпить бутылку водки и при этом даже не поморщиться... Хотите верьте, хотите нет, но в Упертовске не было ни железнодорожного вокзала, ни гостиницы, ни музея, а среди достопримечательностей – только старая водонапорная башня, с которой однажды кто-то открыл оружейную стрельбу по немцам. Правда, кто был этот «кто-то» не удалось узнать ни немцам, ни нашим. И вот в таком ничтожном, простите за вынужденную грубость, городке и было суждено родиться Асинкриту Сидорину. Да и собственное имя не облегчало ему жизни. Как только его ни звали – Асиком, Критом, Кротом... Справедливости ради надо сказать, что находились и такие, кто мог произнести имя Асинкрита не запинаясь. И все равно, это был нелегкий жребий – жить с таким именем в городе Упертовске. А всему виной был Асинкрит, сын Сидора, крепостной графа Строганова. Согласно семейному преданию, Асинкрит, в свободное от землепашества время, занимался знахарством. И когда пятнадцатилетнюю дочь графа неожиданно разбил паралич, помогли не многочисленные доктора, в том числе и заморские, а простой мужик Асинкрит. Правда, поговаривали, что перед началом лечения он имел наглость предложить графу сделку: я поставлю вашу дочку на ноги, - вы даете мне вольную. Оба сдержали свое слово. С тех пор все Сидорины занимались медициной. Не стали исключением и отец нашего Асинкрита – Василий Иванович и его родной брат Виктор. Судьбы их сложились по-разному – Василий вырезал аппендициты и «штопал» следы боевых подвигов упертовцев – в этих краях поножовщина на так называемые престольные праздники была весьма распространена, а Виктор, будучи известным в стране психотерапевтом, возглавлял крупную медицинскую клинику. При всем при этом Василий совсем не завидовал брату, более того, гордился им и не собирался перебираться в столицу, считая, что быть «первым парнем на деревне» - совсем неплохая доля. И, надо сказать, Сидорина в Упертовске уважали безмерно. Даже не уважали, а почитали. С одной стороны этому способствовало растущее число его пациентов, которых хирург Сидорин вытащил буквально с того света. С другой, у Василия Ивановича был легкий и веселый нрав, он обожал шумные компании, являлся настоящим фанатом русской бани и любителем крепкого русского слова. Все это в конечном итоге привело к тому, что старший Сидорин стал второй, после башни, достопримечательностью Упертовска. Конечно, было бы преувеличением утверждать, что Василий Иванович только купался в море народной любви. Некоторые коллеги его явно недолюбливали. Причина стара, как мир – зависть. Из-за нее, подлой, Каин убил Авеля. Из-за нее же хирург Борис Борисович Миркин рассказывал всем, что Сидорин своему положению обязан двум обстоятельствам – знаменитому брату и удивительному везению. В качестве примера он приводил случай с Шуриком, водителем машины «Скорой помощи». Вез Шурик роженицу из дальней деревни. Вышел из машины уточнить дорогу – и попал под проезжающий мимо грузовик. Три дня в коме. Приехавшая из области бригада констатировала: шансов у парня нет. Люди, наверное, знали, что говорили. А Сидорин не стал их слушать, взял да и провел вместе с еще одним таким же авантюристом – Орловским операцию на открытом мозге. И Шурик не только остался жив, но даже продолжил после этого работу на «Скорой помощи». Повезло! Все знали, что Миркин в сущности дрянной мужичишка, но слушали его, не перебивая: нам нравится, когда кого-то ругают. Отчасти Василий Иванович был виноват и сам, точнее, виноват его язык: если кому-то давал прозвище, оно прилипало к человеку на всю жизнь. Так Софья Семеновна Сахарович, участковый терапевт, стала для всех просто «Дыши-не-дыши». Нет, что говорить, она, обследуя больного, частенько произносила эти слова. Но только после того, как Василий Иванович в тесной компании рассказал одну историю, Софья Семеновна стала еще одной упертовской знаменитостью. А произошло вот что. Поздно вечером в терапевтическое отделение больницы привезли человека, подобранного милицией на улице. Дежурила в тот вечер Софья Семеновна. Подойдя к кушетке, где лежало бесчувственное тело и, достав фонендоскоп, произнесла привычное: «Так, дыши. Не дыши». Разумеется, реакции никакой. - Все ясно, - произнесла Сахарович, – тело везите в морг. Так и поступили. А надо сказать, что это была суббота. В приемном покое в тот вечер дежурила милейшая и добрейшая старушка Евлампия Михайловна. И когда несчастного бродягу, раздев до гола, отвезли в маленькое желтое одноэтажное здание на самом краю больничного городка, известное каждому упертовцу, медсестра спокойно коротала дежурство за вязанием. Не знаю, догадались ли вы или нет: подобранный на улице человек был мертвецки пьян, но отнюдь не мертв. Часам к трем ночи, лежа голым на каталке почти что в леднике, он проснулся. А осмотревшись вокруг, мгновенно протрезвел. Надобно добавить, что на дворе стоял ноябрь. Несчастный метался по моргу, словно попавший в клетку зверек, стучался в закрытые двери, истошно кричал, пока не сорвал голос. Под конец он решился на крайнюю меру: разбил небольшое окошко и, как был голым, так и выскочил на улицу. Ближайшее светящееся окно, дарившее спасительную надежду на избавление от холода и ужаса, от которого у мужчины волосы, встав дыбом, не спешили опускаться, и принадлежало как раз приемному покою. К несчастью, Евлампия Михайловна не только сама внесла в журнал дежурств информацию об умершем неизвестном мужчине 40-45 лет от роду, но и ведомая вполне естественным для женщины ее возраста любопытством, успела посмотреть на «тело», до того, как за каталкой закрылись двери морга. И вот – полночь, тишина, только негромко тикают часы на столе. Задремавшая от их монотонного хода Евлампия Михайловна, вздрогнула, когда входную дверь сотрясли удары, а сиплый крик разорвал тишину: - Откройте! Немедленно откройте! Слышите?! – Дальше шел поток отборного мата. - Опять эти алкаши проклятые. Прекратите стучать, здесь нет глухих, - рассерженная Евлампия Михайловна, отложив в сторону вязание, решительно направилась к двери. – Да не стучи ты, ирод, сейчас открою. Через мгновение произошло то, что должно было произойти. Бедная женщина, открыв входную дверь, увидела на пороге сегодняшнего покойника. Голый, синий, с оскаленным ртом... Евлампия Михайловна охнула, ноги ее вмиг стали ватными, и она медленно осела на пол, успев только произнести: « По-мо-ги-те...» Потом говорили, что Софья Семеновна почти месяц вынуждена была скрываться от взбешенного «мертвеца», поклявшегося отправить «глухую врачиху туда, где он уже побывал». А вот Евлампия Михайловна этот месяц поправляла утраченное здоровье в одном из подмосковных санаториев. К сожалению, полностью отойти от потрясения ей не удалось, как не удалось благодаря языку Василия Ивановича, тоже дежурившему в тот день, этой истории не выйти за больничные стены, обрастая все новыми деталями и подробностями. |
Добавить документ в свой блог или на сайт
Похожие:
 |
Виктор Владимирович Ерофеев Виктор Владимирович Ерофеев Бог X. рассказы о любви Небо по колено Приближаемся. – Григорий краем глаза следит за сказочным парком за оградой. – Где это мы? |
|
Бойко Виктор Сергеевич Йога. Скрытые аспекты практики предисловие Современной индийской школы йогов Б. К. Сайенгар однажды (в 1989 г.) сказал: «Самый способный и перспективный йогпрактик из всех... |
|
1. Всероссийский конкурс рисунков «Красный крест. Красный полумесяц»... Всероссийский конкурс рисунков «Красный крест. Красный полумесяц» (руководитель- тимофеева М. В.) |
|
М. А. Базанов (Челябинский государственный университет) Д. С. Лихачев о времени создания «Слова о полку Игореве»: из эпистолярного наследия ученого |
 |
Рабочая программа по историческому краеведению Класс Все это включает в себя наука о краеведении, которую академик Д. С. Лихачев назвал «объединяющим началом всех наук» |
|
Рабочая программа по историческому краеведению Класс Все это включает в себя наука о краеведении, которую академик Д. С. Лихачев назвал «объединяющим началом всех наук» |
|
Е. П. Блаватская письма из пещер и дебрей индостана Южный Крест Но вот, наконец, еще ниже на далеком горизонте заблистал и маяк, ныряя огненною точкой в волнах словно из растопленного... |
|
Исследовательская работа Молодежный сленг Язык, еще в большей мере, чем одежда, свидетельствует о вкусе человека, о его отношении к окружающему миру, к самому себе. Дмитрий... |
|
Виктор Володин «В мире добра» |
|
20. Эстетическое воспитание. Цель, задачи, условия, средства, методы, формы организации эв в доу Эв целенаправленный процесс формирования творческой личности, способной воспринимать, чувствовать, оценивать прекрасное и создавать... |